Текст книги "Нежное прикосновение"

Мгновение в карете было тихо: Даймонд и Хардвелл Хамфри сидели в полном молчании, потом начали медленно поправлять одежду, отряхивать юбки и брюки. Даймонд подняла глаза и оглядела сломанный хвостик из перьев белой цапли, свисавший с ее ультрамодной шляпки. Из уст девушки вырвался протяжный страдальческий вздох. Эх, не всегда это хорошо – быть самой богатой женщиной Балтимора!

Услышав приглушенный возглас удивления, девушка подняла голову и увидела потрясенное лицо Хардвелла, с которым, он выглядывал из оконца кареты.

– Боже правый! Да когда же они наконец успокоятся? – Даймонд прильнула к окну. Интересно, в чем дело? Какой-то малый трусил за каретой по пыльной улице.

– Мисс Вингейт… – Бежавший мужчина уже поравнялся с экипажем. Его длинные руки и ноги отчаянно месили воздух. – Если вы только взглянете на мою… стремянку с моторчиком, увидите, как это практично… – Парню удалось просунуть в переднее окно сверток бумаг, и тот покатился по полу у их ног. В ответ Хардвелл высунул голову в оконце кареты и рявкнул:

– А ну убирайся отсюда! Слышишь?

– Если бы она только… – тяжело дыша, мужчина одной рукой прихлопывал свой прыгающий котелок, а другой удерживал на носу очки, – выслушала мое предложение…

– Мисс Вингейт больше не принимает никаких предложений, черт возьми! – Хардвелл попытался поднять стекло, но быстро оставил эту попытку и хватил кулаком по крыше, дав знак кучеру ехать быстрей.

Проситель пробежал рядом с каретой еще несколько шагов.

– Мисс Вингейт! – Его напряженный голос начал стихать. – Вы моя последняя надежда!

Даймонд обернулась и взглянула через овальное заднее оконце на усталую согбенную фигуру, вскоре исчезнувшую в пыли. Когда ее не стало видно, Даймонд расслабленно откинулась на сиденье и снова расправила юбки. На душе было тошно.

Отчаянные нотки в голосе этого парня проникали, гнездились в самых потаенных уголках сердца… «Моя последняя надежда»… Из головы никак не шла его героическая попытка преследования кареты. Этот несчастный был одним из многих, отчаянно нуждающихся в помощи. И всякий раз она, Даймонд, оказывалась их последней надеждой.

Но почему последней? Почему не первой? Не главной? Ответ она знала, и знала давно. Видно, таков ее крест – быть палочкой-выручалочкой для других. Иначе почему ее все время осаждают бедные и несчастные?

Она подняла голову и увидела, что бывший опекун насмешливо разглядывает ее встревоженное лицо.

– Мне надо было хотя бы его выслушать, – пролепетала она.

– Стремянка с моторчиком, – фыркнул Хамфри, – какая глупость! Вы только что закончили раздавать тысячи долларов таким же, как он, кретинам.

– Инвестировать, – поправила она. – И могла бы инвестировать на несколько тысяч больше.

Хардвелл посмотрел на нее в упор и раздраженно фыркнул.

– Ты же не можешь исправить весь мир!

– Я и не собираюсь исправлять весь мир, – она вздернула подбородок, – просто пытаюсь сделать его чуть лучше… делаю то, что, на мой взгляд, правильно… то, чему меня учили с детства.

Хардвелл проворчал что-то нечленораздельное, потом опять откинулся на сиденье и скрестил на груди руки. Оба понимали: здесь она его уложила на лопатки.

После безвременной кончины отца Даймонд одиннадцать лет назад Хардвелла Хамфри и его жену Анну назначили опекунами девочки. Они делали все возможное, чтобы привить наследнице Вингейтов собственные представления о христианской морали, следили за тем, чтобы Даймонд не была избалована роскошью, показывали ей изъяны этого мира и воспитывали в ней серьезный, ответственный подход к собственному богатству.

Усилия опекунов увенчались успехом. С первых дней жизни с ними Даймонд выказывала необыкновенную склонность к состраданию и филантропии. Она охотно дарила деньги, еду и одежду всем нуждающимся, но очень рано поняла, что помочь людям «сделать себя»в этом мире гораздо важней и достойней, чем просто давать им средства к существованию. К своему шестнадцатилетию Даймонд уже помогла открыть несколько новых бизнес-предприятий и благотворительных организаций из личных дотаций и незащищенных ссуд.

Но к моменту рокового восемнадцатилетия щедрость Даймонд снискала себе всенародную и тревожную известность. Хардвелл и Анна призадумались. Уж не перегнули ли они палку с принципом «сними с себя последнюю рубашку и отдай ее ближнему»? Надеясь подготовить Даймонд к жизни в высшем обществе Балтимора, Хардвелл и Анна обратились за помощью к жене одного из ведущих балтиморских финансистов. Эвелин Стэнхоуп Вассар решила, что ее дочери, Кларис, будет полезно открыть свой первый сезон в свете вместе с подругой, а посему согласилась приглядеть за самой богатой невестой Балтимора.

Дебют Даймонд состоялся перед самым ее восемнадцатилетием. Девушка стала явлением светского сезона в Балтиморе – обласканная друзьями, обожаемая матронами, избалованная вниманием джентльменов и отпрысков балтиморской элиты.

Богатый и влиятельный Бэзил Вингейт оставил все свое состояние дочери, не ограничив ее юридически. С того дня, когда ей исполнилось восемнадцать лет, не было никого, кто мог бы сказать ей «нет»… или потребовать «нет» от нее.

– Ты, конечно, знаешь, что мы не против твоей благотворительности, – проговорил Хардвелл. Его обычно приветливое лицо помрачнело. – Но это уже слишком… Каждый раз, когда ты выходишь за порог собственного дома, нас атакуют со всех сторон. У ворот собираются целые делегации. На той неделе это была настоятельница сиротского приюта со своими грустными детишками. Сегодня – недоумок, который набросился на нашу карету…

– Он просто хотел показать мне, как работает его агрегат.

Хардвелл ласково накрыл тонкую руку девушки своей большой ладонью.

– Ты слишком мягкосердечна, милая Даймонд. Посмотри, что было с людьми, чьи дома сгорели во время пожара на Хэмпден-стрит. Понадобилась целая неделя, чтобы разобрать тот хаос, который они оставили во флигеле. Ты же не можешь всю жизнь раздавать деньги, будто ты всеобщая добрая тетушка, а твои деньги – центовые мятные лепешки!

Даймонд хмуро взглянула на опекуна. Как жаль, что ее деньги – не центовые мятные лепешки! Один хороший дождичек – и от них осталась бы огромная сладкая гора.

– Ты должна научиться говорить «нет», милая, – Хардвелл внимательно посмотрел ей в лицо, еще раз убедившись в правоте своих подозрений, – или найти кого-то, кто мог бы делать это за тебя. Мужа, например. – Тон сделался резче. – Сдается мне, что единственное предложение, на которое ты отвечала отказом за последние пять лет, – это предложение о замужестве.

Даймонд съежилась под его взглядом.

– О-ох! Чуть не забыли! – Девушка метнулась к окну. Придерживая свою шляпу за узкие поля, она высунула голову из окна кареты и крикнула Неду: – Обязательно останови у пошивочного ателье Мартина и Савоя – надо забрать Робби!

Хардвелл тихо застонал.

– Как будто у нас и без того не хватает на сегодня забот…

Даймонд умолкла и продолжила разговор мысленно… по крайней мере свою партию диалога.

Муж… Глаза девушки сузились. Нужен он ей как корове седло. Подумать только – склонять колени перед неким мужчиной с крепкими кулаками и страстью говорить «нет»! Выслушивать от него, как, когда и где она не должна тратить свое состояние! И это при том, что сорить деньгами – единственное развлечение, которое скрашивает ее жизнь.

Вообще-то было время – не так уж и давно, – когда Даймонд подумывала о замужестве. Муж, полагала она, – ее единственная надежда на детей и семью. А семья – это то, чего она никогда не имела при всем своем богатстве и привилегиях. Возможность создать собственную семью была для нее так привлекательна, что она долгих четыре года высматривала для себя жениха, с одной стороны, страшась зависимости от мужчины, с другой – отчаянно желая завести детей и собственную семью.

Потом, три месяца назад, появился кузен Робби.

На порог ее дома пришла женщина с сомнительной внешностью и прошлым. Она привела с собой мальчика-сироту и заявила, что этот неотесанный паренек – двоюродный брат Даймонд, и настояла на том, чтобы он вернулся в лоно семьи. Старое письмо и поразительное физическое сходство между ней и мальчиком заставили Даймонд взять его в свой тихий дом, в котором она жила со своими престарелыми опекунами. С тех, пор все изменилось.

Она вспомнила энергию Робби, его энтузиазм и непочтительность к строгим правилам общества, в которое он попал. Это был вороватый и смышленый маленький шкодник с дурными манерами. Даймонд улыбнулась.

Теперь у нее имелись зачатки настоящей семьи: Хардвелл и Анна – друзья и замена родителям, а Робби – ребенок, ее ребенок. Жизнь стала практически полной. Зачем ей какой-то муж?

Мелькнула мысль: а что ей делать с тремя женихами?

Глава 3

Мартин и Савой были лучшими портными в Балтиморе. Их пошивочное ателье являлось символом элегантности. По стенам – старинные полки из красного дерева с отрезами лучших тканей, на мраморных прилавках – весь ассортимент галантереи. В Балтиморе это был своего рода закрытый джентльменский клуб. Лишь очень состоятельные граждане могли позволить себе дорогие ткани и изысканный пошив, который здесь предлагался.

Даймонд помедлила на ступеньке крыльца перед отделанными стеклом дверями – пригладила лацканы жакета и поправила высокую шляпку. Когда она шагнула внутрь, на нее пахнуло давно знакомым: шерстяной материей, горячим утюгом на Стачиваемой подкладке и трубочным табаком. Эти запахи всколыхнули воспоминания о том времени, когда она приходила сюда со своим отцом. Девушка оглядела интерьер ателье в поисках Робби. С тех пор как они оставили его здесь по пути на совет директоров, прошло больше трех часов. За это время ему наверняка успели сделать все примерки.

Она окликнула хозяина, месье Мартина, который взял за правило самолично приветствовать своих богатых и влиятельных клиентов. Ответа не последовало, и девушка прошла мимо прилавков и столов, заглядывая то туда, то сюда. В ателье стояла зловещая тишина. Никого – ни клерка, ни подмастерья.

И тут из задней двери, ведущей в примерочные и мастерскую, до нее донеслись приглушенные удары и раздраженные голоса. Кричал Робби, который отрицал, что имеет какое-то отношение к… чему-то.

– Робби? – Она бросилась к дверям примерочных. – Робби, ты где?

В дверях она столкнулась с запыхавшимся месье Мартином.

– Мадемуазель… – выдохнул он взволнованно, после чего схватил ее за запястья и потащил за занавески.

В его сопровождении она прошла в примерочные, которые представляли собой не что иное, как несколько небольших перегороженных помещений, разделенных зеркалами, ширмами и кое-где – провисшими шторами. Пыль наполняла воздух видимым туманом, и месье Мартин подхватил девушку под руку, чтобы она не упала, зацепившись за что-нибудь на полу. Глянув вниз, она увидела старую рваную ширму, валявшуюся у своих ног.

Кругом в примерочных царил полный хаос. Ширмы и зеркала лежали друг на друге, как костяшки домино, а вместе с ними – и выгоревшие шторки, которые цеплялись одним концом за висящие планки. Здесь стояла такая неестественная тишина и столько пыли, что, казалось, только что произошло стихийное бедствие.

– Отпустите меня, мистер! Я… клянусь вам… я ничего не сделал… честно!

Маленький жилистый Робби Вингейт барахтался в руках высокого всклокоченного мужчины, который держал его за воротник отделанного бархатом жокейского пиджака, руки и ноги Робби болтались в воздухе.

– Ты ничего не сделал? А откуда, по-твоему, весь этот кавардак? – Мужчина поднял его еще выше. – Ты лазил по ширмам, черт возьми, и все их свалил!

– Отпустите ребенка сию же минуту! – потребовала Даймонд, снова схватившись за месье Мартина.

Услышав ее голос, Робби захныкал:

– Помогите, помогите мне… Он меня убьет!

– Хорошая идея, – рявкнул мужчина.

– Нет, нет, прошу вас, месье, ведь он не сделал ничего плохого! – вскричал портной, пытаясь усмирить одновременно и Даймонд, и разгневанного клиента.

Когда Даймонд вырвалась, мужчина отвел Робби на расстояние вытянутых рук, сверкнул на нее глазами и со значением спросил:

– Это ваш?

Видя страх в глазах Робби и тот факт, что его обвинитель стоит по колено в поваленных ширмах и тряпье, Даймонд заколебалась всего на секунду… но этой секунды хватило, чтобы мужчина швырнул Робби на пол.

– Оу-у! – Мальчик кое-как поднялся на ноги, потирая ягодицы, переполз через порушенную ширму и бросился в объятия Даймонд.

– Тебе больно? – Она провела пальцами по пыльным волосам мальчика, быстро оглядела его всего с головы до пят. Подняв голову, Даймонд встретилась с яростным взглядом незнакомца. – Как вы посмели так с ним обращаться? Он ведь ребенок!

– Который ползал по стенам, висел на занавесках… – голос мужчины понизился до вибрации грозовых раскатов, – и битых два часа представлял угрозу для общества!

– Ему десять лет! – с жаром объявила Даймонд.

– Сочувствую вам, мэм. – Мужчина поклонился. – Представляю себе, что бы он вытворял, будь ему двадцать!

Даймонд открыла было «рот, но его неслыханная грубость на мгновение лишила ее дара речи. Она опустила голову и взглянула на Робби, потом обхватила его лицо ладонями и заметила слезы в голубых глазах мальчика.

– Все в порядке, Робби. – Она проводила его к двери и похлопала по спине. – Иди в карету, к Хардвеллу. Я скоро приду.

Робби вытер глаза и поплелся к выходу. Когда он ушел, девушка обернулась к незнакомцу и увидела, что он направляется прямо к ней.

– Вот как? Просто обнять, похлопать по спинке, дескать, » не волнуйся, мамочка все уладит «? – Он возмущенно фыркнул. Его протяжный выговор выдавал южное происхождение, но был не чем иным, как среднеюжным акцентом, к которому привыкли уши Даймонд. – Неудивительно, что богатые мальчики вырастают самоуверенными, эгоистичными и наглыми – этакие шустрые змеи в траве. Они никогда не просят прощения, никогда не заглаживают вину за свои проступки и вообще ведут себя так, как будто весь мир только им и принадлежит.

Даймонд внезапно ринулась на защиту себя и Робби.

– Последите за собой, сэр! – негодующе воскликнула она. – Даже если вы раздражены или испытываете неудобства, это еще не повод для грубости.

Даймонд глянула на него в упор и только тут заметила, что его жилет – на самом деле пиджак в процессе производства, с ватой, торчащей из подмышек, и без рукавов, а рубашка без запонок и расстегнута, обнажая всю голую грудь. Девушка потрясенно застыла на месте, осознав, что перед ней – нагое мужское тело… что она только что вступила в мужскую уборную – святая святых, место, где раздеваются люди противоположного пола. Оторвав взгляд от незнакомца, Даймонд почувствовала, что краснеет по самую шею.

– Вы вели себя недостойно по отношению к ребенку, который…

– Я вел себя… Послушайте, леди, я пришел сюда, чтобы примерить костюм, а ваш ненаглядный» ребеночек» обрушил мне на голову стены, черт бы меня побрал! – Он опустил голову и в темных волосах обнаружил шишку размером с гусиное яйцо. – И это вы называете «неудобства ми»? А это?.. – Он поднял свисающий лацкан и вытащил боковой кусок своей брючины. – Это вы называете «раздражением»? – Там, где полагалось быть шву, зияла огромная дыра. В результате столь откровенной демонстрации ткань расползлась, явив взгляду часть мощного бедра. Волосатого, голого мужского бедра… – И вы хотите сказать, что я не имел права швырнуть этого маленького негодника на задни…

– Мы все уладим, месье, – вмешался месье Мартин, отчаянно жестикулируя, как будто пытаясь руками залатать дыру. – мы уладим все… недоразумения! Костюмчик будет в полном порядке.

– Нет, нет, месье Мартин, – Даймонд взглянула на маленького портного, который съежился под ее взглядом, – занесите костюм этого джентльмена на мой счет. Я настаиваю.

Она расправила плечи и обернулась для последней отповеди, но тут обнаружила, что мужчина преодолел разделявшее их расстояние в несколько дюймов и теперь оказался совсем рядом… огромный, грозный и встрепанный, с глазами как расплавленная медь. От него исходили волны жара. Даймонд почти физически ощущала, как бьется в окружающем воздухе его пульс. В голову ей пришла единственная рациональная мысль: она еще никогда в жизни не встречала такого мужчину… такого грубого, нахального… такого физически подавляющего.

Ее взгляд упал на голый торс незнакомца и задержался на гладких упругих буграх плоти, увенчанных темными плоскими сосками. Девушка судорожно глотнула. Тут до нее дошло, что его грудь и живот загорели точно так же, как и лицо. Он ходил без рубашки! На людях! Причем часто.

Даймонд не могла ни сдвинуться с места, ни отвести глаз. Каждой своей порой она ощущала присутствие этого поразительного человека. Его глаза слегка прищурились, губы раскрылись, а грудь – это притягательное для взгляда пространство плоти – стала быстрей приподниматься и опускаться.

«Скажи что-нибудь! – мысленно приказала она себе. – Что угодно, только не молчи!»

– Я полагаю, – она судорожно глотнула, – кому-то следует извиниться.

– Отлично. Я принимаю ваши извинения. – Его голос был таким низким и резонирующим, что все ее нутро не вольно трепетало в ответ.

Эта физическая реакция на время затмила значение его слов. Смысл сказанного дошел до нее только тогда, когда она увидела его насмешливую улыбку. Казалось, он понимал, что происходит и с ней, и с ним…

– Я не это имела в виду… – Даймонд заметила, что глаза его заблестели сильней.

Ей удалось резко развернуться и прошагать к двери, не столкнувшись ни с месье Мартином, ни с его оскорбленным клиентом. Маленький портной поспешил за ней, рассыпаясь в извинениях. Дойдя до входной двери, она обернулась.

– Будьте так добры, месье Мартин, принесите оставшуюся часть жокейского костюма Робби… – она метнула уничтожающий взгляд на заднюю дверь, задрапированную занавеской, – и обязательно включите стоимость костюма этого жуткого человека в мой счет.

В карете она увидела Робби, который притулился на самом краешке сиденья, готовый в любую минуту броситься к дверце. Хардвелл буравил его сердитым взглядом, угрожающе скрестив руки на груди.

– Что он натворил на этот раз? – строго вопросил опекун, когда девушка села рядом с Робби. Она строго посмотрела на своего юного кузена. Робби покраснел и откинул со лба клок взмокших волос.

– Что? – спросил он встревоженно. – Я ничего не сделал…

– Что-то все-таки сделал, – уточнила Даймонд. – Причем нарочно.

– Опять телефон? – Хардвелл грозно поднял брови. – Если он опять звонил мэру или клеркам в банк…

– Нет, Робби не звонил по телефону, – произнесла Даймонд, наблюдая, как съежился Робби. В его ясных голубых глазах, светившихся мальчишеской бравадой и озорством, явно проглядывал страх. Ну почему только она одна видит в нем это? Только она одна понимает, как сильно он нуждается в любви? – Просто в примерочных упало несколько ширм.

– Я… не хотел. – Робби поднял голову и умоляюще посмотрел на нее. – Я просто толкнул одну, а она полетела и свалила другую… А та свалила третью…

Хардвелл зажмурился и застонал.

– О Боже! Теперь я несколько месяцев не покажусь в «Мартин и Савой». Сначала банк, потом кабинет мэра, потом мелочная лавка, а теперь ателье. Черт возьми, скоро я стану изгоем во всех порядочных заведениях Балтимора!

– Ты устроил настоящий кавардак, Робби, – сказала девушка, не обращая внимания на жалобы Хардвелла. – Этого человека ударило по голове. Ему, наверное, было очень больно.

– Я не хотел, – повторил Робби, отпрянув назад и сгорбившись. – Вам не надо было слушать этого негодяя…

– Речь идет не о его поведении, а о твоем. – Даймонд нагнулась к мальчику. – Когда мы приедем домой, ты сразу же отправишься в свою комнату и подумаешь обо всем, что случилось. Надеюсь, тебе будет что сказать мне перед ужином.

Робби взглянул на Хардвелла, который сидел насупившись, еще раз посмотрел на Даймонд, мгновение помолчал и кивнул.

Он подобрал ноги на мягкое бархатное сиденье и скрестил их по-индейски. Даймонд подняла голову и увидела, что Хардвелл смотрит на нее взглядом, полным сочувствия и печали.

– У тебя слишком мягкое сердце, милая девочка, – сказал он. – Помяни мое слово: когда-нибудь это принесет тебе большие неприятности.

Даймонд вызывающе вздернула подбородок и перевела взгляд в окно. Указатели Балтимора закончились, сменившись пышными изумрудными полями молодой пшеницы и зрелого овса. Она рассматривала знакомые места. Темные ароматные поля начали перемежаться с садами цветущих яблонь, слив и груш. Это было ее любимое время года, полное обещания и… приближающегося топота лошадиных копыт.

Какой-то всадник окликнул их кучера, и, судя по тому, как охотно старый Нед остановил лошадей, всадник знакомый. Хардвелл и Робби тут же припали к окнам кареты.

– Привет! – В оконце экипажа показалась приподнятая шляпа-цилиндр, а затем мужчина, одетый в строгий жокейский костюм. – Черт возьми, наконец-то я вас догнал!

– Морган Кенвуд! – Лицо Хардвелла просияло. – Вы вернулись!

– Здравствуйте, мистер Хамфри. – Высокий симпатичный мужчина снова тронул свою шляпу. – Добрый день, Даймонд.

– Морган! – Даймонд вымученно улыбнулась. – Не ожидала, что ты так рано вернешься! Я думала, ты пробудешь там еще несколько недель.

– Как Ирландия? Достали породистых лошадей? – с интересом спросил Хардвелл, приглашающим жестом распахивая дверцу кареты,

– А как же! – Морган Кенвуд без колебаний спешился, привязал свою лошадь к их карете и хотел сесть в нее, но столкнулся с неожиданным препятствием: на сиденье рядом с Даймонд сидел Робби, скрестив руки и ноги. Мальчик в упор смотрел на пришельца, явно не собираясь сдавать своих позиций.

– Так-так. И кто же это такой? – спросил Морган, нахмурившись.

– Кузен Даймонд, – ответил Хардвелл, молча дав Робби знак рукой, чтобы тот освободил сиденье и сел рядом с ним. – Он пришел к нам жить сразу после вашего отъезда.

Мальчик не шелохнулся, и Морган с трудом пробрался мимо него, чтобы занять место рядом с Даймонд. Она резко схватила своего кузена за руку и подтащила к себе, усадив между собой и Морганом.

– Не забывай про хорошие манеры, Робби. Мистер Кенвуд только что вернулся из дальнего путешествия. – Она подняла голову и взглянула на Моргана – черный жокейский сюртук, холодные серые глаза, слащавая улыбка. – Когда ты приехал?

– Вчера вечером. – Он обернулся к девушке. – И сразу подумал о Грейсмонте. И о тебе.

– Так что там Ирландия? – не унимался Хардвелл. – Есть что-нибудь стоящее?

Морган улыбнулся.

– Ирландия – просто клад. Беда лишь в том, что ирландцы оценивают своих животных соответственно. Но мне все же удалось купить с полдюжины лошадей, они существенно улучшат нашу породу.

– И когда же они прибудут? – Хардвелл радостно потер руки.

– Я привез их с собой. В это время года трудно пересекать границу, и я решил не рисковать с моими красавцами. К тому же торопился вернуться… – он откинулся назад и в упор посмотрел на девушку, – ко дню рождения Даймонд.

К ее дню рождения! Всего через четыре недели ей исполнится двадцать три года и она получит окончательный доступ к отцовскому наследству. К сожалению, Морган и все жители Балтимора были в курсе, что значит для нее наступление двадцать третьего дня рождения. В ее руках окажется еще более фантастическое состояние, чем сейчас. Кучи, груды денег. Огромные да неприличия. А на сладкое слетятся и пчелки. Женихи, от которых у нее уже сейчас нет отбоя, сплотят свои ряды. Она уже дала несколько обещаний… в том числе и Моргану.

Когда она опять посмотрела на элегантную фигуру Моргана и прочла в его глазах намерение напомнить ей об этом обещании, Даймонд поняла: «большие неприятности», которые только что пророчил ей Хардвелл, уже не за горами.

Звонок на двери ателье был тихим бренчанием, но оно сумело вырвать Беара Макквайда из плена эмоций, в котором он находился с тех пор, как мама мальчика пригвоздила его к месту своим взглядом – ледяным, как январский ручей в Монтане. Он чихнул, оглядел свой пыльный недошитый вечерний пиджак и снова чихнул, не в силах сосредоточиться. Перед его мысленным взором сверкали голубые глаза, мечущие молнии, на прекрасном бледном лице. Только что он стоял здесь, смотрел на нее… и чувствовал, как разум и воля покидают его бренное тело… захваченные в тиски…

Он покрутил головой, желая собраться с мыслями. Странно, как крепко запала в его голодную душу эта поразительная женщина. Беар снова нащупал шишку на голове, вздохнул и сказал себе, что удар ширмой, должно быть, подействовал на его рассудок сильней, чем он предполагал. Наверное, ему надо радоваться, что не потерял сознание. Гадкий мальчишка!

Сногсшибательная женщина!

Вскоре Мартин вывел его из оцепенения – он принялся энергично чистить щеткой пиджак, который до сих пор не имел рукавов.

– Тысяча извинений, месье. – Маленький француз раздраженно хлопотал за своих подмастерьев, которые испарились после двух часов общения с шумным Робби. – Мы сейчас все закончим… бесплатно. Мадемуазель Вингейт настаивает, чтобы оплату за ваш костюм включили в ее счет.

Беар перестал дышать.

– Мадемуазель… как?

– Вингейт, месье. – Щетка портного продолжала ритмично ходить по бокам ошарашенного Беара.

– Вингейт… Это что же, родственница Даймонд Вингейт?

Мартин покачан головой, и Беар испытал краткий прилив облегчения, которому не суждено было продлиться дольше секунды.

– Не родственница, месье. Это и есть мадемуазель Даймонд Вингейт.

Стена примерочной, которая недавно упала на Беара, потрясла его не так сильно, как эта новость.

– Она? Даймонд Вингейт? Но она же… она… «Чертовски молода», – досказал он мысленно.

– А мальчик? Кто он такой? – Мартин покачал головой.

– Ее кузен, месье, сирота. Она взяла его жить к себе. Этот маленький проказник не дает ей покоя! – Он поднял голову и уловил на лице Беара выражение ужаса. Клиент стоял перед зеркалом, и портной решил, что все дело в костюме. – Не волнуйтесь, месье. Просто немножко пыли. Мы все исправим. Вы будете неотразимы!

Беар прирос к месту, чувствуя, что не может сделать ни шага. К вечеринке? Неотразим? Да Холт задушит его, когда узнает о том, что случилось! И правильно сделает, черт возьми! Даймонд Вингейт была его главной надеждой на финансирование железной дороги, а он только что швырнул ее кузена на задницу и оскорбил ее непотребными словами. Как через два дня предстать перед ней и просить о нескольких сотнях тысяч долларов на спонсирование железнодорожного проекта?

– Ну что? – спросил Холт. Он ждал Беара возле пошивочного ателье. – Твой костюм будет готов вовремя?

– Мне надо прийти за ним в субботу утром, – буркнул Беар и, не делая паузы, зашагал по улице.

– И? – Холт приноровился к размашистому шагу друга, озадаченный его настроением. – Как насчет оплаты? Он согласен взять половину, а остальное позже?

Беар резко остановился.

– Он об этом не говорил. Не пришлось. Там был один мальчик, он лазил по всем ширмам и уронил одну мне на голову. – Беар снял шляпу и нагнулся, демонстрируя Холту шишку. Тот тихо присвистнул.

– Красиво!

Беар опять нахлобучил шляпу на голову.

– Да. Мама этого мальчика тоже так считает. Она взяла на себя оплату моего нового костюма – в качестве извинения.

– Что? – Красное обветренное лицо Холта расплылось в широкой усмешке. – Да это же просто чудесно, парень! – Тут он нахмурился, почуяв несоответствие между хорошей новостью Беара и его дурным настроением. – Ты, случайно, не совершил никакой глупости, а? Не отказался от ее предложения?

Глупости? Беар тихо зарычал. – Нет.

– Отлично! – усмешка Холта вернулась на место. – Наконец-то за много недель нам повезло. Это надо отпраздновать! Пойдем в ресторан и поужинаем бифштексами.

Беар сдвинул брови.

– Это для нас непозволительная роскошь.

– Кто сказал? Нам наконец-то улыбнулась удача, парень! Нас обхаживают банкиры, а женщины покупают нам костюмы! – Ирландец со смехом похлопал Беара по плечу и потащил его вперед. – Знаешь… у меня хорошее предчувствие насчет тебя и этой старухи, мисс Вингейт. Все будет отлично, вот увидишь!

На протяжении вечера Беар несколько раз пытался раскрыть другу глаза на их «удачу», но Холт каждый раз его прерывал, утверждая, что верит в друга. В конце концов его оптимизм взял верх. Беар не стал разрушать их столь долго вынашиваемую мечту о строительстве железной дороги, не рассказав, кто такая на самом деле эта женщина, да и мог ли он признаться, что только что встретил, оскорбил и разозлил их потенциального инвестора? А ведь она, пожалуй, плюнет ему в глаза при официальном знакомстве!

Когда вечером они улеглись на провисших полотняных койках в меблированных комнатах, Беар понял, что у него нет выбора. Всего неделю назад он читал лекцию Холту, внушая ему, что надо делать свою часть работы и охотно идти на жертвы во имя общей мечты. И сам он обязан следовать тому же принципу. Ему придется прийти на вечеринку к Вассарам, бесстыдно предстать перед мисс Вингейт и надеяться уговорить ее закрыть глаза на столь дурное начало… в интересах дела и во благо его величества Прогресса.