Текст книги "Просвещенное сердце. Автономия личности в тоталитарном обществе. Как остаться человеком в нечеловеческих условиях"

Глава 2. Мнимая безвыходность

Лишь великий художник способен силой своего гения воссоздать на страницах книги тонкое взаимодействие между человеком и окружающей средой, которое, собственно, и составляет суть жизни, равно как и искусства. Я же, не будучи ни художником, ни гением, могу показать одно только по отдельности от другого. И в этой главе я постараюсь рассмотреть главным образом среду нашей жизни – ее влияние на современного человека и связанные с этим страхи. А в следующей главе уже сосредоточусь на самом человеке.

Осознание, что мы живем в век неврозов, определенно служит для нас источником огорчений. Остро ощущая проблемы нашей цивилизации, мы чем дальше, тем больше досадуем и раздражаемся на них, частенько упуская из виду, что каждая эпоха и каждое общество порождают свои типичные конфликты, свои стрессы, а отсюда и свои неврозы. Наша цивилизация создает нам различные трудности, заставляет нас испытывать сильную тревогу, провоцирует психические заболевания. Но в обществе первобытных охотников самый заядлый охотник постоянно настороже, как бы самому не стать чьей-нибудь добычей. Такую цену он платит за жизнь в обществе, основу которого составляет охота. Земледельцу отравляют существование страхи другого рода: он тревожится, как бы не разразилась пыльная буря, засуха или наводнение.

Иногда кажется, что в ходе эволюции общества прежние неудобства удается преодолеть, чего не скажешь о страхах. Каждый шаг вперед привносит в жизнь дополнительные тревоги, добавляя их к еще не изжитым старым. На каждой следующей ступени социального прогресса нас ожидают новые вызовы. Охотник должен опасаться двуногих противников и диких животных. В копилку страхов земледельца к разнообразным хищникам добавляются превратности климата. Все это гложет и современного человека. Он тоже боится диких зверей и разгула стихии, а еще испытывает страх перед проблемами абстрактного и морального характера.

В сознании современной женщины все еще живы стародавние страхи за собственное выживание и физическое благополучие своего ребенка. Но при всех радостях материнства ее теперь преследуют новые опасения – оказаться несостоятельной матерью. Если коротко, то что бы ни было сутью нашей жизнедеятельности, оно норовит обернуться нашим самым вездесущим страхом. В век машин человек тревожится, что его же руками созданные машины отнимут у него его человечность. А также его не отпускает страх перед пороками массового общества и боязнь утратить собственную идентичность!

Еще столетие назад тревоги по поводу опасностей новой индустриальной эпохи высказывал поэт. Гейне, посетив Англию, заметил: «В совершенстве машин, которые применяются здесь везде и выполняют столько человеческих функций, для меня также заключалось что-то неприятное и жуткое; меня наполняли ужасом эти искусные механизмы, состоящие из колес, стержней, цилиндров, с тысячей всякого рода крючочков, штифтиков, зубчиков, которые всё движутся с какой-то страстной стремительностью. Не менее угнетали меня определенность, точность, размеренность и пунктуальность жизни англичан; ибо так же, как машины походят там на людей, так и люди кажутся там машинами. Да, дерево, железо и медь словно узурпировали там дух человека и от избытка одушевленности почти обезумели, в то время как обездушенный человек, в качестве пустого призрака, совершенно машинально выполняет свои обычные дела…»[29]29
  Цит. по изданию: Генрих Гейне. Флорентинские ночи (собрание сочинений в десяти томах, том 6, Государственное издательство художественной литературы, 1958), с. 379–380. Перевод с немецкого Е. Рудневой. Прим. ред.


[Закрыть].

Не знаю, что чувствовал древний кочевник, наблюдая, как люди вокруг мало-помалу осваивают земледелие. Наверняка ему сложно было выразить в словах свою тревогу при виде соплеменников, которые ради большей экономической выгоды и большей безопасности оставляли кочевую жизнь с ее привольем скитаний. Зато современный араб-кочевник определенно испытывает жалость к тем, кто променял свою свободу на комфорт. Настоящей жизнью, по его убеждениям, можно жить, только когда ты свободен, как ветер пустыни. И что любопытно, эти самые ветра пустыни выступают одновременно и символом его свободы, и его проклятием, ибо нет у кочевника спасения от этой всевластной стихии. Но в принципе он прав: оседлость означает определенную неволю, требует поступиться свободами и радостями в обмен на удобства и большую безопасность.

Как бы то ни было в прошлом, сегодня человек страдает от своей неспособности сделать выбор: личная свобода или материальные удобства, современные технологии и безопасность под строгим контролем массового общества. Именно в этом я вижу подлинный конфликт нашего времени.

В сравнении с центральным конфликтом эпохи индивидуальные неврозы, основанные на отрицании данной проблемы, малозначительны, хотя и терзают многих наших современников. Само же отрицание может выступать в форме утверждения собственной индивидуальности любыми средствами, как это делают цыгане, или в форме полного отказа от нее, к чему пытается нас подвести технический прогресс.

Столкнувшись с этим мнимо безвыходным положением, и цыган, и ориентированный на оседлость индивид вместо того, чтобы по-иному проанализировать ситуацию или по-новому взглянуть на вещи, норовят отрицать самое существование какого-либо выхода, делая свой невротический и, прямо скажем, весьма недалекий выбор. Менее подавленные и менее склонные к крайностям люди пытаются разными путями уклониться от необходимости принимать окончательное решение. Некоторые, выражаясь языком психоанализа, прибегают к вытеснению, другие предпочитают отыгрывание или регрессию, тогда как третьи попадают в плен к делюзиям[30]30
  Не соответствующие действительности идеи, которые человек тем не менее активно отстаивает. Прим. пер.


[Закрыть].

Отрицание проблемы

Алкоголизм – вот самый наглядный пример иррационального подхода общества к поискам выхода из социального тупика. Перед лицом тяжелой ситуации с алкоголизмом Соединенные Штаты не нашли ничего лучше, чем законодательно объявить всю проблему несуществующей. Как и вытеснение на индивидуальном уровне, это отрицание сложности проблемы и, соответственно, ее подавление не только не помогло найти решение, но и еще больше усугубило положение. Попытка правящих кругов сделать вид, что никакой проблемы нет, привела к разгулу преступности, насилия и еще худшим формам алкоголизма. Хотя со временем сухой закон отменили, мы до сих пор испытываем остаточные эффекты этой общенациональной психотерапии подавлением – порожденные ею преступные синдикаты здравствуют и по сей день.

Конечно, явно преждевременно делать вывод, что песня нашего машинного века спета. Никто еще всерьез не требовал запретить всякие механические приспособления, хотя авторы с особо богатым воображением, в частности, Сэмюэль Батлер в романе «Едгин»[31]31
  Название романа – слово «Нигде» наоборот. В этом фантастическом произведении вымышленное общество устроено «наоборот»: больных отправляют в тюрьму, преступников лечат. Механизмы здесь считают опасными. Есть идея, что они могут поработить людей. Прим. пер.


[Закрыть], уже создали пугающие картины порабощения людей машинами. Куда чаще мы наблюдаем попытки отрицать проблему. Или другое: подобно страдающему зависимостью, наше общество очертя голову бездумно стремится к еще большей механизации жизни в расчете, что более дорогостоящие технологии решат порождаемые ими же проблемы. В этом мы смахиваем на алкоголика, который пытается спастись от похмелья новой попойкой.

Люди машинного века отыскали еще один обходной путь. Они настолько раздражены и недовольны окружающим, что ищут отрады в цивилизациях более примитивных, живущих другой жизнью, свободной от раздражителей машинной культуры. Правда, в ослеплении простотой бытия легко забыть, что ранние цивилизации точно так же страдали от собственных проблем.

Многие интеллектуалы, например, в поисках утешения обращаются к разновидности верований, напоминающих простые верования наших предков. В итоге им светит разве что приобрести новые страхи перед адом и вечным проклятием, не получая эмоционального утешения, которое приносили людям прошлого религиозные обряды.

Неверно думать, будто человек XX века сможет уютно прижиться в обстановке XVIII века. Если нас так тревожат невротические последствия приучения к опрятности, разве принесет нам утешение жизнь в колониальном Уильямсбурге, посреди зловония навозных куч и уборных с выгребными ямами? Восстановленный, щеголяющий современным водопроводом и канализацией, городок хорош для уикенда, но никак не тянет на местожительство человека эпохи прогресса и технологий[32]32
  Примером туристического городка Уильямсбурга в штате Вирджиния я обязан глубоко содержательному очерку Дэниела Бурстина Past and Present in America [Прошлое и настоящее в Америке] в Commentary, январь 1958. Бурстин также отмечает, что Уильямсбург окончательно завоевал популярность после постройки обширного мотеля с бассейном и прочего.


[Закрыть].

Поиск утешения в других цивилизациях лишь помешает нам найти жизнеспособное решение проблем нашей культуры. Удовольствия от охоты, как бы ни отвлекали они от забот, никак не восполнят урона, которым грозит нам век технологий. Как не исправят изъянов машинного века прелести беспечного досуга. В лучшем случае они дадут нам временное забвение. Сколько ни повторяй свадебного путешествия, неудачный брак это не спасет, а только продлит бесцельный и лишь множащий дискомфорт супругов союз.

Если мы не желаем, чтобы машины руководили нашей жизнью, не дело пытаться сбежать туда, где их нет. Положение можно исправить, если найти способы превратить наш век в век, где, несмотря на всю полезность машин, торжествует гуманизм, причем добиться этого мы должны, во всей полноте используя даруемые машинами удобства. Каждая цивилизация порождает свои неудобства и эмоциональные расстройства и сама же должна помогать человеку преодолевать их. Пока мы не уясним себе эту простую истину, мы рискуем и дальше одно за одним выдвигать решения, бесполезные для специфических нужд и стрессов, терзающих человека и общество в каждый конкретный момент времени. Которые ничем не помогут раздираемому стрессами человеку и обществу.

В эпоху проповеди адского пламени и вечных загробных мук не выживешь без неизбежно вытекающей из этого веры в воскресение и спасение души. А что нужно для выживания в современную эпоху машин, которая разъединяет людей и отчуждает их от природы, – в этом большой вопрос нашего времени. И я не претендую на знание окончательных ответов. Единственное, что я имею предложить в этой книге, – борьбу за подход к решению некоторых его аспектов.

Невольная кабала

В повседневной работе с психически нездоровыми детьми и в моих стараниях создать обстановку, которая поможет им вернуться в здравый рассудок, я столкнулся с проблемой: как воспользоваться самыми передовыми достижениями технологической эпохи и современной науки и при этом не попасть к ним в кабалу.

Мы и мысли не допускаем, что без машин справлялись бы лучше. Напротив, разумно используя машины, мы добились большей свободы в жизни, чем могли бы в их отсутствие. Казалось бы, заявлять такое – это как талдычить прописную истину. Разве не для того мы наизобретали машин, чтобы облегчить себе жизнь? А между тем все не так просто, как кажется.

Внедряя очередное технологическое новшество, нам следовало бы тщательно изучить, какое место оно займет в нашем жизненном укладе. Выгоды от каждой новой машины всегда были вполне очевидны, а вот какую ношу мы взваливаем на себя, используя их, оценить куда труднее. О негативных эффектах благословенных технологий мы обычно догадывались лишь после долгого пользования ими. К тому времени мы уже так прикипели к ним, что небольшие проблемы, связанные с применением какого-либо устройства, не могли насторожить нас настолько, чтобы заставить отказаться от него или изменить модель поведения, усвоенную благодаря пользованию им. И все же в комплексе эти небольшие проблемы произвели в нашем образе жизни значительные перемены не в лучшую сторону.

Именно это я подразумеваю под словом «соблазнение». Преимущества машин так очевидны, так желанны, что вот мы уже готовы наплевать на цену, которую приходится платить за бездумное пользование ими. Ключевое понятие здесь «бездумное пользование», ибо у всех новшеств имеется и разумное применение. Однако требуется самое тщательное размышление и планирование, чтобы извлекать выгоду из всякого технологического устройства, не расплачиваясь за это частью своей человеческой свободы.

Если вам нужен пример – телевидение определенно будет самым подходящим. Многое уже сказано о содержании телевизионных передач. Но меня больше заботит не столько содержание, сколько эффекты, которые многочасовое сидение перед телевизором оказывает на способности детей общаться с реальными людьми, проявлять инициативу, мыслить, опираясь на собственный жизненный опыт, а не на стереотипы, навязанные телесериалами.

Многие дети четырех-шести лет изъясняются главным образом штампами из любимых телешоу и больше прислушиваются к экранным персонажам, чем к своим родителям. Кажется даже, что многие дети утратили способность говорить простым и понятным человеческим языком, потому что обычные слова не так эффектны, как изысканные эмоционально заряженные речи профессионалов от телевидения. Правда, такие далекоидущие эффекты возникают, только если и сами дети, и их родители очень много времени проводят перед телевизором или так мало разговаривают друг с другом, что человеческая речь не может составить конкуренцию успокоительно журчащим или чрезмерно выспренним голосам из телевизора.

Дети, приучившиеся основную часть дня пассивно слушать льющиеся с экрана прочувствованные речи, проникновенные призывы так называемых телеперсон, чаще всего неспособны отзываться на слова реальных людей, не такие выразительные и экзальтированные, как у профессиональных актеров. Но что еще хуже, они теряют способность учиться у реальной жизни, потому что она куда сложнее экранной и в ней нет того, кто под конец все объяснит и расставит по местам. «Теледети», ожидающие, что события в их жизни будут происходить в неизменной последовательности «начало – развитие – предсказуемый исход», где все получает объяснение из уст главных героев (как в вестернах) или из-за кадра (как в комедиях), в конце концов приходят к разочарованию жизнью, оказавшейся куда сложнее и непонятнее, чем в телевизоре. Привыкший получать объяснения телеребенок так и не научится самостоятельно докапываться до них. Он впадает в уныние, если не может уяснить суть происходящего с ним, и снова обращается к спасительному телевизору, чтобы найти утешение в предсказуемых сюжетах.

Если вовремя не принять меры, начавшаяся перед телеэкраном эмоциональная изоляция может продолжиться в школе. В конечном счете это ведет если не к стойкой неспособности учиться, то во всяком случае к нежеланию активно включаться в учебу или взаимодействовать с другими людьми. В подростковом возрасте трудности в общении рискуют обернуться еще более серьезными последствиями, поскольку пресс переживаний, связанных с половым развитием, начинает разрушать личность, так и не научившуюся интернализировать чувства, проживать их и удовлетворять в процессе личных отношений.

Телевидение способно отбить вкус к реальной жизни, что представляет куда более серьезную угрозу, чем глупость или омерзительность содержания самих телепередач. При этом «телевизионная пассивность» – всего лишь один из аспектов всеобщего настроя «пускай этим занимаются машины».

Несмотря на вышесказанное, я никоим образом не предлагаю выбросить телевизоры. Но если мы хотим пользоваться благами телевидения, а платить за это слишком высокую цену не готовы, нам тоже нужно действовать. Если мы позволяем нашим детям пассивно восседать перед телевизором, то в другое время должны обеспечить им активный жизненный опыт, причем не просто физическую активность. Надо помочь им напрямую переживать жизнь, учиться делать выводы и составлять собственное мнение вместо того, чтобы безропотно принимать на веру все, что преподносят с экрана.

Думается, этот вопрос лучше прояснит пример менее противоречивый, чем телевидение. Я не могу представить себе домохозяйку, которую не порадовало бы приобретение посудомоечной машины. Между тем полезная электрическая машинка лишила некоторые супружеские пары занятия, которое прежде всегда объединяло их: один мыл посуду, другой вытирал. Как выразилась одна женщина, теперь она не только меньше устает, а у нее появилось свободное время. Но потом с некоторой печалью добавила: «Хотя нам и без нее было уютно, ведь каждый вечер, уложив детей, мы какое-то время вместе занимались общим делом».

Видите, повседневная и не самая приятная обязанность сближала супругов. Понятно, что посудомоечная машина удобнее, чем мытье посуды вручную. Причем муж и жена вряд ли вообще замечали свое задушевное единение за мытьем посуды – пока оно не исчезло из их жизни. Но ясно, что с появлением в хозяйстве посудомоечной машины семейной паре нужно найти какой-нибудь другой повод вместе проводить время. И только в этом случае машина добавит истинной пользы их совместной жизни, а не ухудшит ее. Это, как я уже сказал, очевидно. Но в скольких семьях это очевидное преобразовалось в реальность?

У нас в Ортогенической школе в этом смысле выбора не было. В силу самих наших задач мы сочли вполне возможным установить и поддерживать порядок вещей, позволявший использовать самые передовые достижения науки и технологий, не вступая с ними в компромисс. И тем проще нам было избежать ошибок, что мы снова и снова убеждались, как много симптомы неврозов и их причины могут сказать о том, что тревожит индивида в конкретно взятой цивилизации. Благодаря этому пониманию мы исключили из нашей обстановки все, что препятствовало человеческой свободе и спонтанности.

Делюзии современников

Притом что всякий нервный или психический срыв уходит корнями во внутренние трудности индивида, внешние проявления, т. е. внешние симптомы расстройства, отражают природу общества. В этом смысле расстройства психики особенно информативны, вероятно, из-за крайней тревожности в их основе и полного сбоя жизнедеятельности, на который они указывают и который призваны преодолеть. Их гипертрофированность зачастую яснее показывает вещи, которые в той или иной степени беспокоят нас в настоящее время, и предупреждает о том, что может произойти дальше. Психические расстройства могут гораздо больше, чем невротическое поведение, рассказать нам о том, к каким силам обращается эпоха, чтобы разрешить трудности, с которыми она не может совладать.

Так, если в Средневековье человек не мог справиться со своими проблемами и прятался от них в мире делюзий, он считал, что им завладели демоны. И сочтя себя одержимым, успокаивался мыслью, что его могут спасти своим заступничеством ангелы или святые. Во все времена и во всех цивилизациях обязательно находились индивиды, считавшие себя одержимыми некими внешними силами, которые без спроса вселились в них. Мы признаём, что человек испытывает потребность приписать свой внутренний конфликт действию внешних сил, когда чувствует, что его психика с ним не справляется. Но часто остается за кадром, что само это нечто, которое, как он считает, завладело им, может многое рассказать нам о том, какие именно черты общества тревожат его.

«Совращение дьяволом», например, особенно распространено, когда общественные нравы строги, а индивид воспринимает целомудрие как внутреннюю цель, к которой должен стремиться. Таким образом бредовое заблуждение, что только дьяволу под силу соблазнить женщину, отражает внутренний стандарт целомудрия, притом такой суровый, что сломить его способна исключительно сверхъестественная сила (злые бесы). Но эта же делюзия показывает нам, на какие силы уповает общество (на добрых духов) для разрешения внутренних противоречий, с которыми не в состоянии справиться само.

В другие времена и эпохи люди надеялись, что преодолеть трудности поможет великий человек. Распространенность мегаломании (бреда величия), когда индивид мнил себя Наполеоном или кем-то не менее великим, показывает нам, что соответствующая эпоха верила в способности великого человека отводить все беды. Ангелы и демоны виделись уже не потусторонними существами, а приняли человеческий облик. И все же великий человек не более чем апофеоз рядового человека. Даже когда индивид ощущает, что его «травят», что он «гоним», как мы выражаемся, его преследователи по-прежнему выступают для нас в образе своры гончих псов или иных живых существ. А как насчет эпохи, которая не верит ни в спасение ангелами, ни в помощь кого-то из великих людей, а видит решение своих проблем в механических «мозгах» или управляемых ракетах?

Современный человек уже не ищет нирваны, от сложностей жизни он норовит убежать в небеса, и не в какие-то, а в открытый космос. Насколько он связывает свою безопасность с управляемыми ракетами и термоядерным синтезом, настолько его должен преследовать ужас перед атомными бомбами.

Что касается надежд и страхов машинного века, новое здесь то, что ни спаситель, ни злодей больше не выступают в обличье человека. То, что по нашим представлениям способно спасти и погубить нас, уже не проецируется на образы людей. Наши надежды на спасение, как и наши собственные делюзии, которые, как нам кажется, несут нам погибель, утратили какие бы то ни было человеческие черты[33]33
  Было бы ошибкой полагаться на рациональный аргумент, что атомная бомба реально способна уничтожить нас, а дьявол – всего лишь более-менее безобидное порождение фантазии. Во времена, когда дьявол был для людей реальным существом, он губил своих несчастных жертв не хуже настоящей бомбы. Те, кто горел на кострах за свою или своих товарищей веру в дьявола, умирали самой настоящей, а не иллюзорной смертью и были настолько же реально мертвы, как жертвы атомной бомбардировки. В пророчество, что конец света наступит в 1000 году, не только безоговорочно верили. Оно спровоцировало больше самоубийств (в процентном отношении), чем наши страхи, что мир сгорит в ядерном огне. В религиозные эпохи человек верил и боялся, исходя из своего религиозного знания о тысячной годовщине от Рождества Христова. В век науки в основе опасений человека научное знание об атомной бомбе.


[Закрыть].

Этот новый поворот имеет свою специфику. В прошлом спаситель и злодей не просто представали в человеческом обличье, а считались сверхъестественными существами, во всяком случае куда более могущественными, чем человек, и ни в коем случае не его прислужниками. А посмотрим на машины и научные открытия – они всегда воспринимались разумными творениями человека, существующими исключительно для пользования ими. Переход от полезной, но безмозглой машины к манипулятору, а то и убийце человека рассматривается не как переход на следующую ступень развития, а как переход в иное качество.

Типичный пример мы видим в изобретении (с самыми благими намерениями), которое в Германии получило название Karteimensch, что можно вольно перевести как «картотечная личность» или «перфокарточное бытие». Перфорационная карта, как и обрабатывающий содержащиеся на ней данные табулятор, похоже, низводит каждого из нас до простого набора полезных качеств. Отдельное качество или некое их сочетание позволяют тем, кто распоряжается данными, использовать любого, на кого заведена перфокарта, в первую и главную очередь как носителя этих качеств и лишь эпизодически, а то и никогда, как целостную личность.

Нагляднее всего суть дела проясняет (почти апокрифическая) история, рассказанная в «Нью-Йоркере». У одной дамы истек срок подписки в книжном клубе, и она не стала ее продлевать. Тем не менее клуб продолжал регулярно присылать бывшей клиентке по почте перфокарту с требованием уплатить очередной взнос, хотя дама уже ничего не была должна. Она каждый раз возвращала карту с пояснением, что отказалась от подписки. Но карты продолжали приходить, пока в один прекрасный день дама не позаимствовала у сына дырокол и не проделала в перфокарте несколько дырок, после чего отослала ее обратно в клуб. Это и решило дело – карты перестали поступать. Договориться на машинном языке оказалось гораздо легче, чем на человеческом.

Забавная история. Однако готовность, с какой мы выполняем требование не сгибать перфокарты, должна заставить нас призадуматься. Будь это написанное от руки письмо, многие из нас без тени сомнения сложили бы или скомкали бумагу, зато к требованиям машины мы питаем куда больший пиетет. Мне резонно возразят, что нельзя ожидать, чтобы машина приспособилась к причудам человека. И все же грустно, что в скором времени нам придется все больше и больше иметь дело с перфокартами и все меньше и меньше – с рукописными текстами. Получается, что мы лишаемся возможности реагировать как нам хочется (например, смять перфокарту), и это ограничивает нашу человеческую способность к спонтанным реакциям. А чем больше мы будем сдерживать свои спонтанные реакции, тем быстрее они угаснут в нас за ненадобностью.

Как показывает этот маленький пример, механическое устройство, изобретенное ради простоты выполнения задач, заставляет человека подстраиваться под требования машины. Изменение в степени трудности принятия решений, как видно, изменило природу процесса принятия решения и выхолостило из него человеческие качества. Куда как проще сортировать перфокарты или соответствующие им номера, чем обращаться напрямую к человеку. Раньше многие манипуляции людьми вызвали бы у манипулирующего ими как минимум внутренний протест, который мог бы привести и к отказу от задуманного. А сейчас человек действует безо всяких угрызений совести, поскольку ему всего-то и надо, что загрузить анонимные карты в предварительно настроенную сортировочную машину. По окончании сортировки не будет ничего проще, чем адресовать задачи мужчинам и женщинам, которых машина отсортировала как наиболее подходящих для их решения. Это совсем другое дело, чем лично уволить человека или послать на сложное задание.