Текст книги "«Скажи нам о Любви». Размышления о «Пророке» Халиля Джебрана"

И да не будет никакой цели в дружбе… кроме проникновения в глубины духа.

Но это тоже цель. Порой люди, которые так ясно видят все в мире, абсолютно бессознательны в том, что они говорят. Сначала он говорит: И да не будет никакой цели в дружбе, кроме проникновения в глубины духа… – но это тоже цель. На самом деле, если цели нет, глубины духа выявляются сами собой. Об этом не надо упоминать, потому что изречение становится противоречивым. Первая часть и вторая часть противоречат друг другу.

Сначала он говорит: «в дружбе не должно быть никакой цели». Но что же есть ваши потребности, как не цели? Всякая цель разрушает красоту дружелюбия.

У дружелюбия не должно быть ни целей, ни потребностей – тем не менее, это и есть чудо жизни, что если у вас нет ни целей, ни потребностей, ваши нужды будут исполнены, ваши цели осуществятся. Но этого не должно быть в вашем уме; в противном случае у вас не будет ни дружелюбия, ни любви.

Ибо любовь, которая ищет чего-либо помимо раскрытия своей собственной тайны, – это не любовь, а расставленные сети, в которые уловляется лишь бесполезное.

Ибо любовь, которая ищет чего-либо помимо раскрытия своей собственной тайны, – это не любовь…

потому что любовь есть тайна, и нет пути, раскрыть ее.

Любовь подобна корням деревьев, скрытым глубоко в земле. Делитесь ароматом, цветами, листвой, зеленью, но не пытайтесь выдернуть дерево, посмотреть – откуда берется столько цвета, столько благоухания, столько красоты, потому что это будет смертью дерева. Корни должны оставаться скрытыми, секретом, тайной, а не такими, как вам захочется… вы не можете пойти против законов природы.

Делитесь своим ароматом, делитесь своими цветами. Танцуйте под луной, под ветром и дождем. Вы видели это утро? – все деревья были так счастливы, танцуя под дождем, сбрасывая с себя всю пыль, становясь свежими и молодыми снова. Но корни должны оставаться тайной. Если вы выставите корни, любви придется умереть. К несчастью, каждому любимому, каждому другу очень любопытно узнать вашу тайну, узнать ваш секрет. Любящие воюют беспрерывно, заявляя: «Ты что-то скрываешь».

Тысячи лет… И мужчина пришел к выводу, что невозможно понять тайну женщины, потому что она глубже коренится в земле. Глаза мужчины фиксированы на небе. Это идиотизм – попытка достичь Луны. А теперь – попытка достичь Марса.

Вы не в состоянии жить на этой прекрасной земле в мире, спокойствии и любви, без национальных границ, без цветной дискриминации, без превращения половины человечества – женщины – просто в продажную проститутку, пожизненную проститутку. Вы не были в состоянии вычислить, как жить на земле, а ваши глаза обращены на Луну.

Вам известно слово «лунатик»? Пытаться раскрыть тайну вашей любимой точно так же уродливо, как и шпионить. Природа не желает вашей демистификации, потому что в этой тайне расцветает любовь, танцует дружелюбие.

Хорошо, что ни мужчины не понимают женщин, ни женщины не понимают мужчин. Тут нет нужды в познании. Все, что необходимо, – это достаточный простор друг для друга, чтобы ваши секреты и ваши тайны оставались скрытыми. Ведь из-за этой тайны вы влюбляетесь. Если вы демистифицируете женщину, любовь может тоже исчезнуть.

Знание так бессмысленно, а тайна столь глубока! Дивитесь тайне, но никогда не спрашивайте, что это, и ваше дружелюбие, ваша любовь не будут ведать границ. Чем ближе вы оказываетесь, тем глубже будет становиться тайна.

Но Халиль Джебран, похоже, все время путается – это и естественно. Иногда есть проблески, когда он говорит потрясающие истины, а иногда есть моменты, когда он отступает во тьму и начинает говорить как идиот. Во всех изречениях вы можете увидеть это.

Сначала он говорит: Твой друг – это твои осуществленные потребности… а потом говорит: «Не должно быть никакой цели». Что за потребности, если нет целей? И тут же он говорит, делая исключение, что глубина вашей души должна быть вашей единственной целью. В сущем, в реальности не бывает исключений.

И, смотрите, снова:…а расставленные сети, в которые уловляется лишь бесполезное. Цели не должно быть, кроме углубления души, – но это является побочным продуктом. И снова он забывает, что говорит. Бесполезное – теперь это становится почти языком дельца, не поэта, потому что именно бесполезное уводит вас к более высоким сферам бытия, а полезное тащит вас вниз, к гравитации земли.

И пусть лучшее в тебе будет для твоего друга.

Он ходит зигзагами. Я не осуждаю его, я просто поясняю, что человек его гениальности не в силах увидеть такие простые вещи в утверждении: и пусть лучшее в тебе будет для твоего друга… – но вкусы разные. Лучшее для вас может ничего не стоить для вашего друга. Кто вы такой – решать, что лучшее для него? Я так не скажу. Я скажу: «Раскрой свое сердце и предоставь другу все, чтобы он выбирал».

Если ему суждено узнать отливы твоего моря, пусть он узнает и его приливы.

Это же просто трюизм. Ты должен раскрыть свое сердце полностью. Отливы или приливы, все должно быть в распоряжении друга.

Зачем тебе друг, если ты ищешь его лишь для того, чтобы убить время.

Все друзья заняты этим – они убивают друг другу время, потому что оба они пусты и не знают, как быть одному, как наслаждаться одиночеством.

Всегда ищи его, чтобы прожить время.

Не убивать время, но жить. Это замечательно, великолепно. Но он похож на часовой маятник, который продолжает двигаться из одной крайности в другую. Конечно, он не человек осознания, несмотря на то что он человек безмерной способности выражения, – человек, который может выражаться золотыми словами.

Всегда ищи его, чтобы прожить время.

Ибо он призван исполнить твои потребности, но не наполнить твою пустоту.

Вам понятно то, что я говорю, – маятник? Но сам Халиль Джебран не осознает, что одно изречение тут же противоречит другому изречению. Ибо он призван исполнить твои потребности – что же случилось с надеждами? Что случилось с пользой? Он забыл, кажется, – но не наполнить твою пустоту. Это нечто понятное – что величайшая потребность человека не быть пустым, не быть темным, не быть одиноким. Его величайшая потребность быть нужным. Если никто не нуждается в нем, он все больше и больше осознает свою пустоту.

Так что даже это одно предложение противоречиво: Ибо он призван исполнить твои потребности… – но разве не пустота ваша величайшая потребность? Ради чего вы беспрерывно заняты? – лишь бы не испытывать пустоты. Вы уже пусты.

Восток имеет гораздо более глубокий ответ: пустота не негативна. Не заполняйте ее всевозможной чепухой. Пустота может стать вашим храмом, наполненным божественным, и все же она будет пустой, так как божественное – это лишь качество. Наполните ее светом – и все же она будет пуста. Наполните ее тишиной… Трансформируйте негативную пустоту в позитивный феномен, и вы сами станете чудом.

И пусть смех и взаимное удовольствие сопутствуют сладости дружбы.

Халиль Джебран снова и снова высказывает вещи, не давая вам ключа, как их реализовать. Любой идиот может прийти и заявить: «Наполни свой сад зеленью, цветами роз, прудами, прекрасными лотосами», – но этого не достаточно. Вы разговариваете с человеком, который никогда не знал лотосов и который абсолютно не осознает, как же ему исполнить это. Ключ упускается.

Так не только с Халилем Джебраном; почти все религии мира в той же лодке. Они говорят: «Вы не должны гневаться». Но где же путь? Гнев есть. «Вы не должны ревновать». Но как избавиться от ревности? «Вы не должны соперничать». Фальшивые заповеди!

Прекрасно быть молчаливым, но где же медитация, которая приносит вам молчание? «Вы не должны ревновать» – но где же понимание, что ревностью вы сжигаете свое собственное сердце? Она не вредит никому, кроме вас самих.

Как же вам избавиться от соперничества – ведь все они учат: «Не соперничай», – а с другой стороны: «Будь чем-то». Они дают вам идеалы: «Будь Иисусом». Но есть миллионы христиан, вам придется соперничать. Они говорят: «Не ревнуй», – но они же заставляют людей ревновать, привязывая одного мужчину к одной женщине. Когда любовь исчезает и весна уходит, мужчина начинает выискивать тайные ходы – и женщина тоже.

Таково лицемерное общество. Мы все продолжаем и продолжаем жить в убожестве, в неправде – даже в наших судах.

Однажды я был в суде в Джабалпуре… Там была церковь, очень красивая церковь. Но когда Британское правительство ушло в 1947 году, все прихожане тоже покинули страну. Церковь оставалась запертой почти десять лет. Там был прекрасный сад, который совершенно одичал. Эта церковь принадлежит англиканской церкви – это их имущество.

У меня было несколько друзей христиан, и я сказал: «Вы идиоты. Ваш Христос в заключении, а не в церкви вот уже десять лет; может, он пробудет там всю свою жизнь. Соберите несколько молодых христиан…» Они сильно перепугались, потому что имущество принадлежит англиканской церкви. Я сказал: «Не волнуйтесь. Я открою церковь. А вы приведите ее в порядок, восстановите, вышвырните все те замки, разбейте их. Церковь принадлежит тем, кто в ней молится. Это не имущество. Вы молитесь там, значит, это ваша церковь».

Они сказали: «Ты создаешь неприятности. Скоро дело будет в суде».

Я сказал: «Не беспокойтесь, я буду бороться вместе с вами. Можете рассказать суду правду – что это я надоумил вас». Это было разумно, поэтому они кое-как – но неохотно, без огонька, ухитрились взломать замки, восстановить церковь и прибрать сад. А в воскресенье я открыл ее.

Сейчас же другие христиане сообщили англиканской церкви: «Имеет место нарушение права владения. И не только права – эти люди забрали имущество». А имущество было большое, почти двадцать акров земли, и сама церковь очень красивая.

У англиканской церкви был свой представитель, епископ в Нагпуре, а в то время Нагпур был столицей Мадхья-Прадеш. Он приказал: «Тащите всех этих людей в суд», – в том числе и меня, ведь я даже не христианин.

Стоя за свидетельской перегородкой, я попросил судью: «Прежде чем я поклянусь в истине, несколько вопросов нужно выяснить, так как их будет невозможно выяснить после принесения клятвы».

Он сказал: «Так не делается. Сначала нужно дать клятву».

Я сказал: «Я как раз собираюсь говорить с вами относительно клятвы, так почему бы не позволить мне кое-что сказать сразу?»

Он сказал: «Ладно, можете говорить, но это против правил».

Я сказал: «Первым делом, я видел, вы посещаете проституток. И всему городу известно, что вы гомосексуалист; поэтому у меня к вам нет никакого уважения. Я могу сказать ослу: „Уважаемый сэр“ – но не могу сказать вам честно: „Уважаемый сэр“, потому что это будет ложью. Мое сердце не будет согласно. Так что, позвольте мне, если вы настаиваете на клятве, сказать то, что говорит мое сердце, правду; иначе отбросьте идею клятвы. Во-вторых, я хочу знать, на чем мне придется приносить клятву».

Он сказал: «Можете поклясться на Библии, индуистской „Гите“ или любой другой религиозной книге».

Я сказал: «Они все наполнены ложью. Вы когда-нибудь заглядывали в них? Это так абсурдно – то, что клятву на истину приходится давать, держась за книгу, которая наполнена ложью.

И в-третьих: мне отвратительна сама идея клятвы, потому что подразумевается мое признание в том, что без клятвы я собираюсь лгать, что только под клятвой я скажу правду. Я не могу согласиться с таким приговором себе. Я говорю правду, какую чувствую своим собственным существом, а эти прогнившие книги тысячелетней давности… Я не уважаю ни одну из этих книг. Только люди вроде вас могут верить в эти непристойные – но названные святыми – книги.

Но я готов соблюдать любую формальность. Запомните: раз я дал клятву, держа святую книгу, которая наполнена ложью, я буду лгать беспросветно; я должен следовать книге. Сначала докажите, что в этих книгах заключается истина, сначала докажите, что вы достойны называться „уважаемым сэром“, и сначала убедите меня, что сама концепция клятвы не уродлива.

Это значит, что всю свою жизнь я лгал – только под клятвой я могу сказать правду. Вы же разумный человек; вы способны увидеть, что, если человек может лгать всю свою жизнь, его клятва тоже может оказаться ложью. Кто помешает мне?»

Я сказал: «Я не принадлежу ни к какой религии, я не принадлежу ни к какому суеверию – все это как раз для вас».

Он тут же сказал: «Вызовите второго свидетеля».

Я сказал: «Нет, погодите, у меня все же есть одно дело. Храм принадлежит тем, кто молится там. Храм не просто участок земли, не жилище. Им не может владеть никто. Англиканская Церковь не имеет права владеть этой церковью. Церковь принадлежит тем, кто молится, медитирует там; они настоящие владельцы».

Его трясло. Он произнес: «Я выслушал вас, но вы подняли такой фундаментальный вопрос, что лучше… вызовите второго свидетеля!»

Этот мир так полон лицемерия! Ваши лидеры лгут беспрерывно. Никому не дают жить, но лгать…

И пусть смех и взаимное удовольствие сопутствуют сладости дружбы.

Но как? Вы разрушили даже человеческую способность улыбаться. И если вы хотите – а идея хороша, – тогда расскажите людям, как им воскресить свою жизнь, свой смех, свои совместные удовольствия. Все религии против удовольствий. Никакая религия не призывала делиться, но: «Отдай бедному, потому что твоя прибыль будет более чем тысячекратной после смерти». Это же чистый бизнес! Фактически, даже назвать это бизнесом нельзя – это спекуляция. Никакая церковь, никакая синагога, никакой храм не позволит людям смеяться, танцевать, петь. Вы подавили человеческий дух так сильно, что это уже почти труп.

Проблема Халиля Джебрана в том, что он – огромная интеллектуальная сила; все его изречения – от разума, но не от опыта. Если бы он говорил от своего собственного опыта, он дал бы ключи – как аннулировать все то, что века сделали с человеком.

Ибо в росе малостей сердце встречает свое утро и освежается.

Он пишет замечательные слова – но какая польза? Самое высокоразвитое на земле существо не может смеяться. Все религии учили: «Отрекись от мира». Никакая религия не позволяет вам удовольствие; никакая религия не позволяет вам смех; никакая религия не позволяет вам наслаждаться малостями жизни. Напротив, они осуждают каждую малость, незначительные вещи.

А жизнь состоит из вещей незначительных. Религии толкуют о Боге, но не о цветах; они толкуют о рае, но не о животворной пище; они толкуют о всевозможных удовольствиях на небесах, но не на земле. Земля – это наказание; вы были брошены на землю так же, как кого-то бросают в тюрьму.

Халиль Джебран велик в своих словах, но что-то от труса присутствует в его бессознательном. В противном случае, он должен был бы добавить: «Те, кто учат иначе, не ваши друзья, это ваши враги. Все религии – враги человека, все священники – враги человека, все правительства – враги человека». Но вы не обнаружите ни одного изречения в этом роде. Вот почему его уважают во всем мире – ведь он ни у кого не вызывал раздражения. Я говорю те же самые вещи, но заполняя промежутки, которые он упустил, изменяя слова, которых он не осознавал.

Он человек замечательный, но не отважный. Он все еще овца, не пастух; овца, не лев. Он должен был бы рычать как лев, потому что у него была способность.

7. Безмерное и неизмеримое

И спросил астроном: «Мастер, а как же Время?»

И он ответил: «Вы хотите отмерять время, безмерное и неизмеримое.

Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года.

Из времени вы хотите сделать ручей, чтобы сесть на берегу и следить за его течением.

Но вневременное в вас осознает вневременность жизни,

и знает, что вчерашний день – лишь память сегодняшнего, а завтрашний – его мечта.

И то, что поет и мыслит в вас, все еще пребывает в том первом мгновении, которое рассыпало звезды в пространстве.

Кто из вас не чувствует, что сила его любви беспредельна?

Но кто при этом не чувствует, что сама любовь, хотя и беспредельна, заключена в центр его естества, а не тянется вереницей любовных мыслей и деяний?

И разве время не подобно любви – неделимой и неизмеримой? Но если в своих мыслях вы должны отмерять время по временам года, пусть каждое из них объемлет все другие.

И да обнимет сегодняшний день прошедшее – памятью, будущее – страстным влечением!»

Халиль Джебран – сам по себе категория. Но вот что самое поразительное в нем и самое таинственное: бывают моменты, когда он кажется мистиком высшего порядка – Гаутама Будда, Иисус, Сократ, – а в другое время мистик исчезает. Остается только поэт, который поет прекрасные, но бессодержательные песни, который говорит золотыми словами, но в тех словах нет ни подлинного опыта, ни экзистенциального вкуса.

Очень трудно обычному человеку провести различие – когда Халиль Джебран мистик, а когда он просто поэт. Порой, когда он просто поэт, он кажется еще прекрасней. Он рожден поэтом; он как река, которая временами становится совсем мелкой, – но когда река мельчает, она поет песни. А временами река становится очень глубокой – но тогда есть лишь молчание.

Сегодняшние изречения были бы совершенно естественными в устах Гераклита, Чжуан-цзы или Нагарджуны. Не было бы странным, если бы Будда высказал эти слова.

Поражает, что, хотя Халиль Джебран еще не пробужденный человек, он все же каким-то удивительным образом говорит о тех глубинах и тех вершинах, которых достигает только просветленный. Вот почему я говорю, что он сам по себе категория – странная смесь мистика и поэта.

Как поэт, величайший мистик будет выглядеть бедно по сравнению с Халилем Джебраном; но как мистик, Халиль Джебран лишь временами разворачивает свои крылья в открытом небе и достигает безграничного, беспредельного – без всякого страха, без оглядки.

В его душе присутствуют оба, поэт и мистик, – он самый богатый человек. Поэт пробужден чаще, мистик – временами, но их смесь создала новую категорию, к которой принадлежит только еще один человек – Рабиндранат Тагор. Мне известны только эти двое из этой странной категории.

Мы собираемся обсуждать изречения огромной глубины и самый таинственный предмет – время. Мы все полагаем, что время нам известно; мы считаем его само собой разумеющимся. Бывают люди, которые играют в карты, ходят в кино, а если вы спросите их: «Что вы делаете?» – они не колеблясь скажут: «Убиваем время». Они не знают, что такое время.

Испокон веков тысячи философов думали и размышляли на эту тему, но ничего существенного не попало в руки человечества. Однако здесь не утверждения философа, здесь слова поэта, знающего красоту языка.

Время от времени, когда его мистик немного пробужден, открывается окно в неведомое. Он улавливает проблеск, и он достаточно красноречив, чтобы перевести этот проблеск в слова, выразить его такими словами, что, пожалуй, ему и самому не объяснить, что же это означает.

Однажды было так. Профессор английского в Лондонском университете застрял на одном месте, когда комментировал поэмы Колриджа, одного из великих английских поэтов. Профессор, очевидно, был очень честным. Обычно профессора не бывают честными – даже если они не понимают, они продолжают делать вид, что им понятно. Даже если они не знают, они никогда не скажут: «Я не знаю».

Не часто увидишь профессора, который смог бы сказать: «Простите меня, я понимаю слова, но не улавливаю за ними смысла. Дайте мне день времени, Колридж живет со мной по соседству, так что это не проблема. Я отправлюсь к нему и спрошу его прямо: „Что вы имеете в виду? Я понимаю красоту ваших слов, лингвистический смысл ваших слов, но это не все. Я постоянно чувствую, что нечто упускается, что я упускаю реальный смысл и значение. Я в состоянии ухватить розу, но аромат ускользает от меня – а в аромате и состоит смысл розы!“»

На следующий день он отправился к Колриджу. Тот, уже старик, поливал свои саженцы в саду. Профессор сказал: «Простите за беспокойство, но это стало абсолютно необходимым для меня… я не могу быть нечестным со своими студентами. Если я что-то знаю, я говорю, что знаю; если я не знаю, то не могу притворяться. Хоть они и не смогут разгадать, не смогут заметить, что их обманывают, но я-то знаю, что обманываю.

Вот ваша поэма, вот то место, где я застрял. Всю ночь я пытался разгадать – я открывал слои за слоями в ней, но все же смысл ускользает. Поэтому я и пришел спросить вас: что означают эти слова?»

Колридж сказал: «Вы задаете очень трудный вопрос. В то время, когда я писал эту поэму, смысл знали двое».

Профессор очень обрадовался. Он сказал: «Тогда никаких проблем. Меня не интересует другой – вы расскажете мне, в чем состоит смысл».

Тот сказал: «Вы не так поняли меня. Когда я писал ее, смысл знали двое: я знал смысл и Бог знал смысл; а сейчас только Бог знает. Я и сам пытался изо всех сил… прекрасные слова, но – ничего существенного. Вы должны простить меня. Если вы повстречаетесь где-то с Богом, можете задать свой вопрос ему; можете также спросить и от моего имени, потому что я очень сильно расстроен.

Не вы первый приходите ко мне; это случалось и прежде три-четыре раза. Другие люди с глубоким пониманием поэзии приходили ко мне, и как раз на этом пункте они застревали. Те скрытные слова ясны, но пусты».

Халиль Джебран – один из величайших поэтов с уникальным качеством: время от времени его поэт преображается в мистика. И когда говорит мистик, это говорит не Халиль Джебран.

По словам Колриджа – «Бог тот, кто говорит», – он становится просто средством, позволяя существованию выразить себя. Если вы пойдете к нему, он и сам, пожалуй, не сможет объяснить вам многих вещей, которые сказал. И сказал так прекрасно, что прекраснее не говорилось еще никогда.

И спросил астроном: «Мастер, а как же Время?»

Астроном постоянно озабочен реальностью времени – это и есть вся его профессия, все его исследование.

И он ответил:

«Вы хотите отмерять время безмерное и неизмеримое».

Он говорит, что сама ваша попытка абсурдна. Вы хотите отмерять… безмерное и неизмеримое? Уже сама идея выявляет ваше невежество. Жизнь имеет множество измерений, которые безмерны и неизмеримы; время – это только один из аспектов.

Попутно для вас будет важно понять, что английское слово «мера» происходит от того же санскритского корня, что и «материя». Этот санскритский корень – матра, то, что может быть измерено.

Материя – это то, что может быть измерено.

Дух – это то, что не может быть измерено.

Единственное различие между материальным и духовным – в измерении, потому что одна мера – это количество, материя, а другая мера – это качество: дух, любовь, время. Это качества; нет способа измерять их. Вы можете переживать их, но не можете описать свое переживание в словах, которые выражают какой-нибудь вид измерения. Разве можете вы рассказать кому-то, как сильно вы любите его? – одно кило, два кило или одна миля, две мили? Насколько же вы любите? Даже целое небо окажется слишком малым. Все мерки отбрасываются.

Поэтому когда кто-то говорит: «Я люблю тебя очень сильно» – он не понимает, что говорит, ведь «очень сильно» указывает на количество. Любовь – это просто любовь; она никогда ни больше, никогда ни меньше. Достаточно сказать: «Я люблю тебя». А возможно, лучше даже не говорить и этого. Пусть ваши глаза выскажут это, пусть ваши руки выразят это, пусть ваши песни дадут намек, пусть ваш танец покажет это. Не говорите: «Я люблю тебя», – потому что в тот миг, как вы говорите: «Я люблю тебя», – вы ограничили нечто безбрежное маленьким словом «люблю». Вы убили что-то.

Если безбрежность любви ограничить маленьким словом – это тюрьма. Ее крылья обрезаны, это мертвое слово.

Мое собственное чувство к тысячам моих людей дало мне удивительное понимание, которое, возможно, упустил Гаутама Будда, ведь он никогда не говорил о любви. В тот миг как вы говорите кому-то: «Я люблю тебя» – наблюдайте! Быть может, это и есть начало конца.

Когда была любовь, не было нужды говорить это. Это было слышно и без слов. Не произнося ни единого слова, все вокруг вас ясно проявляет вашу весну, цветение, танец под ветром, солнцем и дождем. В любви человек не ходит, он танцует. Ходят только люди, не знающие любви.

В тот миг, когда любовь расцветает в вашем существе, это столь велико и безгранично, что изменяет в вас все. Ваши глаза уже не те, какими они были обычно – тусклыми, мертвыми; внезапно они воспламеняются. Внезапно темнота из ваших глаз исчезает – там свет; мелочность исчезает с вашего лица – там глубина иного. Вы касаетесь кого-то – и ваша рука уже больше не просто физический предмет; через нее протекает нечто нефизическое, нематериальное – теплота.

Вы, наверное, замечали, пожимая людям руки… когда вы обмениваетесь рукопожатиями с некоторыми людьми, кажется, будто вы держитесь за мертвую ветвь дерева, а с некоторыми другими – редко, – пожимая руки, вы знаете, что это не просто рукопожатие, а встреча двух энергий. Вы чувствуете прохождение энергии со своей стороны и прохождение энергии с другой стороны. Произошла связь, общение.

Альмустафа говорит: «Вы хотите отмерять время, безмерное и неизмеримое». Не будьте так глупы. Но астрономы делали это на протяжении столетий.

Альмустафа говорит:

Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года.

Это напомнило мне случай. Один из моих друзей, хоть он и был совсем старый, ровесник моему деду, безгранично любил меня – так, что исчезла дистанция в возрасте, разрыв поколений. Он был членом парламента шестьдесят лет непрерывно. Теперь это достояние истории – только два человека оставались без перерыва так долго членами парламента. Одним был Уинстон Черчилль, а другим – доктор Говиндас.

Он был очень традиционным, все удивлялись, насколько он был традиционным, ортодоксом… Даже ортодоксы спрашивали: «Как вам обоим удается часами сидеть и дискутировать?» Обычно я останавливался у него всякий раз, как проезжал через Нью-Дели. Даже его жена сказала мне однажды: «Это так странно… Все то, что вы говорите, против него. Слушая вас обоих, я прихожу в замешательство. Он продолжает слушать вас и продолжает делать по-своему».

Он был до того суеверен, что, если собирался куда-либо поездом или самолетом, сначала должен был вызвать своего астролога и спросить: «Когда подходящее время двигаться к северу, к югу – точно, до минуты, секунды?» И астроном вычислял ситуацию по звездам.

Я сказал ему: «Это заходит слишком далеко. Звездам не интересно, куда собирается Говиндас. Я не вижу никакой причины, чтобы звезды волновались из-за того, что Говиндас собрался на север, на юг или выходит на час раньше…»

Я сказал: «Это просто эго человека – как будто целое существование движется вокруг его эго!»

Он слушал меня и говорил: «Может, ты и прав, но я не хочу никакого риска».

Я говорил: «Это же нелепо – ты никогда не докажешь этот пункт».

Он сказал: «Дело не в доказательстве, дело в риске. Ты, может, и прав, но кто знает? – веками люди консультировались с астрологами во всем мире, составлялись диаграммы рождения…»

Было трудно останавливаться у него, и было очень трудно не остановиться у него, потому что, если я оказывался в Дели, не остановившись у него, он на следующий день узнавал, прочтя в газетах, и мчался ко мне сердитый, со словами: «Я же сказал тебе, что, когда ты в Дели, ты должен остановиться у меня».

Он ничего не слушал, он просто тащил меня к себе домой – а мне было очень удобно в его доме. У него был самый замечательный дом, лучше, чем у императора: все удобства, слуги, автомобили, все; и там жил только он со своей женой, оба очень старые.

Он обычно созывал туда людей – парламентариев, министров, весь кабинет министров – на встречу со мной. Я говорил: «Все хорошо, кроме твоего астролога. Если бы ты перестал звать того астролога – он до того измучил меня… Поезд уходит в двенадцать ночи, а астролог говорит, что мне нужно уезжать как раз с заходом солнца. Это не от меня зависит: поезд уйдет в полночь; он не может уйти в шесть часов вечера». Что вы думаете, астрологи нашли via media, середину, – они заявили: «Покидай дом в шесть часов и жди на станции». И я часами сидел на станции.

Я говорил: «Это единственное беспокойство с тобой; все остальное в порядке».

Я приезжал в Дели, и если собирался остановиться у него, он забирал меня. Но он не отъезжал от станции до тех пор, пока астролог не говорил, что ему пора домой. Если же мы добирались домой раньше – просто случайно, когда не было большого уличного движения, – нам приходилось колесить вокруг.

Я говорил: «Это нелепо. Ты изводишь меня и себя».

Он говорил: «Мы доберемся домой точно во время, назначенное нам звездами для входа в дом».

Я говорил: «Никакие звезды не назначали тебе ничего».

Но у астрологов тысячелетиями тянется это наваждение – действовать в соответствии со своими астрологическими расчетами. Когда вступать в брак…

Вы удивитесь, узнав, что, согласно древним индийским астрологическим трактатам, даже время для занятий любовью со своей женой надо спрашивать у астролога: ведь она может забеременеть в неподходящее время и тогда вы получите мину в свой дом – Адольфа Гитлера или Рональда Рейгана. Так что обождите немного…

Такие абсурдные вещи говорят трактаты – когда мать собирается родить ребенка, ей нужно сдерживаться и ждать подходящего момента; она должна терпеть боль. Идет борьба из-за того, что ребенок хочет родиться, а звезды не позволяют этого.

Такая дисциплина… даже ваше рождение, ваше зачатие приходится решать согласно звездам и их движению. И все остальное – когда вам следует есть, когда вам не следует есть… Вот уже по меньшей мере десять тысяч лет джайны не едят по ночам – только между солнечным восходом и закатом.

Маленьким ребенком я страдал, я понятия не имел об этом. Что это за бессмыслица? Почему звезды должны беспокоиться о моей еде ночью? Но странный режим продолжает соблюдаться. Все, что остается после ужина, на закате дня отдают нищим. Поэтому на кухне не остается ничего. Так что, верите вы в звезды или нет, но приходится оставаться голодным. А особенно хороши десять дней праздников в джайнизме, когда вы не можете даже пить воду ночью – иначе попадете в ад. Просто выпив чистой воды – даже не грязной воды. Вы пьете ту же самую воду целый день – проблемы нет. Проблема в звездах.

Альмустафа говорит: Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года. Не только ваше поведение, но даже ваш духовный рост зависит от ваших расчетов времени и звезд.

Всего несколько дней назад молодая джайнская монашка, прекрасная девушка двадцати одного года, убежала из храма, где она проживала. Подумали, что кто-то похитил ее, но истиной оказалось кое-что другое. Два дня спустя родители получили от девушки письмо, где прочитали: «Теперь я взрослая. Мне исполнился двадцать один год, и сейчас я абсолютно свободна принимать решения относительно своей жизни.