Текст книги "«Скажи нам о Любви». Размышления о «Пророке» Халиля Джебрана"

Вы заставили меня стать монашкой, отвергнуть жизнь, так как астролог сказал, что если я стану монашкой в девять лет, в определенный месяц и день, то буду просветленной».

Никакие родители не позволят себе упустить такую возможность. Во-первых, девушка в Индии – это бремя: вскоре им придется заниматься бракосочетанием. А брак так уродлив в этой стране – отец парня, который собирается жениться на девушке, потребует денег. Если парень – доктор, отец потребует все деньги, которые были затрачены на его образование. А родители каждой девушки хотят, чтобы их дочь попала в состоятельную семью, – люди продают свои дома, свои земли, лишь бы их дочь попала замуж в состоятельную семью.

Поэтому то была хорошая возможность – двойная выгода. Теперь с проблемой брака покончено: монашка проведет в безбрачии всю свою жизнь, и к тому же есть большая вероятность, что она станет просветленной, – так сказал астролог.

Писания говорят, что, если ваш сын или ваша дочь становятся просветленными, вы благословенны. Отец и мать благословенны, если их сын или дочь становятся просветленными. Это поднимает даже их сознание. Это их кровь, их кости; это их продолжение. Нечто от славы просветленного отразится и в жизни родителей.

Поэтому они отдали девочку, а она не могла даже понять, что происходило. Но в возрасте двадцати одного года она увидела все, поняла, что это полнейшая глупость, – и убежала.

Из времени вы хотите сделать ручей, чтобы сесть на берегу и следить за его течением.

Это и есть путь философа, мыслителя. Для него время всего лишь ручей; и он сидит на берегу, размышляя о ручье: откуда он приходит, куда бежит… но действительность – это нечто совершенно другое.

Это не время идет куда-то – это мы приходим и мы уходим. Время остается там, где оно есть, где оно было всегда. Это не ручей; мы – ручьи. Время не может быть ручьем, потому что оно не вещество.

Современные физики подтвердят изречение Халиля Джебрана. Альберт Эйнштейн поддерживает его, потому что он свел время к измерению пространства – четвертому измерению пространства.

Подумайте о пространстве… вы никогда не думаете о пространстве как о ручье. Пространство есть всегда: вы приходите и уходите, вы входите в комнату, вы выходите из комнаты, но пространство в комнате остается на месте. Делом всей жизни Альберта Эйнштейна было как-то разгадать, что такое время. И его открытие состояло в том, что время – это только четвертое измерение пространства; а потому, конечно, оно не может течь.

Не может быть так, чтобы одна из ваших рук текла, а все тело оставалось статичным – тогда ваша рука уйдет в океан, а вы останетесь далеко позади и не будет возможности встретиться со своей рукой снова.

Если время – четвертое измерение пространства, то это значит, что ни пространство не идет никуда, ни время не идет никуда. Времена года приходят и уходят, люди приходят и уходят; весна приходит – и появляются цветы, листопад приходит – и все деревья стоят обнаженные. Многое уходит и приходит – но помните, что ни пространство не идет никуда, ни время не идет никуда.

Странно, что никто до Альберта Эйнштейна не указал на тот факт, что время не следует считать потоком. Время всегда считали потоком – во всех культурах, во всех цивилизациях, во все эпохи. В этом должно быть что-то психологическое. Почему все человечество всегда думало о нем одним и тем же способом – как о потоке?

Как я вижу это? Я вижу в этом очень важный психологический факт. Психологический факт состоит в том, что мы не хотим быть потоком – мы хотим быть здесь и сейчас, навсегда. Времена года меняются, приходит утро, приходит вечер, день сменяется ночью, ночь переходит в день. Все вокруг нас продолжает изменяться, а мы пытаемся остаться одними и теми же. Наш страх перемены, наш страх неведомого… ведь перемена может увести вас в неведомое, обязательно уводит вас в неведомое.

К тому же мы видим: меняется детство, меняется юность, меняется средний возраст, меняется старость – но мы не обращаем особого внимания на эти перемены благодаря сознанию своей идентичности. И хотя мы отлично знаем: мы изменяемся, мы в постоянном движении, – но мы все же боимся сознавать это.

Подлинный медитирующий – это тот, кто становится внимательным к переменам, происходящим в его теле, в мире. Он должен осознавать все эти перемены. Ваш ум меняется, ваши чувства меняются – есть ли что-то, что не изменяется? Мы назвали эту сокровенную суть вашего существа, центр вашего циклона – вашей душой: она не изменяется.

Снова важно будет напомнить, что только один человек за всю историю человечества назвал душу временем; этим человеком был Махавира. Она назвал душу самайя – время. Это единственное, что остается; все остальное продолжает течь.

Так что внутри вас, в самой глубочайшей точке, есть свидетель, сакши – наблюдатель, который не изменяется. И этот наблюдатель на самом деле и есть время. Но только один человек за всю историю называл это временем.

Поэтому если вы становитесь свидетелем всех перемен, что происходят вокруг вас – снаружи вас, внутри вас, – раньше или позже вы осознаете и того, кто наблюдает это все. Тот свидетель вечен. Тот свидетель – ваше бессмертие. Тот свидетель не знает смерти, потому что не знает перемен.

Но вневременное в вас осознает вневременность жизни.

Это и есть то, о чем я говорю как о самой таинственной вещи у Халиля Джебрана. Сам он никоим образом не в одной и той же категории с Махавирой, но то, что он говорит, в точности то же самое. Он говорит: «Но вневременное в вас осознает вневременность жизни». Потому что вы представляете себе время как поток внутри вас, перемены, но там же есть и нечто неизменное. Можете назвать его вневременным, ведь вы привыкли, что время – это синоним перемен.

Это вневременное внутри вас, это неизменяющееся внутри вас действительно осознает сокровенную суть существования, осознает, что все перемены поверхностны.

В смерти никогда ничего не меняется. Это всегда одно и то же. Достаточно принять эту идею, и вы почувствуете огромную безмятежность и тишину, нисходящие на вас…

…и знает, что вчерашний день – лишь память сегодняшнего, а завтрашний – его мечта.

От поэтов не ожидают высказывания таких вещей; это не в их измерении. Вчерашний день – лишь память сегодняшнего… Не бывает вчерашнего дня, оставленного позади. Это не похоже на железнодорожный поезд – что вы прибываете на эту станцию и оставили другую станцию позади. Вчерашний день приходит с вами. Он не был оставлен позади, он приходит с вами как память. Это сегодняшняя память – и то же самое верно в отношении завтра.

Оно не должно прибыть откуда-то на встречу с вами – вы уже обладаете им в своей мечте, в своем воображении. Вчерашний день – это ваша память. Завтрашний день – это ваша мечта. Но единственная реальная вещь – это сегодня.

И то, что поет и мыслит в вас, все еще пребывает в том первом мгновении, которое рассыпало звезды в пространстве.

Это изречение громадного потенциала. Он говорит: «Этот самый миг, который пребывает внутри вас, – не что-то другое; вы не оставляли начала, первого мгновения, когда звезды были рассыпаны в небесах. Тот первый миг все еще внутри вас; это ваша память».

Он ничего не говорит о последнем мгновении, но просто логическое завершение… Если первое мгновение, когда звезды были рассыпаны по небу, пребывает внутри вас, то последнее мгновение – когда все рассыпанные звезды будут снова втянуты назад в сеть и исчезнут, – тоже пребывает в вас, в ваших грезах.

Вы содержите в себе целую вечность в этом самом мгновении. Все прошлое и все будущее содержится в этом маленьком мгновении. Оно не мало; вы просто не осознаете его необъятности.

Кто из вас не чувствует, что сила его любви беспредельна?

Он просто дает вам пример: каждый чувствует в себе безграничную силу любить. Но у вас есть границы. Как же может безграничное быть внутри вас, ограниченных? Вы, наверное, читали известный рассказ Льва Толстого «Много ли человеку земли нужно». Как велика будет ваша могила?

Вы осознаете, что в этом малом теле есть великие вещи, безграничные. Он дает вам пример любви, потому что это самое обычное и понятное. Таким же образом в вас пребывает и время в его беспредельности. Таким же образом в вас пребывает и пространство в его бесконечности.

Будет гораздо лучше – может, и неправильно лингвистически, но меня не заботит язык, я забочусь о том, что истинно, – говорить не «любовь пребывает внутри меня» – это неправильно, лучше сказать: «Я пребываю в любви». Тогда ваши границы не могут быть границами любви. Быть может, вы любили бессознательно. Если бы вы любили осознанно, вы бы не говорили: «Любовь в моем сердце». Нет – это ваше сердце в любви.

Любовь окружает вас – бесконечная любовь. Возможно, в этом причина, что никакой любящий не удовлетворен, – ведь его любовь безгранична и нуждается в безграничном отклике. Всякий любящий ищет кого-нибудь, кто может любить беспредельно – не должно быть никакого ограничения этому, – но сама ваша идея, что любовь обитает внутри вас, превращает ее в пустяк.

Считайте, что вы обитаете в любви, точно рыба в океане; тогда вы можете делиться своей любовью безо всякого страха, тогда вы знаете: она неистощима, тогда вам не нужно так скупиться на нее.

Если любовь понять как океаническое чувство вокруг вас, не будет ревности. Ревность – это яд, который убивает всю любовь и всю ее радость. Но ревность происходит от вашего основного непонимания. Мы продолжаем думать о любви так же, как о количестве, поэтому мы боимся. Если тот, кого вы любите, полюбит еще кого-то другого, вы тотчас же пугаетесь: он любил вас на все два кило, а теперь только на одно. А завтра, если он найдет кого-то еще, – только на полкило! И таким образом ваша любовь будет таять, скоро вы останетесь со своими весами без всяких килограммов. Вся ревность основывается на страхе, что любовь может быть разделена, что это количество.

Она – качество. Вы можете отдавать сколько захотите, стольким людям, скольким хотите, всему миру; тем не менее ваши источники неистощимы. Проблемы ревности нет и в помине.

В своих мечтах о будущем человечества я всегда вижу, что однажды должен прийти день, когда не будет ревности, когда не будет гнева, когда не будут ссориться по пустякам – обладая таким сокровищем любви, кто будет озабочен пустяками?

Любовь сама – такое осуществление, что вам не нужно никакого другого осуществления. Это птица самой вашей души. И в тот день, когда станет возможной любовь без ревности, мы принесем Царство Божье на землю.

Вот где я отличаюсь от Иисуса: Иисус хочет, чтобы вы вошли в Царство Божье, а я хочу, чтобы вы принесли Царство Божье сюда, на землю. Чрезмерно трудная вещь – убедить стольких людей: «Ступайте за мной, я отведу вас в Царство Божье». Почему не принести Царство Божье сюда?

Не нужно никуда ходить. Все, что необходимо, – это глубокое понимание и осознание безграничности любви.

Но кто при этом не чувствует, что сама любовь, хотя и беспредельна, заключена в центр его естества…

Альмустафа говорит: «С одной стороны, любовь безгранична…» Но кто при этом не чувствует, что сама любовь, хотя и беспредельна, заключена в центр его естества… Вот обе: окружность – больше неба – и центр – в самой сердцевине вашего существа.

…а не тянется вереницей любовных мыслей и деяний?

Любовь не есть течение или движение. Она не движется от одной любовной мысли к другой, от одного любовного деяния к другому. Нет, это деяния, мысли и чувства – все движется в океане любви. Но сама любовь остается той же – вечной, бессмертной, окончательной.

И разве время не подобно любви – неделимой и неизмеримой?

Он привел свое заключение к замечательному концу: И разве время не подобно любви… Я не думаю, что астролог понял бы его, так как астрологи – это разновидность идиотов. Есть много разновидностей, но астрологи – самая выдающаяся. Они не знают, что такое любовь.

Все доказательства Халиля Джебрана основаны на синхронности любви и времени. Время трудно обсуждать, потому что ни у кого нет опыта времени.

В Англии жил один великий атеист, Эдмунд Бёрк. Его друзья сказали ему: «Ты великий атеист. Приезжает один из наших великих проповедников – даже архиепископ собирается слушать сегодня его проповедь. Мы приглашаем тебя – приходи, и ты уверуешь».

Бёрк отправился в церковь со своими друзьями. Он прослушал проповедь, а в конце, когда настало время вопросов и ответов, встал и спросил: «Вы говорили нам, что Бог всемогущ, всесилен?»

Епископ сказал: «Разумеется, Бог всесилен. Он может сделать все, что захочет. Он создал мир, он создал все».

Эдмунд Бёрк просто поднял свою руку, демонстрируя часы, и сказал священнику: «Я даю вам и вашему Богу пять минут – пусть он остановит мои часы. Простая вещь… Я не прошу его создать мир, только остановить мои часы. И даю достаточно времени – пять минут. В шесть дней он создал целую Вселенную, я могу остановить свои часы за секунду».

Собрание было шокировано, архиепископ был шокирован. Часы продолжали идти… Друзья Эдмунда Бёрка были совершенно подавлены, все собрание затихло. Эдмунд Бёрк рассмеялся и вышел из церкви. Его друзья выбежали за ним.

Он сказал: «Вам понятно? Я доказал, что Бога нет. Даже если и есть какой-нибудь Бог, у него не хватает сил остановить мои часы».

Этот эпизод снова и снова вспоминают во многих книгах, написанных об Эдмунде Бёрке, – он был великим мыслителем. Всякий раз как мне встречается этот эпизод, я смеюсь про себя и сожалею, что Эдмунд Бёрк умер. Иначе я бы приехал в Англию, хоть парламент и не позволяет мне, и сказал бы Эдмунду Бёрку: «Бога не волновали ваши часы, потому что время всегда стоит. Оно не движется. Что поделаешь? – ваш вопрос был неправильным. Это ваши часы движутся».

Это наш произвольный метод измерять время, которое неизмеримо. Но Бог не знает наших произвольных вещей; он не часовщик. Он осознает время; и он, наверное, посмеялся: «Время всегда стояло. Что просит этот английский дурак? Как же вы можете остановить то, что уже остановлено? – с самого начала оно стояло. Оно никогда не двигалось».

Наше поверхностное понимание – из-за движения, от одной мысли к другой, от одного деяния к другому. Но существование знает: в своих корнях все полностью неподвижно. Ничто не движется.

Если вы можете быть в этой точке, где ничто не движется, вы прибыли домой. Само это переживание объяснит вам все тайны существования.

И разве время не подобно любви – неделимой и неизмеримой?

Но если в своих мыслях вы должны отмерять время по временам года, пусть каждое из них объемлет все другие.

Он говорит: «Я могу понять ваши затруднения. Возможно, вы не можете подняться к таким высотам или таким глубинам, и вы должны отмерять время. Тогда помните одну вещь… если вы должны отмерять время по временам года, пусть каждое из них объемлет все другие». Он говорит: «Пусть ваше рождение и ваша смерть будут одним и тем же; не разделяйте их».

В тот миг, когда вы рождаетесь, вы начали умирать. Это не так, что после семидесяти лет вы однажды вдруг умираете. До сих пор никто не умирал вдруг: смерть – это процесс, как и жизнь – процесс.

А жизнь и смерть – это будто ваши два крыла, они нераздельны.

В тот миг, когда вы родились, вы также начали и умирать. Как растет жизнь, так растет и смерть – одновременно, рука об руку. В тот миг, когда жизнь завершена, смерть тоже завершена. Они входят в мир вместе, они исчезают из мира вместе. Это не две различные вещи.

Пусть каждое из них объемлет все другие.

И да обнимет сегодняшний день прошедшее – памятью, будущее – страстным влечением!

Если вы должны делить – лучше всего не делить, но если ваш ум не может понять неделимость существования и вы должны делить – тогда, по крайней мере, помните то, что ваш сегодняшний день объемлет прошедшее – памятью, будущее – страстным влечением!

Пусть в вашем настоящем мгновении будет встреча всего прошлого и всего будущего. Этот миг, который содержит все прошлое и все будущее, и есть единственная реальность. Этот настоящий миг и есть время. И это всегда настоящее.

Мне понравился один небольшой эпизод. Жил атеист, великий законодатель, и он всегда любил обсуждать Бога. Самый легкий объект для разрушения – это Бог: Бог – наиболее беззащитная гипотеза. Этот атеист постоянно как-то навязывал дискуссию друзьям или посторонним по вопросу о Боге.

Но это не всегда легко. Кто-то говорит о погоде, кто-то говорит об овощах… Как привнести Бога? Поэтому он придумал средство: прямо за собой на стене он написал большими отчетливыми буквами «GOD IS NOWHERE» (БОГА НЕТ НИГДЕ), чтобы любой пришедший мог увидеть это. А увидев это, человек просто из любопытства мог спросить: «Странно, почему ты написал здесь это предложение; ты не веришь в Бога?» Так что каждому входящему в его гостиную приходилось обсуждать Бога. А у него аргументы были наготове.

Однажды его маленький ребенок, который просто изучал язык и мог произнести небольшие слова, но не мог произнести большие и длинные слова, сидел там на полу, когда пришли два или три человека – посторонние. Они посмотрели на стену, поэтому мальчик тоже посмотрел на стену – впервые, ведь ему было все привычно, он жил в этом доме. А так как он пытался учить язык… Всякий раз как дети пытаются выучить что-то, они пробуют снова и снова уловить это. Поэтому он попробовал сам. Он медленно прочитал: «Бог» – каждый слышал то, что он выговаривал… Но «NOWHERE» (НЕТ НИГДЕ) оказалось слишком большим словом, поэтому он разбил его на два: «GOD IS NOW HERE» (БОГ СЕЙЧАС ЗДЕСЬ).

Даже его отец был ошарашен. Тысячи людей приходили в комнату, но никто не сделал из «NOWHERE» (НИГДЕ) «NOW HERE» (СЕЙЧАС ЗДЕСЬ).

В Персии есть суфийская поговорка: «Когда до тебя что-то не доходит, Бог может обратиться к тебе через ребенка». Невозможно спорить с детьми. Теперь вы не возразите ему: «Это не NOW HERE (сейчас здесь), это NOWHERE (нет нигде)». Ребенок стал повторять это снова и снова: «БОГ СЕЙЧАС ЗДЕСЬ».

Той ночью отец не мог уснуть. Снова и снова он слышал голос своего ребенка. Трудно спорить с ним: «Бога не существует». Он попытался, но тот сказал: «Если его не существует, тогда как же он может быть сейчас здесь?»

Впервые ему пришлось вглядеться в свою атеистическую философию: «Возможно, ребенок и прав. Я никогда не исследовал, где же Бог. Все мои аргументы только интеллектуальны; у меня нет экзистенциального опыта. Я никогда не медитировал. Я никогда не переживал, что значит быть „сейчас здесь“».

Если вы можете пережить феномен «сейчас здесь», вы пережили нечто, что некоторые люди называли Богом, некоторые называли истиной, некоторые называли любовью, некоторые называли красотой. Неважно, как вы называете это.

Но трансформация из «NOWHERE» (НИГДЕ) к «NOW HERE» (СЕЙЧАС ЗДЕСЬ) так безбрежна и несоединима… из негативного утверждения это становится абсолютно позитивным утверждением.

Открытие Альберта Эйнштейна – что время есть четвертое измерение пространства – высказал ребенок, не зная этого: ведь «сейчас» – это время, а «здесь» – пространство.

Там, где «сейчас» и «здесь» соединяются, все сущее доступно вам.

8. Семь сестер удовольствия

Тогда вышел вперед отшельник, который бывал в городе раз в году, и просил: «Скажи нам об Удовольствии».

И ответил он: «Удовольствие – это песнь свободы, но не свобода.

Это цвет ваших желаний, но не их плод.

Это глубина, взывающая к высоте,

но не глубь и не высь.

Это пленница в клетке, расправляющая крылья,

но не ограниченное пространство.

Да, воистину, удовольствие – это песнь свободы.

Я бы с радостью услышал, как вы поете ее от всего сердца, но я бы не хотел, чтобы вы утратили свое сердце в этом пении.

Есть среди вас юноши, которые ищут одного – удовольствия, а их судят и укоряют.

Я не стал бы ни судить их, ни укорять. Пусть они ищут. Ибо они найдут не одно лишь удовольствие;

семь у него сестер, и даже самая меньшая из них прекраснее удовольствия.

Разве не слыхали вы о человеке, что искал в земле коренья, а нашел сокровище?»

Халиль Джебран поставил каждый вопрос в его надлежащем контексте. Это не вопрос, приходящий из ниоткуда, это вопрос, представляющий вопрошающего. И он приложил все усилия, чтобы дать ответ вопрошающему, отвечая на его вопрос. Это две разные вещи.

Философский подход к жизни отвечает только на вопрос; не имеет значения, кто задает его, – сам вопрос важен философу. Но для мистика вопрос есть лишь начало полного разоблачения вопрошающего; здесь подлинный ответ нацелен не на вопрос, а на вопрошающего. Вопрос имеет свои корни в сердце того, кто спросил, и если вы не ответите ему, вы не ответили.

Халиль Джебран очень внимателен к этому – когда он отвечает на вопрос, он не может забывать о вопрошающем. Вопрос поверхностен; настоящая проблема – глубоко в сердце у того, кто спросил.

Тогда вышел вперед отшельник, который бывал в городе раз в году, и просил: «Скажи нам об Удовольствии».

Разве не выглядит очень странным, что спросить об удовольствии должен отшельник? Это кажется странным, но на самом деле отшельник отверг удовольствие и измучен своим собственным отказом. Он не в силах забыть, что, возможно, те, кто живет жизнью удовольствия, правы и, быть может, отвергая жизнь и ее удовольствия, он просто заблуждается.

Чувство это – не просто поверхностная мысль; оно глубоко в самом его существе, ведь с той поры, как он отверг удовольствие, он потерял всякий интерес к жизни, даже желание дышать. Даже просыпаться утром… – для чего? После того как он отверг, он умер некой разновидностью смерти, он уже не живое существо. Хоть он и дышит, ест, ходит, разговаривает, я говорю вам: у него только посмертная жизнь. Он как призрак умершего давным-давно. В миг, когда он отвергал существование, он отверг также и жизнь; он совершил духовное самоубийство!

Но все религии учили не чему иному, как духовному самоубийству. Все они антижизненны, а если вы против жизни, то, естественно, единственный путь для вас – продолжать подавлять свои естественные желания и стремления.

Отшельник, которого испокон веков восхваляли как святого, священного, – не что иное, как подавленная душа, не позволившая себе жить, не позволившая себе плясать, любить. Он подобен дереву, которое отвергло свою листву, которое отвергло свои цветы и свои плоды, – сухое и лишенное соков стоит оно – просто увядшая память.

Все это делалось из-за мирских интересов: лишь бы оставаться в живых – но не жить; лишь бы выжить – но не в вашей полноте, на минимуме, а не на максимуме. Они превратили каждое человеческое существо в речушку под летним зноем. Они не дают вам стать полноводными от дождя, ощутить вкус чего-то расширяющегося, распускающегося, отблеск мечты будущей встречи с океаном. Летом речка усохла, стала мелководной и изломанной.

Отшельник мертв в самом центре своего существа. Его тело продолжает жить, но он не знает, что такое жизнь, потому что удовольствие – единственный язык, который жизнь понимает. Хоть удовольствие и не завершение, это лишь начало, но вам не достичь конца, если вы упустили начало. Отшельнику необходимо ваше сочувствие, а не ваше поклонение. Ваше поклонение – вот причина совершения самоубийства многими людьми, потому что вы поклонялись тем, кто отвергает удовольствие. Вы поддерживаете их эго и разрушаете их души. Вы соучастники в великом преступлении: они совершают самоубийство, но и вы тоже убиваете их – своим поклонением.

Этот вопрос, – Скажи нам об Удовольствии, – исходящий от отшельника, спросившего Альмустафу, крайне важен. Требуется смелость даже задать такой вопрос – относительно ваших так называемых мудрецов и святых.

Наверное, это было лет двадцать пять назад, когда мне довелось выступать на конференции. Как раз передо мной джайнистский монах, Чандан Муни, очень почитаемый своей общиной и религией, открывал конференцию. Он говорил о великом блаженстве, великой радости отказа от жизни, отказа от мирских, светских удовольствий. Я сидел рядом с ним, наблюдая за ним, но не заметил никакого признака, что он знает, о чем говорит. Он казался сухим и мертвым, его утверждения были построениями из писаний, будто заученные попугаем. Это была не поэзия – спонтанная, текущая, как ручей с гор, молодая, свежая, поющая, танцующая к океану.

Выступая после него, я сказал: «Человек, который говорил только что, попросту лицемер, – а сидел он рядом со мной, – он не знает ничего об экстазе, ничего о блаженстве, потому что человек, который отверг удовольствие, – отверг первый шаг, ведущий к финальному шагу в блаженство. Невозможно достичь блаженства, если вы против удовольствия и против жизни».

Он был в шоке… Ведь люди не высказывают то, что они чувствуют, люди высказывают лишь то, что ценят другие люди. Я чувствовал вибрации Чандана Муни – было замечательное утро, дул прохладный ветерок, а он потел. Но он был искренним человеком. Он не стал опровергать меня – напротив, днем я принял посыльного, который сказал: «Чандан Муни хочет встретиться с вами; он очень извиняется, что сам не может прийти, так как его свита не допустит этого».

Я сказал: «Нет проблем. Я не заключенный, мои крылья не подрезаны. Я не связан никакой свитой – я смогу прийти».

Посыльный сказал: «Сначала позвольте мне пойти и все подготовить, чтобы вы могли встретиться наедине».

Я сказал: «В чем проблема? – пусть будут и другие».

Но он сказал: «Вы не знаете, с самого утра Чандан Муни плачет. Ему семьдесят лет, а он стал монахом, когда ему было всего двенадцать. Его отец стал монахом, мать умерла – куда было деваться ребенку? Самым подходящим для него было стать монахом, как и его отец; так он и стал монахом. Он никогда не знал, что такое жизнь, он никогда не играл с детьми, он никогда не знал ничего, что можно назвать удовольствием».

Поэтому я сказал: «Ладно, идите вперед и подготовьтесь – я приду». И все же толпа собралась. С самого утра они подозревали, что с Чанданом Муни что-то произошло – он не разговаривал, а его глаза были полны слез. Ему пришлось умолять толпу: «Пожалуйста, оставьте нас двоих наедине!»

Он запер двери и сказал мне: «Было тяжело слышать ваши слова, они были как стрелы, летящие прямо в мое сердце; но все, что вы сказали, верно. Я не настолько смел, как подобает, вот почему я не хочу, чтобы это еще кто-нибудь услышал, – я не узнал жизнь. Я не узнал ничего. Я учился только по писаниям – они пусты. И вот – в семидесятилетнем возрасте – что вы посоветуете мне делать?»

Я ответил: «Думаю, первым делом будет открыть двери: пусть люди войдут. Чего вам бояться? – вам нечего терять. Вы никогда не жили, вы умерли в двенадцатилетнем возрасте, и теперь – мертвому человеку – терять нечего… А они пусть послушают. Они поклонялись вам, и ваше эго осуществлялось через их поклонение; поэтому вам и удавалось жить этой мученической жизнью, этим ужасным кошмаром, который религии прозвали святостью, – но это просто патология».

Он долго не решался, но все же набрался смелости и открыл двери. И когда люди услыхали, что он ничего не знает, то вместо того, чтобы хвалить его за честность и искренность, все они принялись осуждать его: «Ты обманывал нас!» – и вышвырнули его из своего храма.

Истина, похоже, не имеет дома, а в распоряжении лицемерия все поклонение, весь почет.

Этот отшельник напоминает мне Чандана Муни. Я не знаю, что случилось с ним дальше, но, что бы ни случилось, это, наверное, было лучше, чем прежде. По крайней мере, он пожертвовал своим почетом ради искренности, ради правдивости, а это большой шаг.

Отшельник просит: Скажи нам об Удовольствии… Слово «удовольствие» лишено всякого смысла для отшельника, он слыхал о нем только осуждение. Может, он и сам осуждал его, хоть и никогда не пробовал.

Замечательную историю мне хочется рассказать вам. Однажды в раю, в одном из ресторанов «Зорба-Будда» сидели и болтали Гаутама Будда, Конфуций и Лао-цзы. Прекрасная обнаженная женщина – этот ресторан был не чей-нибудь, а мой и не на территории полицейского комиссара Пуны – подошла с большим кувшином и спросила их: «Не хотите ли отведать сока жизни?»

А Будда сразу закрыл глаза. Он произнес: «Постыдись! Ты хочешь унизить нас. С огромным усилием и аскетизмом мы кое-как добрались сюда, а ты принесла сок жизни. Убирайся!» Он высказал все это с закрытыми глазами.

Но Конфуций держал свои глаза полуоткрытыми-полузакрытыми. Это и есть вся его философия: золотая середина – ни этот экстремум, ни тот экстремум. Он сказал: «Мне хочется попробовать немного, потому что, не попробовав это, я не могу ничего сказать об этом». Она налила в чашу немного сока жизни. Конфуций отхлебнул, вернул ей чашу и сказал: «Он очень горек».

Лао-цзы сказал: «Давай мне весь кувшин». Женщина спросила: «Весь кувшин? Ты собираешься пить из кувшина?» Он ответил: «Это и есть мой подход к жизни: если вы не испили чего-либо в его полноте, вы не можете ничего сказать об этом. Оно может быть горьким вначале, оно может быть сладким в конце – кто знает?»

Прежде чем женщина смогла сказать что-нибудь, он взял кувшин и выпил на одном дыхании весь сок жизни. Он сказал: «Конфуций, ты ошибаешься. Все требует определенной тренировки вкуса. Он казался горьким, потому что был незнаком тебе; он казался горьким, потому что ты уже был предубежден против него. Весь твой разговор о золотой середине – пустая философия. Я же могу сказать, что чем больше я пил его, тем слаще он становился. Сначала он был всего лишь приятным, в конце он стал экстатичным».

Будда не мог вынести этой хвалы жизни. Он просто встал и ушел из ресторана «Зорба-Будда». Лао-цзы сказал: «Что случилось с тем парнем? – он сидел с закрытыми глазами. Во-первых, не надо было закрывать глаза, женщина так прекрасна. Если бы было что-то уродливое и вы закрыли свои глаза – это понятно; но закрывать глаза пред столь прекрасной женщиной – значит показывать вашу невосприимчивость, показывать унижение, осуждение, показывать некий глубоко укорененный страх. Возможно, тот парень очень подавлен и боится, как бы не всплыла его подавленность».

И Конфуций оказался не готовым выслушать Лао-цзы, ведь тот был слишком далеко от золотой середины; поэтому и он ушел. А Лао-цзы начал плясать. Я слыхал, он до сих пор пляшет…

Жизнь должна быть прожита, прежде чем вы решите что-нибудь насчет нее – за или против. Прожившие ее в интенсивности и полноте, никогда не были против нее. Те, кто были против, – люди, никогда не жившие интенсивно, никогда не допускавшие полноты; они держались закрыто и в стороне, а это и есть то, чему учили религии, – то, как они разрушали человечество.