Текст книги "Беспокойное лето 1927"

Рут сдержал слово и выполнил хоум-ран в честь Линдберга в День Линдберга. Это произошло в конце первого иннинга в противостоянии с Томом Захари, который позже, в конце сезона, в игре против Рута сделает еще более зрелищный хоум-ран. Вслед за Рутом на площадку вышел Лу Гериг и также выбил хоум-ран, примерно в том же направлении. К сожалению, Линдберг не стал свидетелем ни одного из них. «Я старался ради него, а он даже не объявился, – жаловался Рут впоследствии. – Он что, думает, что мы какая-то второстепенная лига?»

Но Линдберг не был виноват в том, что не успел на стадион. Его всюду задерживали люди, желавшие поговорить с ним, пожать ему руку и завладеть вниманием. Поэтому он освободился только после пяти часов, кода игра уже заканчивалась. Было решено, что заезжать на стадион все равно не имеет смысла, кортеж развернулся и поехал обратно в город, на вручение приза Ортейга из рук самого Реймонда Ортейга в отеле «Бреворт» в Гринвич-Виллидж. Там, как и везде, его поджидала толпа, и ему пришлось протискиваться в двери через море вытянутых рук.

К тому времени Линдберг уже имел довольно ошарашенный вид. Историк Хендрик Ван Лоон, встретившийся с ним посреди всей этой суматохи, высказывал серьезные опасения: «Никогда еще я не видел настолько безнадежно уставшего человека, как этот парень, мозг которого продолжал работать, тогда как тело его уже не поспевало. Еще три дня таких мучений, и жадные до сенсаций преследователи замучают его до смерти». В действительности Линдбергу пришлось терпеть все это больше трех дней, и каждый день был хуже предыдущего.

По крайней мере, ему повезло встретиться с Реймондом Ортейгом, поскольку Ортейг был приятным человеком, умевшим успокаивать людей и придавать им уверенность в себе. В детстве он был пастухом во Французских Пиренеях, но в 1882 году, в возрасте всего двенадцати лет, поехал вслед за дядей в Америку. Там он выучил английский язык, устроился на работу официантом в гостинице и принялся постепенно подниматься по карьерной лестнице – сначала стал метрдотелем, затем управляющим и, наконец, владельцем двух самых шикарных манхэттенских отелей, «Лафайета» и «Бреворта», расположеных в Гринвич-Виллидж. Для Ортейга Линдберг стал настоящим спасителем. В свое время Ортейг предложил выплатить приз в порыве неожиданной щедрости, но сейчас этот приз стал для француза худшим кошмаром. В попытках получить этот приз погибли шесть человек, и пока Линдберг не приземлился в Париже, казалось, что этот список будет только пополняться. Критики уже называли добродушного Ортейга убийцей, что для него было невыносимо.

Поэтому он с радостью вручил Линдбергу чек на 25 000 долларов, хотя, наверное, ему и было немного жаль расставаться с такой суммой, потому что для 1927 года она была немалой, и он едва мог позволить себе такие крупные траты. К тому же дела его постепенно приходили в упадок по той же причине, по которой разорялись множество других предпринимателей. Причиной этой был Сухой закон.

12

Вечером 23 июня 1927 года Уилсон Б. Хикок, богатый сорокатрехлетний бизнесмен из Кливленда, штат Огайо (и по совпадению сосед Марона Херрика по пригородному району Кливленд-Хайтс), вернулся с деловой встречи в Нью-Йорке в отель «Рузвельт» и решил перед сном выпить спиртного.

Вскоре после этого Хикок почувствовал неприятное – у него пересохло во рту, заломило в груди и по всему телу пробежала острая боль. Можно представить, как у него выпал стакан из рук, как Хикок, шатаясь и опираясь о стену, подошел к двери, чтобы позвать на помощь, потому что ему становилось хуже с каждой секундой. Органы его отказывали один за другим, тело застывало в параличе – таковы были симптомы отравления стрихнином. До двери мистер Хикок так и не добрался и умер на пороге своего номера, полностью парализованный и не способный пошевелить даже пальцем.

Самое поразительное в смерти мистера Хикока было не то, что он отравился, а то, что его отравило его собственное правительство. Во многих отношениях во всей истории США не было более странного и удивительного десятилетия, чем 1920-е годы, и одним из самых странных явлений был так называемый Сухой закон. Его с полным правом можно назвать самым экстремальным, плохо продуманным, дорогостоящим и плохо исполняемым социальным экспериментом, проведенным в общем-то довольно рациональной нацией. Буквально одним махом была остановлена пятая по размеру отрасль промышленности страны. Ежегодно законное правительство лишалось около двух миллиардов долларов, которые перетекали в карманы сплотившихся в банды преступников. Этот закон превратил уголовников в уважаемых людей, и он нисколько не уменьшил потребление алкоголя в стране, а даже увеличил его.

Но самым нелепым проявлением закона было то, что правительство Соединенных Штатов разрешило вполне легально отравлять случайных граждан, чтобы другие оставались трезвыми. Случай с Уилсоном Хикоком неординарен только в том отношении, что состоятельные граждане редко становились жертвами, поскольку старались приобретать спиртное у надежных поставщиков. Вот почему в ту эпоху процветали такие люди, как Аль Капоне: они удостаивались уважения хотя бы за то, что просто не убивали своих клиентов.

Смерть Хикока стала следствием того, что не были продуманы многие практические аспекты запрещения производства и распространения спиртных напитков. Алкоголь ведь использовали и для многих других целей, помимо выпивки. Спирт был (и во многих случаях остается до сих пор) важным ингредиентом растворителей, незамерзающих жидкостей и смазок, лосьонов, антисептиков, бальзамирующих составов и многого другого. Поэтому его необходимо было производить для вполне законных целей. Часть этого легально производимого алкоголя (на самом деле очень большая – шестьдесят миллионов галлонов в год по некоторым оценкам) неизбежно попадала в руки бутлегеров, то есть нелегальных его распространителей. Чтобы сделать промышленный спирт непригодным для употребления внутрь, правительство решило «денатурировать» его, то есть смешивать с ядовитыми добавками, вроде стрихнина или ртути. В результате люди, выпившие такой алкоголь, слепли, становились инвалидами или погибали. Денатурированный спирт, выражаясь словами одного не в меру воодушевленного проповедника запрета на спиртное, стал «новым национальным напитком Америки».

Что касается количества тех, кто погиб, выпив денатурат, то цифры сильно разнятся в разных источниках. Уэйверли Рут и Ричард де Рошмон в своей авторитетной книге «Еда в Америке» пишут, что только в 1927 году от спирта, сделанного ядовитым по приказу правительства, погибло 11 700 человек. Другие источники указывают значительно меньшие числа. Тем не менее, какими бы ни были точные показатели, в любом случае это один из самых странных эпизодов в американской истории, когда правительство разрешало поставлять собственным гражданам ядовитую смесь и обрекало их на смерть от того, что незадолго до этого считалось частью цивилизованного образа жизни и что считалось совершенно законным почти во всех остальных странах мира (и что было совершенно безвредным при умеренном употреблении).

Почти все обстоятельства, связанные с Сухим законом, кажутся либо совершенно бессмысленными и бестолковыми, либо каким-то фарсом. Обязанность за исполнение нового закона была возложена на Министерство финансов США, но оно не обладало необходимыми фондами, штатом квалифицированных сотрудников или хотя бы достаточным рвением выполнять эту обязанность. На выделенные Конгрессом скудные средства так называемый «Департамент запрета» нанял всего 1520 агентов и поручил им невыполнимую задачу – остановить производство и потребление алкоголя среди 100 миллионов граждан (то есть на каждого агента приходилось около 75 000 человек) на площади в 3,5 миллиона квадратных миль, а также следить за контрабандистами на протяжении 18 700 миль сухопутных и морских границ[15]15
  В дальнейшем штат сотрудников был немного увеличен, но общее их количество никогда не превышало 2300 человек.


[Закрыть]. Федеральное правительство ожидало, что его поддержат местные органы управления, но штаты не спешили вносить свой вклад в общее дело. В 1927 году каждый штат в среднем тратил в восемь раз больше средств на исполнение законов, связанных с добычей рыбы и дичи, чем на исполнение Сухого закона.

Экономические потери были огромны. Только из-за непоступления налогов на спиртное федеральная казна ежегодно недосчитывалась 500 миллионов долларов – почти десятой части общенационального дохода. На уровне штатов потери бывали еще больше. До Сухого закона налоги на спиртное составляли почти половину доходов Нью-Йорка. Неудивительно, что штаты не находили средств в своих сокращенных бюджетах на исполнение закона, от которого они несли одни убытки.

Зато пышным цветом расцвели подпольные бары и салуны. Только в одном квартале в Мидлтауне на Манхэттене насчитывалось тридцать два заведения, где без труда можно было заказать выпивку. Алкоголь обычно даже не старались сильно прятать, так что иногда создавалось впечатление, что никакого Сухого закона нет. В Чикаго продолжало действовать около двадцати тысяч салунов; в некоторых районах бары работали круглосуточно, не скрываясь под посторонними вывесками. В Нью-Йорке число питейных заведений достигло тридцати двух тысяч, то есть их стало вдвое больше, чем до принятия закона.

И, конечно же, никто не следил за качеством распространяемой в этих местах алкогольной продукции. Один химик на государственной службе из Чикаго вылил незаконно распространяемый алкоголь в раковину и с изумлением наблюдал, как он с шипением растворяет фарфор. Желая из любопытства узнать, что же на самом деле содержится в таких напитках, «Нью-Йорк телеграм» наняла химика, чтобы тот протестировал 341 образец напитков, купленных в подпольных салунах Нью-Йорка. В них обнаружились такие вещества, как керосин, никотин, бензин, бензол, формальдегид, йод, серная кислота и мыло. Примерно один из шести образцов представлял серьезную угрозу для здоровья.

Возникает вполне разумный вопрос – как до этого дошло дело? В некоторой степени ответ можно найти, если обратиться к личности внешне невзрачного невысокого мужчины с аккуратно подстриженными усами и в пенсне. Несмотря на заурядную внешность, Уэйн Бидвелл Уилер какое-то время был самым влиятельным человеком в Америке, на которого взирали со страхом, и заодно одним из главных злодеев под маской не в меру рьяной праведности – это, конечно, если не разделять его мнения, согласно которому за желание выпить нужно расплачиваться мучительной смертью.

Уэйн Бидвелл Уилер родился в 1869 году в семье фермера из Восточного Огайо. Там же, на ферме, ему однажды проткнул вилами ногу пьяный работник. И хотя в остальном Уилер, по всей видимости, никак не пострадал от невоздержанности в употреблении спиртных напитков, он, тем не менее, решил полностью искоренить алкоголь из жизни американцев и добивался этого с едва ли не религиозным рвением.

Получив юридическое образование, он стал суперинтендантом отделения Антисалунной лиги (АСЛ) в Огайо и быстро продемонстрировал склонность к политическим манипуляциям. В 1905 году он выступил против популярного губернатора Огайо – человека, избранного с самым большим перевесом голосов в истории штата, которого часто называли будущим кандидатом в президенты, но который, к сожалению, не поддерживал стремление АСЛ сделать штат Огайо «сухим». Этого человека звали Майрон Т. Херрик, и он вскоре на своем опыте узнал, что значит перейти дорогу Уэйну Бидвеллу Уилеру. Будучи мастером пропаганды, Уилер никогда не отходил в сторону от намеченной цели, а целью его было сместить любого политика, который не поддерживал запрет спиртного всем сердцем. Для этого он не гнушался любыми средствами и нанимал частных детективов, чтобы отыскать компромат на недостойных, по его мнению, политиков. Шантаж для него был вполне приемлемым средством добиться желаемого результата.

Единственное, что имело для него значение, – это желание ввести Сухой закон во всей Америке. Если другие группы граждан и общественные организации ставили себе дополнительные задачи (вроде того, чтобы добиться запрета на табак, короткие юбки, джаз или даже регулировать деятельность почтовой службы и провести национализацию коммунальных служб), то Уилер сосредотачивался исключительно на одной цели. По его мнению, пьянство было основной причиной бедности, разводов, финансовых крахов и других зол современного общества.

По сравнению со сверхактивным Уилером мэр Херрик казался слишком слабым политиком, не заинтересованным в общественном благе. Он проиграл в борьбе и никогда больше не избирался ни на одну должность. После него восходящей звездой политики Огайо стал на удивление ничем не примечательный помощник губернатора, Уоррен Г. Хардинг. По всей Америке политики быстро учились поддерживать Уилера и Антисалунную лигу, потому что альтернатива у них была только одна: оставить всякую надежду на переизбрание.

«Уилеризм», как называли политику АСЛ, привел к тому, что во многих штатах торговля алкогольными напитками была запрещена еще задолго до Сухого закона. К 1917 году двадцать семь штатов были полностью «сухими», и еще в нескольких действовали строгие ограничения. Можно было проехать всю страну от Техаса до Дакоты и от Юты до Восточного побережья, не выезжая из «сухой» зоны. Легальная торговля была сосредоточена лишь в нескольких рассеянных центрах иммиграции, преимущественно в крупных городах и промышленных районах с многочисленным населением, заинтересованным в регулярном потреблении алкоголя. В них-то как раз употребление спиртных напитков было глубоко укорененной традицией, и у Антисалунной лиги не было почти никаких шансов изменить местное законодательство или законодательство штата. Но тут Уилеру повезло: началась Первая мировая война.

Поначалу большинство американцев довольствовались ролью удаленных наблюдателей за европейским конфликтом. Но потом Германия допустила ряд тактических ошибок, изменивших общественное настроение. Во-первых, она начала бомбардировки гражданских целей. Все мы выросли в мире, в котором потери среди мирного населения во время войны – обычное явление, но в 1910-х годах намеренное истребление мирных жителей считалось варварством. Когда немцы в порядке эксперимента начали посылать самолеты к Парижу, чтобы они ежедневно в пять часов вечера сбрасывали по бомбе на город, президент Вудро Вильсон пришел в такую ярость, что отослал властям Германии личную ноту протеста.

Затем Германия объявила, что будет атаковать пассажирские суда. В мае 1915 года немецкая подводная лодка потопила пассажирский лайнер «Лузитания», когда тот находился в нейтральных водах у побережья Ирландии неподалеку от Кинсейла. Судно затонуло за 18 минут, забрав с собой 1200 человек. Треть из них были женщины и дети; 128 жертв были американцами, страна которых даже не находилась с Германией в состоянии войны. Возмущение не заставило себя ждать, но Германия еще и усугубила ситуацию тем, что объявила национальный праздник в честь этого убийства, что было почти немыслимо. Доктор Бернард Дернбург, глава германского Красного Креста в США, заявил, что все, кто находился на борту «Лузитании», получили то, что заслужили. Его выдворили из Америки, и ему еще повезло вернуться домой живым.

Другим так не повезло. В Сент-Луисе толпа схватила некоего немца, который якобы нелестно отзывался о своей новой стране, протащила его по улицам завязанным в американский флаг и повесила. Присяжные не сочли главарей расправы виновными на том основании, что это было «патриотическое убийство». Повсюду предпринимателям из немцев объявляли бойкот или забрасывали окна их предприятий кирпичами. Владельцы немецких фамилий решили на всякий случай сменить их на нечто менее германское. Одним из них был Альберт Шнейдер, который в следующее десятилетие станет известным убийцей Альбертом Снайдером. В ресторанах перестали подавать блюда с немецкими названиями или переименовывали их; «тушеная капуста по-немецки» превратилась в «капусту свободы». В некоторых поселениях принимались постановления, запрещавшие исполнять музыку немецких композиторов. В Айове запретили разговаривать на любом другом языке, кроме английского, в школах, церквях и даже по телефону. Когда протестующие заявили, что имеют право слушать церковную службу на своем родном языке, губернатор Уильям Л. Хардинг ответил: «Молиться на другом языке, кроме английского, все равно бессмысленно. Бог прислушивается к молитвам только на английском языке».

От внимания общественности не ускользнул тот факт, что большинство пивоварен принадлежит людям немецкого происхождения, которые, вероятно, симпатизируют своей исторической родине. Приверженцы трезвого образа жизни утверждали, что пить пиво – это предавать свою родину. «Мы сражаемся с тремя врагами – Германией, Австрией и пьянством» – таков был рекламный лозунг компании Kellog's, производившей кукурузные хлопья, который она стала распространять сразу же после объявления войны. В каком-то смысле эти утверждения не были лишены оснований. Национальный германо-американский альянс – организация, получавшая основное финансирование от пивоваренных компаний, – как оказалось, не только лоббировала отказ от запрета на производство алкогольных напитков, но и действовала по поручению кайзера Вильгельма. Понятно, что эти факты вовсе не привлекли к ним сторонников.

Благодаря росту антигерманских настроений ширилось и движение за трезвость. Проект Восемнадцатой поправки, запрещавшей производство и распространение алкоголя, быстро находил приверженцев в законодательных собраниях всех штатов, тем более что Антисалунная лига принялась проталкивать его с удвоенной силой. 16 января 1919 года Небраска стала тридцать третьим штатом, ратифицировавшим проект этой поправки, и, таким образом, она набрала треть голосов, необходимых для ее вступления в силу через год.

Несмотря на то, что Восемнадцатая поправка запрещала производство и распространение «опьяняющих напитков», в ней ничего не говорилось о том, как исполнять на практике это предписание, как и не было определения того, что считать этими самыми «опьяняющими напитками». Поэтому потребовался дополнительный Акт Волстеда, объясняющий правила запрета. Этот акт назван по имени Эндрю Дж. Волстеда, уроженца Миннесоты, главной запоминающейся чертой которого были пышные усы, нависающие над верхней губой. Сам Волстед, хотя и не был пьющим, никогда не добивался запрета на спиртное и не был активным проповедником трезвого образа жизни. Его фамилия оказалась связанной с законодательным актом только потому, что он был председателем Юридического комитета Палаты представителей Конгресса США и потому был обязан поставить свою подпись под официальным документом. И хотя эта фамилия часто упоминалась последующие десять лет, сам Волстед покинул свою должность после следующих выборов и вернулся домой в Гранит-Фолс в Миннесоте, где вел юридическую практику, а на досуге занимался любимым делом – читал «Записки Конгресса». Уэйн Уилер всегда заявлял о том, что сам лично разработал и сформулировал этот акт, но Волстед горячо опровергал эти заявления, хотя какая каждому из них была польза от того, что их признают автором плохо составленного законопроекта, не совсем понятно.

Акт Волстеда был предложен на рассмотрение Конгресса 19 мая 1919 года. Его основные цели, изложенные в преамбуле, казались не слишком настораживающими: «Запретить производство опьяняющих напитков и регулировать производство, распространение, использование и продажу жидкостей с высоким содержанием алкоголя в иных целях помимо производства напитков; обеспечить достаточное производство спирта для научных исследований и для его законного применения в производстве топлива, красок и в других сферах промышленности». Формулировка довольно неуклюжа, но ничего особенно тревожного здесь не заметно. Но, как всегда это бывает в юридических документах, самая важная информация пряталась в самом тексте закона, написанного мелким шрифтом. «Опьяняющими напитками» предлагалось считать жидкость с содержанием алкоголя выше 0,5 процента – примерно столько же его содержится, например, в кислой капусте. Многие из тех, кто поддержал проект Восемнадцатой поправки, считали, что она не затронет пиво и некрепленые вина, но только сейчас до них стал доходить весь истинный смысл будущего запрета.

Возможно, в этом и заключается главная особенность истории о том, как в Америке принимался Сухой закон – слишком многих он застал врасплох. Как писал историк Фредерик Льюис Аллен в своей книге «Только вчера»: «Страна приняла его не только охотно, но и не понимая, что он собой представляет».

Закон был настолько непроработанным, что даже те, кто поддерживал его в принципе, ужасались его практической реализации. Почти сразу же подскочил уровень преступности. Число убийств в стране увеличилось почти на треть. Особая опасность угрожала сотрудникам и агентам Департамента запрета. За первые два с половиной года было убито тридцать агентов во время выполнения служебных обязанностей. Небезопасно было и просто находиться рядом с ними, потому что они тоже, как и гангстеры, не церемонились в средствах. В одном только Чикаго за десятилетие агенты застрелили тридцать три невиновных гражданских лица.

При этом, несмотря на повышенную опасность, сотрудникам Департамента запрета платили меньше, чем мусорщикам, а это неизбежно влекло за собой коррупцию. Обычным правилом стало конфисковать нелегальную алкогольную продукцию, а потом тут же продать ее обратно владельцу. Каждое питейное заведение в среднем платило 400 долларов в месяц полицейским и чиновникам, которые только в Нью-Йорке за год на взятках зарабатывали около 150 миллионов долларов. Говоря вкратце, Сухой закон позволил разбогатеть огромному количеству человек.

Соблазн заработать на сомнительных схемах охватывал не только американцев. Под давлением Соединенных Штатов Канада запретила своим пивоварням и винокуренным заводам продавать продукцию жителям США, но вечно изобретательные контрабандисты нашли для себя удобный плацдарм на небольших островах Сен-Пьер и Микелон к югу от Ньюфаундленда. По прихоти истории они оставались владениями Франции с 1763 года и потому находились вне юрисдикции США и Канады. Буквально за один день Сен-Пьер и Микелон стали крупнейшими в мире импортерами алкогольной продукции. Туда завезли три миллиона бутылок шампанского, а также большую партию высококачественных бренди, коньяка, кальвадоса и других спиртных напитков, что сделало их крупнейшим заморским рынком Франции.

Когда американские власти попросили объяснить, как четыреста тысяч жителей островов неожиданно стали ценителями алкоголя, губернатор островов невозмутимо ответил, что не заметил особого всплеска потребления, как и не заметил возникновения двух дюжин больших новых складов по хранению этой продукции у главного порта на острове Сен-Пьер, но пообещал разобраться. Некоторое время спустя он признал тот факт, что запас алкоголя на островах Сен-Пьер и Микелон немного увеличился, но уверил, что весь он предназначен для продажи на Багамских островах, где употребление алкогольных напитков легально. Просто эта продукция временно хранится на Сен-Пьере.

Сухой закон также породил лицемерие в огромных масштабах. Летом 1926 года полковник Нед Грин, глава отделения Департамента запрета в Северной Калифорнии, был отстранен от должности, когда обнаружилось, что он проводил коктейльные вечеринки прямо в своей администрации в Сан-Франциско. «Меня давно нужно было отстранить», – признался он.

Не слишком усердно следили правительственные чиновники и за конфискованными партиями алкоголя. Летом 1920 года со склада в Чикаго бесследно исчезли 134 000 галлонов виски – 670 000 бутылок. Сторожа уверяли (правда, не очень убедительно), что ничего не слышали и не видели во время своей смены. Судя по национальным отчетам, к тому времени, когда в 1933 году Сухой закон был отменен, с правительственных складов пропало около 50 миллионов галлонов виски.

Обеспечивать исполнение постановлений, принятых в рамках Сухого закона, было почти невозможно, потому что они изобиловали различными ошибками и недочетами. Врачи могли легально выписывать своим пациентам алкоголь в лечебных целях, и они радостно ухватились за эту возможность, получая от этого занятия к концу 1920-х годов 40 миллионов в год. Как писал журнал «Нью-Йоркер», врачи часто просто давали пациентам незаполненные бланки рецептов. (На той неделе, когда Линдберг вылетел в Париж, уполномоченный по соблюдению Сухого закона Джеймс М. Доран подписал постановление об увеличении производства виски в медицинских целях на дополнительные три миллиона галлонов в год. Когда был задан вопрос, не слишком ли много производится виски для таких не очень обычных целей, представитель Министерства финансов ответил, что запасы быстро истощаются «из-за испарения».)

Религиозным организациям разрешалось делать запасы алкогольных напитков для ритуальных целей, и этот рынок сбыта тоже оказался немаленьким. Один винодел из Калифорнии предлагал четырнадцать типов вина для причастия, в том числе портвейн и шерри. Вообще за четыре первых года действия Сухого закона площадь земель, отданных под виноградники, значительно увеличилось – с 100 000 акров до почти 700 000 акров, и вовсе не потому, что потребители вдруг стали есть больше винограда и изюма. Произошло это из-за прекращения импорта вина, в результате чего возрос спрос на домашний виноград.

Хотя производить вино для частного употребления запрещалось, владельцы виноградников часто рассылали пакеты с виноградным концентратом, из которого в домашних условиях можно было изготовить вино. На тот случай, если кто-то об этом не догадается, на упаковке крупными буквами было написано: «Внимание: Может забродить и превратиться в вино через 60 дней». К сожалению ценителей изысканных вин, владельцы виноградников повырубали почти все прежние виноградники и засадили их сортами, дающими наибольшее количество, а не качество. Для того, чтобы восстановить прежние культуры на виноградниках Калифорнии, потребовалось целое поколение.

Потеря прибыли от продажи алкогольных напитков сильно затронула многие рестораны. В Нью-Йорке закрылись такие известные и популярные рестораны, как Shanley's, Rector's, Sherry's и Browne's Chop House. Самый популярный, Demonico's, продержался до 1923 года и сдался как раз к своему столетнему юбилею. Алкогольные напитки можно было заказать, в основном, только в подпольных питейных заведениях, которые назывались «speakeasies» (этот термин появился еще в 1889 году и им описывали места, где «говорят тихо», чтобы не привлечь внимание полиции). Недостаток элегантности они старались компенсировать громкими названиями, вроде «Гиена-клуб», «Печь», «Ха-Ха!», «Евгенический клуб», «Отель Опилки» и Club Pansy (pansy – сленговое название гомосексуалиста). Те, кому при этом хотелось послушать музыку и потанцевать, стекались в Гарлем, в «Бамбуковый клуб», «Ленокс-Клаб», «Клэм-Хауз», «Маленький рай», «Цыплячий загон Тилли», «Хлопковый клуб» (знаменитый Cotton Club) и прославленный «Друл-Инн». Самым оживленным днем недели была суббота. Клиенты могли быть уверены – перед ними выступят самые лучшие и самые оригинальные исполнители: Дюк Эллингтон, Кэб Кэллоуэй, Фэтс Уоллер, Юби Блейк, Бесси Смит, Билл Бейси (который позже станет «Каунтом Бейси»), Луи Армстронг и многие другие. Некоторые гарлемские клубы пускали исключительно белых клиентов. Чернокожими там были только официанты и исполнители. В наиболее популярных местах плата за вход достигала 20 долларов – примерно средняя недельная зарплата рабочего – а за пару порций спиртного приходилось платить примерно столько же.

Периодически наблюдались вялые попытки ограничить или запретить деятельность таких заведений, но иногда представители властей или другие лица принимались за них по-серьезному. В марте 1925 года ответственным за соблюдение Сухого закона в Нью-Йорке стал успешный юрист Эмори Бакнер, не на шутку испугавший всех любителей выпить.

Закон позволял ему закрывать все нарушавшие Акт Волстеда заведения на год без права обжалования в суде. Теперь вместо того, чтобы арестовывать некоторых особенно невезучих посетителей и официантов, которых можно было легко заменить, Бакнер наносил удары по самому чувствительному месту – кошельку владельцев этих баров и клубов. Он заявил, что планирует полностью закрыть на замок тысячу подобных заведений в Нью-Йорке, и начал с самых известных, таких как «Эль-Фей Клаб», владельцем которого был гангстер Ларри Флинн, а управляющей бывшая киноактриса Тексас Гуинэн, и «Сильвер Слиппер» Оуни Мэддена. Это была прямая атака на самых влиятельных и искушенных «выпивох» Нью-Йорка, так что неудивительно, что все они впали в панику.

К счастью для клубов, кризис быстро закончился. Уж слишком выгодными для многих были нарушения Сухого закона. По меньшей мере один из закрытых клубов, на парадной двери которого красовался замок, впускал посетителей через черный вход позади здания. Другие переехали в другие помещения и сменили названия. «Эль-Фей Клаб», например, поочередно становился «Дель-Фей Клабом», «Фейз-Фоллиз», «Клаб-Интимом», «Клаб-Эбби», «Салон-Роялем» и «Клубом Три Сотни», хотя всех их чаще всего называли по именам владельцев и управляющих – например, «Клуб Тексас Гуинэн». Что касается самой Тексас Гуинэн, родившейся в городе Уэйко в Техасе, то это была поистине легендарная личность. В 1927 году, несмотря на свои сорок три года, она все еще обладала вполне симпатичной внешностью платиновой блондинки с белогубой улыбкой. Она не стеснялась оскорблять своих посетителей, особенно если те, на ее взгляд, не спешили тратить свои деньги, но этим-то она и привлекала. Ее обычным приветствием было: «Привет, сосунок!» Большинство ее клубов отличались небольшими размерами, и там всегда было тесно. Молоденькие танцовщицы часто выходили на сцену полностью обнаженными. Будущая актриса Руби Килер начала выступать у Тексас Гуинэн с четырнадцати лет, а три года спустя вышла замуж за Эла Джолсона, который, как и многие другие, не устоял перед ее изящной фигуркой и тонкими, но соблазнительными губами. Другая танцовщица Гуинэн, Руби Стивенс, позже прославилась как актриса, под именем Барбара Стэнвик.

Сама Тексас Гуинэн выступала в роли конферансье и ведущей. Ей нравились все эти девочки, но она не воспринимала их как действительно талантливых певиц и танцовщиц. «Ну, эта не такая уж и певица, – часто говорила Гуинэн, представляя очередную свою подопечную. – Петь она научилась на заочных курсах, пару уроков пропустила, но во всем шоу это главная звезда, так что похлопайте ради нее руками» («похлопать руками» – это была еще одна из характерных фразочек Гуинэн). Гуинэн настолько прославилась тем, что ее клубы постоянно закрывают на замок, что театральные менеджеры братья Шуберт приглашали ее принять участие в бродвейском эстрадном представлении «Амбарные замки 1927 года».