Текст книги "Мама!!!"

– Нет, вы посмотрите! – повторила учительница с издевкой. Она заглянула в ранец и даже поворошила в нем, уже пустом, рукой. Прозвенел звонок. По классу тут же прокатился шорох – все засобирались.

– Я ведь ясно сказала, сидим и ждем, пока кое-кто найдет дневник и запишет домашнее задание, – учительница поставила ранец перед Сашей и пошла к доске, откуда удобнее было следить, чтобы ни один человек не шелохнулся. Саша мельком посмотрела по сторонам – дети сидели растерянные и расстроенные. Но беззлобные. Только Марина Нохрина показала Саше кулак.

– Ну, что копаешься? Все ждут, – учительница сложила руки на груди и нетерпеливо постукивала каблуком, под которым бренчала, напоминая голос Алевтины Юрьевны, давно уже отклеившаяся дощечка паркета.

Учительница хотела что-то сказать, но в дверь затарабанили и тут же толкнули ее ногой.

– Эт-т-то еще что такое? – разозлилась Алевтина Юрьевна. Но в класс уже ввалилась толпа старшеклассников, совсем взрослых дяденек.

– Воды нет. Всех сопляков отправляют домой, мы остаемся в вашем кабинете, – затараторил коренастый парень с широким приплюснутым носом и почти налысо остриженной – торчал лишь короткий ершик – головой.

– Это с чего вы вдруг остаетесь в нашем кабинете? – спросила учительница и поперла на стриженого грудью с намереньем и его, и всю толпу вытолкать в коридор.

– А у нас в кабинете как раз батарею прорвало. И всё крыло затопило, все кабинеты, – торжествующе ответил стриженый и пошел по рядам. Он выбрал себе самое лучшее место возле Роберта Жадоева, швырнул на его стул свои портфель и сменку. Потом махнул остальным:

– Добро! А то в столовку опоздаем!

Парни забежали в класс и стали выбирать себе места. За ними тихонько зашли девочки. Саша удивилась, что все рассаживались, как хотели. Мальчики садились с мальчиками, девочки с девочками. Маленькие послушно уступали свои места. Алевтина Юрьевна с криком «Это же безобразие!» выскочила из класса. Наверное, побежала жаловаться директору.

А старшеклассники, заняв места, отправились в столовую. Рослая полная девочка с длинным хвостом, затянутым на самой макушке в форме пальмы, положила на стул Таира такой же голубой, как у Саши, но не из крокодиловой кожи, а гладкий портфель. А Сашин стул так никто и не занял. Она неспешно собралась. Даже если бы не отправляли маленьких домой, она бы всё равно не осталась после всего, что устроила учительница. Пока ее нет, надо уходить. Саша поискала глазами Аньку. За Анькиной партой, где та сидела с Толиком Денисовым, теперь лежали чужие большие портфели. Анька, видимо, уже вышла. Саша собрала под партой свои счетные палочки – и зачем только заставляют их с собой носить? – застегнула ранец, взяла сменку. Анька стояла у кабинета и болтала с Оксанкой. Саша почувствовала сильную обиду: неужели та не поняла, что оскорбленную учительницей Сашу нужно поддержать? Нет, не похоже, что поняла – Анька вела себя как ни в чем ни бывало. Ну и ладно! Саша прошла мимо.

– Ты куда? Сказали ведь ждать? – окликнула ее Анька. Значит, всё же заметила!

Саша вернулась к девочкам:

– Я не хочу оставаться. Да и уходят все. Вон «Б» целым классом в раздевалку пошли.

Анька раздумывала:

– А ты куда? Домой?

Саша не знала. Но домой ей, конечно, не хотелось.

– Да нет, – ответила она, стараясь казаться равнодушной, но получилось как-то нервно. А вдруг Анька с ней не пойдет? – Нет, не домой. Может, погуляю.

– А куда погуляешь? – спросила Анька.

– Не знаю… Просто погуляю.

Анька взяла с подоконника свой рюкзак:

– Мы хотим на Камчатскую пойти. В тот двор, где качели сгорели.

У Саши похолодели ноги. Хотелось заплакать. Как это – они хотят? А Саша? Плакать, конечно, не стоило. И что-то нужно было сказать.

– Да? Я как раз тоже собиралась посмотреть. Там, говорят, даже горка выгорела, – сказала она, стараясь говорить бодрее. И про горку только сейчас придумала, как будто она действительно собиралась.

– Ну, побежали? А то училка вернется. И всех в клуб поведет, чтобы по улицам-то не шарашились.

Анька набросила рюкзак на плечо, схватила Сашу за руку и побежала к выходу. Саша сразу обрадовалась и забыла плакать. Пока не увидела, что другой рукой Анька тащила за собой огромную Оксану Ермакову. И зачем та пойдет с ними смотреть сгоревшие качели? Ведь никогда Анька с Оксаной не дружила. Но тут Саша вспомнила, что это она бежит с ними. Неприятно. Надо что-нибудь сделать этой Оксане. Что-нибудь такое, чтобы навсегда перестала гулять с Анькой.

Первый этаж уже был заполнен младшеклассниками. Да, всех отправили домой, а из того крыла, где занимались старшие, валил пар, несло канализацией и видно было, как там бегают мужчины в высоких резиновых сапогах.

Возле гардероба им пришлось долго стоять в толпе. А когда подошла уже очередь, Саша вдруг потеряла номерок. Вроде бы он лежал во внешнем кармане ранца, под правой застежкой, но сейчас его там не было. Она стала лихорадочно трясти ранец, перебрала учебники, тетрадки, нашла смятую газету от пряника. Номерка не было. Наверное, Алевтина Юрьевна вытряхнула его, когда показывала классу ее ранец.

– Ты мою бирку не брала? – зачем-то спросила она Аньку.

Анька только мотнула головой.

Саша топталась на месте, будто надеясь найти номерок под ногами. Если вернется в класс, то упустит Аньку, глупо будет потом догонять ее на качелях. И еще, чего доброго, попадется учительнице. Да и звонок только что прозвенел – теперь у старших в их кабинете урок. Саша совсем разнервничалась. Вот уже взяла пальто Оксана. Протянула свой номерок Анька и обернулась к Саше:

– Давай свой!

– Говорю же, потеряла. Подожди!

Саша уже хотела бежать в класс, когда из-за ее плеча потянулась к Аньке рука. Знакомая рука с опухшими пальцами и грязными ногтями. Костя Карташов протягивал Аньке номерок.

– Вот. Она потеряла в классе, – он отдал металлическую бляшку и отошел. Анька взяла ее и тут же протянула гардеробщице, однако той уже не было у стойки – маленький, совсем какой-то крошечный мальчик в неуместных для конца марта меховых кисах воспользовался заминкой и пролез вперед Аньки, теперь пришлось ждать, пока гардеробщица найдет его теплое пальто.

Наконец им выдали одежду. Сразу одеться не получилось – пришлось ждать места на скамейке. Всем нужно было надевать теплые штаны, переменить обувь. Саша долго возилась – в толстой куртке было неудобно наклоняться, натягивать гетры, застегивать липучки на сапогах. Пришлось догонять Аньку уже на улице. Она шла с Оксаной и сиплой Сашей. По фамилии ее никто не звал даже в школе, потому что у нее была смешная и не подходящая к ее большому носу и низкому сиплому голосу фамилия – Соколик. Саша Соколик.

Вчетвером они пошли через парк к путям. Надо было перейти широкую дорогу с машинами, перебраться через пути и потом взять немного правее, в противоположную от дома сторону. Они дождались, пока проедут машины, и побежали. Старушка в пушистой шали поверх облезлого пальто закричала им с тротуара и замахала клюкой в сторону перехода. Они рассмеялись и побежали через железнодорожные пути. Потом перелезли две трубы теплотрассы и дворами, мимо двухэтажных бараков, вышли на пустырь, за которым, если двигаться к реке, начиналась свалка. Но им нужно было обойти пустырь с другой стороны. Там, во дворе последнего на Лесобазе, давно уже покосившегося дома на несколько квартир стоял такой же, как возле Сашиного пансионата, деревянный городок. Он сгорел в выходные, пожар было видно даже с реки. И теперь все дети хотели посмотреть на обуглившиеся качели. Хорошо, что младшеклассников отпустили пораньше: обычно они возвращались из школы в пять, в это время уже падали на Лесобазу тревожные промозглые сумерки и ходить за пустырь было страшно. А сейчас только где-то три часа, да и девочек много. Саша почти не боялась.

Она шла чуть позади. Оксанка и сиплая Саша держали Аньку за руки. Толстая Оксанка рассказывала, что брат ушел в армию, и теперь вся комната будет ее. Они жили в деревянном многоквартирном доме, у них было две комнаты. Ермаковой повезло, хотя она свою комнату и не заслужила. Саша считала ее не просто глупой, а тупой, потому что та училась на «тройки», не могла нормально читать даже по слогам и уже пробовала курить. Она была плотная и круглая, с крупным лицом, маленькими глазками и с вечно прицепленным на грязные, небрежно обрезанные волосы ободком. Она походила на Алёшу Симакова, только тот не был злым, а Оксанка была. Сейчас, например, когда она шла с Анькой за руку и звала ее приходить к ней играть в отдельной комнате с Барби и Кеном, она часто оборачивалась и со злобным торжеством посматривала на Сашу. Грустно, конечно, что Аньке весело с этой дурой, но Саша делала вид, что глазеет по сторонам. Тем более что смотреть было интересно – городок и впрямь весь выгорел. Остались только железные столбы от качелей с цепями, скелет карусели и горка, на которую нельзя было залезть, потому что ступеньки действительно сгорели. Чуть поодаль стояли почерневшие от гари деревянные фигуры: дед с обгоревшей бородой и мешком, чумазые бабка, внучка, колобок, волк и целых три грибка. Колобок превратился в полумесяц, будто волк откусил половину. У самого волка почернела морда и выгорела середина спины: остались две половинки, каждая – на двух ножках. Саша хихикнула, когда их увидела. Оксанка взглянула на нее с ненавистью и забралась на половину волка со стороны головы. Получилось смешно – вместо мощной шеи и морды волка – толстая Оксанка. А сзади уселась сиплая Саша. Они стали изображать наездниц.

– Смотри, – захохотала Анька, – как два ковбоя. Давайте вы будете скакать, как ковбои.

Она подбежала к девочкам, встала между ними, уперлась в ту и другую руками и начала их как бы раскачивать. Сиплая Саша сразу стала подыгрывать и подскакивать, а Оксанка не поняла.

– Кто такие ковбои?

– Не знаю. Но мальчишки во дворе показывают их вот так, – сиплая Саша сделала вид, что взяла свою половину волка за вожжи. Оксана присмотрелась и повторила.

– Вот так, вот так! И-го-го!

Анька хохотала. Саша пошла смотреть пожарище. Оказалось, что уцелели качели, самые маленькие, на одного человека. Они были сделаны из металла, выгорела только сидушка. Саша краем мешка от сменки протерла железную раму сиденья, чтобы совсем уж не испачкаться сажей, и села. Качели очень плавно закачались, хотя до пожара скрипели и едва двигались. Саша стала всё сильнее раскачиваться и быстро взлетела на вверх, отчего даже испугалась. Тут ее увидела Анька.

– О, смотрите! Я тоже хочу! Давай вместе!

Саша серьезно посмотрела на Аньку, сильно раскачалась и, налетая на нее, крикнула:

– Нет!

– Чего это? – спросила, улыбаясь, Анька и резко остановила качели на полном ходу.

Она пристроилась рядом, спиной к спине. Каждая теперь сидела на своей узкой железной трубе и каждая старалась раскачиваться в свою сторону, отчего качели почти не двигались. Анька обернулась к Оксанке:

– Ну, помоги, что ли?

Та спрыгнула с волка и прибежала их раскачивать. Зад у нее был вымазан черным.

– Давай, сильнее! Еще сильнее, – кричала Анька и визжала: всё же взмывать вверх на металлической жердочке даже ей было страшно.

Оксанка пыхтела, однако старательно двигала качели туда-сюда. Видно было, что она сама хотела покачаться, но боялась не влезть или не понравиться Аньке. Что-то странное было в желании девочек ей угождать. Но Саша решила не думать, почему другие девочки крутятся вокруг ее подруги. Они стали подлетать так высоко, что Оксанке приходилось на время выпускать из рук раму. Саша даже испугалась и хотела попросить остановиться, как вдруг Анька завизжала. Сиплая Саша бросила качели и побежала прочь, за ней кинулась Оксанка.

Саша не понимала, в чем дело. Надо бы остановиться. Она попыталась достать до земли ногами и затормозить, но качели еще очень сильно раскачивались, было страшно выставить ногу. Анька тоже старалась остановиться и тоже боялась.

– Что такое? Что случилось?

Саша поняла, что девочки убежали от чего-то или кого-то за ее спиной, но спина Аньки и металлическая рама мешали ей обернуться. Она только повторяла:

– Ну что там?

Анька проорала:

– Бомжи!!!

– Кто??? – Саша никогда не слышала этого слова.

– Ну бомжи. Бездомные.

– А-а-а-а! – закричала Саша, тут же дотянулась двумя ногами до земли и затормозила. Качели резко остановились, Саша вылезла через низ и побежала вперед. Сменка! Забыла ведь сменку и ранец. Она повернула назад к качелям и увидела вдалеке каких-то грязных людей, будто одетых в несколько курток. Растерявшаяся Саша не могла найти свои вещи. Анька всё еще качалась.

– Дай руку!

На Аньке была еще более толстая куртка, и ей нелегко было выскользнуть из качелей, пока те полностью не остановятся. Саша, надев на плечо ранец и схватив сменку, решила бежать, но еще сильнее бездомных испугалась: а вдруг Анька ее не простит. Она видела, что та почему-то не может достать ногами до земли, хотя они у нее были длиннее Сашиных. Да она застряла! Из рамы торчал железный штырь, на который раньше крепилась сидушка. За него-то Анька и зацепилась курткой. Саша остановила наконец качели, Анька сразу попыталась спрыгнуть.

– Да подожди ты. Смотри! – Саша переживала, что Анька сейчас порвет свою красивую дорогую «аляску», единственную в классе. Она дернула ее со всей силы назад и сняла куртку со штыря. Анька выскользнула из качелей. А бездомные были уже совсем близко. Один из них держал в руке огромный мешок, как из-под сахара.

– Че стоим-то? Побежали! – крикнула Анька, но они почему-то встали и замерли.

– Да побежали! – дернула ее Анька со всей силы.

Саша кинулась за ней следом, но запнулась об Анькин рюкзак. Подхватила его, прижала одной рукой к груди, а другой стала размахивать, чтобы ускориться. Попала ногами в какую-то жижу. Наверное, здесь трубы пролегали под асфальтом, снег подтаял. Саша чувствовала, как захлюпала ледяная грязь в сапоге. Так, по жиже, пришлось бежать дальше. Наконец они обогнули пустырь и остановились во дворе, где лежали дрова. Оксанки с сиплой Сашей уже не было. Анька уперлась руками в нижние бревна и стала тяжело хватать ртом воздух, как бегуны на финише. Потом села на бревно и отвалилась на спину. Казалось, она сейчас заснет.

– Ой, а рюкзак-то мой? Рюкзак-то? – она заквохтала и смешно захлопала руками по бокам.

– Да вот он, – с чувством отмщения сказала Саша, снимая с руки Анькин новенький рюкзак с мордочками серо-белого кота и веселой коричневой мышки.

Оксанка убежала, а Саша не только не бросила Аньку, но и тащила на себе ее вещи.

Анька обрадовалась, схватила рюкзак и достала из внутреннего кармана жвачку.

– Хочешь?

Конечно, Саша хотела. Анька всегда угощала ее жвачками, когда родители их привозили. У нее была целая коробка жвачек с машинками на вкладышах. Когда Ира в первый раз приехала из Германии, она тоже привезла Саше жвачки с машинками. И еще целый чемодан сладостей. Саша тогда делилась с Анькой, они съели вдвоем почти всё, после чего обе пошли лечить зубы. Но тот чемодан давно опустел, и теперь они жевали Анькины жвачки.

– Только вкладыш мне, – строго сказала Анька, – а то потеряешь. У меня уже вот такая стопка! Потом на наши поменяем.

Саша послушно отдала вкладыш с черной машиной. Анька считала, что эти вкладыши они смогут обменять позже на картинки, которые собирали. Их любимая жвачка называлась «Love is…». Саша уже знала, что это на английском. Ира тоже привозила такие жвачки. Теперь и Анькины родители стали покупать их в Турции и Польше, но редко. На Лесобазе очень мало детей жевали жвачки, поэтому меняться вкладышами особо было не с кем. Но Анькин папа сказал, что скоро у всех детей будут жвачки, потому что их станут продавать в магазине. Они дяде Вале не очень-то поверили, но Анька вкладыши копила. А Саша ей без сожаления отдавала – менять машинки на разные истории с мальчиком и девочкой всё равно было не у кого, а сохранить вкладыши Саша, пожалуй, не могла бы, у нее всегда всё мялось и портилось. Она протянула Аньке вкладыш с машинкой, а жвачку переложила в другую руку. Молочного цвета, с тремя ребрами и двумя впадинами, жвачка пахла вялеными бананами и чем-то еще. Саша медленно слизнула ее с руки, ощутив ее приятную шероховатость и сладкую тяжесть. Ласково она прижала жвачку к небу – вкус расплылся по всему рту, и брусок немного размяк. Саша поставила ее ребром на нижние зубы и с наслаждением раздавила. Вместе со слюной из жвачки прыснул веселый вкус непонятных фруктов. Хоть теперь жвачки и не были для них такой уж редкостью, но это всё равно было для Саши праздником. Потому что с тех пор как они съели привезенные Ирой из Германии сладости, жвачками ее только угощали. И она не знала, случится ли это в следующий раз. Можно было, конечно, и у Аньки спрашивать, но Саша стеснялась. Бабушка считала, что стыдно любить вкусную еду, тем более – в гостях. И Саша делала вид, что не любит. Но сейчас она свою – теперь уже ее! – жвачку любила. И не спеша перекатывала во рту, лишь изредка сжимая зубами, – жевать будет, когда из ставшего уже комком брусочка выйдет основной вкус.

Они сидели на нижнем и самом широком бревне, откинувшись назад, как на диване. Ранец, рюкзак и сменку бросили рядом. Саша молча жевала, Анька пробовала надувать из своей жвачки пузыри, но ничего не получалось – надо было еще немножко пожевать.

– Куда пойдем потом? – спросила она Сашу после очередной попытки надуть пузырь.

– Не знаю. Вообще-то я есть хочу, – честно сказала Саша.

– Надо было в столовую-то пойти. А теперь придется с бабой Тоней сидеть. Натолкет картошки с молоком и луком.

– Бе-е-е-е, – Саша не смогла сдержать отвращения, хотя и неприлично так говорить про бабу Тоню.

Они надолго замолчали. Слышно только было, как у Аньки тихонечко лопаются маленькие пузыри.

– Ну так к бабе Тоне пойдем? – она снова открыла рот, просунула меж губ кончик языка с натянутой на него тонким слоем жвачкой и надула первый небольшой пузырек, который тут же лопнул с глухим едва слышным звуком – так лопаются пузыри у свежих карасей, когда их чистят.

– Вообще-то она не бабушка моя, а прабабушка. Баба Тоня-то. Но не могу же я говорить «прабаба Тоня». – Анька снова надула пузырь, теперь уже побольше.

– Я знаю. Это бабы Клавы мама. А баба Клава – тети Лены, – Саша тоже сделала из жвачки большой пузырь.

– Не-а. Это папина бабушка, – Анька в ответ надула совсем уже огромный шар и сама хлопнула по нему рукой – шар громко лопнул.

– А где папина мама? – Саша искренне удивилась.

Бабу Тоню, которая жила в закутке вместе с Женей, она всегда считала бабушкой Анькиной мамы.

– Папина-то? Никогда не видела ее. Говорят, она еще давным-давно гаманок потеряла. Пошла его ночью искать на улицу и пропала. А в гаманке все деньги были и путевка в санаторий.

Саша удивилась:

– Это на Лесобазе? – она не могла поверить, что даже у них можно выйти на улицу ночью за потерянным кошельком и никогда не вернуться.

– Пропала-то? Вон там, на ММС, – Анька показала куда-то неопределенно за спину.

– А что это такое – ММС? – спросила настороженно Саша.

– Ну, это район такой. Там вообще страшно, еще хуже, чем на Лесобазе.

– И ты там была? – Саша не могла поверить, что Анька вообще куда-то без нее ездила. Тем более – в такое ужасное место.

– Не-а, мне папа рассказывал.

Хорошо, что Анька там не была. Ей хотелось верить, что дальше всех по Тюмени ездила она – на Дом обороны, где им дадут квартиру. Они с мамой иногда ездили в выходной на трех автобусах смотреть, как строится дом с их квартирой. Это очень далеко.

– Смотри! Смотри, там кто-то есть! – закричала вдруг Анька и полезла между бревен, туда, где они всегда прятали свои секретики.

Саша тоже заглянула в темную дыру, где Анька шерудила рукой. Ничего не было видно. Саша заглянула глубже – нет, ничего.

– Дай я… Кс-с-с-с-с! Кс-с-с-с!

Анька глубже сунула руку в темную дыру, и оттуда заорал кот. Она долго приманивала его, потом в дыру полезла Саша – кот пятился от них всё дальше в полость между сваленными бревнами, которая на другом конце кучи превращалась уже в щель.

– Надо его палкой потыкать – он с той стороны и вылезет, – радостно предложила Анька.

Она решила отломать от ивы прут, но он никак не отрывался. Саша обошла дрова и проверила – с другой стороны коту не выбраться.

– Не надо его палкой. Он там может застрять. Или на него бревна повалятся.

Анька бросила теребить иву и тоже осмотрела дрова со всех сторон. Да, загонять кота в самое узкое место было опасно.

– Ну он ведь сам к нам не выйдет! – Анька обиделась и на кота, и на бревна, и на щель в них.

– Не выйдет, и что? – серьезно спросила Саша. – Ты котов не видела? Давай мы ему здесь лежанку сделаем, чтобы тепло было. Когда мы уйдем, он тут ляжет. А мы пойдем ко мне Василису смотреть.

– Вот бы Люсю-то твою найти. Неужели, как она с балкона убежала, так ее никто и не видел? – спросила Анька.

– Не-а… Мы ее искали-искали… Мама даже на крышу лазила. Танька Каромина говорит, что видела потом нашу Люсю во дворе последнего дома. Мы там всё обошли. Я хотела потом еще раз пойти, но мама сказала, что уже год прошел и не найдется Люся.

– Может, и не надо ее искать. Если найдется, как у вас Люся с Василисой будет жить? Она же ее убьет, – рассудила Анька.

Люся была злой кошкой и кусала даже Сашу и ее маму. Только Аньку никогда не кусала и не рычала на нее. Новую кошку Василису Люся бы сразу убила. Да и чем их кормить? Когда они купили Василису на рынке, бабушка ругалась, говоря, что им не прокормить новую кошку и что Люся правильно ушла от такой голодухи.

– Давай ему из веток сделаем лежанку. А сверху постелем вату. Смотри!

Саша показала на валявшийся тут же полосатый матрац.

– Давай! Давай! – радостно заверещала Анька и побежала доставать вату.

Саша обламывала с ивы самые тонкие сухие ветки и видела, что матрац Аньке не давался – она не могла разорвать толстую заляпанную ткань в бело-голубую полоску.

– Подожди, – крикнула она, сложила обломанные ветки в нишу в бревнах и достала из ранца металлическую линейку. – Вот! Сейчас быстренько его вспорем.

Линейка с заострившимися от старости краями легко вошла под обшивку матраца – внутри оказалась влажная серо-коричневая, с синими, красными и желтыми вкраплениями, вата. Анька надела варежки и стала выгребать из матраца грязную пеструю массу. А Саша собрала еще немного веток. Вскоре в дыре между бревнами получилось уютное гнездо. Кот, правда, так и не выходил.

– У меня колбаса есть! – вспомнила вдруг Анька.

Она достала из рюкзака завернутые в салфетку два кружка колбасы. Это ей иногда давали в школу бутерброд. Колбасу она не любила и съедала только хлеб. Один кружок она положила на ватную лежанку.

– Кс-с-с-с-с! – покричала она и помахала коту вторым кружком.

«Вот бы эту колбасу Карташову отдать», – почему-то подумала Саша. Бабушка говорит, что на прянике далеко не уедешь. Колбаса – другое дело. Но как предложить Косте колбасу? Не может же Анька подойти к нему и сказать: «Смотри, я тут хлеб от бутерброда съела, а колбаса осталась».

– Кс-с-с-с-с-с-с! – позвала теперь кота и Саша, засунув голову в нишу с лежанкой.

– А-а-а-а! – закричала Анька.

– Что такое?

– Укусил. Укусил, пиразит, – слово «паразит» она тоже произносила, как баба Тоня.

– Ну-ка, покажи! – взяла ее за руку Саша, проверяя, нет ли крови. Кровь была. – Пойдем ко мне, надо зеленкой обработать.

– А у тебя есть?

– Вот зеленки у нас – завались. Пойдем, пока не стемнело, а то на этаже света нет.

– Как я потом домой спущусь? – забеспокоилась Анька.

Хоть ей и не хотелось сидеть с бабой Тоней и есть картошку с луком, идти одной по вечернему пансионату она не хотела еще больше.

– А у меня баба сегодня рано придет. У них в гостинице будут тараканов травить. Эсэс приезжает.

– Какая эсэс?

– Ну, которые тараканов, крыс травят. Звонят к людям домой, в гостиницы, школы, спрашивают: «Мыши, крысы, тараканы есть?» Если у кого есть, то приезжают травить, – объяснила Саша.

– Так эсэс же в фильмах про войну было? И бабу Тоню молодую эсэс заставляло камни в железных тележках возить, когда ее угнали к немцам, – вспомнила Анька и как-то вопросительно-недоверчиво посмотрела на Сашу. Обе привыкли, что Саша всегда всё знает, а тут какая-то глупость. Когда у Аньки появился видеомагнитофон и много кассет, они днями с бабой Тоней смотрели мультики или фильмы про войну. В них всегда показывали эсэс – красивых светловолосых мужчин в шинелях. Да-а-а, какая-то глупость получается. Саша решила потянуть время, чтобы как-то выкрутиться.

– А они ее откуда угнали камни таскать? – спросила Саша, хотя и сама знала, что из Польши.

Анька задумалась и потом неуверенно посмотрела на Сашу:

– Так из Польши, поди?

– Да, из Польши!

– А потом, получается, назад-то ее в Белоруссию пригнали?

Да, действительно, получается какая-то ерунда с этой эсэс.

– Ну, конечно. Раньше они над людьми издевались, а потом их заставили всех отпустить и самих заставили теперь работать, крыс травить и тараканов. Наверное… – неуверенно сказала Саша.

Но Анька поверила:

– Точно! Помнишь, мы смотрели кино про близнецов? Они же там детей травили. Точно!

Саша была рада замять разговор. И про Белоруссию тоже не стала уточнять. Дома она, конечно, спросит бабушку, почему у них эсэс, а не ЖЭК тараканов травит. И у дяди Вали спросит, как это бабу Тоню немцы из Польши угнали, вернули в Белоруссию, а там ее сестра и соседи ждали. Всю деревню, что ли, к ним в Белоруссию отправили?

Она еще раз посмотрела на Анькин укус – кровь не текла, на указательном пальце так и осталась пара выступивших капель.

– Пойдем? – спросила она Аньку и заглянула напоследок в кошачье логово.

Там, за лежанкой, злобно урчал кот, доедая второй кусок колбасы и, вероятно, думая, что Саша хочет эту колбасу забрать. И зачем они только стали вообще ему домик делать? Пусть бы себе мерз на бревнах, раз такой вредный.

– Пойдем, вдруг он заразный, надо помазать палец, – повторила она и первая пошла из двора.

– Думаешь, заразный? – встревожилась Анька. – Это ведь только собаки бешенством болеют.

Саша не знала, болеют ли кошки бешенством и что такое «бешенство». Ей не разрешали гладить собак, потому что они могут быть бешеными. Про кошек никто никогда так не говорил.

– Зато они чумкой болеют.

Анька сразу сникла, взяла рюкзак и пошла за Сашей, вытягивая раненую руку вперед, будто боясь саму себя ею задеть. Они дошли до Судостроителей, где на перекрестке, у магазина, прохаживались туда-сюда люди. Вроде бы и в очереди не стояли, но тогда зачем они здесь собрались? Анька на всякий случай спросила у женщины в голубой, будто искусственная елка, шубе.

– Извините. Дают, что ли, что?

Женщина, явно выпившая, наклонилась к Аньке, внимательно ее рассмотрела и подтолкнула вперед:

– Иди домой. Ни хрена тут не дают. Даже хлеб не завезли.

Анька поправила примятый женщиной ворот куртки и спросила Сашу:

– У тебя хлеб дома есть? У нас вроде есть пока. Хотя баба Тоня просила купить.

Саша вспомнила, что ей мама тоже оставила деньги – взять по дороге из школы два хлеба. А где его взять? Хорошо, что не привезли – и не надо в очереди стоять. На еду хлеб дома был. И еще что-то.

– Нам хватит поесть. Хлеб с тушеной капустой. Будешь?

Анька кивнула, и они побежали. На улице еще не темнело, но воздух становился всё менее прозрачным и каким-то сероватым, отчего на лестнице в пансионате было не очень светло и очень неуютно. Но вместе с ними поднималась на восьмой этаж вечно пузатая мама Димки-рахитика. Саша с Анькой пристроились за ней и, довольные, дошли до самого верха. Димкина мать ходила к кому-то в гости на первый этаж. Она так и была в своем бесформенном халате и в клетчатых тапочках, с которых свисали белесые, будто посыпанные мукой, растрескавшиеся пятки. Она шла медленно и два раза отдыхала – на четвертом и шестом этажах. Когда Димкина мать останавливалась, Саша тоже тормозила Аньку, которая пыталась делать вид, что встала не просто так – она поправляла юбку, колготки и брезгливо стучала подошвой о ступеньку – стряхивала шелуху от семечек. А Саша ничего не изображала – в их пансионате все знали, что детям страшно подниматься одним, поэтому они стараются держаться взрослых. На седьмом они Димкину маму всё же обогнали, чтобы успеть открыть свою дверь и забежать в комнату, пока она еще в коридоре. Дома Саша достала с балкона сковородку с тушеной капустой и сосисками.

– Это что такое? – с удивлением заглянула внутрь Анька.

– Бигос.

– С томатной пастой? Баба Тоня всегда кладет. Пахнет вкусно.

Саша поставила сковороду на плиту, плеснула туда воды и включила среднюю мощность. На холодильнике, в кастрюле, лежал хлеб, совсем чуть-чуть, но если разрезать на две части сначала вдоль, потом поперек, каждой выйдет по два кусочка. Причем той и другой достанется корочка. Пока Саша накрывала на стол, Анька играла с Василисой – кошка прыгала под столом, норовя схватить шерстяную нитку из Анькиных теплых штанов.

– А руки мыть? – спросила она, когда Саша позвала есть.

Пришлось пойти в туалет, проверить, есть ли вода. Отрегулировала напор так, чтобы кран не тарахтел, и позвала Аньку. Сама села на ее табурет и почувствовала, что тот мокрый, а под табуретом лужица. Оказалось, что у обеих мокрые штаны, ведь на улицах изредка падал мокрый снег. И колготки промокли. Надо раздеться. Анька тоже решила сушиться. Обе повесили штаны на батарею, для колготок места не осталось. А ведь у Саши еще сапоги мокрые! Она принесла их из прихожей и впихнула под батарею.

– Про зеленку-то забыли! Ты же говорила, зеленкой надо мазать, – напомнила Анька. – Вообще-то уже всё прошло. Крови нет… Может, не надо мазать?

Саша осмотрела укушенный палец:

– Ну да, следов нет… Но ведь инфекция могла попасть внутрь. Надо всё равно обработать.

Анька расстроилась.

– Ну может, не надо? Ну ничего же не видно и не болит, – твердила она.

– Но если кот заразный, зараза уже далеко проникла. Надо было сразу мазать. А теперь микробы могут быть уже вот здесь, – Саша ткнула Аньку в плечо.

– Да?.. – испугалась та, но мазать палец ей не хотелось. – Всё равно ведь поздно теперь. Отрежут мне руку – тогда хоть на гимнастику ходить не буду.

Родители уже третий год пытаются отдать ее на гимнастику. Они купили машину и теперь могли возить Аньку в город. Анька хотела на балет, но балетная школа была совсем уж далеко, а до ближайшей спортшколы ехать только десять минут. Но Аньку на гимнастику дважды не взяли. Родители решили ее подготовить и еще раз попробовать записать летом. Сама Анька гимнасткой становиться не хотела и всегда при случае про это шутила. Палец решили не мазать. Саша достала из банки, в которой они держали приборы, две ложки и позвала Аньку есть.