Текст книги "За два столетия до конца"

– Студентка Грайв, не заставляйте меня думать, что я завысил Вашу экзаменационную оценку, – произнес он где-то у нее над головой.

И как-то резко отпустил ее руки, даже, скорее, бросил.

– Идите на свое место! Студент Фарнис!

Вечером того же дня, после занятий и четырех часов, проведенных в библиотеке, понурая Милея шла к себе. Остановившись у самой двери в женское общежитие, она на секунду замерла, а потом развернулась и пошла по направлению к воротам Академии. Ей никого не хотелось сейчас видеть. Ужасно хотелось побыть в одиночестве.

На дворе было начало февраля, и, хотя в Иамскому лесу еще лежал снег, первые робкие весеннее позывы уже ощущались. Вот-вот – еще неделя или две – и на его деревьях начнут набухать клейкие почки, снег полностью растает, и лес, наконец-то, оживет. Вся природа проснется в предвкушении новой жизни, надежд, цветения, любви…

А у нее как раз все наоборот…

Вот зачем ей такая любовь? Она не приносила никакой радости. Не было ни единого светлого пятна в ее истории. Беспросветно. Бессмысленно.

Уже смеркалось, и на центральную аллею леса легли желтые пятна от зажженных тусклых фонарей. Центральная аллея Иамского леса была единственной освещенной. Многочисленные боковые ответвления постепенно погружались в вечернюю темень, но, хотя на них и отсутствовало освещение, каждая из них была тщательно расчищена от снега. Милея свернула на одну из идущих вправо дорожек и побрела по ней к поляне, где когда-то они с Зарком занимались перед сессией.

«Вот так и жизнь моя свернула в какую-то непроглядную тьму» – Мили оглянулась на освещенную аллею.

И ей очень захотелось вернуться назад – в беззаботное детство, в свою легкую, радостную юность. Но для этого нужно как-то вытравить из себя это безумное, выедающее душу чувство.

Стоп. Вытравить?

Милея вспомнила, как одна из ее знакомых переживала бурный роман с молодым симпатичным гномом, который потом ее бросил.

«О, боги, Милея, – говорила она, трагично закрывая ладонью глаза, – у меня нет иного выхода, кроме оскаронского парафарма! Я люблю его, но он такой негодяй. Я просто обязана избавиться от этой несчастной любви!»

Знакомую потом успешно утешил другой мужчина, а Милея, запомнив ее слова, нырнула в поток, чтобы выяснить, что это за штука такая – оскаронский парафам.

Штука была мерзкой, но действенной.

И теперь, дойдя до конца расчищенной тропинки и уткнувшись носом в трехсотлетнюю альтерцию, Милея поняла, что ей нужно поворачивать назад во всех смыслах этого слова. Дальше хода нет: там только глубокие сугробы и кромешная темнота. Ей пора назад на чистую дорогу, к свету. К своей прежней беззаботной жизни.

Она задрала голову вверх и посмотрела на небо. Такие яркие крупные звезды! Там – на свету – их нет.

«И не надо! Все равно в руки не возьмешь!» – Мили опустила голову, развернулась и решительно шагнула в обратном направлении.

Ради чего эти мучения? Беспощадные, бесцельные и бесконечные мысли об одном и том же?

«Решайся, Милея! Один глоток, две недели состояния эмоциональной нестабильности – и все кончено!»

***

Великий эмтэгр за последние полтысячелетия практически не выходил «в народ». Кипящая жизнь, веселые лица и улыбки – все это давило на него, мешало покою в душе, так тщательно выпестованному одинокими вечерами. Он не хотел, чтобы что-то тревожило его отрешенно-созерцательное состояние. Вот он – а вот его приближающаяся к концу жизнь. Так зачем дополнительные раздражающие факторы? Все тихо и спокойно внутри практически окаменевшей оболочки, и пусть так все и продолжается. До самого конца.

Демон на секунду остановился, глядя на сохранившиеся остатки сугроба в темном арочном проходе одного из дворов. В грязной ледяной куче бился на ветру оброненный кем-то еще в начале зимы тетрадный листок. Дворник, расчищая дорожки, бросил его в кучу снега у стены, куда лист постепенно вмерз. Из-за пришедшей в середине февраля бурной весенней оттепели, сугроб почти растаял и наполовину обнажил брошенную страницу из-под спекшегося снега. Залетевший в арку теплый февральский ветер подсушил бумагу и сейчас трепал надорванную белую плоть с еще сохранившимися размытыми синими буквами.

Возможно, мимо будет идти тот, кто потерял его и вспомнит свои записи. Может быть, они когда-то были очень важны для него.

Когда-то, но не теперь. Теперь это лишь кусок рыхлой никчемной бумаги.

Нет, весны не хотелось. Старый демон давно перестал обращать внимание на смену дней, времен года, десятилетий, веков. Он уже наполовину вмерз в сугроб своей тысячелетней зимы. И, хотя ветер его догорающей жизни все еще пытается трепать размытую под натиском времени память, вряд ли когда-нибудь случится оттепель. В отличие от тетрадного листа, его никто никогда не найдет. И не узнает. И не вспомнит.

Постояв несколько мгновений, задумчиво глядя на листок, демон, наконец, оторвал взгляд от темной арки и пошел от нее прочь.

На одной из узких улочек его внимание привлекла парочка, идущая впереди.

Саргус и Грайв!

Вместе.

Эрден перешел на другую сторону в тень и заметил, как они вдруг остановились, и Саргус стал в чем-то настойчиво уверять студентку. Потом он взял Милею за руку и, глядя в глаза, приблизил ее ладонь к губам.

От этого у демона на душе вдруг стало ужасно мерзко. До одури.

Преподаватель не имеет права так поступать. И, даже не беря во внимание этическую сторону проблемы «учитель-ученица», (хотя это еще как важно, и он обязательно проведет со своим работником серьезную беседу по этому поводу) Милее Грайв не стоит встречаться с ним.

Да, Реймер Саргус был обходительным, галантным, умел ухаживать. Но лорд Эрден не верил в его искренние чувства.

Когда-то Реймер, как и все талантливые дети, обучался в Академии. Более того, Эрден преподавал ему высшую боевую макротрансконфигурацию и, откровенно говоря, надеялся на то, что парень дальше пойдет в Управление ВБМ. Но на заседание комиссии он так и не пришел. Зато появился перед его кабинетом через несколько лет с просьбой взять на место младшего преподавателя эмтэ-права. Представил документ о стажировке в Высшем эмтэ-суде и блестящие рекомендации.

Эрден его, конечно же, взял. Но где-то в глубине души поставил на него клеймо труса, несмотря на то что слава о нем как о фехтовальщике гремела на всю Империю.

Потом кто-то из преподавателей при Эрдене вскользь упомянул о том, что у Саргуса материальные трудности, и он ищет себе богатую невесту.

В этот момент демон не мог не подумать о том, что Милея Грайв для молодого человека не более, чем просто подходящая кандидатура. Заморочить голову юной девушке красивыми словами такому сердцееду, как Реймер Саргус, вообще ничего не стоило.

Эрден не хотел, чтобы Милея выбрала его в качестве своего спутника жизни. Она была достойна гораздо лучшего.

***

Мили вернулась в свою комнату уже под вечер. Сегодня она встречалась со старым знакомым в «петухе» на «подсобке» и, как обычно, за кружечкой эля разговор затянулся.

Она стащила с себя ботинки, села к своему столу и с удовольствием вытянула ноги к все еще налитой теплом стене. Устала и находилась сегодня. А еще нужно подготовиться к завтрашним занятиям.

Взгляд девушки пробежался по стопкам учебников и тетрадей, остановившись на «праве».

Она тут же вспомнила, как мэтр Реймер Саргус признался ей сегодня в любви и сказал, что единственное, что его останавливает перед тем, чтобы бросить все свои силы на покорения ее сердца – это этика преподавателя. Но выпускные экзамены все ближе, и после них он был бы счастливейшим из смертных, если бы Милея согласилась… и прочая… и прочая… Как все же странно все это: ей признается в своих чувствах самый красивый мужчина в Академии, а она лишь вечером об этом вспоминает. Боги, до чего она дошла…

Мили на эти выходные решила не ехать домой. Пока нет Мирры, она хотела подготовить минилабораторию у себя под кроватью для того, чтобы сварить оскаронский парафам. Сегодня она сходила в параптеку и приобрела все необходимые для этого инструменты и разрешенные препараты, а еще заскочила в «петуха» забрать кое-что у Конера.

Мэтр Саргус догнал ее, когда она выходила из ворот Академии, и навязался ей в сопровождающие, сказав, что ему тоже нужно «в город». Милея поняла, что просто так отвязаться не получится, поэтому согласилась на предложение мэтра. Потом она планировала попрощаться с ним и смотаться на Восьмой Триал. После трех часов совместных походов Саргус пригласил ее вместе пообедать. Милея поблагодарила, но сослалась на просто-таки катастрофическую занятость и на то, что у нее очень много не решенных вопросов на сегодня.

Пока он шли к центральной площади, откуда можно было бесплатно попасть с помощью порткабин из города в Академию, Саргус и затеял разговор о своих видах на нее.

Ладно. В конце концов, он ей ничего плохого не сделал, поэтому вот так вот категорически отказывать она не хотела. Ей еще в конце года зачет сдавать по праву. Да и в свете ее решения об оскаронском парафарме, кто его знает, как дальше жизнь повернется после того, как она вытравит эту проклятую любовь из себя.

Милея сказала, что подумает над его словами, но, естественно, не сейчас. И вообще, сначала необходимо закончить учебу. А пока даже думать не может ни о каких романтических устремлениях. Времени на это просто нет.

Да, конечно, она, как и обещала, подумает над словами Реймера. Через несколько месяцев. Не сегодня.

Сегодня ей так хотелось покоя. Тишины. Так хорошо быть в одиночестве.

«Февраль. Достать чернил и плакать! – всплыло в голове Милеи, когда она извлекла из тайника дневник. – Писать о феврале навзрыд…»

Стоит ли поведать чистым листам терпеливого друга о том, что сегодня ей признался в любви мужчина?

Нет. Не хочется. Это так не интересно. Плоско, банально и несправедливо. Почему так получается, что ее любит не тот? Может быть потому, что она тоже любит не того. Но почему именно с ней так? Так больно!

Нет, о признании она писать не будет. Лучше, как всегда, о том, что ее жизнь сломалась полгода назад. Разделилась на «до» и «после». Как всегда, проклясть всех богов за то, что они придумали такую чудовищную вещь, как душевная привязанность к другому существу, от которой невозможно никак избавиться. И в очередной раз о том, что просто невыносимо продолжать скручивать в тугую спираль свои раздирающие душу эмоции. О том, что остается только калечить себя мерзким снадобьем. Что нет другого выхода. И что пора убирать чернила, слезы, бросать писать и начинать готовить парафам. Вот так. Сейчас и сразу. Навзрыд.

Блуждающий по темным дорожкам Академии взгляд девушки выхватил стремительно идущую по направлению к зданию общежития массивную фигуру в мантии.

«Это Он, – подумала Милея. – Зачем Он здесь?»

Мужчина решительно шагнул к входу и потянулся к ручке двери. Да, это был именно он – лорд Эрден.

«Да нет, это не Он. Просто это я уже спятила»

Милея на мгновение зажмурилась.

«Сейчас бы куда-нибудь в горы» – Мили подняла лицо вверх, чтобы остановить слезы и опять открыла глаза. У двери, конечно же, никого не было. Ей просто померещилось.

Вот совсем недавно она видела там – на небе – такие яркие звезды. Но вынудила себя вернуться к искусственному свету – и вернулась. А сейчас так страстно хотелось взглянуть на февральское ночное небо. С самой высокой заснеженной горной вершины. Полюбоваться. И закричать. Так громко, как только можно. Кричать до тех пор, пока из легких не вылетит последний атом кислорода. До хрипоты, до посинения.

Но нет. Это не для нее. Никаких гор и звезд.

Мили потянулась в карман и достала маленький кисет, наполненный терпко пахнущим порошком. Силерский горник.

Вот она – первая нота будущего реквиема по ее любви.

***

В вечер того же дня, когда лорд Эрден встретил на улице Саргуса и Грайв, он вызвал Реймера к себе в кабинет.

Хмуро кивнув ему в сторону кресла, демон отложил в сторону стилус и откинулся назад.

– Мэтр Саргус, когда Вы устраивались на работу, Вам отдел кадров давал для ознакомления свод правил поведения преподавателя Академии?

– Да, милорд ректор.

– Отлично. В таком случае, процитируйте мне пункт, где говорится о том, какие взаимоотношения не допускаются между преподавателями и студентами.

– Аааа, я Вас понял, – Реймер принял более расслабленную позу. – Видите ли в чем дело, милорд, мне очень нравится Милея Грайв. Очень. Даю Вам слово, что с моей стороны намерения по отношению к ней более, чем серьезные.

– Это прекрасно, мэтр Саргус. Но меня, как руководителя учебного заведения, где Вы изволите трудиться, Ваши намерения, какими бы благородными они не были, нисколько не интересуют. Меня волнует лишь морально-этическая сторона вопроса. И я вынужден настаивать на том, чтобы Вы все свои матримониальные планы по отношению к моим студенткам вынесли за рамки учебного процесса.

– Милорд, но ведь она уже почти выпускница. Осталось тут всего ничего. Я просто не могу упустить эту девушку. Она слишком хороша. Милорд ректор, Вы должны понять меня. В любви, как и на войне все средства хороши, я должен обратить ее внимание на себя, пока она рядом. Потом может быть поздно.

Лорд Эрден вдруг оглушительно хлопнул ладонью по столу.

У Саргуса недоуменно поднялись брови.

– Извольте потерпеть еще три месяца до выпуска, – ядовито произнес лорд ректор, – потом Вы с Вашим предметом обожания вольны делать все, что заблагорассудится. Я достаточно понятно выразился, мэтр Саргус?

И тут Эрден понял, что последнюю фразу он просто проорал.

«Боги, что я творю?» – вопросил сам себя демон, увидев иронично искривленные губы мэтра.

– Более чем, милорд, – в ответе Реймера проскальзывал легкий сарказм. – Я могу идти?

– Да, Вы свободны.

– Милорд ректор, – поклонился Саргус, не стирая с губ той самой еле заметной усмешки.

Закрыв за собой дверь, Реймер постоял секунду у двери, потом обернулся на табличку с надписью «Ректор Э. Эрден» и хмыкнул.

Взбешенный Эрден налил себе стакан воды. Выпил. Потом еще один.

«Все средства хороши. Вот же сволочь!»

Он пошел к окну.

Вернулся назад за стол. Сел.

Этот наглец хочет жениться на Милее Грайв! Да как он вообще может говорить такое своему руководителю о студентке? Выговор – это самое малое, что он заслужил. Нужно утром обязательно сказать метрессе Гайдин, чтобы подготовила приказ. Он ему покажет «все средства». А в следующий раз, если увидит этого молокососа рядом с Милеей, просто уволит и дело с концом.

Мысль об увольнении мэтра Саргуса показалась безумно заманчивой… Но лорд ректор решил, что пока потерпит. Хотя, конечно, нарушение этических норм и академических правил было просто вопиющее, и без выговора не обойтись.

«Но что значит выговор для человека, который влюблен и собирается жениться?» – вдруг с тоской подумал Эрден.

Вот его бы он остановил? Этот выговор. Да ни за что на свете!

И увольнение бы не остановило.

И смертная казнь тоже, если бы он собрался жениться на…

«Неужели?!» – эта мысль, так внезапно возникшая в его голове, будто окатила ледяной волной и смыла с разума пелену, которую он раз за разом методично наслаивал, чтобы отгородиться от очевидного.

Демон замер на месте и со всей отчетливостью и обреченностью понял, что он влюбился.

Давно.

И наглухо.

Вот он – выход из лабиринта, в котором последние полгода беспокойно блуждала его душа.

Вот оно – неприязненное отношение к Зарку, бесконечные думы об «отчислить – не отчислить» и сегодняшний разговор с мэтром Саргусом.

Ха, «неприязненное отношение»! Нужно называть вещи своими именами. Ревность, вот что это.

«Боги, вы что творите? – лихорадочно думал лорд ректор. – Может все-таки я ошибся, а? Я не могу теперь. Нет! Нет… Только не это!»

Эмоции фонтанировали через край. Эрден даже не замечал, что покинул свой кабинет и, не разбирая дороги, куда-то зачем-то идет по опустевшим гулким коридорам Академии.

Он пришел в себя, когда его ладонь почувствовала металлический холод медной ручки двери… Двери в академическое общежитие студенток пятого курса.

Когда взгляд лорда Эрдена сфокусировался на коричневой табличке с золотистыми буквами, услужливо подсказывающей его конечный пункт назначения, он буквально замер от ужаса. Открыл переход прямо там, на месте. И исчез, не заботясь о том, видел его кто или нет.

Через мгновение демон понял, что находится в состоянии свободного падения и, судя по разряженной атмосфере и низкой температуре, он был очень высоко над землей.

Отрешенно посмотрев на заснеженные горы внизу, Эрден поймал себя на мысли, что открыл переход, сам не ведая куда. Наверное, его внутренне душевное состояние само интуитивно выбрало место. Он примерно представил со стороны, как выглядело его эффектное появление в воздухе.

Только бы флаеров не было поблизости. Иначе завтра весь поток будет любоваться стереографиями, на которых глава Совета Высших Эмтэгров материализуется в воздухе и со скорбной физиономией летит вниз.

Эрден окинул окрестности острым демоническим взором.

Нет. Никого не было. Ну что? Будем разбиваться о скалы или сначала поразмышляем над сложившейся ситуацией и проанализируем ее?

Ладно…

Первая сущность. Крылья. Пике. Выход на планирование. И сверкающая горная вершина под ногами.

***

Лири сидела на грубо сколоченной деревянной лавочке, стоящей в углу покосившегося домика ее бабки, и слегка покачивалась взад-вперед… взад-вперед… взад-вперед… Старые электронные часы с помутневшим экраном мигали двумя красными точками между цифрами, отсчитывая секунды. На их выцветший от времени коричневый в разводах корпус села муха и начала потирать лапки. Глядя на муху, Лири вдруг осознала, что придется все делать самой. На помощь никто не придет.

Мальчик, приезжающий из деревни на стареньком дребезжащем гравицикле со списком парафармов, появится неизвестно когда: через день, а, может, через месяц. Она не может ждать. И где деревня, чтобы позвать на помощь, она не знает. Никогда не была там.

Взад-вперед… взад-вперед… Муха потирает лапки… Да, она права эта муха. Именно так. Только самой. Лири встала, посмотрела на закрытый белой простыней труп бабки и пошла в сарай за лопатой.

Была ранняя весна. Промерзшая за зиму земля не поддавалась и отпружинивала лопату, которую слабые ручки Лири пытались протолкнуть в ее недра. Слезы застилали глаза, и мир вокруг воспринимался очень мутно, как за политым дождем стеклом. Если бы не было так холодно. И так тяжело. Часа через три, когда сил уже никаких не осталось, Лири положила лопату на дно вырытой ею ямы, выбралась и поплелась домой.

«Вишка голодный», – пронеслось в ее голове.

Звук от долбящей землю лопаты продолжал пульсировать в голове, и Лири казалось, будто ее кто-то бьет изнутри по черепной коробке.

Она добралась до дома, зашла в сенцы и спустилась в подпол за вяленым мясом. Дикая усталость не позволяла ей хорошо контролировать собственное тело, ее нога соскользнула с третьей снизу ступени, и Лири упала на холодный земляной пол. Она даже не вскрикнула, просто молча лежала на полу, не шевелясь.

«Вот бы сейчас умереть», – подумала девушка. И эта мысль ей показалась вдруг чудесной мечтой. Ведь тогда все закончится. Все-все. Не будут ощущаться эти болючие кровавые мозоли на ладонях, и исчезнет пронизывающий насквозь холод, от которого невозможно скрыться.

«Нет! А Вишка?» – Лири распахнула глаза и приподнялась на локтях.

Вишкой звали маленького виверна. Она нашла его конце прошлого лета в лесу рядом с мертвой матерью. Ее лапа застряла в стволе расщепленного бурей дерева. Скорее всего, она охотилась, чтобы добыть малышу пропитание и попала в ловушку. А он, не дождавшись маму, отправился на ее поиски. И в конце концов, нашел.

Лири забрала его уже чуть живого домой и выхаживала. Окреп он только месяца через три. Сначала она отпаивала его молоком, добавляя в него укрепляющие и восстанавливающие парафармы, потом потихоньку начала вытаскивать из дому мясные запасы. Прятала его Лири в дальнем сарае, справедливо полагая, что, если его обнаружит бабка – Вишке не жить. Она тут же выкинет ящерка в лес, и поминай как звали. Но на счастье виверна, бабка Лири практически полностью слегла в октябре и не обнаружила нового жильца. А если и выходила когда на улицу, то до сарая точно не добиралась.

За это время Вишка настолько привязался к Лири, что стал ассоциировать ее с матерью. И однажды в самом начале зимы, зайдя в сарай, она отчетливо услышала раздавшееся от соломы «мя-мя».

«Заговорил. Вишка заговорил!»

Лири так обрадовалась, будто она на самом деле была его мамой. С этих пор она начала его называть не только «Вишка», но и «сыночек».

Виверны, так же, как и драконы, были полуразумными существами. Полностью взрослели они в возрасте четырех лет, а до этого времени были сильно привязаны энергетически к своей матери. Обычно, если погибала мать – погибал и ребенок, но в случае с Вишкой, Лири сумела полностью заменить ему мать, и его привязка перекинулась на нее. Он стал отлично ощущать ее эмоции и слышать мысли, обращенные к нему.

Когда с его настоящей матерью случилась беда, он именно так и нашел ее – ориентируясь на боль.

И то, что Вишка привязался к Лири на энергетическом и ментальном уровне, очень сильно помогло в деле их совместной конспирации.

Бабка Лири начала болеть еще с прошлогодней весны. Ну как болеть – двигаться все меньше и меньше. Диагноз был простой – старость. Организм был изношен уже настолько, что никакие снадобья не помогали. И вообще бабка была для Лири не бабкой, а прапрапрабабкой. Но девочка все равно называла ее «бабушкой». А та все время цыкала на нее и повторяла: «Учи парафармацевтику, подкида, глядишь хоть какой толк из тебя будет»

И Лири больше ничего не видела и не знала. Все свое время она проводила за парафармацевтикой. Тысячи ингредиентов, растений, рецептов, наименований болезней вбивались в ее голову ежечасно, ежедневно, еженедельно, ежегодно. Научилась читать она в четыре года по рецептам, узнала какие расы населяют мир по наименованиям болезней, астрографию изучила по названиям планет, на которых произрастали те или иные растения, имеющие те или иные свойства.

Но образование ее было слишком однобоким: зная лекарства от всех болезней, она не знала самих болезней: ни что болит, ни где находится в организме тот или иной орган. Алгоритм был четким: бабка говорила название болезни и показывала рецепт парафарма.

Бабка Лири не любила свою внучку. «Нагуляная ты» – частенько напоминала она девочке ее сомнительное происхождение. «Мать твоя – потаскуха. Отец ее был кобель, вот и она такая же получилась. И ты такая же. А какая ж? Но пока я живая гулять тебе не дам. А то потом тоже как мать твоя будешь от позора сбегать»

Лири не знала, что такое потаскуха, но думала, что это что-то очень плохое. И нагулянной быть, наверное, очень стыдно, и она до конца дней своих не отмоется от «нагуляности». И что нужно делать, чтобы «гулять» девочка никакого представления не имела. Воображение ей рисовало мужчину и женщину, которые взявшись за руки ходят кругами по лесной поляне.

Однажды бабка оставила ее дома приглядывать за готовившимся сложным парафармом, а сама ушла в лес за травами, и Лири решила осуществить свою давнюю мечту и слазить на чердак. Старуха никогда ее туда не пускала, говоря, что ничего интересного там нету.

Чердак и впрямь был забит кучей ненужного хлама: старыми котлами, поломанными табуретками, но, кроме всего прочего, там еще были книги. Среди них отыскался потрепанный женский роман, который Лири тогда же забрала с собой. Она украдкой прочитала его за два вечера, когда бабка ложилась спать.

В предпоследнем предложении книги автор поведала о страстном поцелуе героев, а в последнем героиня уже держала на руках ребеночка. Таким образом Лири выяснила, что, помимо совместных прогулок, в истории ее появления на свет имел место еще и страстный поцелуй.

После романа Лири утащила с чердака невесть откуда там взявшийся «Светский этикет». Книга настолько ей понравилась, что она заучивала ее целыми кусками. Месяца три после этого наедине с собой Лири жила в образе светской дамы.

Потом пришла очередь «Жизнеописания парафармацевта Молиуса Каборна». В этой книге знаменитый эмтэгр, помимо всего прочего, также рассказывал о своем посещении столицы Империи Первого Триала, куда его пригласили для вручения ордена «За государственные заслуги». Получал он его лично из рук главы Совета Высших Эмтэгров Великого эмтэгра лорда Эрхиона Эрдена и затем был приглашен на Новогодний Бал Его Императорского Величества Вилеорна. И даже имел честь лицезреть самого Императора и его венец, который, как известно, был выточен из цельного алмаза.

Лири сразу поняла, что в руки ей попало нечто уникальное, потому что на пустых страницах в конце книги было написано много рецептов от руки. Помимо того, что многие из них являлись сложнокомпонентными и трудными для изготовления, так Лири зачастую еще и не понимала, для чего они вообще нужны. Даже наличие динамической энергокарты воздействия на ауру иногда не вносило ясности. И только на предпоследней странице Лири поняла, что записи от руки принадлежат самому автору. Там значилось: «Полагаю, что, если к разработанному мною рецепту стабилизации энергоциркуляции в нейронах, который публикуется в этой книге на 211 странице ввести дополнительный катализатор, парафарм станет намного эффективней».

Несмотря на то, что Лири толком даже не разобралась во всех хитромудрых рецептах великого парафармацевта, через полгода она знала всю книгу наизусть.

Остальные книги с чердака были прямо или косвенно посвящены травам, парафармам, инвентарю парафармацевта и проч. и проч.

К сожалению, ни одной книги по анатомии на чердаке не обнаружилось. Лири катастрофически не хватало знаний в этой области. Да, логическая цепочка «раса – название болезни – лекарство» была в нее вбита на уровне подсознания, но, если бы к ней подошел человек или демон, или шарн и сказал, что у него «болит что-то в груди», то она ему ничем не смогла бы помочь.

«Эх, бабушка, ну почему ты самому главному меня не научила?» – думала Лири.

Она заспала в эту ночь в одном доме с трупом. И у нее даже не было сил из-за чудовищной усталости, чтобы хотя бы как-то осознать это.

Перед рассветом она проснулась от того, что безумно хотелось пить. Лири зажгла ночник и пошла в сенцы. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через комнату бабки.

Она открыла дверь.

Вздыбившийся белой простыней горб кровати в свете чуть тлеющего ночника окунул ее в такую пучину ужаса, что Лири стремительно метнулась назад в свою комнату и начала судорожно хватаясь за ручку двери, чтобы закрыть. Взгляд на мгновение выхватил в темноте бабкиной комнаты табло электронных часов.

04:00.

«Четыре утра – зомби спать пора» – всплыла в ее мозгу поговорка бабки.

Иногда, если парафарм было очень сложным по рецептуре и длительным по процессу приготовления, обе парафармацевтки, бывало, засиживались до утра. Бабка употребляла эту фразу применительно к ним обеим, когда они без сил ползли по своим кроватям. Лири вдруг стало жутко стыдно за то, что она испугалась. Значит, та ее учила-учила, а внучка – сволочь неблагодарная – даже к ее трупу подойти боится.

Лири встала и решительно шагнула в соседнюю комнату. Сжавшись внутри от страха в точку, она дошла до сенец, напилась воды, вернулась в бабкину комнату, придвинула к ее кровати стул, откинула простынь с лица и поцеловала покойную в лоб.

– Привет, бабушка. У меня все хорошо, надеюсь сегодня я уже докопаю тебе могилу. Ты не переживай за меня. Я решила, что месяца через три-четыре, как только Вишка окрепнет и подрастет, я полечу с ним в Стратс к дяде Кириаму.

Дядя Лири Кириам Лорк был ее единственным оставшимся родственником. Он всегда тепло относился к девочке. Когда Лири была маленькой, он каждое лето приезжал к ним, чтобы проведать ее. Как-то раз он сказал бабке, что пора бы Лири отправлять в школу и он готов оформить на нее опеку и забрать в столицу. А та устроила дикий скандал. Лири была на улице, но слышала ее ужасные вопли о том, что «еще одна потаскуха ей не нужна», и она сама ее всему научит. Дядя смирился. Потом он начал упрашивать скандальную старуху отпустить Лири в столицу учиться на парафармацевта хотя бы после ее совершеннолетия. Он ругался с ней до тех пор, пока бабка запретила ему у них появляться. Но, несмотря на это, ежегодно на день ее рождения дядя Кириам обязательно отправлял ей эмтэ-почтой подарок.

– Ты знаешь, бабушка, – продолжала Лири, – я решила, что возьму с собой только астрографический визер и кое-какие книги. А ты помнишь, как у нас визер сломался?

Лири просидела рядом с кроватью бабки, пока не забрезжил рассвет. С первыми лучами Йора она отправилась докапывать могилу.

***

Ректор Императорской Академии Макротрансконфигурации стоял у окна и хмуро наблюдал за идущими по двору смеющимися студентами.

Стояла середина мая, и лето на Шестерке было в самом разгаре. Каждый очередной его день приносил Шестому Триалу насыщенный сочными запахами ветер, жаркий лучистый свет Сколлари и радостные надежды. Лорду ректору перепадало от этого чудесного времени года все, кроме последнего. Надеяться было не на что.

Не так давно он возненавидел всеми фибрами души весну. А теперь вот, вслед за ней, еще и лето. Всем было весело и радостно в его Академии. Только одному ему плохо до безумия. И он знал, почему сходил с ума. Вернее, по кому. Все его мысли вращались вокруг Милеи Грайв.

Эрден вспомнил, как он пару месяцев назад вынул мозг Реймеру Саргусу. Потрясал воздух высокопарными высказываниями типа: «морально-этические нормы», «академические правила»… М-да… И что же это было на самом деле? Правильно. На самом деле это была обычная, ничем не примечательная ревность.

А жизнь самого Эрдена за эти пару месяцев превратилась в одну бесконечную продолжительную пытку. Теперь демон понимал, что для его первой сущности она началась еще в сентябре. Залитая крепким и стойким экстрактом асмелии, бедная страдала и взывала к сознанию своего носителя через сны и раздраженную нервную систему. А теперь, когда она, наконец, достучалась до него, Эрдену ничего не оставалось, как скатиться в бездну оглушительного несчастья, которая обрушилось на его доселе спящую эмоциональную сферу тяжелым формовочным прессом.

На занятиях он игнорировал Мили. Вот не смог придумать ничего более приемлемого. Понятное дело, что не в открытую. Группа была слишком маленькой, и резкая смена отношения к студенту, тем более, к студентке, могла натолкнуть остальных на некоторого рода подозрения. Так что он, как и раньше, обучал Милею наравне со всеми: вызывал «к доске», спрашивал, давал задания, но не смотрел на нее. После слов «студентка Грайв» его взгляд оказывался где угодно, только не на ее лице. А ведь она старалась, из кожи вон лезла, учила, стремилась доказать ему свою профпригодность к негаборцам, а он…