Текст книги "Жизнь замечательных людей и зверей. Короткие истории о всяком разном"

Pro Dostoyevsky

Господи, какая же мерзость смертная казнь. В тысячу раз хуже любого, самого зверского убийства.

И какое счастье, что у нас в России этой гадости нет.

Прежде чем я расскажу вам то, что собираюсь рассказать, спрошу: вы помните историю Ришара из «Братьев Карамазовых»?

Если не помните – вот она, с небольшими сокращениями:

«…В Женеве, очень недавно, всего лет пять тому, казнили одного злодея и убийцу, Ришара, двадцатитрехлетнего, кажется, малого, раскаявшегося и обратившегося к христианской вере пред самым эшафотом…

Его схватили, судили и присудили к смерти. Там ведь не сентиментальничают. И вот в тюрьме его немедленно окружают пасторы и члены разных Христовых братств, благотворительные дамы и проч. Научили они его в тюрьме читать и писать, стали толковать ему Евангелие, усовещевали, убеждали, напирали, пилили, давили, и вот он сам торжественно сознается наконец в своем преступлении. Он обратился, он написал сам суду, что он изверг и что наконец-таки он удостоился того, что и его озарил Господь и послал ему благодать. Все взволновалось в Женеве, вся благотворительная и благочестивая Женева. Все, что было высшего и благовоспитанного, ринулось к нему в тюрьму; Ришара целуют, обнимают: «ты брат наш, на тебя сошла благодать!»

…И вот наступает последний день. Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из дней моих, я иду к господу!» – «Да», кричат пасторы, судьи и благотворительные дамы, «это счастливейший день твой, ибо ты идешь к Господу!» Все это двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком. Вот достигли эшафота: «умри, брат наш», кричат Ришару, «умри во Господе, ибо и на тебя сошла благодать!» И вот покрытого поцелуями братьев, брата Ришара втащили на эшафот, положили на гильотину и оттяпали-таки ему по-братски голову за то, что и на него сошла благодать».

А теперь – не литературная, а подлинная драма. Она произошла не так давно, притом в самом что ни есть правовом государстве – Соединенных Штатах.

Жила-была на свете отвратительная злодейка, хуже не придумаешь.

Полюбуйтесь, Велма Барфилд, 1932 года рождения.

Эта милая американская тетенька начала криминальную карьеру с того, что сожгла свой дом, а в нем пьяненького мужа – чтобы получить страховку.

Второго мужа отравила – с той же целью.

Потом отравила собственную мамашу.

Всё это сошло ей с рук, осталось шито-крыто.

Тогда Велма превратила убийство в приработок. Она нанималась сиделкой к старым людям, подделывала их подпись на чеках, а когда возникал риск разоблачения – отправляла подопечных на тот свет.

В 1977 году она отравила 94-летнего Монтгомери Эдвардса и его 84-летнюю жену Долли. Три месяца спустя – 77-летнего Джона-Генри Ли. Потом своего бойфренда Роуленда Тейлора, который, как ей показалось, начал что-то подозревать.

Полицейских навела на преступницу собственная сестра (и этим, вероятно, спасла себе жизнь).

Следствие эксгумировало трупы. Обнаружились следы мышьяка.

Судебный процесс был эмоциональным. Убийца вела себя цинично – язвила, огрызалась, не проявляла ни малейшего раскаяния. Особенное возмущение у всех вызывали два обстоятельства: хладнокровное умерщвление людей, которые полностью доверяли Велме, и ее облик «божьего одуванчика». Она выросла в глубоко религиозной семье, беспрестанно поминала Всевышнего, истово молилась в церкви. В общем – классический персонаж из не слишком креативного голливудского триллера.

Присяжные заседали всего час и не нашли никаких смягчающих обстоятельств; суд с удовольствием приговорил гадину к высшей мере.

А дальше случилось по Достоевскому.

Представьте себе, в тюрьме с Велмой Барфилд произошла метаморфоза – ведь в США, как известно, исполнение приговора растягивается на долгие годы. Раньше Велма только изображала богомольную христианку, а теперь уверовала по-настоящему. Она ухаживала за больными заключенными, использовала каждый оставшийся день жизни, чтобы кому-то помочь. Так продолжалось шесть лет.

Сам Билли Грэм, старейший и авторитетнейший из американских проповедников, возносил хвалы узнице блока смертников. В стране началось общественное движение за отмену казни. Многие были уверены, что Велма именно с этой целью и затеяла весь спектакль с «преображением». Но разоблачители заткнулись, когда она запретила своим адвокатам подавать апелляцию в Верховный Суд. Велма Барфилд действительно преобразилась. На нее, по ехидному выражению Ивана Карамазова, «сошла благодать».

Перед самой казнью ей все-таки стало страшно, она подала губернатору штата прошение о помиловании. Но у губернатора на носу были выборы в Сенат, а большинство избирателей, как известно, относятся к «высшей мере» одобрительно. Губернатор помилования не дал (но выборы потом все равно продул).

2 ноября 1984 года Велму умертвили летальной инъекцией. Не ту сюсюкающую тварь, которая хладнокровно убивала людей, а женщину, которую вы видите на этом снимке.

Вот в такой комнате ее очень цивилизованно, с соблюдением всех формальностей, убили.

Перед смертью дали погрызть чипсов и попить кока-колы. И вообще очень жалели.

Короче, ура. Справедливость восторжествовала.

Собиратель вееров

Кто про что, а я всё про два мира, Большой и Малый. Захотелось рассказать про одного человека.

Некоторые исследователи считают, что он определил судьбы мировой истории. Во всяком случае, этот человек совершил несколько Больших Поступков – в историческом и в человеческом смысле. Но основную часть жизни он провел в мире очень маленьком, занятый такими же маленькими делами.

Я заинтересовался этим удивительным китайцем, когда вместе с эфемерной Анной Борисовой готовился писать книжку про русскую Маньчжурию. В роман персонаж не поместился, он был слишком масштабный, поэтому поминается там вскользь. Но я знал, что обязательно к нему вернусь.

Сначала, очень коротко, обрисую фон событий.

Китай. Первая треть XX века. Империя богдыханов рухнула, рассыпалась на куски. У каждого куска – свой отдельный богдыханчик.

Весь северо-восточный угол Поднебесной достался сильному человеку по имени Чжан Цзолинь. Кличка – «Мукденский тигр».

Маршал Чжан Цзолинь (1875–1928)

Бывший хунхуз (то есть, попросту говоря, бандит), он перешел на службу в императорскую армию, сделал там большую карьеру, а когда начался хаос, быстро пошел вверх. На время даже захватил Пекин, но не удержался там и отступил обратно на северо-восток. Зато уж Маньчжурию держал крепко, в ежовых рукавицах. В общем, обыкновенный военный диктатор, в истории таких полным-полно.

Ехал-ехал, да и взорвался

В июне 1928 года маршал Чжан Цзолинь погиб в результате диверсии, устроенной на железной дороге.

До сих пор спорят, кто его убрал: то ли советские спецслужбы, то ли японские. Диктатор со всеми не ладил, всем надоел, а район был сверхважный, стратегический – ключ к контролю над Китаем.

Вероятнее все-таки, что теракт устроили японцы. Они надеялись стать главными благополучателями от смены власти в Маньчжурии. Их расчеты связывались с юным наследником диктатора Чжан Сюэляном. (В китайской истории его обычно называют «Молодым Маршалом», в отличие от его родителя – «Старого Маршала».)

Легко стать маршалом к двадцати шести годам, если уже в раннем детстве носишь золотые эполеты

Наследник вырос таким, каким и следовало ожидать: прожигатель жизни, плейбой, игрок в покер, коллекционер спортивных автомобилей, завсегдатай дансингов, да еще и морфинист.

В общем, никаких проблем от Молодого Маршала японцы не ожидали. В это время они, следуя тому же ноу-хау, обхаживали другого юного разгильдяя, бывшего императора Пу И, – готовились сделать его своей коронованной куклой.

Но Чжан Сюэлян японцев неприятно удивил. Он был бабником и наркоманом, но отнюдь не слабаком. Стратегам Квантунской армии следовало бы обратить внимание на увлечение юноши авиацией – в двадцатые годы трусы на самолетах не летали.

Оказавшись во главе государства и армии, Чжан Сюэлян показал себя человеком, способным на решительные поступки.

Прежде всего он избавился от наркозависимости. Это ладно, дело личное. Но вслед за тем Молодой Маршал совершил свой Первый Поступок. Он разорвал отношения с Токио, для чего ему пришлось пристрелить пару близких советников, японских агентов. Чжан Сюэлян объявил, что его главная цель – сильный и независимый Китай.

Можно было бы предположить, что это честолюбец, который прокладывает себе дорогу к верховной власти, однако здесь он совершил свой Второй Поступок: добровольно отказался от претензий на лидерство, чтобы не дробить патриотические силы. В последующие годы Молодой Маршал оставался на вторых ролях, в тени Чан Кайши, не претендуя на большее. Так продолжалось до тех пор, пока непримиримая враждебность генералиссимуса по отношению к коммунистам не превратилась для Китая в главную причину военных неудач. Японцы успешно пользовались раздором в стане врага: разделяли и властвовали.

Выглядел он, несмотря на ордена, весьма несолидно

Тогда Молодой Маршал совершил свой Третий Поступок, самый главный. Он арестовал шефа, к которому относился с сыновней почтительностью, и заставил генералиссимуса помириться с коммунистами. Это событие, произошедшее 12 декабря 1936 года, вошло в историю под названием «Сианьский инцидент». В результате недолговечного союза между Мао Цзедуном и Чан Кайши китайские коммунисты получили передышку и избежали разгрома. Со временем они настолько усилились, что сумели покорить весь Китай. Таким образом, нынешняя мировая геополитическая ситуация, а также предвещаемый всеми грядущий Век Китая – отчасти дело рук Молодого Маршала. (Неудивительно, что в современной КНР Чжан Сюэлян считается национальным героем.)

Однако поразительнее всего Четвертый Поступок Чжан Сюэляна. В историческом смысле этот шаг большого значения не имел, но в смысле человеческом его переоценить трудно.

Добившись от генералиссимуса согласия на союз с красными, Молодой Маршал не стал держать Чан Кайши заложником (чего добивались коммунисты), а отпустил на свободу. Более того – добровольно ему сдался, не прося снисхождения. Предательство, даже совершенное во имя высшей цели, не заслуживает прощения – таков был смысл этого жеста.

К сожалению, Чан Кайши оказался менее великодушен. Он не расстрелял изменника (тот был слишком популярен), но и не помиловал. Чжан Сюэляна поместили под арест навсегда. Пока Чан Кайши оставался в Китае, маршала содержали на континенте. Потом увезли на Тайвань и продолжали мариновать там. В 1975 году непрощающий Чан умер, но пленника и тогда не амнистировали.

Раньше я полагал, что рекордсменом среди политзаключенных является Рудольф Гесс, просидевший за решеткой с 1941 до 1987 года. Но ему далеко до Чжан Сюэляна. Того держали под стражей 55 лет. Лишь в 1991 году узника отпустили на все четыре стороны. И он потом прожил еще десять лет, скончавшись столетним. В некрологе тайваньской «Тайпей ньюс» написали: «Это был хороший человек, но наивный политик».

Хотел бы я знать, что происходит с обитателем Большого Мира, когда его вынуждают переселиться в Малый Мир? Понимаете, когда масштабного человека, вроде Манделы или Ходорковского, сажают в настоящую тюрьму, с решетками, вертухаями, штрафными изоляторами, его мир все равно продолжает оставаться Большим, потому что заключенный противостоит Злу, он борется.

С Молодым Маршалом поступили иначе. Его кара выглядит изощренной китайской казнью.

Узник жил в комфортабельных условиях, с любимой женщиной. Иногда к нему даже пускали гостей. Он мог читать книги. Совершенствовал искусство каллиграфии. Собрал внушительную коллекцию вееров. И так далее, и так далее – на протяжении пятидесяти пяти лет.

Эта подневольная идиллия кажется мне ужасной.

Как у Шварца: «Живут же другие – и ничего! Подумаешь – медведь… Не хорек все-таки… Мы бы его причесывали, приручали. Он бы нам бы иногда плясал бы…»

В 35 лет обрезали крылья, посадили в золотую клетку, кормили отборным зерном. Выпустили девяностолетним обладателем коллекции вееров.

Очень старый Молодой Маршал с женой. Их любовь длилась больше 70 лет. Она умерла в 2000, он – в 2001 году

Хотя черт знает. На фотографии справа Чжан Сюэлян выглядит вполне счастливым.

Я вот думаю: а может, не нужно его жалеть? Что если, насильно лишенный бремени Большого Мира, он испытал облегчение и жил себе со спокойной совестью: сколько сумел, столько и сделал, почему бы спокойно не насладиться тихими радостями Малого Мира?

Феноменальный доктор Барри

Граф де Лас-Касас, наполеоновский секретарь на острове Святой Елены, в записи от 20 января 1817 года сообщает, что к его заболевшему сыну приходил «медицинский джентльмен»: «…мальчик лет восемнадцати, видом, манерами и голосом похожий на женщину. Про этого доктора Барри мне сказали, что он невероятный феномен. Якобы он получил диплом в тринадцать лет, после строжайших экзаменов, и в Кейптауне прославился как превосходный лекарь».

Вот так Барри выглядел в те годы

Если бы Лас-Касас знал истинную историю Джеймса Барри, он поразился бы не возрасту юного эскулапа (которому на самом деле было не восемнадцать, а двадцать восемь – десять лет доктор себе убавил, чтобы отсутствие растительности на лице не выглядело странным), а иному обстоятельству, по тем временам совершенно фантастическому. Военный врач Джеймс Барри на самом деле был женщиной и родился, то есть родилась с именем Маргарет-Энн.

Биографию этой поразительной леди, то есть джентльмена, то есть все-таки леди, я внимательно проштудировал, когда готовился писать уже поминавшийся роман «Сокол и ласточка». Меня тогда интересовали подлинные истории женщин, которые долгое время успешно выдавали себя за мужчин. Маргарет-Энн делала это на протяжении пятидесяти шести лет и сохранила тайну до самого конца. Настоящий пол доктора Барри был раскрыт лишь после смерти. Во избежание скандала военное ведомство засекретило ужасный факт на сто лет – ведь Барри был не просто врачом, а генерал-инспектором госпиталей, то есть главным начальником всей военной медицины.

Примечательны мотивы, по которым ирландская девица из приличной семьи пустилась в эту пожизненную авантюру. Ничего романтического или альтруистического там не было – мол, мечтаю лечить людей, а женщине в медицину дорога закрыта. Просто семья разорилась, девушка осталась бесприданницей, надо было приискать способ добывать хлеб насущный, а врачи зарабатывали намного больше, чем гувернантки или компаньонки.

Составился маленький заговор, в котором участвовали мать Маргарет (она несомненно тоже была незаурядной личностью) и один стряпчий, подделавший документы.

В 1809 году двадцатилетняя барышня уехала из Лондона и через несколько дней прибыла в Эдинбург уже юношей. Поступила на медицинский факультет, с отличием его закончила, защитила диплом – что-то такое про грыжу и столь блистательное, что работа даже была опубликована.

Талантливый доктор

Я долго не мог понять, почему Маргарет решила пойти в армию. Может быть, просто открылась вакансия (шла война с французами)? Но «Джеймс Барри» и после окончания боев осталась на военной службе. Думаю, она решила уйти из мира женщин в мир мужчин окончательно и бесповоротно. Чтоб ни о чем не сожалеть и не оглядываться назад. Всё, с этого места буду называть доктора «он».

Доктор Барри служил в разных экзотических местах – в Африке, Вест-Индии, Греции, Канаде. Был превосходным специалистом, реформатором госпитального дела и поэтому сделал большую карьеру. Например, в Кейптауне, едва приехав, вылечил дочку губернатора лорда Сомерсета и был немедленно назначен главным медицинским инспектором колонии. Тогда же чудо-врач сделал первую на континенте операцию по кесареву сечению, причем и мать, и младенец выжили.

Всего через восемнадцать лет после начала военной службы Барри занял высшую медицинскую должность в британской армии. Он считал ключевым аспектом лечения строгую гигиену, качественное питание и хороший уход (революционная идея по тогдашним временам). Во время Крымской войны Барри устроил страшный разнос знаменитой Флоренс Найтингейл за то, что из-за скверных условий раненые у нее в госпитале мерли как мухи. Найтингейл была страшно фраппирована таким ungentlemanly behavior, хоть впоследствии и признала, что после исполнения требований начальника смертность резко сократилась. И лишь век спустя «неджентльменство» генерал-инспектора раскрылось в новом свете: первая женщина-врач учила профессии первую медсестру.

Надо сказать, что характер у Джеймса Барри был отвратительный. Доктор хорошо обращался только с больными, а здоровым, в том числе начальникам, дерзил и грубил. Ужасно оскорблялся, если кому-то из офицеров его голос или лицо казались бабьими. Неоднократно дрался из-за этого на дуэли (хорошо стрелял и фехтовал).

Однажды, со всеми рассорившись, самовольно покинул место службы в колониях и вернулся в Лондон, а когда в министерстве пригрозили судом, заявил, что приехал подстричься.

За один из подобных фокусов Барри был разжалован из генерал-инспекторов в штаб-лекари (это примерно как из генерал-полковника в полковника), но службы не оставил и, что уж совсем удивительно, вскарабкался по карьерной лестнице на самую верхнюю ступеньку во второй раз.

Раздражительного и эксцентричного доктора во всех странствиях сопровождали чернокожий слуга Джон и собака. Собаки, естественно, сменялись, но звали их одинаково: Psyche.

Я пытаюсь себе представить внутренний мир этой уникальной женщины.

Ничего кроме работы. Абсолютное одиночество. Постоянный страх разоблачения, которое станет крахом всей жизни. Может, хоть верный Джон ее чем-то личным порадовал? Ой, вряд ли – не тот у бывшей Маргарет психотип. Но слуга наверняка был посвящен в тайну. Потому и не разлучался с хозяином.

Слева направо: Psyche, доктор Барри, Джон

Разоблачение произошло, когда Джеймсу Барри было уже все равно. Похоронили его с почестями, чтоб упаси боже не подтверждать нехорошие слухи, а они возникли, и многие, конечно, заявили, что они давным-давно подозревали… Но официально ничего такого признано не было. На могильном камне высекли честь по чести:

Вообще-то следовало бы первой женщине-доктору, да еще светилу медицины, поставить большой-пребольшой памятник.

Свой среди чужих

Еще одна поразительная судьба, еще один прототип, который я собирался использовать в романе про гражданскую войну, а потом передумал. По двум причинам: во-первых, это опять случай, когда правда жизни слишком невероятна и в художественном произведении вызовет ощущение перебора; во-вторых, тему незаурядного человека, оказавшегося своим среди чужих, я решил исследовать в другой книжке, с другим персонажем.

Какова этическая конструкция, психологическая защита, мимикрия сознания у того, кто по собственному выбору пустил корни во враждебной среде и добился в ней лидерства?

Вероятно, некоторые из вас слышали про Бориса Штейфона – еврея, сделавшего хорошую карьеру в пассивно юдофобской системе, еще более успешную – в активно антисемитской и совсем блистательную – в мире, где его соплеменников люто ненавидели и поголовно уничтожали.

Борис Александрович Штейфон родился в 1881 году в Харькове в семье крещеного еврея-мастерового и дочери православного дьякона, то есть, собственно, являлся полуевреем, однако, как известно, для антисемитов вполне достаточно и половинки.

В царской России еврейство – во всяком случае, официально – определялось не составом крови, а вероисповеданием, поэтому Штейфон смог поступить в офицерское училище. Армейская среда относилась к евреям уничижительно, антисемитские шутки и жидоморные настроения там были в порядке вещей. Как себя чувствовал юнкер еврейского происхождения в такой атмосфере, описано в мемуарах выкреста М. Грулева «Записки генерала-еврея». Наверняка Штейфон, как и Грулев, сделал обычный для пытающегося адаптироваться еврея вывод: я должен быть безупречен, я обязан стать первым, и тогда меня сочтут «своим».

Офицерам-евреям приходилось туго не только в России. «Абсент Антиеврейский» выпускался во Франции во время дела капитана Дрейфуса

Адаптироваться молодому человеку удалось. Он виртуозно сочетал юнкерские проказы, приносившие популярность среди товарищей, с успехами в учебе и окончил училище по первому разряду. Отправился добровольцем на японскую войну, заслужил там пять боевых орденов, а затем сумел пройти конкурс в академию Генерального штаба, то есть вошел в элиту офицерского корпуса. Это тем более примечательно, что как раз в эти годы антисемитизм в царской армии уже и официально вышел за пределы графы «вероисповедание» – в военные училища перестали принимать даже выкрестов.

Столь же образцово Штейфон воевал на Великой войне, которую завершил в чине полковника генштаба.

Конечно же, человек, сумевший утвердиться в изначально недружественной системе координат, не мог обрадоваться революции, которая обратила в прах все его достижения. Штейфон становится непримиримым врагом большевистского режима. В родном Харькове он возглавил подпольную организацию («Центр Полковника Штейфона»), переправлявшую офицеров в Добровольческую армию. В конце концов Борис Александрович и сам оказался у Деникина. Командовал полком, а затем дивизией, выслужил чин генерал-майора.

Генерал-майор Штейфон в первом ряду, справа от бородатого Кутепова

Его Белозерский полк был знаменит на весь фронт. Приняв под командование горстку людей (в списочном составе было всего 62 человека), Штейфон превратил часть в грозную боевую единицу – три тысячи штыков плюс собственная артиллерия и даже кавалерия. (У Деникина полки обычно насчитывали 200–300 солдат, а дивизии – хорошо если полторы тысячи.)

В годы гражданской войны хроническая юдофобия, свойственная царской России, воспалилась до людоедских размеров: среди большевиков было много евреев, что неудивительно, учитывая «черту оседлости», «процентные нормы» и другие прелести старого режима. В мемуарах белогвардейцев непременно поминаются «еврейчики-комиссары» и «жиды-чекисты» как виновники всех бед России. Обычной практикой для добровольцев было выискивать среди пленных евреев и немедленно, без разбирательств, «пускать в расход».

Я очень внимательно прочитал воспоминания Штейфона о девятнадцатом годе, пытаясь найти хоть какие-то рефлексии на еврейскую тему. Ни слова. Вытеснил, отсёк, заблокировал. Но расстреливать евреев своим солдатам не мешал. Один-единственный раз проговаривается про это, глухо. Пишет про фильтрацию пленных красноармейцев: «Инородцы выделялись своим внешним видом или акцентом». Стало быть, для него они «инородцы».

Тут я живенько представил сцену для романа. «Господин полковник, ви же еврэй, я вижу! Пощадите!» Господин полковник, мрачнее тучи, отворачивается, идет дальше. Подчиненные провожают его задумчивыми взглядами, вздыхают, передергивают затворы… И решил я, что этого голливуда мне не надо. Демобилизовал, в общем, Штейфона из прототипов.

По маловыразительным описаниям наступлений-отступлений в его мемуарах я попытался вычислить, в чем же ключ к этой личности, помимо самолюбивого стремления доказать окружающим, что он, несмотря на еврейскую фамилию, не хуже, а может быть, и лучше их.

Идеология Бориса Александровича была проста, он сам формулирует ее посредством краткого лозунга: «За великую, единую, неделимую Россию – ура!» Искреннее чувство прорывается в его плаче по «прекрасным уставам царской армии, составленным мудростью предшествовавших поколений». И конечно, как для многих мемуаристов этой плеяды, для Штейфона очень много значит так называемая «полковая культура», культ родного полка с его славой, традициями и корпоративной этикой.

Но вопрос о внутреннем раздоре, которого не мог не ощущать бравый генерал в постоянно сгущающейся антисемитской атмосфере, остается для меня открытым. Из других источников я знаю, что окружающие-то о происхождении Штейфона не забывали. Он гордился, что его Белозерский полк был отлично обустроен, ни в чем не ведал нужды, а соратники за спиной рачительного командира подтрунивали над его «иудейской хозяйственностью».

Главный парадокс этой удивительной биографии, конечно, приходится на годы Второй мировой войны, когда Борис Штейфон, эмигрировавший в Югославию, возглавил Русский охранный корпус, который воевал с партизанами, а затем и с советскими войсками.

Напомню, что фашисты уничтожили в Югославии две трети еврейского населения, и войска Штейфона, служившие по гарнизонам, не могли не участвовать в облавах.

Немецкое командование отлично знало о корнях Штейфона, но, высоко ценя его боевые качества, ограничилось запросом в оккупированный Харьков, есть ли в православной церкви запись о крещении. Запись, на счастье Бориса Александровича, отыскалась. В сорок третьем году Штейфон достиг пика своей военной карьеры – получил звание германского генерал-лейтенанта.

Герр генерал Штейфон (эх, жалко «фон» не с того конца)

Удача всю жизнь сопутствовала этому человеку. Не подвела она его и напоследок. Б.А. Штейфон умер своей смертью 30 апреля 1945 года и даже успел с почестями упокоиться на немецком военном кладбище. А иначе висеть бы ему в петле вместе с Красновым, Шкуро, Султан-Гиреем и прочими коллаборационистами из числа белых генералов.

Вы спросите: «А мог ли вести себя иначе в ту эпоху русский офицер с еврейскими корнями?»

Штейфон проводит смотр. Хайль Гитлер!

Представьте, мог. Пример – упомянутый выше генерал Грулев, который пишет в своей автобиографии: «Самое важное, что я старательно и неусыпно держал всегда под светом моей совести, – это было то, что по мере сил я боролся, пассивно или активно, против несправедливых обвинений и гонений на евреев. Следуя, вот в этих случаях, «голосу крови» и велениям сердца, я, в то же время, видел в такой борьбе сокровенное и разумное служение России, моей Родине, по долгу совести и принятой присяги». В бытность юнкером Михаил Грулев самовольно с казенной винтовкой в руках кинулся защищать варшавских евреев от погромщиков – за это его вполне могли выгнать из училища, в которое он с таким трудом поступил. Штейфон – неважно юнкером, белым офицером или фашистским генералом, в подобных случаях делал вид, что его это совершенно не касается.

Говорят, еврей – это не национальность, а судьба. Например, вот такая: мужественный, целеустремленный человек всю жизнь очень хотел забыть о своем еврействе, и ему это даже удалось.

Или нет?