Текст книги "Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград"

Глава IV

 
Тихо горы спят.
Южный Крест залез на небо,
Поднялись из долины облака.
Осторожнее, друг,
Ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар!
 

Ю. Визбор

– Однако ж, мощную речь Сашка толкнул, – сказал Леня Крапивко, провожая взглядом Казакова. Тот вышагивал в окружении толпы к домику, который решено было отвести под сегодняшнее заседание Совета. – Я и не ждал, что его будут так слушать. Подростки все же…

– Они же не все идиоты, – лениво заметил Валерьян. – Должны понимать, что сейчас не время и не место для детского визга на лужайке. Жить-то всем хочется. Да и ерунды с пальбой на сегодня всем хватило, вон как народ напуган…

Он лежал на расстеленной на песке куртке и бездумно таращился в небо. Общий митинг уже полчаса как закончился, до назначенного Совета оставалось еще столько же, а сейчас можно было урвать минутку отдыха, чуть ли не первую за весь этот сумасшедший день. Говорить не хотелось, не хотелось даже думать. По небу ползли две луны, рисунок созвездий, понятное дело, не имел ничего общего с земным, привычным. Млечный Путь, правда, присутствовал – ярко-белая полоса, перерезающая небо под непривычным углом. Вспомнилось, что Простева вроде говорила, что эта планетная система несколько ближе к центру Галактики, чем наша, Солнечная… или он что-то напутал?

– Жить – да, хочется, – ответил Леонид. – Только знаешь, Валерка, мне вот до сих пор кажется, что утром я проснусь и примусь припоминать, что за сон такой мне приснился? А потом кинусь звонить тебе и рассказывать…

– Ни фига. Не кинешься. На пары в институт ты поскачешь, и так все время опаздываешь…

Валерьян осторожно переменил позу: кобура врезалась в бок и мешала удобно лежать. Вот, кстати, еще одно свидетельство реальности происходящего: до сих пор он не слышал о снах, в которых что-то впивается в бок. Или слышал? Да, если простыня собьется комком под боком – снятся кошмары, и утром просыпаешься разбитым. Но во сне ведь нельзя убрать этот комок, верно? Валерьян вытащил из-под бока кобуру и пристроил ее под голову. По идее, вот сейчас кошмары и должны прекратиться. Или ему просто не хочется, чтобы они прекращались?

Из-за зданий интерната и УПК, смутно чернеющих вдалеке, из полосы леса, вплотную подступавшего к ангарам, раздался протяжный, скрипучий вой. Валентин вскочил, как подброшенный. Леонид уже стоял с пистолетом в руке. Капли пота блестели в свете двух лун, рука с оружием крупно дрожала. Вой повторился, и еще, и еще… Потом неведомому зверю ответил родственник, совсем с другой стороны, – и поехало. Двойная луна катилась с небес, а неизвестные твари сопровождали их неспешное движение нарастающим хором. После каждой рулады Валерьяна пробирало, словно миллионы жгучих мурашей когтили тело вдоль нервных стволов…

– Жуть… – прошептал Леонид. – Слушай, может, пошли к координатору, пусть он нам тоже автоматы даст? А то зверькам с таким громким голосом наши пистолетики будут вроде трубочек с жеваной бумагой…

– Есть такая тварюшка – лягушка-бык, – подумав, ответил Валерьян. – Здоровая такая, раза в два больше жабы. И звуки издает такие громкие, что не отличишь от мычания буйвола. Я сам не слышал, но читал, что когда такие лягушко-быки устраивают хор, то кажется, будто на тебя прет целое стадо.

– Ты и правда веришь, что это местные лягушки? – осведомился Крапивко. Пистолет он не убрал. Руки, правда, больше не дрожали, но Леонид все равно нервно озирался по сторонам.

Народ повылезал из палаток – разумеется, те, кто успел их поставить, – и неуверенно сползался к интернату. Пробежал Голубев, за ним трое Котят с автоматами. Последний из этой группы на бегу ковырялся в какой-то круглой кастрюле. Вдруг яркой вспышкой ударило по глазам: из кастрюли, оказавшейся переносным прожектором, вырвался ослепительный столб света и тут же погас. По зрителям прошел ропот; ослепленный Котенок помотал головой, прозрел и резво взбежал на гребень дюны. Белый луч возник снова, мигнул и скользнул в сторону леса.

– «Когда сайва спросит – надо успеть ответить…» – медленно процитировал Валерьян. – Вот, значит, какие тут визги на лужайке…

* * *

Ночь была угольно-темной, и тем резче выделялся на небе не по-земному яркий Млечный Путь. На небо вообще не хотелось смотреть – чужой рисунок созвездий и, главное, две луны, неспешно катившиеся к горизонту, навязчиво напоминали о том, где они, собственно, находятся.

Лена поежилась и покрепче закуталась в куртку Стаса. Да, здесь тоже март. Как и у нас. Только не в Москве, а, скажем, в Сочи или в Феодосии. Но все равно холодновато – то-то народ к кострам жмется… Впрочем, нет, не потому. У костров их собирает что-то другое: с одной стороны, новизна походной жизни, столь привлекательная для городской ребятни и студиозусов, а с другой – древний инстинкт, повелевающий искать места у огня, когда трудно, мутно на душе, когда не знаешь, что будет дальше…

Стась молча шел за Простевой. За спиной его не утихал бубнеж: Баграт уже четверть часа препирался с Маркеловым. Стась не прислушивался – надоело, устал. Хотелось уйти в тень, пропустить друзей-приятелей мимо и подсесть к одному из костров, к подросткам. Да хоть к тому, от которого раздается знакомая мелодия на гитаре. Суета, вызванная концертом местной живности, постепенно улеглась, и народ предсказуемо разбирается на кучки вокруг костров. Возле ближайшего, где побренькивали струны, блеснул оружейный металл.

– Голубевские Котята, – уловил ее мысли Стась. – «Бодрствующая смена». Андрюха носится, проверяет караулы, а эти – в резерве…

Подошли поближе (Баграт с собеседником не умолкая проследовали мимо) и пристроились за спинами, напротив гитариста. По обе стороны от огня в песок были воткнуты узловатые, корявые, черные ветки местного кустарника; его густые заросли начинались сразу за складами. Над костром висел чайник и круглый, закопченный котелок. Крышка его, неожиданно блестящая, чистая, валялась на песке рядом.

«Уже успели закоптить, – подумалось Стаею. – А ведь наверняка только сегодня со склада получили…»

Паренек справа уставился в огонь, нянча на коленях полуразобранный АК. У ног, на песке, на аккуратно разложенной тряпице лежали масленка и ершик, рядом из высокой круглой коробки с нарисованными на синем боку засахаренными лимонными дольками торчал блестящий затвор с длинным стержнем газового поршня. Оранжевые отблески костра играли на полированной стали. Видно было, что пацан собрался чистить оружие, да отвлекся, заслушался.

– Хорошо им, – шепнул Стась Лене. – Почистил ствол – и никаких проблем с Переносом, знай слушай да чаек прихлебывай. Не то что мы, грешные…

– Ну да, – тоже шепотом отозвалась Лена. – «Каждый раз, как только тебя скрутит, садись и чисти автомат». Так, что ли?

– Так, – кивнул Стась. – Вообще, полезно, когда есть чем руки занять… и мозги. Проще жить, знаешь ли.

– Проще больше не будет, – покачала головой Простева. – Для них это пока что поход, забавное приключение. А назавтра взрослые наверняка что-нибудь придумают и вернут их к папам и мамам. И никто еще не понял, что взрослые ничего не придумают, и это все – навсегда.

«А мы-то сами это разве поняли?» – подумал Крайновский, но кивнул. Спорить с Леной не хотелось.

– Голубевским все-таки легче, – продолжала Лена. – Они не первый год вместе, ездят по походам и вообще привыкли друг за друга держаться. Книги Владислава Петровича, знаешь ли, к этому располагают…

Стась пожал плечами. В отличие от остальных казаковских друзей, он не был поклонником творчества Крапивина. Но тут с Леной трудно было не согласиться: в их ситуации книжное противопоставление «мира детей» «миру взрослых» могло, пожалуй, сыграть на руку.

Сидящий по ту сторону костра гитарист перестал играть, подкрутил колки и снова взял аккорд. Ему сразу стали подпевать. Стас припомнил: эту песню как-то пел Голубев, и Малян тогда еще едко о ней отзывался. Андрюха, помнится, здорово бесился, он не ладил с Багратом. Но здесь песня звучала… уместно, что ли?

 
Надежда, я вернусь тогда,
Когда трубач отбой сыграет,
Когда трубу к губам приблизит
И острый локоть отведет.
Надежда, я останусь цел:
Не для меня земля сырая,
А для меня – твои тревоги
И добрый мир твоих забот.
 

«Не заигрались бы только, – подумал про себя Стась. – А то ведь у этих мальчиков автоматы вполне себе взрослые…»

У костра пели все громче. Из темноты подтягивались новые слушатели и вставали за спинами. Кое-кто уже подтягивал:

 
Но если целый век пройдет,
И ты надеяться устанешь,
Надежда, если надо мною
Смерть распахнет свои крыла,
Ты прикажи, пускай тогда
Трубач израненный привстанет,
Чтобы последняя граната
Меня прикончить не смогла.
 

«…Удивительно. Ведь слова-то те же, что каждый из нас каких-то лет пять-семь назад пел на школьных линейках. Ну, может, не эти, может, похожие… только там это было тоскливой повинностью, надоедливой формальностью, и все мы ждали, когда это кончится и можно будет заняться чем-то действительно важным: скажем, списать задачку на урок математики, поиграть в школьном вестибюле в „конный бой“, а то и вовсе сорваться с уроков в кино… А потом, уже в институте, мы хихикали, когда застроенные институтской самодеятельностью сокурсники выводили со сцены официозные баллады о БАМе или Малой земле…

Что же здесь – иначе? Что произошло в мозгах этих подростков, вполне циничных, как это принято в 86-м, не самом романтическом году? Или дело в особом таланте Окуджавы, что заставляет верить самым истертым словам?»

А стоящие за спинами Котят ребята и девчонки теснее сомкнули круг. Стась не заметил, как на плечи ему легли чьи-то ладони – весь круг сплелся руками. Вон и Лена, всегда резко пресекавшая попытки притронуться к ней – пусть в шутку, случайно, – тоже положила руки на плечи щуплому долговязому студенту и девице лет семнадцати и тоже подпевает…

 
Но если вдруг когда-нибудь
Мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье
Ни покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той,
На той единственной, гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной.
 

«Споем “Флага древко – боевое копье…" – вспомнилась Стаею любимая книга. – А потом – “Нас было семеро друзей". Что бы там ни было – с песней легче…»[1]1
  Михайлов В. Тогда придите, и рассудим.


[Закрыть]

Да. С песней легче.

Что будет завтра – думать категорически не хотелось. Хотелось стоять вот так, сомкнув руки и плечи в неразрывный круг, и слегка покачиваться – вместе, все, одни против всего мира, против всех миров, сколько их есть…

Гитара замолкла. Круг постоял еще несколько секунд, потом люди зашуршали, завозились, освобождая руки, плечи… Видно было, что некоторые удивлены и даже смущены своим внезапным порывом, другие же, наоборот, присаживаются к костру, радуясь новым соседям, как обретенным друзьям. Давешний Котенок вогнал на место затвор, щелкнул крышкой ствольной коробки. Стась искоса наблюдал, припоминая последовательность сборки. Вот – поставил автомат стоймя на приклад, лязгнул затвором, потом звякнул спуск, и рожок на место, «до характерного щелчка»… А ведь Голубев, пожалуй, ничуть не покривил душой: мальчуган все делает правильно, его на самом деле неплохо обучили…

Хозяйственно прибрав жестянку со смазкой, Котенок подвинулся, впуская на обрубок бревна девчонку лет пятнадцати в экономной юбочке. АК он пристроил между ног, не переставая коситься на круглые коленки соседки.

«Вот еще им занятие, – усмехнулся своим мыслям Стась. – Да, теперь они точно до утра не вспомнят ни о Переносе, ни о других наших заботах. Кстати, и криков из леса больше не слыхать. И хорошо, и ладно…»

– Стась! Простева! – Голос Крапивки бесцеремонно вторгся в идиллию. – Вы где там? Саня всех собирает на совет, вон в том коттедже, пошли…

Глава V

Теперь попросим на трибуну начальника транспортного цеха. Пусть доложит об изыскании внутренних резервов. Доложьте нам!

М. Жванецкий

От каждого – по способностям.

Каждому – по труду.

К. Маркс

– В общем, так или иначе, разместили всех.

Высокий широкоплечий парень с круглым лицом и слегка сбитым набок носом боксера аккуратно сложил листок и убрал его в карман куртки-стройотрядовки. Куртка была новой, еще необмятой – успел позаимствовать на складе. Поверх нее талию перетягивал новенький офицерский ремень, на котором ладно висела кобура с ТТ и армейская фляга в брезентовом чехле. Докладывал обстоятельно, неторопливо, то и дело сверяясь с записями, сделанными мелким, бисерным почерком.

– Часть народу пока переночует в спортивном и актовом залах интерната. Это в основном те, кто помладше, ну и некоторые девицы возжелали. Остальные в палатках, благо погоды стоят теплые. А там видно будет. Здание позади пятиэтажки – это, если кто не в курсе, УПК – учебно-производственный комбинат при том же НПО «Энергомаш», что и сам интернат, – пока решили не трогать. Я его открыл, пробежался по помещениям: полно оборудования, станки, приборы, учебные классы. Лучше покамест народ туда не запускать, а то растащат, перепортят, а в нашем положении этому УПК цены нет – можно сказать, основа будущей промышленной базы. Я наскоро глянул, там только по металлообработке раз в пять больше, чем на складах, во всяком случае, если судить по спискам, что дал Саня. По дереву – пилорама во внешней подсобке. Там вообще много чего имеется, я толком не успел…

Александр довольно кивнул. Этот кандидат встал на место временного начхоза лагеря-колонии в самый раз, тютелька в тютельку, как штатный патрон входит в казенник винтовки. Студент четвертого курса техникума авиационного приборостроения Николай Маркелов попал в казаковско-простевскую компанию любителей фантастики случайно. Звезд с неба не хватал, натурой отличался куркулеватой, хозяйственной, что и пригодилось теперь чрезвычайно. Сразу после подавления бунта «техникумных» Николай принял у Колосова полномочия завскладом и, мобилизовав с десяток добровольцев, принялся за организацию лагеря – прежде всего за распределение палаток, спальников, одеял и прочего походного имущества. Две комнаты, доверху набитые одна разобранными панцирными кроватями, другая – полосатыми, в комках ваты, матрацами, нашлись в интернате. Было решено употребить это добро на первичное обустройство быта обитателей больших армейских, на двадцать рыл, шатров, взятых со складов. Туда поместилась примерно половина тех, кому не нашлось места в интернате; остальные довольствовались спальными мешками и шестиместными туристическими палатками.

Назавтра Маркелов обещал организовать изготовление дощатых поддонов для палаток, на случай дождя. Идею эту Казаков приветствовал с ходу, припомнив организацию быта в армейских летних полевых лагерях.

– …Короче, корпус УПК я пока запер, – подвел итог Маркелов. – Поставил караул, двое при оружии. Имеют строжайший приказ ночью делать обходы снаружи, проверять, не забрался ли кто в окна. Завтра Толик, – кивок на Танеева, – проведет полную ревизию. Да, за корпусом хоздвор – гараж с ямой, правда без машин, кое-какие мастерские, подсобка, будка с трансформатором, сварочный пост… Да, еще под рубероидом штабель пиломатериалов. На глаз не меньше вагона: доски, брус, вагонка, фанера даже – это кроме того, что по спискам должно быть в ангарах. Я это добро велел особо охранять, чтобы не растащили на дрова. Ну и сам хоздвор, понятное дело, тоже… Ключи от здания и помещений вот. – И Николай выложил на стол тяжело звякнувшую связку.

– Пусть Толик и возьмет, – отмахнулся Казаков. – Раз уж будет завтра осматривать… И вообще – вы двое и Димка среди нас самые твердые технари. Вот и займетесь в перспективе строительством и промышленностью, ну и всем, что с этим связано. Транспорт там, топливо, стройматериалы, лады?

Танеев, Маркелов и Колосов синхронно кивнули. Довольный Толик сгреб со стола связку ключей от УПК.

– Лады, Сань. Тогда, если ты не против, я там и переночую, с караульными. Своим глазом пригляжу, а то мало ли…

– Пригляди, пригляди… – ворчливо отозвался Казаков. – Теперь ты, Стась…

– У пирса стоят два судна, – начал Крайновский. – Большой мореходный катер и крейсерская парусно-моторная яхта. Катер, кстати, паровой… и вообще, никакой это не катер! Я тут бумаги просмотрел наскоро – оказывается, нам дали тральщик типа «Альбатрос», специальной постройки суденышко, еще дореволюционное, 1910 года. Не такая мелкая посудина: сто десять тонн, два котла, угля берет на шесть сотен миль экономическим ходом. Суденышко вполне мореходное, по Черному морю такие хорошо бегали.

– Тральщик? Военный, значит, корабль? – подобрался Голубев. – А как у него…

– Только тумбы под легкую пушку и пару пулеметов, – разочаровал главнокомандующего Стась. – Но ты не расстраивайся: судя по описи, вооружение хранится отдельно. К яхте тоже, кстати, кое-что прилагается, вот… – И он протянул Голубеву бумажку. Тот немедленно принялся черкать в блокноте.

– На складе оно… – буркнул Казаков, заглянув в свой листок. – Стеллаж номер… впрочем, неважно. Продолжай.

– Да, так о яхте. На вид – посудина вполне мореходная, вооружена как йол… нет-нет, Андрей, это я про паруса. На глаз, тонн двадцать пять – тридцать. Дизель, как и было сказано, на консервации, и сколько с ними надо мудо… возиться, чтобы привести в рабочий вид, сказать не могу. Пока. На песке, под брезентами, четыре шлюпки: два яла-шестерки и два больших барказа. Снабжения… ну, весел, мачт, парусов, такелажа, мелочевки всякой – нет. Моторов подвесных тоже.

– Все на складах, – повторил Александр, снова сверившись с бумажкой. – Там еще, судя по спискам, три мотолодки типа «Казанка» и отдельно моторы для твоих шлюпок. Ну ладно, флот для нас пока не самый актуальный вопрос. Но ты, Стась, все же с утречка проверь, эти посудины хоть надежно пришвартованы? А то мало ли шторм какой?

Крайновский кивнул.

– Так, теперь перепись. – Казаков повернулся к девушкам, устроившимся рядом, на краю обширного дивана. Простева держала в руках бледно-желтую картонную папку с тесемками и жирной черной надписью «Дело №…». Вика обошлась жиденькой пачкой замызганных листков. – Докладайте, что там у вас получилось?

– В общем, так, ребят… – Вика разложила листки на столе большим веером. Листки были смяты, кое-где прорваны. Графы в кривых, нарисованных от руки, без линейки, таблицах были заполнены где карандашом, где шариковой ручкой, а где и вовсе фломастером. – По поселку… простите, мы пока так условно будем называть – «поселок» и «интернат».

Собравшиеся закивали, Вика продолжила:

– Значит, у нас всего семьсот семь душ. Из них четыреста пятьдесят два, обоего пола, – дети и подростки до шестнадцати лет. Большая часть старше четырнадцати, есть и несколько совсем мелких. Остальные от восемнадцати до двадцати семи. Семеро в возрасте до пятидесяти двух лет, из них три женщины. Кроме того, эти… ну сами знаете. Всего тринадцать человек, я их в общие списки не включала… правильно?

Вокруг завздыхали и закивали. Это была больная тема: после попытки захвата складов компания старших парней, в основном учащиеся профтехучилищ, была посажена в подвал интерната под замок.

– Раскладка по профессиям есть? – поинтересовался Маркелов. – Хотя бы для тех, кто старше восемнадцати?

– Очень приблизительная, – ответила за Вику Лена Простева. – Времени, сами понимаете, не было совсем, а потому многих записали просто как «студентов» или «учащихся техникума». Тут еще предстоит уточнить. Но кое-что имеется…

Она откашлялась, покопалась в разложенных Викой листках, приведя их в совершеннейший беспорядок.

– Я тут наскоро сгруппировала по профессиям, хотя и получились некоторые пересечения… Сначала – строительство. Здесь в основном студенты со стройотрядовским опытом. Это те, кто счел нужным уточнить. Может, и другие есть. Кроме них, два крановщика, один – дядечка сорока лет, последние два года заведовал какой-то базой «КлинСтройСпецТехники», там краны вроде бы хранятся…

– Полезный товарищ, – немедленно влез Танеев. – Инженер?

– Говорит, курсы повышения квалификации пять лет назад, – справилась со списком Лена. – Я вообще-то про образование уточняла только у тех, кто постарше, или если должности руководящие.

– Тоже неплохо. Беру, – одобрил Танеев, делая пометку. – Сань, ты говорил, на складах есть краны и лебедки?

– Ты погоди, не того… – ответствовал координатор. – Берет он… складом строительной техники, говоришь, заведовал? Вот мы его и пристроим на наш склад промышленного оборудования. Пусть разбирается, а там видно будет. А ты забирай второго крановщика.

Танеев хотел было заспорить, но на него зашикали со всех сторон. Лена снова кашлянула и продолжила:

– Еще штукатуры, маляры, стекольщики и отделочники, десять человек. Да, еще один паркетчик. Вот список.

– Давай, – потянулся Маркелов. – Стекольщики, говоришь? Надо их к Сан Санычу послать, а то интернатские без стекол ночами померзнут… Сань, в списках вроде было листовое стекло?

– Леш, достал, а? – возмутился Крайновский. – Ты вообще-то тут не один! И хорош Ленку перебивать, дай дослушать!

– Да я что, я ничего, – примирительно буркнул Маркелов, но список взял и принялся внимательно изучать.

– …два плотника и столяр, – продолжила Простева. – Я их отдельной графой…

Маркелов снова поднял голову, но, встретившись с тяжелым взглядом координатора, смолчал, пожал плечами и черкнул что-то себе в блокнотик.

– Сварщики – двое, один табельщик, не знаю, что это такое… женщина, сорок два года.

– Это учет рабочего времени, – пояснил Валерьян. – Наряды на работы, то-се… Если с опытом – очень пригодится. По собственному опыту говорю: без хорошего табельщика на стройке – как без рук. Лен, черкни фамилию…

– Да что ж это такое? – хором возмутились Крапивко и Крайновский. – Так мы никогда не закончим! Сань, скажи, чтобы Валерка с Лехой губенки подзакатали!

– Верно, Валерьян, – поморщился Казаков. – Давай так – Лена… хм… огласит весь список, а потом будем решать, кто куда. Что там у тебя осталось по строителям? – обратился он к Простевой. – Давай в общих чертах, без подробностей.

– Один преподаватель строительного техникума, кровельщик, распиловщик дисковой пилы, остальные – бетонщики и эти… как их… арматурщики. Как я и говорила, почти все – стройотрядовцы. Среди них, кстати, твой, Валерка, коллега – был комиссаром стройотряда. МИСИ, второй курс…

– И ты такого кадра в бетонщики записала? – возмутился Валерьян. – Да еще из МИСИ? Готовый же прораб! А ну давай сюда, и без возражений! Сань, это особый случай, ты же понимаешь…

– Комиссары в пыльных шлемах? – подал голос Баграт. До сих пор он молчал, нахохлившись в глубоком кресле в углу. – Рыбак рыбака…

– Водителей семеро. Тут полнейший разброд, от троллейбуса до карьерного самосвала. Еще пятеро несовершеннолетних уверяют, что умеют водить машину. Я их на всякий случай тоже внесла. Так, два бухгалтера… то есть бухгалтерши… медиков трое, из них две медсестры и один аспирант Первого меда. Повар, на Земле заведовала заводской столовой. Четверо всяких механиков, один из них – техник-смотритель ЖЭК, тоже не понимаю, что это, записала с техниками.

– Молчать, господа гусары! – гаркнул Казаков, прежде чем Танеев и Маркелов успели издать хоть звук. – Дальше, Лен.

– Рабочие разных промышленных специальностей – токаря, слесаря, этот, как его… шлифовальщик – всего семь человек. Два инженера, теплотехник и завлаб из электротехнического техникума. Связистов, электронщиков нет, – вы просили особо уточнить, – зато есть сержант-сверхсрочник из войск связи. Говорит, дежурный оператор какой-то там станции. Подойдет?

– Ага, – подтвердил кто-то за спиной Крайновского. – Все же лучше, чем ничего…

– Студент-металлург с четвертого курса стали и сплавов, уверяет, что до института работал в Электростали на металлургическом комбинате.

– Больше военных нет, кроме этого связиста? – осведомился Голубев. – Или, может, кто из милиции?..

– Есть стрелок вооруженной охраны, – ответила на этот раз Вика. – Мужик за тридцать, по-моему, сильно пьющий. Но это ведь не то, Андрюш?

– Не то, – вздохнул Голубев. – ВОХРа мне даром не надо. Хотя…

– Все? – перебил Казаков, с неудовольствием поглядывая на Голубева.

– Нет еще, – отозвалась Простева. – Вот, отдельно, ты просил, – геологи или те, кто имеет отношение. Три человека. Инга Имантс, третий курс МИИГАиК, геодезия. Я ее в этот список, правильно? Потом, двое студентов геологоразведочного, со второго и четвертого курсов. Который старше, служил в армии, механик-водитель… какой-то «мотолыги», записала на всякий случай…

– Многоцелевой тягач, легкий, бронированный. МТ-ЛБ, – пояснил Голубев. – У нас в части такие были. Ценный кадр.

– Это ко мне! – вскинулся Танеев. – В ангаре два гусеничных трактора, вот пусть и…

Голубев собрался возразить, но поймал на себе взгляд координатора и со стуком захлопнул рот.

– Дальше – по сельскому хозяйству… – продолжила Простева.

– Так-так… – заинтересованно протянул Казаков. – С этого места, пожалуйста, подробнее…

Леня Крапивко покосился на координатора с некоторой ревностью – он попал под Перенос с четвертого курса Тимирязевского и полагал себя главным спецом по сельскому хозяйству в Совете. Казаков уловил этот взгляд и слегка развел в ответ руками: мол, извини.

– …всего – девять человек. Один пчеловод. Еще агрономша, двадцать три года, после сельхозтехникума, работала в Курской области, в совхозе. Специализация – бахчевые культуры. Это арбузы, кабачки, я уточнила. Разговорчивая такая барышня… Агрохимик, и один… так… сотрудник сельхозавиации.

– Летчик? – вскинулся Крайновский. – Так что ж ты его в пахари-то?

– Нет, – охладила Стася Лена. – Тут написано – механик распылительного оборудования. Я внесла в этот список, потому что не знала…

Крайновский разочарованно кивнул и откинулся на спинку стула.

– Железнодорожники – еще шестеро, – монотонно продолжала Простева. – Двое путейских рабочих, мастер-шпалоукладчик, помощник машиниста тепловоза, ну и еще какие-то сцепщики, вот список. Моряков не нашлось, зато есть студент техникума Речфлота – держи, Стась, дождался…

– Опять? – желчно осведомился Казаков. – Хоть ты, Лен, договорились же!

– Прости, Саш, – кивнула Простева. – Собственно, это все. Отдельным списком коллектив интерната. Сань, ты просил…

Казаков кивнул и потянулся через стол за бумажкой. После митинга, воспринятого «интернатскими» с глухим раздражением, Александр распорядился педагогов пока не трогать. Единственным исключением стал Сан Саныч, сразу «переметнувшийся» на сторону новой власти. Назначенный «комендантом здания», он расхаживал теперь в сопровождении одного из голубевских Котят и неуверенно распоряжался, то и дело озираясь на скорбно молчащих коллег. Валерьян уже намекал, что это молчание педагогов чревато в самом ближайшем будущем проблемами – но какими, пока не уточнял. Казаков, от греха, велел пока интернатских не трогать: проблемы, мол, будем решать по мере их возникновения, и вообще, «придут в себя, опомнятся и уймутся, как миленькие, станут тише воды, ниже травы». Валерьян спорить не стал, но, судя по скептической мине, не слишком разделял казаковский оптимизм.

– Кроме этих, две воспитательницы детсада, – продолжала Лена. – Еще Таня Смирнова, учительница истории, двадцать два года. Она не из интернатских, я ее немного знала по Земле, ума не приложу, как она сюда… Одна библиотекарша, то есть училась на вечернем, на третьем курсе библиотечного техникума. По остальным студентам специальности мы переписать не успели. Из тех, кого я назвала, многие тоже студенты, кто до вуза успел, кто в вечернем учился и работал…

– По студентам гуманитарных вузов списка, как я понимаю, нет? – осведомился из своего угла Баграт.

– Нет, – подтвердила Вика. – Сам понимаешь, времени впритык… это-то еле-еле успели. Да и не нашлось у нас почему-то почти гуманитариев. Даже из пединститутов – одна Смирнова. Впрочем, может, кто-то еще не сказал?

– Странно, между прочим… – задумчиво изрек Валерьян. – Вот, скажем, мы, – и он обвел жестом присутствующих. – Гуманитариев среди нас больше половины: Баграт, Саня, я, да и другие… А в посторонней публике – в смысле среди остальных членов колонии – считай, никого! Даже эта Смирнова как бы и не в счет, потому что твоя знакомая.

– Да, тема для размышления. – Казаков встал, стул неожиданно громко скрипнул. – Ну ладно. Давайте, что ли, прервемся на четверть часика. Голову надо проветрить, а то надымили тут…

По комнате прошло шевеление. Малян выбрался из кресла и первым направился к двери. За ним направился Крапивко, минуту спустя на улицу ушла Простева с Крайновским. Казаков проводил их задумчивым взглядом и уселся в освободившееся кресло Баграта.

– Может, кто чайку заварит? – поинтересовался он, устраиваясь поудобнее. – И печенья, что ли, принесите… и сырки плавленые, я на кухне видел. Жрать хочется прямо-таки нечеловечески. А после перерыва ты, Дима, по складам доложишь. И пора как-то решать по арестантам. Кстати, их хоть охраняют? А то мало ли, побега нам только не хватало!

Возмущенный Голубев вскинулся и принялся долго и многословно объяснять…