Текст книги "Жнец. Швец. Игрец"

Одиннадцатый сноп

«Электра» вела себя как живое существо: пошевеливала плавниками рулей, иногда поплёвывала водомётами, балансировала на гребнях волн с непринуждённостью и грацией цирковой канатоходицы. Течением её несло к берегу, но казалось – она пытается удержаться в некой особой точке пространства и это ей удаётся.

Жнец подставлял ветру занемевшие от выпивки щёки, жмурился – слишком ярко, устанут глаза – и чудилась ему в правом окне птица, висящая, как и яхта, в особой точке пространства. Пару раз он, повернув голову, проверял – там ничего нет! – и всё-таки вынырнувшая из памяти птица появлялась снова, стоило только ему отвернуться и сощурить глаза. Пусть будет, решил он, в конце концов, кому может помешать… «Чайка» – услужливо подсказала память Ноя. Жнец отмахнулся от надоедалы. Неважно, как она называется, всё равно их нет на Терране. В какой-то реализации я был птицей. Да не в какой-то одной реализации, а в целой куче жизней я был птицей, возможно даже чайкой. Тогда собственное тело не казалось мне красивым или совершенным, оно было частью задачи, граничным условием, чем-то даже мешало. Я злился на то тело, как сейчас злюсь на это: щёки занемели, мысли еле-еле шевелятся, болит колено, поясница болит и, чёрт возьми, тоскливо – хоть волком вой. Чем-то вроде волка я был тоже, сколько раз. Кем я только не был. Ерунда это – выть волком. Когда я был чем-то вроде волка, выть мне не хотелось и не было так тоскливо. А как было? Никак. Хотелось поинтереснее выполнить задание. Занятно было решить очередную задачу и в очередной раз плюнуть на граничные условия. Красивое тело – некрасивое тело… С чего вдруг комок мяса, костей и перьев кажется мне красивым? Крылья острые, когда птица вот так вот висит в упругом воздушном потоке. Красота, совершенство. Иллюзия. Нет на Терране чаек и вообще никаких птиц нет. А даже если бы и были. Комок мяса, костей и перьев. Это хромоногое тело ничем не лучше и не хуже, такое же, только без перьев. Откуда тогда тоска? Тоже граничное условие – эмоция. Плюнуть бы на неё, но не могу. Не хочу. Умирать я не хочу, вот в чём дело. Сходить с ума от боли, когда будут ломать кости, задыхаться, когда станут душить, мечтать, чтобы скорее раскроило на части, полоснуло по сердцу… Зачем? Столько раз умирать ради бессмертия! Как хорошо, что ментальный столбик хилый, и я не могу припомнить всё сразу. Тысячи тысяч агоний. К чему мне они? Закон. Как же я ненавижу начальство! Я ненавижу Учредителя, с удивлением отметил Жнец, вот новость. Никогда не приходило в голову выяснять с ним отношения. Вот он явится, всезнающая непогрешимая сволочь: бесстрастный и беспристрастный, равнодушный к боли и к состраданиям свидетель всех моих агоний, – и я опять растворюсь в нём, как сахар в кипятке, как соль на камнях во время прилива. Потому что он всё обо мне знает, а я о нём знаю не всё.

– Стоп, – сказал Ной. – Как раз сейчас есть кое-что, чего он обо мне не знает.

Всё, что случилось со мной в шкуре Ноя, начальничку неизвестно, злорадствовал Жнец, эта часть ментальной сферы ему недоступна. Последняя реализация. Моя маленькая личная жизнь, риф, островок в океане. Куда же я тороплюсь? Надо жить! Ему нестерпимо захотелось врубить водомёты «Электры» на полную мощность, дать полный ход, самый полный. Глупое желание, всё равно головоногий вдвое быстрее. Глупо, но хоть как-то. Всяко лучше, чем ждать смерти, изображая канатного плясуна.

Он не тронул рукоять, оставил в положении стабилизации хода.

Ной цепляется за жизнь, думал Жнец, а что у него есть в жизни? Три года проторчал в гостинице, мечтая о рифе Надежды, и даже не подозревал о том, почему ничего у него не выйдет. Не знал того, что знаю я. Тащил за собой слепцов и глупцов, не подозревая, что сам глуп и слеп. Пёр напролом, ничего и никого вокруг не замечая. Так она и сказала. Ксения. Причём здесь Ксения, почему я про неё вспомнил? Женщина как женщина, обыкновенная самка. Не хочешь о себе – обо мне подумай, она сказала. И я подумал, была бы здесь не ты, а Надя, другое дело. Ей не сказал, как такое скажешь. Но как-то она поняла. Говорит: тогда больше ко мне ни ногой. Пусть лучше у мальчика не будет отца, чем… У мальчика? Ну да, сказал Ной. Удивлён? У меня сын. То есть, теперь нет у меня сына, раз я туда ни ногой. Зато у Спиро есть внук. Она так и сказала: лучше пусть ему Спиридон Антониадис будет дедом, чем ты, Счастливчик, отцом. Так и назвала меня – Счастливчик, хоть знала прекрасно, что я не выношу, когда меня так называют. Из-за того парня. Пора забыть, давно его уже съели рыбы, а вот не забывается почему-то. Может, это и был Ираклий Антониадис. Лучше такой счастливчик, как он, чем такой глупец, как ты, Ной.

Яхту едва заметно тряхнуло, Жнец машинально схватился за руль, мельком подумавши: чепуха, волной ударило в корпус, чтоб рулевой не ловил чаек. Чайка, отрешённо подумал он, точка пространства, к которой привязан я. Не пространства-времени, а ментального пространства. Метка. Он прислушался: водомёты воют всё время, пытаясь выровнять ход. Это не волной в корпус ударило, это… По спине холод, как будто ползают щупальца. Жнец дёрнулся, и тут же сообразил – поздно. Руками не пошевелить, льётся на пол вода, шибает в нос рыбьей вонью, на шее скользкое, мерзкое щупальце. Ну, вот ты и явился, начальник, сообразил он, а я прощёлкал клювом, думал о птичках. Кой чёрт – чайка! Слепая память Ноя совала мне вместо метки подходящий образ и подсунула. Как я не догадался? Слепец. Теперь не вырваться, этот головоногий прицепился сначала к днищу, просунул в окно щупальца – и всё. Готово. Перевернёт лодку? Спиро ничего не успеет сделать, захлебнётся во сне. Он и понять-то ничего не успеет, пьян в стельку. Может, так лучше. Ни отца, ни деда.

От мысли этой стало тошно. Душно, рыбья вонь. Он что, так меня и задушит? По условиям задачи требуется медленно увеличивать давление, а потом лишить возможности дышать. Ну нет, подумал Ной. А поговорить?

Он упёрся ногами в пол, напрягся, собрал силы…

Слева в голове тёплый шарик. Занат атранир, подсказала головоногая память. Зрение посвящённых, тупо повторил Ной. Учредитель присосался к месту прикрепления ментального столба, сообразил Жнец, тоже поговорить хочет.

– Ты хочешь, не я, – услышал он. Голос бесцветный, как шум ветра в сухих листьях.

«Опять эмоции, – обозлился Жнец. – Надо думать. Нельзя пускать его внутрь, это моя память, моя жизнь». Он попробовал выгнать начальника прочь, но сил хватало только на то, чтобы шарик не заполнил собою весь мозг. Должно быть, тело Ноя сопротивлялось, потому что стало больно.

– Не понимаю тебя, – сказал Учредитель. – Ты хочешь говорить или нет?

– Только говорить. Внутрь не лезь, – ответил Жнец.

– Почему? Всё равно я всё узнаю, когда у меня будет память этого гуманоида. Раньше или позже – какая разница?

– Значит, есть разница, раз я не хочу. Это моя жизнь.

– По закону ты должен выполнить задание и предоставить память в полном объёме, иначе твоя личность будет уволена, а память станет собственностью администрации Системы Пересадочных Станций.

– Вся, кроме последней реализации.

– Вся, с последней реализацией включительно. В закон внесена поправка в части касающейся твоей последней реализации.

– На каком основании?! – возмутился Жнец.

– Параграф двести сорок девять дробь семь, пункт омега.

– Информация, угрожающая безопасности системы?! Что за чушь?!

– Без эмоций. Да, такая информация содержится у тебя в памяти гуманоида. Поэтому прекрати сопротивляться, это бесполезно. Дай мне выполнить задание согласно закону, и ты останешься бессмертным.

– А если я не захочу?

– Тогда я получу его память после твоей смерти, возьму на работу нового Жнеца, а тебя уволю.

«Ему очень нужна память Ноя, – понял Жнец. – Он торопится, чего-то боится. Учредитель напуган?! Значит, дело серьёзное. После смерти Ноя всё равно ведь получит память, чего ему бояться? А, я понял. Время поджимает, информация нужна срочно. Ну нет, начальничек, ничего я тебе не дам. А вытащить силком почему-то не хватает у тебя мо́чи. Почему?» Жнец пытался вспомнить. Из ментальной сферы пришёл ответ: хулз-эк-хулз, лицом к лицу. Ему не хватает сил, потому что он со мной не хулз-эк-хулз. Прилип к днищу, тупой моллюск. Жнец тут же пожалел, что подумал об этом. А может, Учредитель сам догадался, что надо делать, и потащил тело Ноя наружу. Жнец цеплялся за руль, за поручень, за что попало. Яхту, бросило набок, чуть не перевернуло, ударило бортом, она выровнялась.

– Ничего у тебя не выйдет, начальник, – злорадствовал Жнец. – Окошки тут узкие.

«Он залезет на корпус. Всё равно до меня доберётся», – жадно глотая воздух, подумал он. Нажим щупалец ослаб, но не настолько, чтоб вырваться. Попало головоногому из водомёта под мантию? Хорошо бы, подумал Жнец, но сразу же понял – нет. Радоваться нечему. Грязно-бурое щупальце толщиной с мачту шарахнуло в лобовое стекло. Трещины, трещины! «Электра» зарылась носом, потом осела. «Он лезет верхом на корпус, хочет лицом к лицу. Надо позвать…» Жнец не смог крикнуть, в рот сунулась слизкая гнусь. Щупальце? Всё-таки он меня задушит, отвлечённо подумал Жнец. Глотку свело спазмом, он сжал челюсти. Что-то хрустнуло в зубах, брызнуло, потекло… «Кто ещё кого перекусит», – задыхаясь, думал Жнец. Пелена перед глазами, звон в ушах. И вдруг: «Данг!» – что-то ударило «Да-да-данг!» «Да-данг!». Как сквозь вату Жнец услышал стекольный дребезг, крик, но слов не разобрал. Заметил: руки свободны. Желудок свело спазмом. Жнец увидел зелёные потёки на белом корпусе «Электры», и его стало выворачивать наизнанку рвотой. Он выблевал остатки откушенного щупальца, рыбью кровь, но остановиться не мог. Неудержимая рвота. Он кашлял, отплёвывался, пытался понять, что произошло. Немного погодя увидел, что лежит животом на борту, выставившись из окна кокпита по пояс.

– Ты как, сынок?

Жив, подумал Жнец. А начальник?

Он поискал и нашёл. Труп не успел затонуть, плыл по течению, но заметно отставал. Погружался. Мешок со щупальцами. А́скаск эс венир, подумал Жнец, потом припомнил: Ле́и клани А́киле… Кла́ни! Сердце от жалости сбилось с ритма. Кла́ни! Сын! Кто убил его?!

– Сынок, ты в порядке? – спросил Спиро. Стоял на палубе у кокпита, схватившись за поручень, в правой руке держал уродливую чёрную палку с прямоугольными наростами. Автомат.

– Ты… убил его? – с ненавистью выдавил Жнец. Жалко вышло, жалобно даже. Спиро не заметил угрозы.

– Замочил гада, – похвастался он. – Как увидел, что он к тебе подбирается… Ну, думаю, голыми руками сейчас порву. Дурак, чуть было всё не испортил. Зачем голыми руками? Зря что ли я вожу с собой эту штуковину? Полезная машинка, в рожке двадцать пять патронов. Пока за ней бегал, тот гад выполз на корпус. Ну я и всадил ему промеж глаз. Выпустил весь рожок прямо в сердце, или что у него там. Всё разворотил к матери, от глаз до самой жабьей жопы. Все мозги вышиб.

Жнец был в бешенстве. Вот сюда старикашку ударить, подумал он. Потом свалить в воду.

– Ты как всё-таки, сынок? – спросил Спиро, наклонившись. – Всё цело? Вид у тебя не очень.

Что я делаю, ужаснулся Ной, зачем мне его убивать? Он жизнь мне спас! Жизнь за жизнь, холодно заметил Жнец, и отрешился от головоногой памяти, чтоб не мешала.

– Всё в порядке… отец, – сказал он. Улыбнулся, попробовал поднять руку, но в неё как раскалённый гвоздь воткнули. В плечо и до самого позвоночника. От боли Жнец потерял сознание.

Последний сноп

Ксения молчала, пока этого человека вносили в дом и устраивали для него в комнатушке Эми ложе. Спиро сказал: «Там не жарко, можно проветривать, ему нужен свежий воздух. А Эми пока переедет ко мне, если не возражает». Эммануил не возражал, он был в полном восторге: это ведь можно будет вечерами донимать деда расспросами. Ксения ни полслова не проронила, когда Спиро отдал половину наличных денег доктору за то, что тот сделал, и за то, что нужно будет сделать ещё. «Ничего, – бормотал Спиро. – Как-нибудь переживём светлое время, а после заката я опять выйду в море. Проживём, мир не без добрых людей». Доктор кивал, пересчитывая терранские пёстрые бумажки, соглашался – мир не без добрых людей. Ксения ничего ему не сказала, да и сказать-то нечего, всё сделал на совесть, а что не будет этот бедняга в полной мере владеть рукой, так ведь бывает и хуже, гораздо хуже. Пререкания Антониадиса с мрачным типом из береговой охраны Ксения слушала молча, не возразила даже тогда, когда Спиро заставил её расписаться в протоколе опознания – подтвердить, что да, человек этот действительно приходится Спиридону Антониадису сыном и зовут его Ираклием Антониадисом. Как этот человек попал на Террану, Ксения не знала и не хотела знать, о чём и сообщила представителю администрации в ответ на вопрос, заданный в частном порядке. Пока в доме толклись чужие люди, Ксения помалкивала, упрёки высказывала односложно или вовсе не высказывала. Дождавшись, пока все они наконец ушли, отослала Эманнуила к дяде Ларри в слесарные мастерские, чтобы хоть до ужина не любопытничал: «Ма, кто он?» «Ма, что у него с рукой?» «Ма, правда, что его прикусил головоногий?» «Ма, ма, а можно я в следующий раз выйду с дедом в море?» «Ма, а правда, бабушку звали Электрой?» «Ма, почему ты всё время молчишь?» Но когда в доме не осталось никого, кроме неё, Спиро и этого человека, сдержаться она не смогла. Есть предел терпению. Никто ведь чужой не услышит. Человек этот, если верить доктору, очнётся не раньше чем через двенадцать земных часов, и то если не вколоть ещё одну дозу, а Спиро… Пусть слышит.

– Зачем ты его сюда притащил? – спросила она.

Сидела рядом с увечным на краешке кровати, сложив на коленях руки. На Спиро не посмотрела, даже головы не повернула в его сторону. Он стоял рядом, мял в руках испачканное какой-то жёлтой медицинской дрянью полотенце.

– А куда мне его тащить?

Вопрос резонный, действительно – куда? Человеку в таком положении нужен уход, было бы странно – спасти его только для того, чтобы вышвырнуть на улицу сразу после операции. Спиро подождал ответа малое время, потом собрался с духом и спросил:

– Ты его знаешь?

Ксения подняла голову, Спиро увидел её лицо. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

– Знаю ли я его? Это же твой сын, Спиро, ты сам только что втолковывал тому мерзавцу. И меня расписаться заставил. Знаю ли я его! Если он тебе сын, и если Эммануил тебе внук, могу ли я его не знать? Могу ли я не знать человека, с которым спала? Что я, по-твоему, трахалась с ним, не спрашивая имени? Ты ведь не считаешь меня шлюхой, правда?

Настал черёд Спиро мучиться молча.

– Знаю ли я этого человека? – спрашивала себя Ксения. Смотреть на неё было страшно, потому что лицо у неё было такое, словно расхохочется прямо сейчас. – Знаю ли… Я его не-на-ви-жу!

– Ксения, Ксения, – бормотал Спиро, вид у него был пришибленный. – Ну что мне было делать? Он говорил, что его зовут Роберт Корк, а Роберта Корка вчера наградили посмертно. Я его вытащил один раз, а потом… Ещё раз. Что же было делать? Выбросить за борт? Сдать властям?

– Он такой же Роберт Корк, как… Но теперь он у нас тут будет Ираклием. Трогательное воссоединение семьи. Ты знал, что́ я ему сказала, когда мы виделись в последний раз?

Спиро не сразу ответил, во рту стало сухо. Надежда хорошая штука, пока она есть. Ксения знает этого человека, он отец Эммануила.

– Я не знал.

– А! Значит, он не сказал тебе, что я выставила его на все четыре?.. Не сказал, что ноги его хромой не должно быть в моём доме?!

– Я не знал, Ксения. Мы как-нибудь всё устроим. Он отлежится, чуть-чуть подживёт рука, и тогда мы его как-нибудь переправим… а всем скажем…

– Рука его, нога его!.. Мне безразлично, что мы скажем всем. Ответь лучше, что мы скажем Эми сегодня за ужином, когда мальчик опять спросит, кто этот дядя? Не отворачивайся, говори. И ещё вот что: как ты будешь теперь искать своего сына, если ты его уже нашёл? Скажешь людям, что это его пропавший брат-близнец? Похожий на него, как я на Толстого Олафа.

Спиро не знал, что ответить, да он и не смог бы, даже если б знал, горло перехватило от жалости к себе, к пропащему своему сыну, к этой глупой девчонке. Но надо было перемочься. «Надо перемочься, – думал Спиро. – Всё образуется. Мы что-нибудь придумаем. Пока не знаю что. Должен быть какой-то выход. У мальчика теперь есть отец, но… дед есть тоже. Надо перемочься и сказать ей. Но что?»

– Я же его… – сдавленным голосом произнесла Ксения. «Ненавижу», – выговорить не смогла, отвернулась, словно устала ждать ответа Спиридона Антониадиса.

Тот подошёл к ней, положил на плечо руку. Думал: сейчас разревётся, уткнётся в колени. Выплачется, после можно будет обсудить спокойно. Но плакать она не стала. Он наклонился, глянул – лицо у неё точно закаменело, только едва заметно дрожал подбородок.

– Ну что ты, дочка, – сказал Спиро. – Главное, он жив. У мальчика будет отец и… Я сам поговорю перед ужином с Эммануилом, ты не вмешивайся. Это мужское дело. Всё-таки я ему дед.

Ной их разговора не слышал, спал. Ему снился красноватый кораллитовый песок, облизанный волнами, и пальмы с резными кронами.

Живец. Конференция Циммермана

Сдвижная переборка скользнула на место, отрезав Циммерману путь к отступлению. Иосиф нервно пригладил волосы. Хотелось скрыться, залезть под лавку, прикинуться мимикропресмыкальцем и не отсвечивать. Глупо. «Сам заварил кашу, кушай теперь, Ёся», – подумал он и побрёл по коридору следом за конвоиром. Тот оглянулся, скосил глаз. Движения быстрые, птичьи. Смешной тип этот кибернетический дознаватель. «И не только этот, все они на одно лицо. Кто-то, не помню кто, рассказывал, что лики кибердозам система пересадочных станций делает, усредняя физиономии всех гуманоидных клиентов. Это что же получается, я тоже внёс вклад в его табло? Средний человек среднего роста с волосами средней длины. Нос средний, средней курносости. Особых примет не имеет, и вообще ничего не имеет, даже пола. Почему тогда говорит: понял, принял, вызвал? Потому что называется кибердоз. Слово мужского рода на унилингве, да и по-русски тоже. Вообще-то я бы предпочел, чтоб меня допрашивала дознавательница. С пристрастием. Называлась бы она, скажем, кибердозиха. Или кибердожка? Нет, лучше кибердоза». Хохмил, чтоб не тряслись поджилки. Ничего стыдного в этом нет, любой двунормальный гуманоид, будь он трижды герой, сник бы перед подобным мероприятием. Допрос, учинённый дознавателем – пустячное дело по сравнению с объявленной пресс-конференцией. Ничего удивительного, что Эдик Быстрицкий не захотел быть при этом действе даже зрителем. «Втравил меня. Спасибо хоть рядом посидел, пока кибернетический болван снимал с меня показания. Чуть жареным запахло, тут же в кусты. Я, говорит, туда не пойду, я, говорит, жрать хочу и спать, а там только аппетит испорчу. Там, говорит, разумные черви всякие будут и рыбообразные, а у меня ихтиофобия». Грешил против истины Ёся, ох, грешил, а уличить некому, что вызвался изображать героя исключительно сам, без принуждения – чтобы вывести из-под удара Эдика вместе с его казаками-разбойниками, с этой их терранской шайкой доморощенных заговорщиков. Что ж, назвался жертвой – лезь на костёр; не жалуйся, что жарковато и слегка попахивает дымком. «Куда меня ведут? Почему в комнату релаксации? Вроде он говорил про какую-то конференц-капсулу… Вот бы никогда не подумал, что в системе пересадочных станций есть такая штука. Конференц-капсула, надо же такое выдумать! Сунут тебя, Ёся, в стеклянный гроб, выставят перед разумными червями на посмешище…»

– Проходите, пожалуйста, – пригласил кибердоз, распахнув перед Иосифом дверь комнаты релаксации гуманоидов.

– Вы же обещали какую-то капсулу! – возразил Циммерман, стараясь не терять достоинства.

– В капсулу вас поместят после прибытия всех аккредитованных особ.

«Аккредитованных особей», – съязвил Иосиф.

– Согласно правилам проведения пресс-конференций в системе пересадочных станций, я должен предоставить сапиенсу возможность дожидаться начала интервью в комфортных условиях, – пояснил кибердоз. – Если вышеупомянутый сапиенс откажется…

– Не откажусь. Мечтаю ждать экзекуции именно в комфортных условиях.

Комната релаксации гуманоидов пересадочной станции эпсилон Эридана на первый взгляд ничем не отличалась от прочих залов такого же назначения, в которых земному туристу, путешествующему первым классом, приходится коротать время между прыжками. Барная стойка в окружении грибовидных табуретов, расставленные как попало низкие столики в компании с низкими креслами, полумрак. Единственное, что скрашивает унылый интерьер гуманоидных ожидалищ – вещи, брошенные растяпами и растеряхами: очки, трости, зонты, экзотические безделушки непонятного назначения, электронные и биотронные пустяковины, диковинные шляпы и прочий хлам. Это ведь так по-человечески: купить на память в богом забытом месте бесполезную рухлядь, чтобы оставить её при первой же пересадке на столике зала ожидания. Какими бы разными ни представлялись друг другу гуманоиды, путешествия сближают их и роднят, во всяком случае, в некоторых аспектах.

На первый взгляд помещение показалось Иосифу совершенно безлюдным; оглядевшись вторично, он приметил высокой спинке кресла нечто напоминающее раздавленный бумажный кораблик. Когда кибердоз закрыл за спиной Иосифа дверь и пригласил: «Располагайтесь, пожалуйста», – кораблик шевельнулся, взмыл ввысь, и стало ясно, что это не забытая детская поделка, а странного вида головной убор – что-то среднее между пилоткой и белоснежной шапочкой врача. Как и положено уважающему себя головному убору шапочка венчала голову человека.

Гуманоид был сед, высок и статен, вёл себя с достоинством и выглядел импозантно в своём белом облачении – в застёгнутом на все пуговицы длинном халате с воротником-стойкой и в шароварах. Он двинулся навстречу Иосифу, выворачивая гнутые носки белых туфель, голову при этом склонил набок. «На врача похож, на психиатра. Не признали бы меня после моего сообщения невменяемым».

– Я не нуждаюсь в обследовании, – на всякий случай сказал Иосиф.

– Не понял вас, уточните заявление, – попросил кибердоз.

Тем временем человек в белых одеждах остановился в двух шагах, церемонно поклонился Иосифу, кибера не удостоив внимания, проговорил нараспев: «Садхир Бхардваджа», – и спросил, с кем имеет честь.

– Иосиф Циммерман, – представился Иосиф, – А это…

Он повернулся к своему конвоиру, придумывая, как бы отрекомендовать электронного болванчика, но Садхир остановил: «Не трудитесь, я догадываюсь, что это такое». Говорил, как будто гипнотизировал, но выяснилось, что не психиатр он и к медицине вообще не имеет никакого отношения. До знакомства с ним Иосиф понятия не имел, что есть такая наука – ксеноморфология, а пандит Садхир Бхардваджа адепт её. Расспрашивать профессора, почётного члена многочисленных научных обществ, не пришлось, его ровный, мощный, хорошо поставленный лекторский голос стремился заполнить весь доступный пространственно-временной континуум, его манера высказывать мнение показалась Иосифу несколько деспотичной: не то что вопрос задать – слова не вставить. Сфера научных интересов профессора обозначилась быстро – сравнительная ксеноморфология и систематика ксеноморфов, каковую систематику Садхир Бхардваджа расширял по мере сил, стараясь не пропустить ни одного собрания сапиенсов различной душевно-телесной организации. Тема симпозиума, событие, ради коего созвали пресс-конференцию, подоплёка межгалактического скандала – все эти нюансы не интересовали профессора, так же как и взгляды разнообразных сапиенсов на проблемы галактического масштаба. Различия в душевно-телесной организации ксеноморфов представлялись ему куда более интересным объектом для изучения. Вполуха слушая рассуждения профессора о трудностях, возникающих при локальном применении ксеноморфизма всеобщности в некоторых частных случаях, Иосиф заказал себе и ему кофе и с удовлетворением проследил, как ловко, не хуже иного бармена, кибернетический дознаватель исполнил заказ.

– А? Что? – прервавшись, спросил Садхир Бхардваджа, когда кибердоз поставил перед профессором чашечку. – А! Благодарю, любезный. Нет, больше ничего не нужно, ступайте. Вы нам больше не нужны. Иосиф, это ваш переводчик?

– Кибернетический дознаватель, – ответил Иосиф, подумав мельком, что переводчиком обзавестись не мешало бы. Всеобщность всеобщностью, однако надо же как-то будет найти общий язык с негуманоидными корреспондентами.

– Вы что-то натворили? – без особого интереса осведомился профессор. – Впрочем, это не важно. Раз он у вас дознаватель, значит, и переводчик тоже. В любом случае, до начала конференции он вам не понадобится. Вы слышали, любезный? Сделайте одолжение, оставьте нас. Иосиф, отошлите его, он меня раздражает. Не люблю киберов, недоразумение ходячее, а не сапиенсы, ни в какую систематику не вписываются.

Циммерман знаком отпустил кибера. Тот скрылся за неприметной сдвижной дверью, как сквозь стену прошёл.

– Куда он? Что там за дверью? – спросил Иосиф.

Профессор, проследив за взглядом, ответил:

– Конференц-капсула, конечно. Вы должны бы знать, вы ведь корреспондент, если я не ошибаюсь? Не понимаю, что ему там понадобилось. Обычно система пускает туда только тех, ради кого организовали конференцию. Ну, может, ещё консультантов. Что вы так на меня смотрите?

Иосиф ответил, что нет, не корреспондент он, а турист, и что именно ради него, Иосифа Циммермана, устроили конференцию. Думал при этом вовсе не про потайную дверь и не про допуск в капсулу. Когда Бхардваджа обернулся, чтобы выяснить, куда девался кибердоз, стало понятно, почему профессор так ровно держит спину и поворачивается всем туловищем, если нужно глянуть через плечо. На шее у него имелся нарост внушительных размеров, этакий горб телесного цвета. На профессорском загривке, над воротником подмигивал огонёк индикатора. «Киберов не любит. А сам он кто?» – подумал Иосиф. Растерялся. Спросить у Бхардваджи: «Простите, а что это у вас за штука от затылка и до лопаток? Вы сами часом не кибер?» – как-то неудобно. Мало ли что может быть у человека с шеей. Или не у человека? «Профессор, извините, а вы вполне человек или, быть может, отчасти?» Такой вопрос задать язык не повернётся.

– Так вы и есть потерпевший? – профессор оживился.

Иосиф решил: «Ну вот, сейчас начнутся соболезнования пополам с вопросами о самочувствии», – но не угадал. Бхардваджа пробормотал: «Любопытно, любопытно», – и принялся выпытывать подробности. Действительно ли существо, встреченное Циммерманом на атмосферной планете в системе гаммы Цефея, напоминало веганского амальгадилла? Не может ли уважаемый Циммерман оценить хотя бы приблизительно ширину лобного щитка встреченной особи? Не приметил ли дорогой Циммерман кое-какие характерные особенности хвостовой части псевдохорды: а именно – способна ли она изгибаться в сагиттальной плоскости снизу вверх более чем на десять градусов?

«Всемилостивый Случай! Вот зануда! – негодовал Иосиф. – Нет бы спросить, как я уцелеть исхитрился… Чёртов классификатор. Кибердоз и тот человечнее. Позвольте! Откуда Садхиру известно про моего амальгадилла? Не слишком ли быстро господин профессор сюда попал? Полчаса или самое большее минут сорок назад меня допрашивал кибердоз; даже если циркуляр о чрезвычайном происшествии попал в систему сразу после моего заявления… Нет, никак уважаемый пандит не мог сюда так быстро добраться, разве что был в одном прыжке отсюда, на ближайшей пересадочной станции. Случайность?

– Такое удивительное везенье! Тц, тц, тц! – восхищался Бхардваджа, цокал языком и раскачивал туловищем из стороны в сторону.

– Встречу с амальгадиллом вы считаете везением?

– Да нет же! Такое везенье, что я не успел вернуться на Землю! Упустить такой случай, согласитесь, обидно.

– Знаете, я бы на вашем месте не воспринимал так уж серьёзно сведения, полученные от неквалифицированного наблюдателя.

– Вы о чём, молодой человек? А, понятно. Я не про наблюдения за амальгадиллом, неужели вы думаете, что я не в состоянии обнаружить противоречия в нелепых ваших показаниях? К этому я привык, опрос очевидцев занятие неблагодарное, чаще всего они врут. О, простите, я хотел сказать, чаще всего они заблуждаются в силу собственной безграмотности, просто не знают, на что нужно обращать внимание.

– В чём же тогда ваше везенье? – язвительно осведомился оскорблённый в лучших чувствах Иосиф.

– Не моё везенье, а ваше. Вы, как я вижу, не озаботились поисками консультанта, сведущего в ксеноморфологии? С минуты на минуту начнётся конференция, вас же, извините, съедят.

– Что?!

– В переносном смысле, исключительно в переносном, – успокоил Бхардваджа. – Впрочем, не знаю. Всякое случается на межгалактических конференциях, конфликт интересов, знаете ли, иногда – несовместимость точек зрения. Видите ли, существуют сапиенсы, воспринимающие взаимное поглощение без какого бы то ни было негативного оттенка. Бестельники-диффузории или, к примеру, некоторые кислозависимые соматофиды, приспособившиеся выпускать антропоморфные псевдоподобия…

– Я понял, – перебил Циммерман. Не хотелось окончательно скиснуть перед мероприятием, ну их к дьяволу разговоры о псевдоподобиях. «Не пригласить ли его и вправду консультантом? Кажется, он говорил, что помощников можно брать с собой в гадскую капсулу».

– Не подумайте только, что я делаю вам одолжение, – заверил благородный пандит, неправильно истолковав выражение лица собеседника. – Я надеюсь извлечь пользу. Нет лучше позиции для добросовестного наблюдателя-классификатора, чем конференц-капсула. Они будут изучать вас, я буду изучать их. Вам приходилось слышать о старом способе ловли бездумцев, получившем забавное название «на живца»?

Циммерману приходилось слышать о таком способе ловли бездумцев, однако название не казалось ему таким уж забавным. На сей раз профессор истолковал выражение лица собеседника совершенно правильно; фыркнул в аккуратно постриженные седые усы, перегнулся через стол и, похлопав приунывшего Иосифа по плечу, добавил:

– В переносном смысле, молодой человек, исключительно в переносном. Кто там ломает дверь?!

Заметив, что последний вопрос адресован пространству, Иосиф с опаской выглянул из-за спинки кресла. В дверь ломились и дёргали ручку.

– В другую сторону! От себя! – громогласно порекомендовал Бхардваджа.

Его услышали.

В комнату ввалился встрёпанный субъект, тощий и долговязый, в чёрном комбинезоне, похожем на одеяние космодесантника из древних плоских реал-видео.

– Я не опоздал? – проорал он, озираясь. – Уже начали? У меня аккредитация!