Текст книги "Паткуль. Неистовый лифляндец"

Настало время серьёзно подумать о хлебе насущном. Вспомнив о своём юридическом образовании, Паткуль подал прошение на занятие места асессора в Дорптском суде. Суд решил, однако, дать ему более высокую должность и запросил на этот счёт королевскую санкцию. Пока шло время, Паткуль передумал идти по юридической линии. Он решил следовать традиции своего рода и поступил в армию. Благодаря активной поддержке Хастфера, он получил чин капитана в эстонском пехотном полку (впоследствии полк имени Хастфера). Обстоятельства сближения Паткуля с генерал-губернатором остаются за скобками истории, не исключено, что Паткуль где-то и когда-то произвёл на Хастфера благоприятное впечатление. Возможно, за него замолвил словечко влиятельный Ройтер, который, кстати, опять снабдил молодого капитана деньгами на обзаведение обмундирования и другого офицерского «хозяйства». И Паткуль переезжает в Ригу – город с надменными чиновниками и купцами-толстосумами, который он не любил и никогда не полюбит.

В 1688 году скончался отчим Хайнрих Мюллер, оставшийся должным пасынку 4,5 тысячи риксдалеров. Наличных средств у родственников Мюллера не оказалось, и опекунский совет предложил Йохану Рейнхольду в счёт этого долга получить родовое имение умершего в Линдене. Паткуль, несмотря на стеснённое финансовое положение, «из должного уважения» к матери передаёт Линденхоф в её пожизненное владение, одновременно отказываясь от получения процентов с долга Мюллера. «Это был, несомненно, красивый жест со стороны обычно жадного до денег человека», – замечает Х. Хорнборг в своей биографии Паткуля.

Итак, Йохан Рейнхард Паткуль, самый молодой капитан шведской армии в Лифляндии, начинает свою новую жизнь в Риге. Читатель уже заранее предвкушает новые трудности для героя и на армейском поприще, и не ошибётся: спокойная жизнь не по нему. Там, где Паткуль, вспыхивают страсти, воздух наполняется шумом бури, запахами грозы и раскатами грома. Соблюдать дисциплину, уважать начальство, подчиняться ему – разве можно такое представить у вновь испечённого офицера? Крут по отношению к подчинённым, полон иронии и сознания превосходства по отношению к равным по званию и к начальству – вот модель его поведения в армии. Из русской истории мы знаем, что высокомерие, надменность всегда были отличительными чертами прибалтийских немцев, но теперь мы знаем, что эти черты проявлялись не только по отношению к представителям «лапотной» России. Конфликты с окружением начались у Паткуля с первых же дней службы, но о них мы поговорим потом, а пока обратимся к более приятным вещам – любви, не такой уж частой гостье в доме Паткуля.

В Риге Йохан Рейнхольд стал снимать квартиру в доме королевского рентмейстера Конрада Лангхара, которого незадолго до этого возвели в дворянство и присвоили фамилию фон Линденштерн. Он пользовался у Линденштернов полным пансионом и благосклонностью старшей дочери Гертруды1414
  Если вспомнить церковь, в которой крестился наш герой, имя первой жены отца, имя матери, а теперь – любимой девушки, то невольно закрадывается мысль о какой-то странной мистификации.


[Закрыть]. Ничто человеческое капитану шведской армии было не чуждо, и он отчаянно влюбился в Гертруду и, возможно, женился бы на ней, если бы иначе сложились обстоятельства. Гертруда Линденштерн отличалась сильным ровным характером и большой привязанностью и верностью по отношению к Паткулю. Чтобы спасти любимого от угрожавшей ему опасности, она, не задумываясь, шла на риск. Когда он в 1694 году отъехал по делам в Стокгольм, то она часто писала ему нежные письма, на которые Паткуль в самых нежных тонах отвечал ей.

В Риге ползли слухи, что тёплые чувства к Гертруде испытывал ещё один мужчина, носивший фамилию… Хастфер. Да-да, воздыхателем юной рентмейстерской дочки был не кто иной, как сам генерал-губернатор Лифляндии. Это ещё одна ниточка, странно связавшая барона Паткуля с человеком, сыгравшим в его судьбе не последнюю роль.

Якоб Йохан Хастфер (1647—1695), губернатор Лифляндии с 1687 по 1695 год.

Согласно более поздним слухам, Гертруда фон Линденштерн генерал-губернатору предпочла капитана – отсюда та неприязнь, которая возникла потом между обоими влюблёнными. О превратностях этого любовного треугольника известно очень мало. Последнее прямое упоминание об этом мы находим уже после смерти Паткуля, в воспоминаниях шведского пастора Хагена, причастившего его накануне казни. Затронув в разговоре имя Хастфера, Паткуль якобы сказал Хагену: «Поскольку мы с ним разошлись из-за одной особы женского пола, которую оба любили, то он начал меня с того же часа преследовать и стал самым ярым моим врагом в лифляндском деле».

Паткуль был искусным мистификатором, но вряд ли он занимался этим искусством за несколько часов до смерти. Так что в данном случае ему, пожалуй, можно верить.

Но вернёмся к армейской службе Паткуля.

Где-то через год, осенью 1688 года, его подчинённый лейтенант Вэссман заявил на своего начальника в трибунал жалобу. Согласно показаниям лейтенанта, тот грубо нарушал устав службы, избивал рядовых солдат и задерживал им жалованье. Жалобу лейтенанта подписала чуть ли не вся рота Паткуля. Но Паткуль нисколько не пострадал: в шведской армии была жёсткая дисциплина, действия Вэссмана трибунал расценил как групповое неповиновение, чуть ли не бунт и строго осудил его. Если Паткуль радовался такому исходу, то не долго: скоро он сам окажется в положении Вэссмана и узнает всю глубину унижения, в которое поставит его служба.

Полковник Йохан фон Кампенхаузен, командовавший эстонским полком, с самого начала был против кандидатуры Паткуля на должность командира роты, но был вынужден уступить под нажимом всесильного патрона полка генерал-губернатора Хастфера. Поведение капитана не вызывало у полковника приятных эмоций, и к лету 1689 года между ними произошло первое открытое столкновение. Немец фон Кампенхаузен, родившийся в Швеции и получивший дворянство всего лишь в каком-то 1675 году, в глазах потомственного рыцаря Паткуля был выскочкой и плебеем. Не будучи обременённым сдержанностью, Паткуль открыто высказывал своё презрительное отношение к начальнику. Кампенхаузен, со своей стороны, тоже делал всё, чтобы служба капитану не казалась мёдом.

В конце концов, Паткуль не выдержал и подал на Кампенхаузена жалобу исполнявшему обязанности губернатора барону Эрику Соопу (Хастфер был в отлучке). В жалобе командир роты написал, что подвергается со стороны командира полка несправедливому преследованию, и что если ему и дальше придётся терпеть такое положение, то считает дальнейшее служение королю несовместимым с честью. Вице-губернатор Сооп был бледной фигурой на фоне своего начальника Хастфера. Робкий, осторожный администратор, он, судя по всему, не принял никаких радикальных мер по жалобе Паткуля, и положил её под сукно. Дело затягивалось и покрывалось пылью. Чем бы всё это закончилось, сказать трудно, но тут события вокруг Паткуля развернулись таким образом, что столкновение с Кампенхаузеном отступило на задний план. Паткуль стоял на пороге большой политики и уже больше не принадлежал самому себе. Политика оказалась его настоящим призванием.

«Компетентный и проницательный, бесцеремонный, беззастенчивый и неустрашимый, ловкий стилист и учёный юрист, полный неиссякаемой энергии и активности, упрямо цепляющийся за всё, что считал правым или целесообразным, он был словно создан для захватывающих и опасных игр большой политики», – пишет Х. Хорнборг в своей книге «Заговорщик Йохан Рейнхольд Паткуль» и замечает, что внешним толчком для новой и последней страсти лифляндца в первую очередь послужили постоянная неустроенность жизни, надвигающаяся редукция имений и несправедливое отношение шведов к отцу.

Cтроптивый лифляндец

В 1689 году под редукцию попали пять шестых всех помещичьих угодий. Граф Хастфер неуклонно и последовательно проводил в жизнь предписания короля и риксдага. Правда, Стокгольм разрешил лифляндским баронам на отчуждённых в пользу государства землях продолжать заниматься сельским хозяйством на правах арендаторов, но у многих и на это средств не было, и в их рядах зрело недовольство. Недовольных было много, но желающих выступить открыто против короля не оказалось. Каждый думал о своей безопасности и о безопасности членов своей семьи. Разговоры и споры шли в основном в стенах своих родовых домов, в кругу друзей и родственников, реже в публичных местах. Одним словом, редукция была у всех на устах, но дворянству не хватало лидера, который бы открыто и решительно выступил с какой-то дельной программой и повёл их за собой.

Не удивительно, что тридцатилетний Паткуль, всего лишь один раз, в 1688 году, выступивший на съезде рыцарства, вдруг попадает в центр внимания своих отчаявшихся земляков и становится во главе борьбы за их привилегии и права. Бесстрашие, широкий кругозор, начитанность, убедительная аргументация, смелость мысли, радикализм – всё это импонировало окружению, особенно молодым представителям дворянства, и способствовало внезапному, но вполне закономерному выдвижению Паткуля в первые ряды противников ненавистной редукции.

Конечно, молодому дворянину не могло не льстить признание его способностей со стороны общества, но не только честолюбие руководило Паткулем в занятии им ведущей роли в вопросе о редукции, как пишут некоторые его биографы. В частности, швед Отто Шёгрен пишет, что его собственная недвижимость редукции не подлежала. Во время одного из своих наездов в Стокгольм ему удалось получить освобождение от конфискации земли в Кегельне, так что главной мотивацией его действий в этот период было искреннее желание послужить обществу и, конечно, «насолить» шведским властям в Стокгольме. Об этом свидетельствует поведение Паткуля в эти роковые для него дни.

В феврале 1690 года в Риге был созван очередной ландтаг. Дворянство округа Венден предложило Йохана Рейнхольда на пустующий пост дворянского маршала, но он отказался, и вместо него ландмаршалом был выбран Штрайф фон Лауэнштайн. Зато Паткуль согласился войти в комиссию, занявшуюся кодификацией и проверкой привилегий лифляндского дворянства. Затем на съезде были выбраны депутаты, которые должны были поехать в Стокгольм и передать королю послание, напоминавшее о правах лифляндского рыцарства. Выбор пал на Паткуля и ландрата Тизенхаузена, но поскольку Тизенхаузен был действующим чиновником и не мог оставить свой пост, Хастфер отклонил его кандидатуру, и вместо него был выбран барон Густав Леонхард фон Будберг.

Паткуль тоже пытался отказаться от почётной и ответственной миссии, сославшись на службу в армии (как офицер рижского гарнизона он без особого разрешения не мог отлучаться со службы далее, чем на 2 мили от города), но ландмаршал Лавенштайн тут же отправился во дворец к губернатору и без всяких препятствий получил разрешение Хастфера на то, чтобы Паткуль смог выполнить волю ландтага. Участникам съезда очень хотелось, чтобы их права в Стокгольме защищал Паткуль: съезд даже пошёл на увеличение суточных денег для депутатов с 12 до 14 риксдалеров, когда Паткуль высказал сомнение в достаточности назначенной суммы.

С самого начала на пути депутации ландтага возникли препятствия. Первое из них носило процедурный характер: Паткуль и Будберг требовали, чтобы в комплект документов, представляемых вниманию Стокгольма, включили гарантийное письмо короля Сигизмунда Августа от 1566 года, но секретарь ландтага Шульц, который должен был сопровождать депутатов в Швецию, выступал против этого. Дело в том, что оригинал письма пропал, и предпринятые поиски ящика, в котором хранился драгоценный документ, окончились безрезультатно. Пропала и заверенная когда-то губернаторами де ла Гарди и Хорном копия письма. Она, по некоторым предположениям, была сожжена русскими во время их похода в Ингерманландию в 1656 году. Имевшуюся в распоряжении депутатов незаверенную копию, по мнению Шульца, в качестве полноправного юридического документа рассматривать было нельзя. Поведение секретаря так возмутило дворян, что они единогласно отставили его кандидатуру от «загранкомандировки», а его секретарские функции поручили исполнять Паткулю. Как выяснится позже, Шульц был прав в своих сомнениях, но ландтаг и депутаты Паткуль с Будбергом больше руководствовались эмоциями, нежели трезвым анализом.

Паткуль с Будбергом готовили документацию и на внеочередном августовском съезде дворян в Дорпате участия не принимали. Каково же было изумление участников ландтага, когда им зачитали письмо Паткуля о том, что он должен сложить с себя депутатские полномочия, потому что Совет города Риги и Старший королевский фискал – высший юрист-чиновник – обратились к графу Хастферу с требованием запретить ему выезд за пределы Лифляндии. У Паткуля, как всегда, «в запасе» оставалась ещё одна серьёзная причина, препятствующая его поездке в Швецию.

А случилось то, что Паткуль снова дал волю своему буйному темпераменту и попал под суд. В мае 1690 года Паткуль был в гостях у барона фон Менгдена в его имении Густавсхольме в предместье Риги. Гостей было много, среди них оказался и финансовый туз и покровитель Паткуля Йохан Ройтер. Паткуль, возбуждённый алкоголем и плотным обедом, рассказывал о том, как Совет Риги нечестным путём пытался «оттяпать» участок земли у какого-то помещика. Ройтер вмешался в разговор и заметил, что утверждения Паткуля не соответствуют действительности, и посоветовал ему попридержать язык. Неожиданно для всех Паткуль схватил Ройтера за волосы, выдрал целый клок из его поредевшей шевелюры и удалился прочь. Инцидент вызвал невиданный переполох в Риге и его окрестностях. Покуситься на уважаемого человека, хотя ещё и не дворянина, но твёрдого кандидата для выдвижения в дворяне – это было выше всякого понимания. К тому же Паткуль поставил на карту важную дипломатическую миссию, которую ему поручил ландтаг. И ради чего? Ради того, чтобы удовлетворить свою глухую и долго зревшую неприязнь к человеку, в унизительной и долгой зависимости от которого он находился все эти годы?

Биографы Паткуля почти единодушно склоняются к мысли, что виноват во всём несдержанный характер Паткуля: мол, несмотря на свой внешний лоск, изящные манеры и образование, в глубине души он оставался обыкновенным балтийским ландъюнкером, с ног до головы опутанный сословными предрассудками. Против такой общей оценки Паткуля возразить трудно, но к вышеописанной ситуации она вряд ли применима. Во-первых, повод для подобной возмутительной выходки практически отсутствовал. Во-вторых, физическое и душевное состояние Паткуля, судя по обстоятельствам случившегося, было отнюдь не критическим. Всё это было похоже на какую-то демонстрацию. Демонстрацию чего? Закрадывается законное подозрение: уж не намеревался ли он пойти на попятную и отказаться от депутатских обязанностей? Не прислушивался ли он к голосу провидения, предупреждавшего об опасности, подстерегавшей его в Стокгольме? Как бы то ни было, однозначных и внятных свидетельств тому, чем руководствовался Паткуль, выдирая клок волос из причёски Ройтера, история нам не оставила, и мы можем только гадать на этот счёт.

С Ройтером Паткулю устроили мировую: 2 августа в присутствии шести свидетелей в церкви в письменной форме Паткуль попросил у купца прощения. Хуже было с рижским Советом, успевшим уже начать против Паткуля судебный процесс. Как ни странно, у деятелей ландтага все эти эскапады депутата никаких подозрений по поводу его пригодности к ответственному поручению не вызвали. А если это кого-то и смутило, то вряд ли бы они стали лишать его депутатских полномочий. Все были в душе удовлетворены тем, что самим им в Стокгольм ехать не надо и представать пред грозные очи Карла ХI не понадобится

Генерал-губернатор Хастфер инцидент с Ройтером попытался использовать в целях удаления Паткуля от дела. Вероятно, уже тогда проницательный эстонец почувствовал исходящую от Паткуля угрозу безопасности государству. Но съезд во главе с маршалом так настойчиво обхаживали графа и так убедительно доказывали, что без Паткуля направлять делегацию к королю не было никакого смысла, что Хастфер вынужден был пойти на уступки. Ландтаг собрал деньги и внёс за Паткуля залог в суд, после чего королевский фискал снял свой запрет на выезд, но при условии, что по возвращении из Швеции суд над Паткулем возобновится.

Перед самым отъездом из Риги Хастфер потребовал показать ему готовые документы, а когда обнаружил среди них копию резолюции короля от 1678 года, в которой монарх обещал не затрагивать права лифляндских дворян и от которой потом отошёл, то потребовал её убрать. Возник спор, а спорить с Паткулем было трудно. В конце концов, договорились, что спорный документ поедет в Стокгольм отдельно от подготовленного комплекта, а не в качестве официального приложения к нему. Все эти, на первый взгляд, мелочи в то время носили принципиальный характер, и от их соблюдения или игнорирования мог зависеть успех всей миссии. Хастфер, вероятно, был прав в том, чтобы не показывать Карлу ХI упомянутый документ и лишний раз не раздражать его напоминанием о нарушении собственных обещаний.

Граф Хастфер ехал вместе с Паткулем и Будбергом.

Карл ХI потребовал, чтобы генерал-губернатор лично присутствовал на предстоящих слушаниях дела о привилегиях лифляндского дворянства. 12 октября 1690 года корабль с лифляндским генерал-губернатором и депутацией ландтага на борту бросил якорь в виду Старого города. Депутацию в Стокгольме ждали и встречали с соблюдением всех протокольных правил. 15 октября Хастфер в своей коляске отвёз Паткуля и Будберга в королевский дворец, где депутаты вручили Карлу ХI свои полномочные грамоты. Аудиенция по установившейся традиции сводилась к заверениям неиссякаемой верности и послушания рыцарства своему королю и к обещанию последнего рассмотреть их просьбы «с милостью и благосклонностью».

Депутаты в первый раз видели своего короля. Перед ними появился человек некрупного телосложения со свисающими длинными неухоженными волосами, подчёркивающими и без того узкий лоб суверена. Длинный крючковатый нос, острый подбородок, несоразмерно полные и красные губы, «хромая» речь – даже на привычной для него церемонии король заикался – произвели на них довольно неприглядное впечатление. Но за заурядным внешним видом депутаты почувствовали железную волю абсолютного распорядителя и вершителя человеческих судеб.

Карл XI (1655—1697)

После аудиенции у короля депутация нанесла визит королеве-матери Хедвиг-Элеоноре, считавшейся патронессой Лифляндии. Свидание с королевой окажется для пока ещё ничего не подозревавшего Будберга весьма полезным – через пару лет Хедвиг-Элеонора спасёт ему жизнь. Ещё через два дня депутация получила аудиенцию у её внука – восьмилетнего принца Карла. Это была единственная встреча Паткуля с будущим королём Швеции Карлом ХII, который через 17 лет, исполняя волю отца, отдаст приказ послать депутата на жестокую смерть.

Церемонии закончились, но к делу ещё не приступали. У депутации началась утомительная борьба по «перетягиванию каната» с Хастфером по поводу выдачи ей того самого злополучного документа – резолюции короля от 1678 года, который генерал-губернатор перед отъездом из Риги изъял из комплекта документации. Эта «тягомотина» тянулась до декабря, пока, наконец, в Сенате в присутствии короля не начались собственно слушания дела лифляндских дворян.

Королевский советник Томас Пулюс1515
  Будущий министр в правительстве Карла ХII.


[Закрыть] и секретарь-архивист Лейонмарк, назначенные Стокгольмом в качестве главных экспертов по ходатайству лифляндцев, как и следовало ожидать, были хорошо проинформированы об аргументации депутатов и в первую очередь направили свои атаки на самый главный и важный документ всего дела – на письмо польского короля о привилегиях. Впрочем, сначала атмосфера на заседании не предвещала ничего подозрительного: король и члены Сената были настроены благодушно и встретили депутацию приветливо, но за внешней приветливостью и дружелюбием скрывались лицемерие и неприятие. Уже на первом заседании неожиданно поднялся один из сенаторов и заявил, что нужно «заслушать мнение генерал-губернатора Лифляндии». В зале повисла тягостная тишина, но потом раздался голос короля, повелевавшего графу Хастферу изложить свои взгляды на дело. Хастфер, верный пёс своего хозяина, благодаря ему поднявшийся из своего эстонского небытия и возведенный в графское достоинство, как и ожидалось, выступил вразрез с позицией ландтага и озвучил позицию центральных властей, которая сводилась к следующим пяти пунктам:

– оригинал письма отсутствует1616
  А не хранится ли этот документ в архивах Стокгольма?


[Закрыть];

– привилегии парафированы лишь королём, подтверждение со стороны польского сейма отсутствует;

– печатью польского государства письмо не скреплено;

– преемники польского короля Сигизмунда Августа – Стефан Баторий и Сигизмунд III – гарантии не подтверждали;

– шведский король Густав II Адольф в своё время высказывал сомнения относительно срока действий гарантий и просил лифляндцев представить ему документ, но лифляндцы этого не сделали.

Защиту позиции лифляндского ландтага осуществлял в основном Паткуль, Будберг вёл себя пассивно. Недаром президент редукционной комиссии Стенбок якобы как-то сказал Карлу XI, что «с Паткулем середины быть не должно: с ним надо либо сразу покончить и отрубить голову, либо произвести его в полковники и дать полк». Паткуль составил обстоятельную ответную записку, в которой по пунктам отвечал на выступление генерал-губернатора. Ландтаг недаром доверил своё дело этому человеку – Паткуль защищался смело, грамотно и отчаянно. По первому пункту возразить было нечего, но по всем остальным он дал аргументированный и решительный отпор.

Комментируя второй пункт правительственных возражений, Паткуль сделал довольно неосторожное заявление, вызвавшее в зале лёгкий шок и раздражение короля. Он сказал, что Лифляндия в 1561 году отдалась в личное подданство польскому королю как литовскому великому князю, потому что формального союза у Польши с Литвой в то время ещё не было. Таким образом, Лифляндия не вступала в юридически полноценный союз с польским государством, а всего лишь вошла в личный союз с литовским князем. Это было дерзким заявлением, потому что из него вытекал вывод о том, что и с Швецией Лифляндия тоже находилась всего лишь в личном союзе с королём, но не с шведским государством.

Последствием выступления Паткуля оказалась неожиданная болезнь Будберга. Паткуль продолжал в одиночку отстаивать интересы своих собратьев по классу, но никакие его уловки и широкие познания в юриспруденции и истории помочь не могли. Стокгольм с самого начала был настроен на негативное решение, редукция была решённым делом, и никому не было по силам что-либо изменить в планах короля. Потом было ещё заседание Сената от 15 декабря, встреча с Карлом XI, на которой Паткуль передал своему суверену записку с юридическими выкладками и король недовольно заметил, что лифляндские дворяне требуют теперь от него больших прав, нежели чем они получили от Сигизмунда Августа. По словам Паткуля, содержащимся в его отчёте ландтагу, Карл XI якобы выказал на этой встрече предрасположенность к благоприятному рассмотрению записки, но скорее всего лицемерил, как это часто делает большое начальство для поддержания имиджа благотворителя: обнадёживает клиента, а подчинённым даёт команду «отказать».

19 декабря королевский секретарь Карл Пипер, будущий министр Карла XII, скоро объявил, что запиской король не удовлетворён и требует подать ему подробную дедукцию. Дедукция была составлена и передана Хастферу. В этом документе Паткуль допустил – то ли намеренно, то ли нечаянно – выражение, снова пришедшееся не по нраву стокгольмским чинам. Он писал, что, поскольку польский король Сигизмунд III в своё время не сдержал своего обещания по отношению к лифляндскому дворянству, «лифляндцы с полным основанием перед лицом господа Бога и всего мира отказались хранить ему верность и отдались в подданство Карлу IX». Хастфер потребовал от депутатов убрать этот пассаж из дедукции, усмотрев в нём скрытую угрозу королю Карлу XI: ведь и он не сдержал своих обещаний лифляндцам! Паткуль то ли намеренно, то ли в самом деле заболел и временно устранился от дела, сумев-таки убедить Будберга сдать в королевскую канцелярию дедукцию без всяких изменений. Что барон Будберг 30 декабря добросовестно исполнил.

24 января нового 1691 года последовал ответ королевских экспертов, а 28 января от депутатов потребовали новую объяснительную записку, и так всё продолжалось до конца февраля: записки, меморандумы, реплики, суплики, дублики, дедукции, аудиенции… Переписка с королевскими экспертами замерла на той стадии, когда депутаты подготовили очередную дедукцию и хотели её уже передать по назначению, как им объявили, что рассмотрение дела закончено.

Между тем в Стокгольме и во всём мире наступило лето 1691 года.

Поскольку гарантийное письмо Сигизмунда Августа было признано недействительным, Паткуль и Будберг решили подать королю просьбу ограничить редукцию временем нахождения Лифляндии под властью Швеции. Самому Хастферу идея апеллировать к милости короля, раз письмо оказалось фикцией, очень понравилась. Карл XI передал прошение в редукционную комиссию, а её президент Стенбок отсоветовал монарху принимать вообще какое бы то ни было решение по нему. Но Паткуль всё ещё был полон оптимизма.

В середине июня до депутатов неожиданно довели приказ Карла XI незамедлительно явиться к нему во дворец. От своих друзей бароны узнали, что сразу после аудиенции король собирается в длительную инспекционную поездку по стране. Это означало, что переговорам пришёл конец. Уж не специально ли редукционная комиссия назначила объявление окончательного приговора по делу на последние часы королевской аудиенции?

18 июня в два часа пополудни Паткуль и Будберг с бьющимся от волнения сердцем входят в ворота королевского дворца. В приёмной короля их встречает толстяк Пипер, в руке он держит документ редукционной комиссии. Их взгляды прикованы к этому листу бумаги, и они почти не слышат, как Пипер что-то бубнит про «королевскую милость, которую рыцарство с избытком могло почувствовать на себе»: этими пустыми фразами у них до отказа были забиты уши. Наконец Пипер выпускает бумагу из рук и передаёт её депутатам.

Паткуль с Будбергом не успевают даже пробежать по ней самым беглым взглядом, как Пипер открывает дверь в кабинет короля и приглашает войти. Смятенные депутаты входят, кланяются, лепечут слова преданности монарху, но слов благодарности не находят: они ещё не знают, что содержится в только что полученном от Пипера приговоре. Карл XI заверяет их в своей безграничной милости и желает им благополучного возвращения на родину. И милостиво отпускает. Сценарий выпровождения лифляндцев из Швеции искусно выполнен.

Внутренне опустошённые и ошеломлённые, они выходят из кабинета и ищут укромный уголок, чтобы уединиться и спокойно прочитать вердикт комиссии. Они не верят собственным глазам: все пункты ходатайства комиссией отклонены. Миссия не удалась. Но Паткуль ни за что не хочет смириться с поражением. Он говорит – нет, он кричит Будбергу, чтобы тот отправлялся на корабль, отплывавший в Ригу, а он сам без полномочий и верительных грамот последует за королём.

В июле Будберг уплыл из Стокгольма, а Паткуль, вспользовавшись услугами знакомого генерал-майора Меллина, получил разрешение следовать за королём и выехал из Стокгольма, чтобы попытаться добиться ещё одной аудиенции у Карла XI и склонить его в пользу хотя бы частично благоприятного для лифляндцев решения. В городе Эребру он догнал Карла XI, где тот инспектировал лейб-гвардию, и только ему одному понятным способом сумел добиться свидания с потентатом. Потом, через неделю, в городе Вэнерсборге была ещё одна аудиенция, а в Гётеборге король сам позвал Паткуля к себе и имел с ним «задушевную» беседу. Паткуль в ярких красках описывал бедственное положение лифляндского рыцарства, а Карл XI слушал, улыбался, вздыхал, просил не падать духом, терпеть, заверял в своей монаршей милости, давал обещание вернуться к ходатайству лифляндцев сразу по прибытии в Стокгольм…

В Стокгольме Паткуль обратился в канцелярию короля, но там от него потребовали верительную грамоту или полномочия от ландтага. Он обратился за помощью в Ригу, но Хастфер приказал Соопу не предпринимать никаких шагов до тех пор, пока оба депутаты не вернутся домой. В сентябре Паткуль с трудом добивается аудиенции у короля и продолжает свои увещевания. Король высказывает удивление тем, что лифляндские бароны бедствуют: по его понятиям, у них достаточно и земли, и средств для достойного проживания. Паткуль снова пускается в объяснения, Карл XI сочувствует, вздыхает, обещает…

Наконец к ноябрю королевский советник Юлленстольпе, негласный покровитель Паткуля, советует ему подать королю письмо с просьбой о «проявлении монаршей милости». 19 ноября письмо передаётся Паткулем в канцелярию короля, и король снова принимает Паткуля. Он милостиво беседует с ним, объясняя причины редукции, государственную необходимость её проведения, разъясняя бедственное положение страны, указывая на то, что Лифляндия – не единственная провинция, на которую распространилась редукция. Король говорит, что высоко ценит своих лифляндцев, он им доверяет свои полки, многие служат даже в лейб-гвардии. Но Паткуль, согласно его собственному рассказу, непреклонен и резоны короля не слушает. Он продолжает твердить о своём: о бедственном положении дворян, о возможной их эмиграции в другие страны, об исключительном правовом положении рыцарства, не подвластному сословиям других стран. И тут Карл XI не выдерживает, перебивает Паткуля и кричит:

– Всё! Достаточно! Мы в Швеции уже приняли решение о Лифляндии! Вы смеете обвинять шведские сословия в некомпетентных действиях?

Паткуль на это восклицание ответил якобы утвердительно и стал объяснять Карлу XI, какой вред будет нанесён шведскому королевству, если в Лифляндии будет проведена редукция.

Не исключено, что Паткуль слегка приукрашивает свой рассказ некоторыми деталями, но вызывает удивление сам факт его неоднократных встреч с королём. Неужели и Карл XI попал под влияние этого строптивого и упрямого лифляндца? Во всяком случае, создаётся впечатление, что король по достоинству оценил личность Паткуля и почувствовал в нём достойного для себя противника. Он счёл, вероятно, за лучшее не озлоблять этого лифляндского барона, не отталкивать от себя, а усыпить его агрессивность, задушить в мягких объятиях.

Как бы то ни было, рассказывает Паткуль, аудиенция заканчивается мирно, король вновь высказывает понимание к нуждам своих лифляндских подданных, многозначительно просит Паткуля докладывать ему о них в письменном виде и отпускает восвояси.