Текст книги "Паткуль. Неистовый лифляндец"

Самым неудобным пунктом в рассуждениях Паткуля была Россия, старый враг Лифляндии. Поддержка Москвы в её притязаниях на балтийский берег имела стратегическое значение и обсуждению не подлежала. Но можно ли было доверять Петру I? Лифляндцам слишком хорошо были известны прошлые походы русских царей в Ливонию, и Паткуль никак не мог себе представить, чтобы на его родине утвердились русские. Он включает в свою записку предупреждение о том, чтобы «царь не снял с приготовленного нами вертела жаркое прежде, чем мы протянем к нему рот, чтобы он не перехватил у нас Лифляндию». Даже Нарва должна была остаться за пределами русского влияния и служить внешним пограничным пунктом Польши с российской Ингерманландией, а король Август должен употребить всё своё влияние на царя, чтобы русские войска не проявляли в Карелии и Ингерманландии излишней жестокости, которой они «прославились» при Иване Грозном и Алексее Михайловиче Тишайшем.

Паткулю был осведомлён о том, что царь Пётр не вступит в войну на северном направлении до тех пор, пока не заключит мир с османами. Для оказания помощи России в этом плане Паткуль предлагал подключить возможности Ватикана. Следовало только добиться от царя обещания беспрепятственно пропускать через свою территорию католических миссионеров в Китай, и в обмен за эту услугу Римский папа окажет нажим на Австрию и Венецию с целью быстрого заключения мира с Константинополем.

Неучтённым обстоятельством в планах Паткуля оставалась Польша. Поляки с подозрением относились к своему саксонскому королю и не давали ему шагу шагнуть без особого на то разрешения сейма и сената Речи Посполитой. Без их согласия Август II и подумать не мог о том, чтобы начинать войну со шведами. Да какая там война с иностранным государством, если сейм и сенат потребовали от него убрать с территории Польши все саксонские войска, оставшиеся там ещё с момента проведения выборов короля! Войска пришлось вывести в соседнюю Курляндию (что было даже на руку стратегическому замыслу против шведов), а потом уж браться за уговоры, чтобы склонить шляхту к участию в войне со шведами.

Центральной фигурой оппозиции Августу в Польше был кардинал Михаил Радзиевский, одна из самых примечательных, но не из самых достойных уважения личностей той эпохи. Коварный, властный, эгоистичный, Радзиевский не пропускал ни одного случая, чтобы поучаствовать в борьбе различных партий за власть в Польше. Благодаря своей беспринципности, он был ненадёжен и опасен как для друзей, так и для врагов. Купленный французами и самим принцем Конти, кардинал до конца оставался ярым противником возведения на престол Августа Саксонского. В мае 1698 года Радзиевский заключил с королём перемирие, но оба понимали, что примирение было неискренним и недолговременным. Поэтому привлечение М. Радзиевского на свою сторону рассматривалось Паткулем и Флеммингом как одна из первоочередных задач.

3 сентября 1698 года Паткуль и Флемминг встретились с кардиналом в его варшавском дворце. Паткуль представился Радзиевскому как уполномоченный представитель лифляндского баронства и показал ему манифест Августа к дворянам провинции, призывающий их в войне со шведами стать на его сторону. Но главным аргументом были, конечно же, деньги, полученные из саксонской казны. От имени рыцарства Паткуль преподнёс кардиналу 100 тысяч талеров. Высказывания Радзиевского на этой встрече были истолкованы Паткулем и Флемингом как благожелательные и дружественные. Сам же кардинал потом заявит, что он этим господам не давал никаких обещаний, хотя факт получение от них денег не отрицал.

О. Шёгрен называет внешнеполитическую программу Паткуля дилетантской. Да она и не могла быть другой, потому что её автор и вдохновитель делал только первые шаги в большой политике. Но история знает и не такие дилетантские программы, принадлежащие куда более искушённым политикам и изощрённым дипломатам. В таком сложном раскладе сил, который сложился в Европе к концу XVII века, трудно было учесть все силовые векторы. Ещё труднее было оформить замыслы в конкретные договорённости. Тем не менее, построенная Паткулем схема действовала и в основных своих чертах оправдалась.

О том, насколько трудно было «сколачивать» антишведский союз, свидетельствуют хотя бы дипломатические усилия саксонцев по отношению к Дании, которая априори считалась естественной участницей антишведского заговора. Между Дрезденом и Копенгагеном давно существовало единение по многим внешнеполитическим вопросам, оформленное в 1694 году в союз. В марте 1698 года в Копенгаген ездил саксонский посол Кристофер Дитрих фон Бозе, чтобы продлить этот союз и распространить его на Польшу. Младшего Бозе сопровождал инкогнито «советник» Паткуль, вынужденный в течение всех переговоров с датчанами отсиживаться в доме министра иностранных дел Дании графа Ревентлова. Дипломатическая миссия Бозе проходила в условиях жесточайшей конспирации, обе стороны хотели избежать опасной утечки сведений об этих переговорах к шведам. Саксонцам было важно в этот момент обезопасить Польшу от возможного прохода через датские проливы в Балтийское море французского флота.

Хотя договор Польши-Саксонии с Данией 1694 г. и не был направлен против шведов, он создавал базу для такой направленности, и вот теперь Август поручил Паткулю и Флеммингу заключить с Копенгагеном новый союз. Паткуль, только что возвратившийся из Курляндии и Риги, выехал в Копенгаген под именем фон Валлендорфа. В это время в Москве находился датский посланник П. Хейнс и вёл переговоры с царём о заключении датско-русского союза. К моменту прибытия Паткуля в Копенгаген поступили сведения из российской столицы о том, что переговоры проходят успешно и что царь выдвигает даже более радикальные предложения, нежели ожидали датчане. Казалось, условия для выполнения Паткулем своей миссии в Копенгагене были более чем благоприятными.

На первом же раунде Паткуль спросил своих датских партнёров, намереваются ли Дания и Россия предпринять нападение на Швецию. Осторожные датчане ответили отрицательно: мол, союз с Москвой был сугубо оборонительным. Но если господин Валлендорф знает, что король Август и царь Пётр вынашивают наступательные планы по отношению к Стокгольму, то пусть он о них расскажет. Паткуль не заставил себя долго упрашивать и рассказал, что Август и Пётр в самое ближайшее время формально вступят в наступательный союз против шведов, потому что между обоими монархами на этот счёт уже существует устная договорённость (Рава-Русская), и всё дело заключается лишь в том, чтобы Москва побыстрее заключила мирный договор с турками. Далее Паткуль проинформировал датчан о благоприятной обстановке в Лифляндии и воинственных настроениях польской шляхты.

Такая откровенность была непривычна датским дипломатам, и они с трудом скрывали своё удивление. Прямого ответа датчане не давали, но оживлённо обсуждали с Паткулем схему возможного будущего союза. Они согласились с мнением «г-на фон Валлендорфа» о том, что пограничный спор с голштинским герцогом можно легко использовать в качестве предлога для начала войны со шведами – ведь герцог был женат на сестре Карла ХII, а король был страстным сторонником Голштинии, но датчане боялись остаться один на один со шведами и выговаривали для себя условия, при которых Польша-Саксония гарантировала бы их безопасность.

На четвёртый день протокол переговоров был представлен в канцелярию короля Кристьяна V, и датский король заявил, что он полностью во всём согласен со своим племянником Августом (как мы уже указывали выше, мать Августа являлась сестрой датского короля), но на пути к союзу требуется ещё устранить некоторые препятствия, а именно: Москве нужно было заключить мир с Блистательной Портой, после чего Август должен был договориться с Петром о вторжении русских войск в Прибалтику. На случай вступления Саксонии-Польши в войну со шведами в одиночку датский король обещал племяннику помочь войском численностью до 8 тысяч солдат. Кристьян V имел все основания соблюдать осторожность, он ещё не забыл того времени, когда шведские войска под командованием Карла Х разгуливали по Дании, а потому даже с облегчением воспринял то обстоятельство, что мандата от короля Августа на заключение договора у Паткуля при себе не оказалось. А Паткуль убыл в Варшаву, вполне удовлетворённый результатами своей миссии. Он справедливо полагал, что вопрос о заключении формального союза с Данией был вопросом времени.

Между тем сведения о переговорах Копенгагена с Дрезденом и Варшавой, вероятно, достигли Стокгольма, потому что в скором времени Карл ХII приказал направить на помощь голштинскому свояку целый полк из состава своих войск, расквартированных в Померании. Полк немедленно выступил в поход из Висмара и направился к южной границе Дании. К этому времени умирает король Кристьян, на трон восходит его сын Фредрик IV. Он молод, горяч и неопытен. И он тоже боится шведов – скоро они появятся на южных рубежах страны. Королевство одиноко, Фредрику нужен хоть какой-нибудь союзник. Царь далеко в Москве, кроме Августа, помощи ждать неоткуда. Поэтому три недели спустя после восхождения на престол Фредрик направляет в Дрезден графа Ревентлова и, вопреки условиям, оговоренным отцом, поручает ему продолжить переговоры, начатые Паткулем в Копенгагене.

Официально Ревентлов отправился в поездку в качестве чрезвычайного посла Дании в Вену, где он должен был подать императору Леопольду жалобу на голштинского герцога. Пребывание же в Дрездене легендировалось его краткосрочной остановкой в целях отдыха. Переговоры с саксонским двором велись по ночам, а днём Флемминг и Бозе развлекали шведского посла Мориса Веллингка и усыпляли его бдительность.

Таким образом, в сентябре 1699 года Ревентлов заключил с Августом II наступательный союз против шведов. Оставалось несвязанным лишь одно звено – русское. На Бранденбург пока никакой надежды не было, курфюрст Фридрих отделывался смутными обещаниями, но достаточно и того, что он не будет мешать в большой игре.

Август II, дождавшись возвращения Паткуля из Варшавы, проводит в доме Флемминга совещание, на котором даёт обоим советникам указание замкнуть кольцо окончательно. В этих целях он назначает посольство в Москву, возглавляемое генералом Карловичем, известным царю по Вене. Паткуль назначается его главным советником и помощником. Именно с этого момента он получает официальный статус при дворе Августа и долгожданное покровительство. До сих пор Август соблюдал перед стокгольмским двором «приличия» и воздерживался от демонстрации своей связи с «беглым преступником». Теперь в этом не было необходимости, тройственные тайные переговоры шли к завершению, и некоторые карты уже можно было открывать.

Препараториум3131
  С латинского «Подготовка».


[Закрыть]

Великое посольство вернулось в Москву в конце августа 1698 г. Москва затаилась в предчувствии непредсказуемых событий. И бояре, подавившие стрелецкий бунт, и томившиеся в застенках стрельцы знали, что Пётр не доволен скорым и мягким судом над восставшими, что он поклялся вырвать с корнем семя Милославских, и ждали над собой суда царского.

Пётр появился в столице к вечеру в сопровождении великих послов Лефорта и Головина. Он шёл по улицам Москвы, возглавляя многочисленную и шумную процессию, которая прямиком направилась к шутовскому князю-кесарю Ф.Ю.Ромодановскому – главе Сумасброднейшего, всешутейшего и всепьяневшего собора, и торжественно вручил ему «верительные» грамоты и подарок – обезьянку. Первая заповедь собора «трезвым спать не ложиться» в эту ночь соблюдалась неукоснительно и без всякого принуждения. Из членов Собора мало кто спал, а если и валился на постель, то смертельно пьяным. Князь-папа, «святейший кир Ианикита, архиепископ Пресбургский и всея Яузы и всего Кукуя патриарх», а в миру – бывший учитель Петра Никита Моисеевич Зотов – плакал от радости, увидев своего бывшего ученика здоровым и невредимым. Он был большой любитель выпить и с удовольствием исполнял устав Собора, отлучая непьющих от кабаков и предавая их анафеме. Во главе с конклавом из двенадцати «кардиналов» он поднёс царю чашу с вином и повалился было ему в ноги. Но Пётр возмущённо тряхнул его за ворот, поднял на ноги, поцеловал и оттолкнул в сторону: царь был среди своих, одним из простых подданных князя-кесаря Ромодановского. В миру же Петр велел звать себя капитаном или шкипером.

Проводив Лефорта и Головина до своих домов и навестив несколько боярских семейств, царь тут же уехал в Кукуй предаваться радостям любви в объятиях Анны Монс. К законной супруге он не заглянул ни на минутку. Австрийский посол Гвариент констатировал: «Крайне удивительно, что царь против всякого ожидания, после столь долговременного отсутствия, ещё одержим прежней страстью». Царица Авдотья, вместо того чтобы быть заточённой в монастырь, как наказывал перед отъездом Пётр, оставалась в своём терему и ждала «лапушку Петрушу».

На следующий день царь без всякого перехода начал осуществлять свой великий препараториум и вводить в Москве новые порядки. Взявшись за ножницы, он несколько дней подряд резал боярам бороды. Биограф Петра I профессор Н.Г.Устрялов писал, что «то были первые и самые трудные шаги к перерождению России». Вряд ли можно согласиться с такой оценкой: менять облик страны путём изменения ненавистных боярских «образин» было куда легче, чем осуществлять реформы, к которым царь приступит позже. Но у русских реформаторов форма всегда заслоняла собой содержание. Пётр под впечатлением результатов поездки в Европу определённого плана по переустройству России ещё не имел и действовал на первых порах импульсивно, под влиянием бурливших внутри него эмоций.

М.И.Семевский пишет, что Пётр, не выпуская ножниц из рук, не переставал хвалить кухню венецианского посла, с которым он успел сблизиться по приезде в Москву, демонстрировал всем кафтан, полученный в обмен от польского короля, и высказывал в адрес нового «друга» самые лестные слова. «Алексашка», по всей видимости, показывал всем саксонскую шкатулку с непотребными бабами.

2 сентября Лефорт в своём дворце устроил праздник по случаю возвращения царя и пригласил до 500 человек гостей. Праздник проходил по заведенному в немецкой слободе порядку: заздравные тосты, пальба из пушек, пьяные крики, пляски до утра, споры и снова тосты, пушечные салюты, танцы… Во время праздника боярин Шеин начал было хвастаться тем, как он быстро управился с восставшими стрельцами, и стал называть отличившихся и награждённых. Царь выскочил из-за стола и стал расспрашивать стоявшего рядом солдата из караула. Выяснилось, что Шеин, мягко говоря, исказил картину. Разгневанный царь выхватил из ножен шпагу и резко ударил ею по столу:

– Ну, генералиссимус, сейчас я сдеру с тебя шкуру!

Гости перестали пить, есть и танцевать и в ужасе замерли: всем был известен горячий нрав царя, и все ждали неминуемую расправу над несчастным хвастуном-боярином. На царе тут же повисли князь-кесарь и князь-папа – никто больше не дерзнул остановить его от ужасного поступка. Но царь уже был в припадке, и укротить его было почти невозможно. Пётр успел дважды «наградить» по голове любимца Лефорта, загородившего своим телом Шеина, а также несколько раз «окрестить» Зотова и наполовину отрубить пальцы Ромодановскому. Если бы не подоспевший Меншиков, Пётр возможно изрубил бы всех попавшихся под руку в капусту.

На шестой день Пётр принялся за свою супругу, отказавшуюся добровольно уйти в монастырь. Он пробыл наедине с Авдотьей Фёдоровной четыре часа, но, судя по тому, что вышел от неё раздосадованный, личные убеждения, по-видимому, кончились ничем. Тогда царь сполна выместил свой гнев на духовных советниках царицы, ослушавшихся его наказа. Один из них, сам патриарх, два часа молил царя о помиловании, перекладывая всю вину на бояр, но оправдания патриарха только распалили злость Петра, и он приказал троих пастырей посадить в тюрьму. Патриарх откупился от наказания большими деньгами. После этого царь решил не ждать добровольного согласия Авдотьи на постриг в монастырь и применил силу. Любимая сестра царя царевна Наталья отняла у царицы сына Алексея, а мать отправили в Покровский девичий монастырь, разрешив ей носить светское платье.

Расправившись с бунтом в собственном семействе, Пётр перешёл к наказанию мятежных стрельцов. Скоро московские площади обагрились потоками крови, а кремлевские стены покрылись трупами повешенных. Пётр чуть ли не целый месяц сам неустанно рубил головы ненавистных приспешников царевны Софьи, а восходящий фаворит Александр Данилович Меншиков ревностно помогал ему в этом. Без своего денщика Петру уже было трудно обходиться, по ночам царя мучили конвульсии и припадки, и уснуть ему помогал только неразлучный Алексашка. Царь клал себе в постель Данилыча и, держась изо всех сил за его плечи, впадал в забытье.

Пока царь по-большевистски вводил в Москве новые «европейские» порядки, планировал переустройство войска и приступал к строительству флота в Воронеже, его дипломаты продолжали трудиться над достижением мира с турками. Мысль о том, чтобы через Балтийское море вывести страну в Европу, всё сильнее и крепче овладевала царём. Но для этого России прежде всего надо было высвободить руки и ноги, связанные противостоянием с Османской империей.

Как ни горько было разочарование Петра в союзниках, предавших Россию в погоне за новыми, более выгодными политическими перспективами, нежели война с турками, борьба за испанское наследство была в конечном итоге на руку царю. Она развязывала ему руки для будущей войны со шведами, поскольку почти вся Европа была занята испанскими проблемами.

Уезжая из Вены в Москву, Пётр для обеспечения этой важной и первостепенной задачи оставил там Великого посла П.Б.Возницына. Возницын, начавший свою карьеру ещё при Ордин-Нащокине, был дипломатом старой традиции, умным и проницательным политиком, хорошо знавшим османов и австрийцев. В 1681 году он провёл сложные переговоры и заключил Бахчисарайский мир между Россией и Крымским ханством. В этот переломный для реформаторской и подготовительной работы Петра момент Порфирий Богданович, вероятно, больше других подходил для роли, отведённой царём. Опыт, помноженный на непреклонность и терпение, очень пригодился на Карловицкой мирной конференции.

Выглядел русский посол совсем не по-европейски: высокий, дородный, внушительно осанистый, он явился на переговоры в Карловицах в длинном кафтане, подбитом соболями, надев на шею 6 или 7 золотых цепей, украсив тяжелейшую шляпу украшениями из алмазов, а пальцы рук – многими дорогими перстнями.

Возницыну на Карловицком конгрессе предстояло отстоять завоевание Азова и нескольких крепостей в устье Днепра. Турки же наоборот, потерпев от австрияков поражение, хотели компенсировать потери земель за счёт русских завоеваний. Возницын в духе своего времени вступает в сепаратные переговоры с послами Османской империи и предлагает им продолжить войну против Австрии, поскольку де кесарь по уши завязнет в испанских делах. Приём, конечно, грубый и слишком прямолинейный, и турки совету посла не последовали. Да и воевать они уже не могли, сильно истощив свои ресурсы в предыдущие годы. Тогда Возницын попытался сходить с самых верных козырей – купить османов подарками. И вновь осечка, турецкие дипломаты денег брать не захотели.

Но и это не смутило Порфирия Богдановича, он сменил тактику, запасся терпением и начал действовать с купеческим «запросом»: выставлять бóльшие требования, глядишь – что-нибудь и достанется. Кроме Азова, днепровских городков и Керчи, он потребовал свободного плавания по Чёрному морю и права на проход через проливы, а также покровительства русской церкви для всего православного населения Турции, передачи Святых мест в Палестине и т. п. Турки устроили настоящий торг, который закончился уступкой с их стороны Азова, а с нашей – потерей Керчи. Камнем преткновения стали приднепровские городки – их никак нельзя было отдавать, и Возницын вместо мира предложил османам перемирие – как он выразился в отчёте царю, «мирок». На том и порешили. Тем более, что Россию этот «мирок» пока устраивал.

Отчёт Возницына о работе в Карловицах содержится в «Статейном списке. Это – настоящее художественное произведение с присущими ему элементами драматизма и характерным для посла тонким юмором. Например, когда турки, требуя вернуть Азов, ссылались на пример деда Петра, царя Михаила, отдавшего им в 1642 году взятый казаками Азов, то Возницын с обезоруживающей простотой в ответ потребовал передать Керчь и Очаков. «Турские послы то услышали, в великое изумление пришли и вдруг в образе своём переменились и, друг на друга поглядя, так красны стали, что больше того невозможно», пишет посол.

Возницын, взявший турецкое посольство в длительную осаду, досаждал им по каждому поводу. Так он решил «на полном серьёзе» поздравить турецких послов с православным праздником Рождества Христова. Англичанин лорд Пэджет, человек сдержанный и флегматичный, узнав об отказе Возницына подчиниться каким-то унизительным для достоинства русского посла требованиям, приходит в ярость, о чём Порфирий Богданович скромно сообщает: «Тогда злояростным устремлением, молчав и чернев, и краснев много, испустил свой яд английский посол и говорит: уж де это и незнамо что… Я, видя его наглость и делу поруку, говорил галанскому послу…, чтоб он того унял», – невозмутимо продолжает рассказ посланец Москвы.

Обстановка на конгрессе была не простой, и дело часто доходило до рукопашной. Посол Речи Посполитой Малаховский на конгресс явился гол как сокол, не имея даже собственной лошади, зато гонором превосходил всех и ради захвата почётного места на конгрессе затеял с русскими драку. Московиты победили.

Участники конгресса поселились на голом берегу Дуная, и Возницыну пришлось терпеть всякие неудобства. Наступила зима, и все жили в палатках. «Здесь стоит стужа великая, и дожди и грязь большая; в прошедших днях были ветры и бури великие, которыми не единократно палатки посорвало и деревьев переломало и многое передрало; а потом пришёл снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем… Не стерпя той нужи, польский посол уехал… Только я до совершения дела, при помощи божией, с своего стану никуда не пойду».

Вокруг рыскали банды разбойников (на пути в Вену один австрийский дипломат был ранен, а четверо его слуг были убиты). «Я же с помощью божьей доехал от таковых безбедно, однако были от них опасны… Ехал степью с великою бедою и страхом три недели», – сообщает Возницын.

В конце января 1699 г. «мирок» сроком на 2 года был заключен, и П.Б.Возницын писал Петру: «Я сие покорно доношу и очень твоей государевой милости молю: помилуй грешного своего…, а лучше я сделать сего дела не умел».

При таких обстоятельствах лучше сделать было и невозможно!

Отчитавшись перед царём и отдохнув в родных московских пенатах, Возницын снова вернётся на конгресс – теперь уже с новыми инструкциями от Петра, включавшими, между прочим, уступку туркам приднепровских крепостей. Складывавшаяся обстановка диктовала необходимость принятия решительных шагов России в деле подготовки войны на Севере. Его союзники – польско-саксонское и датские королевства – нетерпеливо напоминали об этом царю.

А Возницыну удалось заключить мир и без этой уступки.

«Мирок» Возницына оказался как нельзя кстати и «угодил» к столу с заждавшимися гостями. Гостей в Москве собралось много: датский посланник Поуль Хейнс жил в Москве с 1697 года, прусский посланец фон Принтцен, шведский поверенный в делах Томас Книпперкрон, посланник Речи Посполитой Ян Бокий, а потом, в конце января 1699 года, приехал австрийский посол Гвариент, на пути к Москве находился саксонский посол генерал Г.К.Карлович. Москва стала привлекательной для европейских дипломатов столицей. Путешествие царя в Европу вызвало большой ажиотаж и любопытство, и теперь направить посла в Московию считалось хорошим тоном.

Бранденбургского посланника фон Принтцена Посольский приказ встретил с помпой, включая военный караул и белых лошадей – это был любезный ответ курфюрсту Фридриху, встретившему два года тому назад Великое посольство по высшему протокольному разряду. Фон Принтцен домогался признания за своим курфюрстом королевского титула, но Пётр с этим пока тянул – были дела и поважней. Да и надобно было взамен признания получить от пруссаков хоть что-то на алтарь антишведского дела.

Первой антишведскую инициативу проявила Дания. Когда Пётр ещё стучал топором в Голландии, датчане прислали ему мемориал, содержащий предложение Копенгагена о союзе против шведов. Швеция лишила Данию контроля над проливом Зунд, а Голштинское герцогство, разместившееся на спорной территории Шлезвиг-Гольштейн, вступило в союз со Швецией, скрепив этот союз браком своего герцога Фридриха IV с сестрой шведского короля Карла XII. Но Пётр ждал результатов Карловицкого конгресса и, соглашаясь с идеей датчан в принципе, окончательное решение откладывал до приезда Возницына. Царь всячески обласкивал Хейнса, полюбил этого умного, спокойного и далёкого от всякого интриганства человека, крестил у него сына Петра, родившегося в Москве, и велел набраться терпения и ждать. И вот теперь решающий и долгожданный момент был близок.

22 октября 1698 года, накануне отъезда в Воронеж, где развернулось строительство крупных морских и речных судов, царь в доме у датского резидента Бутенанта встретился с Хейнсом. Пётр попросил представить проект договора и хранить их контакты в тайне. Пока Пётр был в отъезде, король Кристьян V дал полномочия Хейнсу на то, чтобы царь вносил в проект любые изменения при условии обязательства о взаимопомощи.

27 января 1699 года состоялась вторая встреча Петра с П. Хейнсом, а потом 2 февраля, они сошлись снова у Бутенанта, на котором Пётр получил проект договора. 19 февраля 1699 г. договор обсуждался с Хейнсом в Воронеже, но окончательно согласовать его удалось лишь 21 апреля. Оставалось обменяться ратификационными грамотами – подписями и печатями обоих монархов.

Посол императора Леопольда не очень интересовал царя, и он дал ему аудиенцию лишь в сентябре месяце. Мелочной характер австрийца проявился и был замечен помощниками Петра сразу. Гвариента Пётр принял без всякого протокола у себя на дому и даже не дал ему сказать пышную речь при вручении верительных грамот. Пётр, задав обычный вопрос о здоровье императора, тут же рассмеялся и заметил, что сам видел императора позже посла. Посол жаловался, что русские, которым-де в Вене была оказана высокая честь, ведут себя неблагодарно и всячески поносят и передразнивают повадки австрийцев (Лефорт и Головин). На следующий день Гвариент присутствовал на приёме в доме у Лефорта. Датский посол и поляк заспорили о месте. Услышав перебранку, Пётр презрительно произнёс «Дураки!». Секретарь Гвариента записал: «Это общепринятое у московитян слово, которым обозначается недостаток ума».

Не очень жаловал Пётр и польского посла Яна Бокия. Польша, несмотря на то, что имела королём друга царя – Августа, проводила самостоятельную, антирусскую внешнеполитическую линию. Польский посол Малаховский на Карловицком конгрессе попортил Возницыну немало крови. Зато саксонец Карлович понравился царю, и Пётр вёл с ним доверительные разговоры.

2 апреля царь подписал указ о назначении Емельяна Ивановича Украинцева чрезвычайным послом в Константинополь для заключения длительного и прочного мира с турками. Возницын советовал послать к туркам человека опытного, незнатного, но умного. В Воронеже Пётр дал указание построить специальный корабль, который должен был доставить Украинцева в Стамбул. Для обеспечения миссии Украинцева в Голландию 6 августа выехал посол Андрей Артамонович Матвеев, сын убитого стрельцами боярина. В его задачу входило добиться поддержки со стороны Генеральных Штатов и Англии в деле заключения мира с султаном. Матвеев получил также инструкции попытаться привлечь Голландию в антишведский союз, а если это не удастся, то, по крайней мере, договориться о том, чтобы в предстоящей войне Голландия и Англия занимали нейтрально-дружественную позицию.

В Берлин выехал посол Ю.Ю.Трубецкой уговаривать бранденбургского курфюрста вступить в тройственный антишведский союз. Саксонцу Я. Х.Флеммингу, другу и доверенному лицу короля Августа, удалось склонить бранденбургского курфюрста только к оборонительному союзу, но этого было мало – нужно было отговорить Фридриха III от участия в испанских делах и попытаться заинтересовать его делами шведскими.

Эскадра из 12 боевых кораблей и вспомогательной флотилии под командой Ф.А.Головина с Е.И.Украинцевым на борту отплыла из Воронежа 27 апреля. Капитаном на одном из судов был Пётр (Пётр Михайлов), остальными кораблями командовали иностранцы. Во время подготовки похода к Петру поступила жалоба Гвариента на П.Б.Возницына, который своим поведением на Карловицком конгрессе разозлил австрийцев. Жалоба на посла не поколебала доверия царя к Возницыну, который плыл вместе с царём до Азова, где ветеран Карлович вместе с адмиралом Ф.А.Головиным разрабатывал инструкции для миссии Украинцева. Наказ, как всегда, состоял из двух частей: официальной, протокольной и тайной, раскрывавшей существо предстоящих переговоров, и предоставлял Украинцеву большую самостоятельность в действиях: «учинить по своему рассмотрению» или «делать как угодно, только чтобы дело сделать».

5 августа эскадра вышла к Керчи и стала на виду у турецкой крепости. Впечатление турок от появления русской эскадры в одном слове выразил адмирал Крюйс – «ужас». Турки никак не хотели пускать корабли в Стамбул, пугали трудностями плавания по морю, предлагали отправить посольство по суше, торговались по поводу кораблей сопровождения. Тогда Ф. Головин по поручению Петра заявил адмиралу Хассан-паше: «В таком случае мы проводим своего посланника со всею эскадрой». Туркам пришлось пойти на уступки, и скоро линейный 46-пушечный корабль «Крепость» взял курс на Константинополь, а Пётр вернулся в Воронеж, откуда в сентябре 1699 года прибыл в Москву.

В Москве с 26 июля находилось большое шведское посольство (150 чел.) во главе с двумя послами – Ю. Бергенхъельмом, бывшим главным обвинителем Паткуля, и А. Линдхельмом. Шведы прибыли известить царя о вступлении на престол Карла ХII и привезли с собой богатые дары – серебряные изделия германских и шведских мастеров весом 8 пудов 9 фунтов 88 золотников и на сумму 3.245 рублей 26 алтын и 1 деньгу. Таких богатых подарков шведы русским никогда не дарили, и это красноречиво свидетельствовало о намерениях стокгольмского двора с Россией не ссориться.