Текст книги "Признание в любви"

– Волны всегда торопятся, потому что одиноки, – говорю я о себе, – одиночество в толпе.

– Бегут друг за другом и всегда опаздывают. Когда одна приходит на берег, другой уже нет. – Поворачивается ко мне, в глазах вопрос. Тянутся секунды, я не решаюсь, и она продолжает: – Никогда не поздно уйти из толпы. Следуй за своей мечтой.

Потом вспомнил, что так, кажется, советовал Бернард Шоу. Как он вовремя.

Электричество разряжается, руки сами касаются любимых плеч, ожидание на лице меняет улыбка – разрешение сделать шаг навстречу. Сколько я его ждал? Обнимаю свою мечту, её губы открылись и потянулись к моим. Не слышу больше волн, не вижу солнца, исчезло всё, кроме любимой. Свершилось чудо. Успел шепнуть на ушко нашу тайну: «Мы всегда будем вместе», надеясь, что она скоро раскроется.

Ночь оказалась короткой, – точнее, её не было, в обычном понимании. Я медленно погрузился в нежность рук, нежность губ, во что-то божественное, и там остался. Ирочкино обаяние поглотило меня целиком. Рассвет подарил удивительное спокойствие, будто раньше его никогда не хватало, а я ждал и ждал. Не утра – спокойствия. Всё, что подспудно хотел, пришло само. Почему такое ощущение? Да потому, что её глаза светятся праздником, в жизни ничего другого больше и не нужно. Не напрасно в исламе считают, что через любовь к женщине мужчина познаёт самого Бога.

Рядом с гостиницей расположилось кафе, плотным строем неоткрытых бутылок к нему поставлены кипарисы. Ира и стала звать сюда привычным для меня «пойдём выпьем». Внутри на задней стенке нарисован камин, он предлагает странный здесь уют (на юг приезжают за другим отдыхом). Насколько можно дальше от входа спряталась пара, видно, что приехали сюда как раз для этого и скоро им расставаться, – грустные глаза, и улыбка улетела, как птица из клетки, насовсем. Даже бармен напоминает набитый мешок, готовый к отправке: привален к стойке, воротник рубашки затянут шнурком, чтобы не развязался в дороге.

– Зимой, когда дует ветер, хочется тепла, – читает он мою мысль.

Не зря между скромным набором бутылок лежит захватанный «Инспектор Морс» Декстера.

– Увлекаетесь детективами?

– В жизни не хватает.

Начинаем с кофе. Ира без него не обходится. Вот ведь, даже кофе сейчас самый вкусный и крепкий. С этого времени так и будет, когда мы вместе. Она наслаждается, надеюсь, что не только кофе. «Кофе, кофе», – разубеждает меня за спиной тенор. Типун тебе на язык. Кому он доказывает? Оглядываюсь – бармен по телефону заказ делает. Слава богу, я ведь помянул имя Господа не всуе. Любовь – Его начало.

Решаем повторить кофе ещё раз, для бодрости. Признаю́ и одобряю новое осознание – все решения хочется согласовать. Пока заваривают, за соседним столом нервничает абхазец: ему нужно куда-то лететь, он боится и оправдывает подруге свои опасения случаем из тридцатых годов.

В газете «Гудок» работали Ильф и Петров, Булгаков и Паустовский, да и много кто ещё. Проводили они товарища на самолёт, в смысле выпили с ним в редакции. На следующий день он появился слегка помятый. «Что случилось?» – «Упали». – «И что будешь делать?» – «Как что? Завтра лечу, не могут самолёты подряд падать». – «Езжай поездом, надёжнее будет». Не послушался, улетел. Возвращается через два дня перевязанный. «Что, опять?» – «Снаряд в одну воронку – дважды». Больше он никогда не летал.

Подруга стучит по столу:

– Тьфу-тьфу-тьфу. Боишься летать? Не психуй, иди на поезд.

Бармен – оптимист:

– Я бы полетел. – Ставит нам дымящиеся чашки и спрашивает меня: – А как вы?

– Наверное, полетел бы.

Ира, скорее всего, это тоже читала, поэтому молчу. Один раз уже похвастался.

Рынок чистенький, многообразная, вкусная снедь разложена аккуратными горками на прилавках, редкие покупатели. Среди зазывных криков продавцов выделяются гортанные голоса с характерным акцентом: «Гамарджоба, генацвале!» В пряном воздухе от фруктов и цветов подобным образом выделяются гигантские шары хризантем с расцветками на любой вкус и чуть терпким запахом. С одной стороны, он подаёт надежду, а с другой – горьковатый привкус разочарования, предупреждения. Понимай как хочешь. Так и люди бывают красивые со стороны, а познакомишься – горечь. В Греции хризантемы – символ скорби и печали. Понятно: когда люди уходят и цветы осыпаются, то остаётся боль. На Востоке, наоборот, хризантемы – символ всего хорошего; но мы-то православные. Сейчас цветы стоят на подоконнике большущим букетом. Запах обалденный, смешанный с морским.

– Это пахнут не водоросли, а дали за горизонтом, – как будто читает мои мысли Ира. – Они во все времена притягивали неизведанностью, манили и давали надежду, подобно хризантемам. Как часто она оборачивалась горькой стороной. Но что там на самом деле, всё равно хочет знать каждый.

А горизонт – вот он, из окна виден. Теперь – нашего окна наш горизонт. Что там ждёт?

Незаметно прошёл день. Мы были заняты друг другом. Вечером волны продолжают шуршать под окном, теперь уже приглашают с собой, как делает осторожный влюблённый, – шёпотом.

Ощущение полной беззаботности. Прошлое осталось где-то далеко-далеко, нет его. Только мы вдвоём. Время остановилось. Смотрим друг на друга и улыбаемся. Со стороны не всегда видно: улыбка сидит внутри, ей там уютно, и с этих пор она не уходит. Удивительное блаженство. Вокруг всё чего-то ждёт, и кажется, что вот-вот вместе с нами сделает вдох. У закатного солнца удивлённое лицо. Оно чувствует себя лишним и торопится отдать нам последнее тепло. Душа, как цветок, в нём нуждается. Когда ду́ши вместе, они раскрываются.

– Слышишь музыку?

– Что-то прекрасное.

– Она в душе.

 
Любить – заставить всё звучать,
Мелодией с душою слиться,
В ладони звуки нежно взять,
В волшебных нотах раствориться,
Богов священный дар принять
И возвратиться Синей птицей.
 

Птица прилетела к нам. Любовался тем, что нравилось, и раньше. Но по-другому. Изменился сам, вместе со мной изменилось всё. Понимаешь вечные истины. Приходит любовь и дарит наслаждение простыми вещами. Мир стал красивым.

Осознаёшь, что такое счастье. В прикосновении и во взгляде, в слове и в молчании, в чистом небе и в тёплом море, в чашечке кофе и в каждом цветке хризантемы – счастья так много, что, кажется, передаётся другим. Бармен приносит (мы не заказывали) в маленьких чашечках кофе покрепче: «За счёт заведения». Постоянные посетители просто здоровались, а теперь стали удивительно приветливы. Это не просто дружеское отношение, а заново возникший общий мир. В нём мы для них источник радости. Мир стал светлым. Не зря в имени Эйрена заключено магическое, высшая сила.

Купаться ездим на мыс: там почище и людей поменьше. Никогда не замечал, что море может быть таким ласковым. Причина одна – мы вместе. Барахтаемся недалеко от берега, уплывать далеко не хочется, просто наслаждаемся друг другом. Прилетели, чтобы быть вдвоём, а не с дельфинами. Неизвестно, что у них на уме. Видно, как они невдалеке выпрыгивают, подходят ближе и ближе. На мелководье есть свои «дельфины» – явно не афалины, скорее белобочки, и отличаются от настоящих московской наглостью. На Иру везде обращают внимание. Эти пристают с предложениями обучить плавать: «Вы так не научитесь, давайте поможем». Заметно, что они моложе меня. Выпендриваются, норовят вызвать её интерес, один «учитель» показывает на приятеле, как нужно плавать и поддерживать, когда учишь. Видимо, так истолковали нашу возню. Известно – каждый толкует в свою пользу. И я как-то потерялся на их фоне. Они всё могут, а я? Завтра что-нибудь придумаю.

Но утром заштормило, низкие облака проносятся, сосны нахлобучили ветви. Небольшая волна шумит, большая рокочет, случается, что и ревёт, – красота. Людей не так много, пришли те, кто любит стихию. Стоят и сидят группами – так спокойнее. Двое озабоченных переходят от одних к другим.

– Спасатели, – для чего-то поясняю Ире.

– Они и раньше ходили, ты внимания не обращал.

Как она всё замечает? На всякий случай подошли и к нам, хотя в воду никто не лезет: «Не купайтесь!» Выполнили свою работу (правда, её не было) и исчезли.

Москвичи сели рядом. Который предлагал научить плавать, видимо, решил, что это подходящий повод заставить Иру быть у него прилежной ученицей. Глянул презрительно на меня – что, мол, с этого взять: «Смотри, как нужно». Повернулся к Ире: «А вас я научу» – и демонстративно зашагал за отходящей волной. Подкатилась новая, до пояса. Он повернулся боком, потоптался, но устоял, победно оглянулся, помахал и двинулся дальше. Но за ней поднялась следующая, непомерно высокая, – он сразу стал маленьким. Повернулся бежать на берег, но отходящая волна тянет его в море. Он помогает себе обеими руками, гребёт изо всех сил – топчется на месте. Видит, что не успеет, и стал вопить: «А-а-а», – но недолго. Волна подошла и накрыла. Через несколько секунд над несущимся бурным потоком показался мусор – две высунувшиеся до колена ноги. Они подрыгались, подрыгались и пропали.

У Иры в глазах ужас. Его приятели бросились к берегу. Я кричу: «Возьмитесь за руки, а то унесёт!» На всякий случай поднимаюсь. Встали они цепочкой, с трудом, но, слава богу, выловили беспомощное тело. Сели утешать всхлипывающего со страху «учителя». В театре актёры после представления сами снимают маски – у этого сняла волна. Под напыщенной физиономией оказалась жалкая рожа.

А я? Тоже боюсь? В критической ситуации за меня не спрятаться, так и уеду трусом? Но ведь никто в воду не лезет. И ты будешь никто. Неистребима мужская потребность – похвастаться. В детстве без неё никуда. Что, хочу почувствовать себя юным, выступить перед Ирочкой? Да, она же меня не знает. Но это не партия в теннис, где заведомо должен был выиграть. Здесь «соперникам» нос утереть непросто.

– О чём задумался?

– О себе.

Беспокойный голос Иры убрал сомнения. Я выбрал волну поменьше; когда она стала разваливаться, бросил Ире: «Посиди» – и понёсся, чтобы не успела удержать. Некстати вспомнился неандерталец. С каким чувством смотрели москвичи на то, как неумеющий плавать во всю прыть, прыжками (в воде так быстрее), гонится за отходящей волной дальше и дальше?

Нырнул под выросшую волну, потом под следующую, потом ещё раз, и ещё. Немного отплыл. Пытаюсь с гребня помахать, но волна закручивается, нужно успеть опять нырнуть. Мелькнёт верхушка деревьев и пропадёт в буруне. Не поздно ли дошло, что, может быть, не стоило лезть и, пожалуй, лучше вернуться? Спасатели напрасно не ходят. Выбрал благоприятную волну. С ней удалось приблизиться к самому берегу, но не тут-то было. Она выросла до непозволительных размеров – пришлось улепётывать в глубину, не то закрутит и… привет. В смысле «привет» могу уже и не сказать. Единственное, что успел, – увидел на берегу рядом с Ирой двоих людей. Они, похоже, следят за моими попытками выйти. И я поторопился, но напрасно: вот уж где нельзя. Не успел вовремя уйти вниз от буруна, он захватил меня и завертел. Не чувствую, где верх, где низ, пока не швырнуло на дно. Беспомощно лежу, придавленный к песку, ругаю себя: что ж я делаю, так здесь и останусь. Найдут потом моё тело – это и будет подарок Ирочке?

Через несколько секунд давление ослабло, удалось оттолкнуться от дна. Быстро всплыл, неглубоко. Вдохнул. Кручу головой – сзади подходит высокий вал в пене. Отвлекаться некогда. Разворачиваюсь и ныряю. Плыву под ним, считаю секунды, выныриваю. Опять большая волна, и снова – под неё. После нескольких ныряний, не до счёта, пришла небольшая. Я её оседлал и повернул к берегу. Почти добрался, но она развалилась. Вода мне по грудь. На месте не устоял: волна, отходя, потащила за собой. Повезло, что следующая оказалась тоже невысокой, – подцепила меня и донесла, где было уже по пояс. Удержался. Вышел сам.

Двое оказались спасателями, у них наготове тонкий канат с поплавком. Не вязать меня, надеюсь, а вытаскивать.

– С ума сошёл! Такая волна.

– Наверное, сошёл, но не от волны.

– Посадим, будешь знать.

– Вдвоём и в отдельный номер.

Оттаяли, посмеялись. Отговорился тем, что пригласил поужинать. У Иры глаза мокрые, молчит. Кому нужны мои дурацкие оправдания? Не успели побыть вместе, а я уже заставляю её переживать. Что дальше будет? Если вообще будет это «дальше» с таким, как я.

Пришлось идти вечером в кафе. Привычка, конечно, неудобная – отвечать за данное слово. Она обременительна, но полезна – сеешь семена порядочности. Расстались приятелями.

Через день море угомонилось. Сидим с Ирой у спасателей на банке (в лодке скамья так называется), идём (катерочек не плавает, а ходит) осматривать достопримечательности. Она изучает петлю на тросе, поясняю:

– Беседочный узел, умели вязать ещё финикийцы. Незамысловатый, как видишь, но заключает в себе главное, то, для чего и завязывается, – петля никогда не затянется, как бы сильно ни тянули. А развязать, если захочешь, просто – достаточно дёрнуть за этот конец. Ты меня к себе так привязала.

Ира замечает «пловцов» на новом месте, зрение хорошее (меня же увидела):

– Хвастаться нечем стало.

– Что вы, на них уже жаловались. Хорошо тем, у кого есть свой спасатель… – Рулевой глянул на меня: – …с такой фигурой.

– А это что за оболтусы? – взглядом показывает Ира на два дома, вылезшие, чтобы испортить красоту зелёного холма.

– Московские.

Не могу не сказать, что первое наше утро обрадовало, а вот вечер (не вечер, конечно, а я) разочаровал. Что случилось? Обещал подарить луну и не выполнил первое же обещание, а хвастался, хвастался – неандерталец. Почему? Луны просто не было. Не догадался посмотреть в календарь! Объясняю, оправдываюсь, что вот, мол, из-за меня задержались, кто-то опередил. Пусть ему будет удача. Мне придётся ждать следующую. Зато месяц легче довезти, он вырастет, и будет у тебя своя луна с самого рождения. Смешно, но неприятный осадок остался (у одного меня?).

Требовательный стук в дверь, заходит горничная:

– Извините, если помешала, завтра у вас последний день.

Неужели? Вот те раз. А я не сказал высоких слов (правда, раньше обходился без них). Прожил долго, но как-то не научился, – может быть, причины не было. А сейчас? Гляжу на море, на наш горизонт, принесли оттуда грустную весть.

Подходит Ира, прижимается к спине, дышит мне в затылок, и замечаю, что чайки летают уже не отдельно, а парами, друг за другом. Нежные руки поворачивают меня к себе. Сколько в её взгляде тоски, и голос непривычно ломкий:

– Когда смотрю в твои глаза, то становится спокойно, ни о чём не хочется думать, и не нужно… Почему-то кажется, что всё это сохранится. Никогда такого не было. Боюсь одного – вдруг не смогу больше посмотреть.

Нежданное, всегда ожидаемое, закончилось? Нет – началось. Стоим у окна обнявшись. Море спокойное, берег чистый, всё улеглось на свои места. Жизнь стала другой, словно в театре открыли занавес, и оказалось, что на самом деле мир прекрасен. Непонятно в нём только одно – как мы могли жить раньше? Не иначе это Бог послал запоздалый дар – возможность сделать счастливым одного человека. И не забыл дать этого человека, спасибо Ему.

– Что ты хочешь напоследок? – спрашиваю у этого человека.

– Посидеть у камина. Знаешь, почему он там нарисован?

– Теперь понял: тепло должно быть всегда, а огонь – внутри.

Возвращаемся мы в «пену дней». Подсознание готовится объяснить, что вернуться домой я не просто не захочу, но даже не смогу себя заставить. Обрываю – не обо мне речь! В самолёте и в такси разговоры ни о чём, – точнее, обо всём, кроме того, как жить дальше. Сцена для комедийного фильма: он хвастался, что всё может, какой он весь из себя, а дошло до дела – и привести любимую девушку некуда. Напрашиваться к ней не хочет (видите ли, может показаться меркантильным), а там ещё мама неизвестно, как отнесётся. Она тем более молчит, вдруг он скажет: «Спасибо за отдых и… до свидания».

Разумеется, это я должен предложить варианты. А их, собственно, и нет; есть один, зато надёжный. Он даст новую жизнь, старая не будет маячить перед глазами.

– Тебе в Гомеле приходилось бывать? – Мой вопрос её озадачивает.

– Это что, обязательно? – И такое в голосе отчаяние, что я, сомневающийся сам, поставил на переезде крест. А там Ира была бы старшим преподавателем на моей кафедре.

Отвожу её домой, благо адрес знаю и подъезд. Этаж не знаю, но лифта нет. Взялся отнести её сумку, поднимаемся. Что будет?

Открывает женщина, близкого к моему возраста, приятная:

– Здравствуй, Борис.

В институте ничего не меняем, да и не хотим делать событие. Первому, кому говорю, – тёзке. После того нашего разговора он разорвал брак (точное слово) и переехал поближе к институту, к девушке. Я его спросил: «Как земля?» – «Чувствую. Не шатается». Тут неизвестно, чем всё обернётся. У меня – известно, но не знаю когда. Боюсь идти к себе домой. Стоять и смотреть глаза в глаза – вдруг у неё польются слёзы, содрогнутся плечи и, не дай бог, зарыдает? Чем остановить, не знаю. Попытаюсь утешить – будет ещё хуже. Может быть, я даже останусь, но в одну постель с ней не лягу, и так будет повторяться каждый день с её словами и слезами и с моими извинениями, ведь жить с ней я не могу. Хуже будет всем.

Объясняю по телефону – тишина. «Я не приеду» – молчание. Трубку взяла дочка:

– Мама села.

Рассказываю ей, что произошло.

– Ты взрослая. Что понадобится – звони. Как мама?

– Подожди. – Через несколько минут отвечает: – Дала ей валокордин. Выпила. Молчит.

– Мне что делать?

– Ты уже сделал.

Сказал Ире. Ночь, лежим, молчим. Уснуть не могу. Ира тоже не спит. Прижимаюсь к ней. Под защиту. Гладит меня по щеке. И всё. Не хочет влиять на моё решение? А как же сама? Думает только обо мне?

На работе нас чаще видят вместе, иногда – начиная с утреннего кафе. Поклонников у неё много, накатываются, словно волны в штормовом море, молодые, симпатичные.

– Почему Ира с тобой? Она молодая, красивая, – намекают на мой возраст.

– Ребята, во-первых, она умная. Это нас и объединило, а с вами, именно на этой почве, единства не получилось.

У нас получилось. И^́рина подруга, Люба, сказала, что это она подтолкнула случай. В своё время у неё была проблема: боялась читать лекции в институте повышения квалификации. Ира сама читала и её уговаривала, убеждала, затащила послушать на свои, в итоге та согласилась. Она и поведала о своём убеждении. Стоит Ира за дверью на лестнице-курилке (был такой уголок), дрожит. «Что случилось?» Отговаривалась, отговаривалась, открылась: Борис пригласил слетать к морю. Голова программиста рисует алгоритм «что – если – тогда». Душа зачёркивает: «хочу – боюсь». Подруга убеждала битый час: «Ты свободная, что мешает проверить, попробовать. Если что не так, тогда и будешь думать».

После возвращения на Любин вопрос «Как?» Ира без слов подняла большой палец.

– Во всём?

– Во всём!

Адик засомневался в прочности наших отношений:

– У тебя же девушки есть. Что будешь делать?

– Наоборот.

– Что «наоборот»?

– Не буду ничего делать. Сегодня, например, не пойду играть в волейбол.

С этого времени можно выбирать страницы из нашей повести, внезапно подаренной судьбой. Почему-то мы оба уверены, что иначе и быть не могло. Пусть встреча задержалась, ничего с этим не поделаешь, но всё, что было прежде, стало совсем неважным. История наша долгая или короткая, как считать. Для нас короткая, потому что её можно описать одним словом – «любовь». Никто, думаю, не будет спорить, что без любви и жизни настоящей нет.

Человек приходит на землю, чтобы любить. В Эдеме живут двое, и горизонт у него – влюблённость, влюблённость той, только что начавшейся любви. Горизонт, за который ушёл неандерталец. До этого горизонта, как теперь известно, не дойти. Мы идём – за ним открывается следующий, такой же горизонт любви, он не меняется. И так до конца, не горизонта – жизни. Потому что не замечаешь и не знаешь, сколько времени шли, оно остановилось.

Если пройдёт любовь, останется привычка, – исчезает и горизонт. Идти некуда и, главное, не за чем. Время побежит – не догонишь. Каждая женщина мечтает, чтобы ради неё совершались подвиги. Хотя бы… дарили луну. Художественная литература держится на любви. Да и Библия, по сути, тоже книга о любви.

Настоящее счастье – когда даришь. В любви ты даришь себя. Подарок ждут, как ждут чуда. Хочется сказать каждому: «Посмотри на себя». Не в зеркало в ванной, когда бреешься, и не в зеркало в коридоре, когда прихорашиваешься. А в зеркало жизни. Посмотри внимательно, и не глазами – сердцем. Радует ли твой подарок того, с кем живёшь? Подарок парадоксальный. Чем больше ты отдаёшь, тем больше остаётся. Закон сохранения не действует на возвышенную материю – любовь. Это замечательно! Но не каждый замечает, а напрасно. Отдавая, становишься богаче. Если, конечно, есть что отдавать. Без этого «что» у любимой нет жизни – ты для неё всё. Тебя нет – ничего нет. Любовь как воздух: ты спешишь к любимой, чтобы она могла дышать. Когда она просыпается и тянет к тебе руки, она тянет их к своему счастью. Цветаева знает:

 
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!
 

* * *

Радость – это прекрасно, но должно быть место, где утром можно поздороваться. Ира с мамой вдвоём жили в трёхкомнатной квартирке, но такой маленькой, что втроём не разойтись, есть на кухне нужно по очереди.

Они поменяли на двухкомнатную побольше, но район похуже. На самом деле неважно, где жить, главное – на что мы свою жизнь тратим. Что может принести ещё не разведённый мужчина в новую семью? Любовь.

– По закону ты можешь забрать свою долю в прежней квартире, – советуют приятели.

– По Библии – «не желай до́ма ближнего твоего», и по совести. Мы себе сможем купить, не сразу, конечно, а там этой возможности теперь нет.

Ира готовила на кухне закуску.

– Борис знает, что я не поеду в такую квартиру.

– А если бы жена ушла? – допытываются приятели.

– Ей бы оставил. Кто виноват, что ушла?

В новую квартиру нужно пригласить старых знакомых. Ходим с Ирой по книжной ярмарке. Перебираем книги, перебираем, – где они, добрые друзья? В магазине их нет и тут не видно, как вдруг они сами заговорили тем самым, ушедшим слогом, мы даже опешили. Оглядываемся – пара, он и она, подчёркнуто аккуратно одеты, внешне обычные, но вот язык.

– Простите, вы откуда?

– Из Гётеборга. – И рассеивают наше недоумение: – Мы русским языком занимаемся.

По лицам видно, что они тут давненько и притомились. Ира предлагает фику, я не знаю, что это такое. Как она умудряется запоминать разные вещи и к месту их использовать? На самом деле, никогда не угадаешь, что может пригодиться. Шведы обрадовались и радостно закивали, – значит, что-то приятное. Идём, как оказалось, пить кофе. Перед этим заглянули в туалет. На входе реклама туалетной бумаги; реклама есть, бумаги нет. Швед смеётся:

– Теперь реклама будет преследовать вас везде и всегда, начиная от противозачаточных средств и заканчивая ритуальными услугами. Она есть, когда нас ещё нет, и останется, когда нас уже не будет.

Для фики обязательны булочки с корицей, Ира, кстати, их любит. Она напоминает, что в Швеции с малознакомыми людьми начинают разговор с погоды, тем более что сегодня она пакостная. Шведы соглашаются:

– Когда у нас летом солнце, то с работы отпрашиваемся позагорать.

– Если чего-то много, то и наименований для этого должно быть много. В эскимосских языках пятьдесят названий снега. У нас для дождливой погоды можно бы придумать не меньше. Не говорим же мы про сегодняшнюю «хоть плачь», что небо и делает.

Глядя на пустые чашки, шведы сожалеют, что им нужно уходить, а не хочется, – наконец-то встретили близких людей. Ира предлагает:

– Хотите посмотреть, как живут «старые» русские?

– С удовольствием. Нас тут всё зазывают новые, похвастаться, наверное, своими квартирами, нам это даже не смешно.

Первые иностранцы у нас дома, интересно. Мне ещё интересно посмотреть на Иру чужими глазами, тем более – иностранными. Первый, общий вопрос: как накрыть стол? И^́рина мама – сказать «тёща» у меня язык не поворачивается (когда мы с ней вдвоём в магазине, то продавщица в ответ на комплимент непременно заметит: «Какая у вас жена симпатичная»; друзья тоже завидовали: «Даже тёща у тебя – просто клад, таких не встречали»), – так вот, И^́рина мама предлагает:

– Если хотим накормить исконно русским – то кислыми щами.

– Шведы вроде бы нормальные люди, – соглашаюсь я, – могут и напиться. Останутся ночевать – положим на пол (места-то больше нет), а утром, с похмелья, лучшего лекарства не бывает.

Остановились на пельменях. Ира закупила мясо: говядину, свинину, баранину – и кучу специй. В деревянном корытце это тщательно нарубили, точнее – нарубил. Тесто, конечно, своё, разминали и раскатывали до тонкого листа, на просвет. Тогда и получится цимес. Мама за работой мне рассказывает, что Ира с отличием окончила школу, занималась во дворце пионеров живописью. А когда училась, то читала – не оторвать. Не знали, огорчаться или радоваться.

– Приходилось вставать по ночам и выключать свет – не возражала. Но что-то меня смутило. Захожу тихонько ночью – укутана, причём вся, спит, наверное. Приподнимаю край одеяла – открытая книга и светит фонариком: «Дай до самого главного дочитать». Вот откуда в своей «книге жизни» она к самому главному и стремится.

Закончили под утро довольные: наготовили пельменей дня на четыре, не меньше.

Вечером открываем с Ирой дверь и выходим из прихожей (судя по названию, в ней ходят; в нашей можно только стоять – места нет, тем более для четверых).

– Тесновато, – сочувствует швед.

– Зато посмотри, сколько книг! – восхищается жена.

Стеллаж делал я сам, он от пола до потолка и во всю длину комнаты.

– Вы это всё прочитали?

– Дело не в том, сколько прочёл, – отвечает Ира, – а в том, что если ты это понял и принял, то книги подбираются не по цвету обоев. И друзья – не те, кто любой ценой делает деньги.

– Отличный будет тост, – соглашается швед, берёт Линдгрен «Малыш и Карлсон» и указывает на табличку «Можно брать»: – Первый раз вижу, каким образом можно показать, что мы дома, совсем по-шведски – вешать таблички с разрешением. У нас к этому щепетильно относятся.

Смотрит иллюстрации: «Хороший малыш».

– В русской литературе нет таких ярких детских героев, разве что у Успенского, – говорит Ира. – В этом, возможно, одна из причин, почему Швеция первой в мире приняла закон, запрещающий физическое наказание детей.

За столом их поразил зелёный лук.

– Откуда у вас? Он только что с грядки.

– Соседи дали, они нас уважают: «Вы ещё протестовать хо́дите». Были они умеренными диссидентами; один раз на демонстрации им влетело – бросили это дело. Перешли в алкоголики и наверстали энтузиазм. Запили, но тихо. В одной из двух комнат застелили паркет полиэтиленовой плёнкой, насыпали земли и посадили лук, на закуску. Плантация несбывшихся надежд, такая же горькая.

Дошла очередь до пельменей, и шведы застыли: никогда таких не пробовали!

– Откажешься? – спрашивает швед у жены.

Ира стоит с черпалкой – добавлять или нет. А он смеётся:

– Жена хотела стать вегетарианкой, но после ваших пельменей, кажется, передумала.

– Не нужно спешить исполнять желания, чтобы потом не жалеть, – заключает Ира.

К полуночи наш расчёт шведы опровергли – пельменей след простыл: «Дайте рецепт».

– Засиделись, – смотрят они на часы, – пора и честь знать. Мы с вами первый раз, а будто давно знакомы.

Через неделю они устроили у нас шведский стол, но не стоя. Привезли из Стокгольма даже хлеб.

Шведы увидели на столе серебряные стопочки.

– Мы эти симпатушки в прошлый раз в буфете заметили. Понимаю, почему тогда вы их не поставили, – со случайными знакомыми грех пить из таких рюмок. Звон бокалов тебя окликает, а у ваших стопок его нет, он остаётся внутри. И ты слушаешь себя.

Впервые увидели мы зелень в горшочках, а была зима. Выставили шведы больше десятка банок селёдки различных способов приготовления – национальное блюдо. На одной читают: «Сюрстрёмминг». Ира обрадовалась: давно хотела попробовать. Заставила всех одеться, выйти на улицу и открыть там. Не зря: пахнет, скорее воняет – из квартиры бы не выветрилось, но, пообвыкнув, можно есть. У нас сказали бы: «Селёдка давно протухла». Шведский «Абсолют» это дело сгладил: за дружбу – первый тост. Узнав о моём не первом браке, одобрили: «Бергман много раз женат». Вспомнили о Бернадоте, когда вместе воевали против Наполеона.

– Ваш Нобель устроил динамитом революцию во взрывном деле, – смеётся Ирина, – а наш посол, Коллонтай, личным примером взорвала отношения между полами. Революция освобождает всех и от всего.

Наш первый Новый год, первое января. Ближе к вечеру привычно уже тёмное окно стало светлым – пошёл снег, повалил. Одел деревья, оштукатурил соседний дом, требовавший ремонта. Дождался. Я ждал дольше. Убеждён, что «ремонт» у меня – у нас, – конечно, закончен и вышло на зависть. Вокруг всё сделалось белым. Рассеялся свет фонарей в поисках тёмного – ничего не нашёл. На вопросительный Ирин взгляд я после секундного замешательства согласно киваю. Пока соображал, что накинуть на себя, она уже оделась. Первый раз опередила. Приятный повод, чтобы обнять и посмеяться, над собой.

Ветра нет. Медленно-медленно опускаются большие пушистые хлопья. Сказка! В окне женщина кому-то машет, появляется рядом силуэт и исчезает. Она остаётся. Смотрит на снег и на нас. Из других окон тоже выглядывают, хотят посмотреть на сказку, мы – в неё войти.

Ира подставляет руки, снежинки собираются на ладонях. Присоединяю свои, сердце замирает. На ладонях снег, а рукам тепло – мы в нашей сказке. Снег пошёл гуще, поглотил звуки с улицы. Белое полотно накрыло сначала соседний дом, потом женщину в окне. Исчезло всё, остались И^́рины глаза и в них любовь.

– Снежинки – мгновения, отпущенные сверху. Чем мы их наполним?

– Счастьем.