Текст книги "Признание в любви"

– Газовый, – успокаиваю я, – от Макарова не отличить. На работу взял показать ребятам. Коробка большая, неудобная, вот и принёс в кармане.

Вспоминали дуэль Бельмондо в фильме «Профессионал» и ещё соревновались, кто быстрее вытащит пистолет.

Муж уговаривает меня остаться ночевать, провожает на такси, пытается оплатить.

Еду молча. Таксист внимательный:

– Могу чем-то помочь?

– Жизнь состоит из случайностей: удачных и не очень. Повезёт, если они совпадут.

Утром в институтском коридоре ждёт тёзка, но я никому не рассказывал и Оле запретил.

– Пропустим вечером?

– Гляну – скажу. Но, пожалуй, можно.

– Сегодня вдвоём.

– Что случилось?

– Разговор приватный.

Вечер. Договорились выпить, а его нет. Иду ругаться.

Он нервничает за своим столом. Напротив – похоже, что давно, – сидит девица с плоской фигурой и перекладывает бумаги.

– Я написала, как ты сказал.

– Не так, а по-своему.

– Думала, что лучше будет.

– Сколько можно говорить: «Делай как сказано», а ты опять за своё.

По дороге в рюмочную спрашиваю:

– Что ты с ней возишься?

– Выгнать, что ли?

– Сама уйти не думает?

– Предлагал, не хочет.

– Не так предлагал. У Сергея, моего друга, работала такая: то строила ему глазки, то программу делала по-своему, и выходило не то, что требовали. Задницы у неё тоже не было, в джинсах пришила сзади дополнительные карманы и засовывала в них по паре платков. Изъяснялась при этом на пределе цензурной лексики. Ему осточертело, и после очередного ляпа вызвал в кабинет: «Ты норовишь всё сделать через жопу, а у тебя её нет. Поэтому делай как сказано».

В рюмочной успокаивающий гомон, на соседей внимания не обращают, если они не бузят. В углу двое: один, хлипкий в натуре, плачется другому, и уже давно, судя по количеству стаканов. Мы устроились за соседний стол, для начала разговора выпили.

– У меня двое школьников и появилась девушка, ты должен бы знать.

– Знаю, и не только я.

– Жена устроила скандал, намерена разводиться. Что делать?

– А что может посоветовать один обормот другому? Не быть обормотом? Хотя ещё неизвестно, какому человеку лучше. Послушаешься, влезешь в чужую жизнь – лучше не будет. Совет из моего опыта: никого не слушай.

Беру рюмку: «Хороший тост». Выпили, чокаться он не стал.

– Поделись своим богатым опытом.

– Тебе не подойдёт.

– На меня бабы меньше внимания обращают?

– Где ты нашёл у нас баб? Если девушки тебя чем-то обидели, то виноват сам. Но у меня дело в другом.

– Было что-то особенное?

– Откуда я знаю, что именно особенное? Четвёртый курс института, поздняя влюблённость, она же первая. Как поёт Малинин: «Первый раз я любил и от счастья был глуп».

– Малинин о любви.

– Что любовь, что влюблённость, – глупость одна. И разница в одном: в первом случае она проходит быстрее. Подруга целый год ходила в кино с парнем из нашей группы. Театр ему, видите ли, не нравился (светло в зале – не поцелуешься), хотя Пермский хороший, в войну там был Ленинградский театр. И парень этот решил жениться – на другой. А мне всё недосуг.

– Что мешало?

– Одно лето выручали друга: он без денег, иногородний, общага. Ездили на Северный Урал шурфы рыть.

– Гимнастика для тела и польза для кошелька – удовольствие.

– Удовольствие было в Чупе: нагружали бетоном полную тачку и бегали раздетыми до пояса; вечером – озеро. На Урале лопаты разложены веером на костре, в грунт воткнёшь только раскалённую. Но сложность в другом – туалет.

– Ремарк писал, что на фронте они домик мастерили.

– В тылу, эстет, тайга, и вопрос в гнусе: его – туча.

– Накомарник. Сам я вообще-то не пробовал.

– А ты попробуй: снять штаны и надеть накомарник.

– И как?

– За этот процесс пить не будем. Личный домик – плащ с капюшоном до земли, ведро без дна и две дощечки, лучше выструганные – занозы негде вытаскивать… Другое лето потратил на Эльбрус. А вот на следующее подруга была в кино и в театре уже со мной. Идём мы, гордые, с дачи её родителей, у обоих первая близость. Она останавливается: «Ты на крыльях, земли не касаешься». – «Я её не чувствую».

– Да, – завидует тёзка, – не слышал такого.

– Это было единственный раз, не переживай. Через какое-то время её мама спрашивает: «Знаешь, что у вас будет ребёнок?» Меня словно ошпарили: «Не-ет».

Хлипкий в натуре сосед расплакался – неужели подслушивал? Тёзка поднимает рюмку. Я останавливаю:

– Мама заявляет: «Чтобы сделать аборт, нужно быть замужем». Она начальник отдела технического контроля на заводе, что такое возражение, не знает. С кем посоветоваться – не представляю. Да она советом и не интересуется. Мои родители допытывались: «В чём причина спешки?» Не сказал, стыдно.

– Правильно, – соглашается тёзка.

– Вынужденное решение не значит правильное.

– А потом что?

– Жена хотела бросить институт.

– Из-за этого?

– Учёба давалась трудно. Преддипломная практика была на заводе, в Ижевске, куда распределили практически всех по нашей специальности. Мы работали техниками в КБ. Наш с ней диплом оценили как рационализаторское предложение и мне выдали премию.

– Деньги за диплом?

– Только мне, единственному из группы.

– А жене?

– Нет. Работа – пятёрка с плюсом. Мне её и ставили, а жене – двойку: не могла ответить на вопросы, хотя я ей не один раз объяснял. Тема хитрая, не зря же заплатили.

– Ей диплом не дали?

– Председатель комиссии, чуткий мужик, поставил нам по четвёрке.

– Хорошо.

– Отлично с точки зрения диплома, с точки зрения психики – неуд. Она привыкла, что кто-нибудь за неё всё сделает. Один я вообще-то мог распределиться, и не сюда, а поинтереснее, но тут женатым обещали жильё. Мы сняли комнатку в частном доме, в соседней – ещё одна пара; в прихожей живёт родственница хозяйки, ночует на русской печи. Прокантовались с год. Забеременела, жильё не дают, рожать отвёз к родителям. Договорился там в НИИ, что примут на работу. А с завода не увольняют: по закону должны отработать три года. Иду в отдел кадров. «Дайте справку, что жильё не предоставили». – «Зачем вам?» – «Буду жаловаться». – «Да хоть в Москву». – «Туда и поеду». В министерстве направили в нужный кабинет: «Вопросов нет. Уволим». – «У меня вопрос: я один такой?» – «Если бы знали и не боялись, очередь бы стояла на улице». Сообщил моим родителям в Ленинград. На следующий день приехала мама.

– Зачем? – не понимает тёзка.

– Это я у неё и спросил. Повела меня в солидное здание: «Помнишь дядю Лёшу? Он в Минсудпроме большой начальник». По широким коридорам в отглаженных костюмах быстро ходят важные люди. В нашей приёмной сидят несколько человек. Секретарь говорит нам: «Сейчас доложу». Почти сразу открывает дверь: «Вас ждут». Важные люди переглянулись. Из-за огромного стола поднимается дядя Лёша и раскрывает объятия, сначала для мамы, потом для меня: «Дуся, я у тебя всегда в подчинённых работал. Если бы Сашу не перевели и вы не уехали, была бы и тут моим начальником». – «Не в этом счастье, Лёш». Он разглядывает меня: «Ещё недавно под стол бегал, и – надо же – мужчина. По твоему профилю есть заводы. – Перечисляет города и делает паузу. – Кстати, директор Симферопольского у меня в приёмной». Вызывает, представляет меня: «Перспективный молодой специалист». Задаёт директору единственный вопрос: «Как у тебя с жильём?» – «Есть резерв, дадим сразу».

– Мне непривычно такое подобострастие, – продолжаю рассказывать, – а мама довольна. Говорю: «Я вообще-то планировал в НИИ». – «Молодому специалисту лучше пройти лестницу должностей на производстве, начиная с цеха», – советует директор. «Половину я прошёл, на первом курсе мы учились и работали, у меня разряды токаря и фрезеровщика». Дядя Лёша с ним соглашается: «Тем проще, пробежишь быстрее, а потом решишь куда».

Тёзка в недоумении:

– Неужели не поехал? Я бы – без разговоров.

– Диплом оценили как изобретение, а я, «перспективный», пойду в цех, мастером.

Выпили, каждый за своё.

– Меня ещё в институте профессор заставлял писать статьи.

– При чём здесь статьи? – ругается тёзка.

– Без разговоров берут в НИИ. А влюблённость не любовь. Долго не держится. Жену друг увидел с кем-то в кафе, правда, в обед. У меня, в институте, с девушкой дошло до близости. Застукали. Что делать? Я давно хотел перебраться в Академгородок, он тогда гремел. Приятель звал, сказал, что нашёл там счастье.

– Обручился?

– Со свободой. Занимается, чем хочет, говорит, что думает, если слышит посторонний, то одобряет. Помнишь Кукина: «Если вы знаете – где-то есть город, город, если вы помните – он не для всех, не для всех». Моя, как бы мягче назвать, неприятность перечеркнула нерешительность – быстро добился приглашения туда на работу.

– Как удалось?

– Те самые статьи, в НИИ до этого случая ещё настрочил. Послал запрос. Сразу ответили, через год получил квартиру.

– Девушек бросил?

– Что ты всё про них? Больная тема? Да, были, но им объяснял перспективу: жена и сын, извините. И опять моё вынужденное решение – переехали они ко мне. Жену устроил в КБ, на завод, где у приятеля жена трудится. Удобно – рядом с домом. «Как работа?» – спрашиваю. «Работа как работа, что от неё ждать?» А что между нами – долг. Тянули с год взаимные обиды. Просит меня: «Положи на антресоли». Достаю лестницу, она суёт какие-то шмотки. Убираю. «Не туда». – «Какая разница?» В ответ – пощёчина.

– А ты?

– Опешил и ушёл. Единственный раз, когда меня ударили по щеке. По морде пару раз получал, в школьной драке не увернулся, но чтобы так…

– За что это она?

– За жизнь. Ты утверждал: «Хорошо, что я на работе всё за неё делаю». И что теперь? Переучиваться она не хочет. Мне уйти на завод и продолжить её тащить?

– Хороший вопрос. И ответ на него простой: ты эту лямку не потянешь – сопьёшься к чёртовой матери, причём быстро. По себе знаю… И чем закончилось?

– Быстро поменяли эту квартиру на Пермь, и они с сыном уехали.

– А сам что?

– Что-что. Остался на улице. В институте моей новой просьбой возмутились: «Вам только что давали!»

Тёзка опустил свои заботы (над другим издеваться проще):

– А как же с твоим долгом?

– На долге долго не усидишь, свалишься, короче – свалишь. Жена быстро вышла замуж, переехала во Владивосток, где у него работа. Я туда летал.

– Зачем?

– Не к ней же, посмотреть, что с сыном. Вроде нормально. Через несколько лет развелась, и они вернулись на родину.

– У меня остался один вопрос. Какие были проблемы с докторской?

– Если имеешь в виду колбасу, то проблем не было, закусывали. С диссертацией их тоже не было.

– И где она?

– Раз уж ты всё про выбор, то из-за него и нету. Мне денег хватало. А ребята хотят купить что-нибудь, в отпуск слетать не абы куда, а в приличное место, да ещё с детьми. Откуда деньги? Премия. Найдёшь хорошие контракты, и она – в два-три раза больше. Контракты – это полёты, выпивка. Вот и выбираешь: плюнуть на ребят или на докторскую. Я и выбрал. Когда оттуда увольнялся, то они мне сказали: «Мы здесь обойдёмся, всё налажено. За тебя обидно. Докторскую откладывал, откладывал. Если, на наше счастье, вернёшься, то обяжем защититься».

Перебили разговор о театре, но хочу обратить внимание на другой театр, по Шекспиру: «Весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актёры». Избитая фраза, но ведь не просто так его театр назывался «Глобус». Спектакль о любви в нём играют двое. Чтобы кого-то туда принять, его нужно понять. Хотя многие поступают наоборот – сначала принимают, тогда на спектакле учатся. У Хемингуэя получилось с четвёртого раза. Почему бы и мне не написать пьесу про любовь? Каждый пишет для себя сам; если повезёт – то вдвоём. Тогда обоим понравится.

Вот её страницы. Они не первые. На самом деле, всё началось с нежданного «знакомства». Я не понимаю до сих пор, почему так упорно старался его не замечать. Не зря Сергей удивлялся.

В настоящем театре, куда достал билет, сидим мы недалеко от прохода. Мне неловко обращаться на «ты», но в институте я со всеми на «ты», кроме генерального. Две пары остановились напротив. Привстаю, думал, что им нужно пройти по нашему ряду дальше. Один махнул рукой, мол, спасибо, нам не сюда, и что-то обсуждает, глядя на нас. Я не прячу усмешку. «Ты ошибаешься» – вот оно, первое «ты», сказанное Ирой. Поражаюсь не внезапному уходу с «вы», а её пониманию. Моему удивлённому взгляду она не сразу, но всё-таки отвечает: «Завидуют не тебе, а нам». Внутри у меня ёкнуло: «нам» – какое восхитительное слово, не найти прекраснее. Неужели мы вместе?.. Стоп! С чего ты взял, будто она нас объединила? Объединили те, кто на нас смотрит, она всего лишь заметила, что со стороны мы как минимум неплохо смотримся, и всё! Не обольщайся. Впрочем, и это неплохо. Была любимая поговорка: «какие наши годы», но мне она уже не подходит.

Теперь решился пригласить в кафе и не напрасно ожидал, что согласится, тем более что погода способствует.

Васильевский остров, берег Финского залива, торопливые чайки падают в мелкую воду; не каждая возвращается с добычей, да и та не бог весть какая. Несколько столиков деревья загораживают с северной стороны, будто в ненастье кто-то здесь усядется. Сегодня тёплый вечер отвлекает горожан от проблем рабочего дня. Ветру помогают две длинноногие официантки в коротких юбочках, которые изящно, как им кажется, фланируют между столами, предлагая разные вкусности. Молодые парни, успевшие до этого изрядно выпить, не так истолковали их приветливость и после ответных действий покинули заведение. На освободившееся место приглашают почему-то нас:

– Вы весной были, говорили ещё, что попали на балетный спектакль. – Официантки заинтересованно оглядывают мою спутницу.

Надо же, запомнили, надеюсь – не чайкой за добычей. Комплимент – это бумеранг: чем он удачнее, тем точнее вернётся. Принесёт желаемый результат, как сейчас, или – хорошо, если отделаюсь «синяком».

– Для него жизнь – театр, – соглашается Ира: не поймёшь, с каким оттенком.

Пытаюсь изобразить каменное лицо.

– Не слежу, куда с приятелями заходил выпить. По-моему, нормальная привычка – сказать приятное девушкам. Возможно, говорил, что у них ан деор отлично получается, могут на сцене выступать, или что-то в этом роде.

Закатное солнце ласкает её плечи, отражается на небольшом ожерелье с голубоватым камнем, не знаю каким, но красивым. Вокруг благодушные голоса, неспешные разговоры. Кому нужно было домой, убежали. Остались те, кто нужен друг другу, и таких много – все столики заняты.

У нас речь пошла о возвышенном, то есть о чувствах, но о других – о поэзии. В разговор вмешался Сарасате «Цыганскими напевами» и, как говорил Горбачёв, всё усугу́бил (именно с ударением на третий слог). Пронизанная тоской мелодия совершенно естественно переключает меня на цитируемого тогда Бродского: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать». Хорошо, что я это не сказал. Ира продолжила музыку тремя строчками из стихотворения Ахматовой:

 
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем…
 

И добавила:

– Не хватает: «На блюде устрицы во льду».

Недавно вышел сборник Анны Андреевны. Место подходит. Морем, правда, пахнет не остро, не как было у неё с Модильяни, зато «скорбных скрипок голоса» – точно оттуда. Подходит ли нам с Ирой окончание короткого стихотворения: «Благослови же небеса – ты в первый раз одна с любимым»? Она до него не дошла. Понимай как хочешь. А что я хочу? Чтобы молодая красавица призналась в любви «мужчине в возрасте» вот так, с бухты-барахты?

В такт ритму слов поднимались и опускались ресницы, ветерок играл завитушками волос. Я любовался и не пытался это скрывать, как раньше. Хотелось дотянуться и раскрыть их чуть больше. Чтобы увидела меня.

 
Мы встретились на перекрёстке
Открытых временем страниц,
Где прячет эхо отголоски
От шелеста твоих ресниц.
 
 
Где буквы-дочки жмутся к точке
У строгой матери-строки
И мыслям грустно в одиночку,
Как людям в омуте тоски.
 
 
Где цвет у неба синий, синий,
Надежду дарит бирюза.
Ко мне спустившейся богини
Любовью светятся глаза?
 

Написал я это потом, но на рифму потянуло сейчас (прежде тянуло в другое место, с приятелями). Слышал, что Ира часто говорила красивыми экспромтами, разумеется, не в мой адрес. Не от этого ли и у меня появилась причина складно поговорить с собой? Конечно, это не стихи, но дело в другом: может быть, удастся, пусть и неуклюже, продолжить говорить в рифму с ней? С одной стороны, шелест ресниц, он рядом; с другой – листья клёна.

Осторожно надеюсь (на Ахматову – можно), что простое увлечение переросло во что-то значимое и взаимное. Будь что будет. Неспроста даже само место подталкивает: рядом со столиком раскидистый клён, листья близко… и в прямом смысле. Ничего не поделаешь, до моей осени тоже недалеко. Не буду её ждать. Всё равно на вопросы, заданные жизнью, верный ответ даёт только время.

Придвигаюсь ближе к Ире. Голос сам собой понижается, но я всё-таки уверенно говорю, что хотел бы сделать ей подарок. Самый дорогой, возможно, самый древний, какой девушки получают. Скорее всего, первый раз его преподнёс неандерталец – высокий, сильный мужчина – пленившей его представительнице гомо сапиенс сто тысяч лет назад. Это не только красивый подарок, но и нужный, – он подарил луну. В те времена днём-то было опасно, а ночью и подавно. Чем осветить дорогу любимой? Луной. Влюблённый неандерталец протягивает к небу руки: «Жди, принесу». И уходит. Откуда ему было знать, что луна не прячется за горизонтом. Как настоящий мужчина, он не мог вернуться, не выполнив того, что обещал. За горизонтом открывался новый горизонт. За ним – ещё и ещё. И нет им конца… а у жизни был.

Она помнила, какой он. Других таких нет. И не знала, что он может не вернуться. Память она сохранила в себе. Эта память осталась на все времена. В нашей крови его гены. Память их любви. Кому из нас они достались, тот становится настоящим мужчиной и продолжает дарить луну. Подарок не отнять и не потерять. Вместе с луной он дарит себя. Тогда луна сияет светом любви, делая жизнь счастливой. Медики утверждают, что их, генов, становится меньше и меньше. Неужели придёт время и не останется людей, которые для любимой готовы сделать невероятное? Какая скучная будет без них земля.

– Кофе неожиданно вкусный, – переключаюсь я, оставляя прапрапрародительницу (полагая, что и мою) с непрошедшей любовью.

Ира порылась в сумочке, достала автобусный билетик.

– Утром дали счастливый, даже симметричные цифры с обеих сторон совпадают. Смешно, но я первый раз решила не выбрасывать.

– Счастьем не бросаются, – поддерживаю я советскую примету. – Во что у нас ещё верить?

Почти над самым столом замечаю подсушенный листочек клёна, он опускается медленно, петляя из стороны в сторону. Решаю не дать ему упасть на землю. Но оказывается, Ира увидела раньше, и у неё наготове раскрытая ладонь.

– Если на вас упал жёлтый лист – примета уже народная, – то в этот день ожидайте перемен к лучшему.

Забегали, закрутились мысли: листочек-то мой, но вспомнил о себе-удаче и промолчал.

Собрались уходить. Когда отодвигал её стул, ненароком зацепил платье рукой. Взгляды встречаются, и мы оба смеёмся. Хорошо, что, кажется, понимаем друг друга без слов, потому что дальше у Ахматовой:

 
И моего коснулся платья.
Так не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
 

Смех разрешил обнять Ирочку за плечи. Может показаться странным, но делаю это тоже первый раз, благо, что есть предлог:

– Нельзя обмануть ожидание Анны, тогда ещё не Андреевны. Она знает, кому помогать.

Провожаю домой. Типовая пятиэтажка стоит на углу. Одной стороной она даёт приют магазинам, другой – закрывает чистенький дворик. В его задачу входило окружить деревьями детский садик. До конца не удалось – обычная ситуация для жилищного управления. А какая у меня ситуация? Остановились у подъезда, пора сказать до свидания, чувствую, что наступил подходящий момент сказать, до какого именно. Лето (сейчас уже не важно, какое оно было, моё лето) на исходе, впереди та самая осень. Набираюсь духу свалить все свои желания в одну кучу и неуклюже предлагаю:

– Лето на редкость неудачное… Не слетать ли нам на юг, за подарком? Море ещё тёплое и… луна там ближе. – Шутка такая про луну, географическая, от волнения не придумал лучше.

Замешательство. То ли от неожиданности вопроса, то ли от моего тона.

– Спасибо.

Успел обрадоваться. А она продолжает:

– Я подумаю.

Объяснений ответу два, и оба правильные: неудобно отказать сразу и ещё более неудобно сразу же согласиться.

Через несколько дней, под вечер, в кабинете без стука открывается дверь. Оля оглядывается, нет ли кого в коридоре.

– Не вздыхай, провожать не прошу.

Достаёт из сумки пакет и показывает бутылку отменного коньяка.

– Убери сразу, а то набегут: «Дай попробовать», и ничего не останется. А муж привёз тебе, из загранки. Ещё передаёт отдельное спасибо.

– Не мне – случаю.

– Всевышнему, что ли? У нас в округе удивляются: куда хулиганьё делось? Я не объясняю.

Можно ли тоже назвать случаем, что, проходя мимо институтского буфета, увидел Иру одну (всё время она с кем-то была)? Не приглашать же в кабинет, чтобы услышать ответ на свой вопрос. Здесь восемь пластиковых столиков позволили себе согнуть уставшие ноги, на них наваливаются тяжестью своих проблем простые люди с не такой уж лёгкой работой, как кажется. По стойке смирно почти такие же столы стоят в другом учреждении, где я сегодня успел поесть.

– Ой, вы сказали, что не будете обедать, я не оставила. Сейчас…

Извинения буфетчицы прерываю:

– Спасибо, не нужно. Мне компот.

Ира задумалась в уголочке, вилкой тычет в тарелку, не обращая внимания, что там лежит. Правой рукой, не глядя, мешает ложечкой такой же, как у меня, компот… А откуда возьмётся другой? Смотрит в одну точку. Что-то там сошлось или, наоборот, не сошлось, поэтому и всматривается. Заметила меня и перевела вопросительный взгляд на одинокий стакан, который я ей показываю. Подсаживаюсь.

– Взял, чтобы подсластить ответ.

Она говорила, что последнее время в компоте переусердствуют с сахаром.

Подняла глаза, – похоже, в них зародилась улыбка.

– Хорошо.

Я пожимаю плечами, благо есть чем пожать.

– Что хорошо? Что летим или что не зря взял компот?

– Можно было не брать.

Предлагаю проводить домой.

Вечером ожидаю на остановке. Мне нужно объяснить ситуацию, но надвигается гроза; зонтов нет – вымокнем, простудится ещё. Еле успели добежать до её подъезда и спрятались, как школьники. В квартиру не захожу – неудобно, да и не приглашает. Живут вдвоём с мамой. Стоим у окна, смотрим, когда закончится дождь. А я не могу начать извиняться: мы никуда не едем. Сам узнал об этом перед выходом с работы. Генеральный изложил проблему, из-за которой поездку придётся отложить. Объясняю это Ире, а сам уже поглядываю на часы: нужно успеть вернуться в институт. Она смотрит мне в глаза, я – на её руки. Ладони на подоконнике, пальцы начинают подрагивать. Мои дела сразу исчезают. Не понимаю, что с ней случилось. Молчим. Ливень ушёл неожиданно быстро. Ира сдавленно говорит:

– Чем сильнее ливень, тем быстрее проходит. Ты тоже… иди. – В глазах что-то невообразимое.

Успокоить её, встать на колено и признаться в любви – не умею и боюсь. Вдруг засмеётся. Спросить – тем более не могу. Не до конца понял себя? Ира красивая и молодая! Может, передумала? А я? Есть только надежда, вот и зацепился за луну. Откажется от подарка – будет хоть не так стыдно.

* * *

И вот я во Внуково, с верой в теорию вероятностей лечу дальше. Дела в Минске закончил быстро, Гомель почти рядом. Приятели знают, где остановится вагон, машут, прыгают. Радостные лица, почти забытые объятия.

– Вас тут испортили! Где полные рюмки? – первые мои слова по делу.

– Сначала – в университет.

Я опешил:

– Бросил неотложные дела, а вы тащите послушать лекцию… – Подбираю необидное слово: – …в провинции. Сам могу прочитать.

– Вот именно! Сюрприз, для этого тебя и звали. Нас ждут, будет повод выпить. Тебя ректор знает.

– Ну и что? На конференции сказал, что мой доклад его заинтересовал.

В ректорате объясняют: «Открылась кафедра по вашей специальности, преподавателей хватает, нужен завкафедрой, ректор предлагает вам. Его, к сожалению, нет, просил передать ключи от квартиры, вам понравится. Надеемся, что приедете».

Симпатичная река Сож, лебяжий пруд. В парке у дворца Паскевичей садимся на лавку. По старой традиции ребята достают стаканы.

– Вы-то откуда ректора знаете?

– Он нас нашёл, спросил про тебя. Не звонить же самому: «Я ректор универа из какого-то там Гомеля, не будете ли вы так добры». Просил связаться с тобой. Мы здесь почти год, и никто не уехал. Решил, наверное, что и тебя уговорим.

Дают мне полный стакан.

– За переезд.

– За дружбу, она не зависит от того, где живём.

– Но это же перспективная кафедра, дособерёшь нужных людей, река как Нева. На Питере свет клином не сошёлся. Здесь тоже дворец – какая разница у какого выпивать? У нас без забот, следи за «модой», и всё, а тебе не нужно, сам модный. Поэтому и приглашают.

– С одной стороны, заманчиво. Посоветоваться нужно.

– Всегда решал сам. Появилось с кем советоваться?

– Не уверен.

– Не уверен – не тормози. Отказ даже от пустяка угнетает психику.

Возвращаюсь наконец-то домой, из аэропорта сразу в институт. По коридору выжидательно сопровождает Пётр, выходит нетерпеливый Адик:

– Ну что? Привёз?

– В двух словах не объяснишь – на собрании… Такое впечатление, что тут ремонт был.

– Да нет, с чего это тебе могло показаться?

Ждёт ответа, но я молчу. Навстречу топают чемпионы по теннису, раскланиваются: «Добрый день». Пробежал быстро по комнатам, не в поисках Иры, а так всегда делаю после командировок – со всеми поздороваться. Её нет. Потом неотложные хлопоты, короткое обсуждение у начальства. На собрании отделения рассказываю, что привёз новое программное обеспечение, о котором было столько пересудов, и вот – оно у нас. Её опять нет. Коллеги из других институтов успели прослышать, трезвонят: «Как бы нам получить?» Хотя я предупредил своих: «Никому ни слова, пока не получим разрешения!» Поэтому и не говорю им, где нам дали.

Ребята не первый раз напоминают про обед:

– Может, принести?

– Нет уж, спасибо, начитан про места, где еду разносят.

В буфете пусто за столиками и на витрине.

– Если что-нибудь осталось, поем.

– Вы единственный, кто не ругается. Заранее не благодарите, вдруг не понравится.

Подбираю вилкой «что-нибудь». Вернулся. Всё так, как и было, обычная жизнь. Есть я или нет, что изменилось бы? Почти ничего. Кто заплакал бы всерьёз? Возьмут фото, как в пропуске, поставят в траурной рамке (я там, кстати или некстати, несоответствующе симпатичный). Генеральный соберёт всех и скажет, что отговаривал лететь, но для меня работа на первом месте. Приятели сядут в моём кабинете, достанут из сейфа запас; за добавкой будет бегать, и не один раз, скорее всего, Пётр. Тёзка напьётся, наплачется, из стульев ему лежанку сделают, чтобы не упал, под голову положат мой портфель (он удобный, я с ним в командировки ездил). Приедет мой бывший зам (он уволился год назад), отматерит всех: «Я бы такого не допустил», потом тоже напьётся. Девушки опечалятся, конечно, поохают; если Ира сильно расстроится, то будут допытываться: «Что у вас?» – «Ничего». Не поверят.

И тут она входит, кофточка та же, в которой была, когда я уезжал (запомнил).

– Сказали, что ты здесь. Привет. Я тоже не ела.

– Тоже и тебе возьму, наверное, осталось.

– Меня уже обрадовали новостью.

– Руководство галочку поставит, что внедрим новое, а мы столько работы на себя взвалили.

Ни к чему не обязывающий разговор сослуживцев, и она переходит к тому, что я жду.

– Выклянчила у наших машинное время. Подчищаю хвосты.

– Есть причина раздать долги? – Да что это я, в конце-то концов. Обиделся на то, что не встречает меня с цветами после случившегося? Хорошо, что она не знает. Почему вынуждаю её объясняться? Почему не спросил прямо? Чего боюсь, отказа? В молодости не боялся, правда, и поводов не было, всё получалось. А теперь заставляю переживать того, кого люблю, козёл.

Смотрит на меня.

– Ты сказал… в твоей программе ошибок нет. – В глазах, похоже, недоумение, но она заставляет себя пошутить: – Вот и искала в своей.

Беру её маленькую тёплую руку.

– Прости, я перенервничал… Билеты заказать на ближайшее время?

– Да. – Удивительное слово, самое короткое, а все проблемы снимает одним махом.

Моя душа трепетала, просилась в полёт, в прямом и в переносном смысле. Наконец-то мы первый раз действительно вместе. Летим за подарком. Примет ли? Сидим рядом. Сидели рядом и раньше, но не одни, а как зрители в театре, это не в счёт. Правда, один раз были вместе в кафе, вот там как раз хорошо, что не одни, а с Ахматовой. В результате мой курс (теперь надеюсь, что наш) – на юг, в Геленджик. Отчего туда? Вернувшиеся из отпуска приятели сказали: «Народу там мало».

При взлёте она взяла меня за руку. Я было обрадовался, но выяснилось, что она просто боится летать. Когда узнал почему, всё равно радости не убавилось. Нелегко прогнать улыбку: рядом любимая, и я позволяю себе думать, что взаимно. И вот над нами чистое небо. У меня внутри тоже чисто и светло. Внизу леса, реки, города, но – трижды мысленно перекрестился – до них далеко. Томительное и одновременно радостное ожидание праздника.

Упорная, надоедливо общительная соседка пополняет свои знания – донимает кроссвордами. Человек открывается в общении. Ира показывает мне новую черту – не может не помочь постороннему, даже в мелочах. Заодно удивляюсь эрудиции – почти на все вопросы ответила.

Из аэропорта тороплюсь, едем на такси, сидим на расстоянии друг от друга. Шутку бы сюда, но не идёт. Сидим, как не знаю кто… А ведь так оно и есть: не знаешь, кто ты. В неведении и доехал. Хорошо, что Ира рассказывала про Джулию Робертс в фильме «Красотка» – я не успел посмотреть.

Сентябрь, насчёт отдыхающих не обманули, их практически нет. У самой воды – двухэтажная гостиница в зелени, свободные номера. В Ирин я поставил букет хризантем. Почему их? Накануне на её столе из кучки распечаток программ выглядывал сборник японской поэзии, обложку украшали эти цветы. В японском языке солнце и хризантема пишутся одним иероглифом, и так совпало, что в сентябре отмечается праздник этих цветов. Они олицетворяют счастье и долголетие (надеюсь, что именно последнее из названных мне и понадобится). Стоим, молчим, друг на друга не смотрим, глядим в окно. Там рокочет море, волны поднимаются у берега и с шумом на него набрасываются, спешат унести мою, захваченную с собой, «пену дней». Как много набралось ненужных встреч – за один раз не убрать. Стараются унести всё в глубину прошлых лет. Не задумывался раньше, сколько там было никчёмного.

Волны шумят, что-то говорят… Мы всё молчим, стесняемся открыть свои тайны. Прилетела со мной, а я боюсь спугнуть то, что спустилось к нам, – вдруг улетит. Боюсь не то что коснуться – слово сказать. Оно стало далёким и неподъёмным, как со дна этого моря. Странно, с моим-то опытом.