Текст книги "Признание в любви"

Отец продолжает. Он будет говорить и говорить, пока мамины слёзы не остановятся.

На аэродроме сыновья обняли отца. Как иначе может назвать лётчиков, молодых ребят, дед, у которого свои сыновья на войне? Они все его дети. На следующее утро появился «Фокке-Вульф-189» – «рама». По тревоге успел быстро подняться один Як-9, будто специально самолёт деда, пилотировал его Герой Советского Союза Шмелёв. Немец пытался уйти вверх, короткий бой прямо над головами – не ушёл.

Шмелёв сел. Пробоины в крыле, из уха кровь, а он улыбается: «Хозяева довольны своей машиной?» Обнял дед лётчика, только и мог что сказать: «Сынок» – и заплакал.

Уезжал он из дома налегке, тепло было, а вернулся зимой, в кожаной куртке на меху. Корреспондент областной газеты так и написал.

Отец достаёт из стопки вырезок очередной лист и зачитывает:

– «Было холодно, генерал Данилов снял с себя шубу и сказал: „Носи, отец, береги себя, у тебя свой фронт“».

Когда тебя покидают близкие, только тогда и осознаёшь, как скоротечна жизнь. Никто не знает, когда она закончится. И сколько внимания ты уделял человеку на самом деле, понимаешь после того, когда оказывать его уже некому.

Сижу вечером за компьютером, реализую наши давние планы – выбираю рейс на самолёт. Подходит Ира:

– Мы не летим, мы едем.

Моё недоумение.

– К подруге, – поясняет она.

– Что-то не ладится? Странно, наши там все довольны.

У Иры забота в крови: сначала обо мне (вижу её даже там, где никак не ожидал), потом о других, а о себе… только если я ей напомню, да и то не один раз. Жизнь полна неожиданностей… Есть книги с таким названием, есть фильм, но я не о них – о жизни. И вот мы едем, вернее, Ира везёт меня по причине, никак не ожидавшейся: визы специально оформили. Путь наш не в Хельсинки, как думали раньше и где предполагала жить её подруга после свадьбы, а в Лахти, впрочем, какая теперь разница. Страсть мужа к выпивке пересилила всё на свете, даже на финском.

Симпатичный городок, загляденье, неухоженных здесь не встретишь, живи и радуйся. Пятиэтажка похожа на нашу, но тут всё для удобства жителей, начиная с того, что поднимаешься по лестнице и освещение включается и выключается автоматически на каждом этаже. Удивительно большой для однокомнатной квартиры балкон, на нём мы за столиком с рюмками вина ждём пояснений. Двор отсюда выглядит зелёной игрушкой, Ира отмечает специально нарушенную симметрию дорожек.

– Финны вначале смотрят, где ходят, по этим местам и прокладывают, – первые слова подруги про местную жизнь, не считая вопроса: «Что пить будем?»

К дому напротив подъехал микроавтобус, загрузилось несколько человек.

– У нас их называют бомжами, а здесь устроены, ещё и в супермаркет возят за продуктами, – продолжает она, и не поймёшь, неприязненно или, наоборот, завистливо. Лица́ на ней нет, встретил бы на улице, не узнал. – Знакомых никого, соседи со мной говорят как через окошко в комнате свиданий, в тюрьме. Да и дурацкий язык толком не освою, общаюсь по телефону только со своими в Питере. Я одна… тоскливо до слёз.

Они и закапали. Сзади нас на верёвке белыми флагами капитуляции висит невысохшее бельё. В открытое окно слышно, как в соседней квартире скрипка издевается над Сибелиусом.

– Возвращайся, поживёшь у нас. – Ира глянула на меня. – Борис устроит с работой.

– С бытовухой не как в России, проблем нет, сынишка финн.

Тот вдруг раскричался – возражает, что ли?

– На деньги не жалуюсь, финансовых привилегий полно, да и бывший муж исправно платит.

– Чем же можем помочь?

– Не знаю.

Рвалась уехать, рвалась. Уехала.

Сиртаки

Никто, наверное, не ищет приключений на свою… голову. Они её сами найдут. Ира, правда, считает, что я вечно лезу туда, куда не следует, но куда давно хотим поехать, глубже всех влез наш Шлиман. Эйлера, кстати, тоже причисляем к своим.

Мечтали мы о Греции, мечтали, и вот собрались. Накануне поездки по какому-то поводу (или без него) показывали фильм «Белое солнце пустыни». Ира собирала вещи и напевала:

 
Ваше благородие, госпожа чужбина,
Жарко обнимала ты, да только не любила.
В ласковые сети постой, не лови,
Не везёт мне в смерти – повезёт в любви.
 

У неё это хорошо получается, в смысле петь. С вещами иначе: что-нибудь забывала (я так думал, но оказалось наоборот – не подумал). Моё дело – упаковать. Жаль, что это единственная сфера, где мне удаётся экономить, то есть просто сложить в чемодан размером поменьше. Привычка, появившаяся, наверное, на работе (приходилось частенько оптимизировать). С вещами экономилось место как раз за счёт того, что́ Ира «забывала». Причём моя одежда была в избытке, а вот ей не хватало. В семье (в любящей семье) вопрос решился быстро. Стал укладывать в такой чемодан, чтобы оставалось свободное место. Да, мне неудобнее таскать, зато Ира перестала «забывать» – стала думать не только обо мне, но и о себе. К чему я рассуждаю, казалось бы, о пустяке? Может быть, другие тоже подумают об экономии. (В государстве все задачи – на оптимизацию. За чей счёт? За наш.)

– Какая чужбина? У тебя имя греческое.

– Поэтому жарко и обнимет.

– А при чём здесь, не у нас, конечно, а в Греции, невезение, да ещё в смерти? Не может этого быть. – Ответ не получил.

Так куплет песни Исаака Шварца появился в качестве эпиграфа к рассказу о Греции. По большому счёту всё дело случая. Не медленно ли тянется начало рассказа? Это счастливая жизнь никуда не торопится, мы её бег привычно не замечаем. Обидно только, что и само счастье тоже не особенно замечаем, воспринимаем его как само собой разумеющееся. А зря.

Чем «ваше благородие» нас пожалует? На «чужбине» дорога гладкая по сравнению с домашней, петляет себе среди холмов, не спешит, в отличие от нас, хотя знает куда.

Спешит позади нас полноватый субъект – надувает щёки. «Надувает» – в фигуральном смысле, потому что они и так надуты: в питании себе не отказывает. Не хочет отказывать и в другом – норовит взять быка за рога. В данном случае – «тёлку»:

– Работа задолбала, не оглянуться. В отпуске наконец увидел, что есть красивые девушки.

– Вы, наверное, фитнесом занимаетесь? – присоединяется его спутник.

– Покажете на пляже, как это делается? Я тоже начну, получу медаль. – Думает спрятать животик. Дума есть, и животик есть, но он каким был, таким и остался.

Спутник хлопает по результату:

– Медаль вешают не сюда.

– У меня на ленте.

Тёлка призналась Ире, что сбежала от семейных неурядиц, и ребята, наверное, слышали (если не для них было сказано).

Холмам не скучно: невысокие сосны плотно стоят на них группами, кое-где, к нашему удивлению, торчат обугленные стволы. И^́рина голова у меня на плече, вместе наши руки и души. Мы не одни – с нами радость путешествия в знакомую-незнакомую страну.

Подъезжаем к заливу в форме большущей буквы «омега». Она последняя в алфавите (к чему бы это?). На берегу ждёт храм. Храмы всегда ждут, но в Греции почти о любом месте можно так сказать: всюду развалины, просто они до сих пор не дождались своих археологов. Каменный пол, отлично сохранившаяся мозаика, радостные лица с большими удивлёнными глазами – место, должно быть, такое. Полуразрушенные колонны по периметру стоят в два ряда и лежат, победители и побеждённые. В истории иначе не получается.

Гид просит внимания:

– С тех исключительных времён… – Следует долгая пауза. Таким образом выражается его, и наша, заслуженная признательность эпохе.

Пока он в молчании демонстрировал свой античный профиль на фоне автобуса «Мерседес», турист, который всё спрашивал: «Когда же увидим Колизей?», нашёл занятие. Попытался по нашей, исконной привычке восстановить историческую справедливость, в данном случае – поставить длинный кусок лежащей колонны. Потёр ладони, присел, уцепился за её конец и закряхтел. Потуги завершились неприличным в обществе звуком. Такие попытки (в истории) этим обычно и заканчиваются. Меньшая половина группы язвительно хихикнула (мужчин на экскурсиях всегда меньше), в истории наоборот – не смеются те, кто пытается трактовать её по-своему.

Иглесиас умиротворил нас голосом и прекрасной мелодией. Его готов поддержать ресторанчик (при всяком посещаемом месте они тут как тут). За ним кусты, оливковое дерево и опять сосны. В их хоровод зачем-то затесался деревянный столб с электрическими проводами. Одна сосна обняла его ветвями. Туристические автобусы, как лошади в стойле, рядком прижались друг к другу в сторонке.

Меню составляешь сам, показывая пальцем на шевелящихся во льду рыб и кальмаров. Платишь и через некоторое время садишься за накрытый стол для наслаждения трапезой и видом. Чехов, правда, подсказывал: нельзя наслаждаться пейзажем, обожравшись. Спешим до еды – голубого цвета неба и море. Неподвижные белые чайки напоминают нам, северным людям, мелко раскрошенную льдину. У всех благодушное настроение, улыбаются, как на мозаике. Народ не знает, чем себя занять. К месту, и к слову, пришлась винная бочка. К сожалению, пустая и на боку. Я залезаю. Ира сгибает в круг оливковую ветвь, венок победителя надевает на голову, берёт длинную палку – копьё.

– Я Александр Великий.

– А я собака Диоген: кто бросит кусок – тому виляю, кто не бросит – облаиваю.

– Проси у меня чего хочешь.

– Отойди в сторону, ты загораживаешь мне солнце!

Смеются. Что Диоген может попросить? Ему хватает бочки. Что нужно Афинам – граждане разберутся сами. Разобрались – не зря до сих пор сюда ездят.

Ира кладёт палку, из венка делает плётку – и голосом городничего из фильма:

– Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!

Купаемся. Приятели соревнуются – погружаются одновременно и смотрят, кто дольше пробудет под водой. Вторым выныривает Животик:

– Главное – поймать момент.

В этом я не участвую. Если бы затеяли соревнование между всеми, то не удержался бы. И не во мне дело – народ бы потом завидовал Ире: «Какой у неё муж – класс. Вы ему в подмётки не годитесь». В группе я не самый юный, но просидеть три минуты под водой – запросто.

Плыву от «спортсменов» баттерфляем, демонстрирую стиль. Через несколько минут оглядываюсь. Отсюда видно, что на столбе за рестораном огонёк – искрит изолятор. Несусь обратно кролем, предупредить. Но тут вспыхивает ветка, рядом – ещё. Через мгновения это уже не сосна, а факел. Его видят все. Паника. Ира суёт шмотки: «Быстро надевай». Горит соседняя сосна, огонь по траве и кустам подбирается к ресторану, он наполовину из дерева. Иностранцы бегут в автобусы, одежда в руках, кричат, ругаются – каждый на своём языке, но понятно, словно по-русски.

Один за другим автобусы уносятся. Остался наш, водитель переставляет его ближе к заливу, так безопаснее. Служащие ресторана, но их мало, рубят оливковые ветви, пытаются сбить пламя – очень сухо. Дыма нет, гарь. Беру ветки, присоединяюсь к «пожарникам», огонь не подпускаем. Надолго ли? Прибегает Ира с веткой, единственная женщина, начинает хлопать по горящему кусту. Гоню прочь:

– Ветер, пламя пляшет, длинные волосы – с ума сошла!

Выстрел из пистолета заставил меня вздрогнуть: небольшой куст сразу вспыхнул весь, будто огненный шар. Обожгло лицо, кажется, загорелись волосы – тру голову. Нет, это от сильного жара. Ругаюсь, что не надел кепку. Отходим цепью, точнее цепочкой, я с краю, остальные наши выглядывают из-за ресторана: не пора ли сматываться? Ира появляется с другой стороны в платке. Я к ней:

– Огонь – мужское дело, уходи!

– Не могу оставить тебя одного.

– Я не один.

– А для меня – один.

Рядом – метрдотель, по-русски прилично изъясняется:

– Пусть остаётся. Я жене расскажу.

Соглашаться или нет?

– К кустам не подходи.

Другой грек о чём-то с ним переговорил. Спрашиваю, что он сказал, с надеждой, что Иру удастся выгнать. Метрдотель смеётся:

– Сказал, что обязательно жене расскажет.

Пухленький пожарник, с кухни, отдаёт Ире свои рукавицы.

– Эфхаристо. – «Спасибо» она сразу выучила.

Загорается ещё несколько сосен, от очередного выстрела не вздрагиваю. Пламя близко от ресторана, вовсю колотим ветками. Огонь по траве пытается пролезть – получилось, загорается сзади нас. Отступаем. Мелкие частички раскалённой гари попадают на кожу, жутко жгут. Не успеваешь стряхнуть.

Метрдотель кричит:

– Пожарных давно вызвали, нужно дотерпеть!

Что их нет-то? Через несколько минут, кто ж время засекал, слышим завывание: примчались две пожарные машины. Быстро раскатали шланги, видно, причём наглядно, – у них здесь большая практика. Потушили, перемонтировали провода, поругались (на кого?), выслушали общее эфхаристо и укатили.

Во рту сухо и горько. На душе весело. Умываемся, Иру хвалят на непонятном языке, а я не знаю – ругать или нет… за любовь. Тех, кто тушил, разместили за один стол, её посадили с торца: «Вы – Гефест, обуздали огонь». Она напоминает, что испытание огнём – древнее средство дознания истины, «кто есть кто» – мы выдержали. Метрдотель ставит узо:

– За такое событие пьют крепкое, чтобы наше единение было ещё крепче.

Когда я сказал, что жену зовут Эйрена, за столом зашумели. Он перевёл:

– Завидуют: в твою жизнь вошла богиня. Можно поцеловать нашу и твою богиню в знак благодарности? Я богинь не целовал.

Пьём за победу, общую победу, как на войне, русские и греки. Православные.

Наши пытаются ехидничать:

– Иностранцы деньги-то за еду не успели забрать, наверное, жалеют.

Ира поворачивается:

– Не жалеют, а благодарят Бога.

– За что?

– В таких случаях говорят: «Спасибо, Господи, что взял деньгами».

Кто о чём, мы за своим столом – о дружбе, которая если и может родиться внезапно, то только в таких вот обстоятельствах. Так же внезапно греки поставили бокалы: к столу подошёл, скорее подбежал, седоватый грек.

– Хозяин, – пояснил метрдотель, – хочет выразить благодарность.

После долгого пожимания рук, особенно Ире, зазвучала музыка сиртаки. Фильм «Грек Зорба» смотрели все. «Пожарников» поставили по одной линии боком друг к другу, руки на плечах, Иру с краю, головы повернули в её сторону. Короткий инструктаж. Медленным темпом – шаг в сторону, приставляем ногу сзади и слегка приседаем – вышли на середину, «к огню». Всплеск музыки, как тогда пламя, и мы в быстром темпе, вскидывая и выпрямляя ноги, «топчем» его: влево-вправо, вперёд-назад. От дружных хлопков под каждый шаг (конечно, Ирин, потому что не у всех слаженно, а у неё красиво) в ушах звенит. Музыка меняет темп, мы таким же манером уходим к столу и возвращаемся обратно.

Второй выход выглядит отлично. Тот, который пытался поднять колонну, норовит присоединиться. Встал, потёр ладони, но ему не дали: «Опять испортишь».

Садимся в автобус, хозяин вручает Ире коробку с бутылкой узо и с надписью на греческом: «Гефесту – Эйрене, богу огня». Метрдотель переводит, говорит, что «у вас таких, должно быть, много». Обнимает подошедших «пожарников»:

– От греческих мужчин русской женщине, которая «в горящую избу войдёт».

Уезжаем, за рестораном чернеют обманутые столбом стволы сосен – обнимать стало нечем. В автобусе активный, где не нужно, турист на своём месте:

– Ирина, где вы танцуете?

Контрамарки, что ли, хочет получать?

Мы держимся за руки – нас ничто не разлучит.

На следующий день новый гид, Надежда, из Воронежа:

– Снаряд не может дважды попасть в одну воронку.

(Возникла неприятная ассоциация – «бомбить Воронеж».)

Приехала она сюда к подруге, ставшей уже местной, в гости. Визу просрочила, решилась остаться – будь что будет.

– Довольна? – интересуется Ира.

– Конечно. Дома окончила художественное училище, летом – с вами, зимой хватает заказов по оформлению рекламы.

– А родители?

– Наведались в гости. Считают, что я тут как сыр в масле катаюсь. Мама всё оценивает критично, в том числе свою фигуру. Спрашиваю у неё: «Что дома?» Отвечает одесским анекдотом: «„Софа, как дела?“ – „Полная жопа“. – „А что, кроме проблем с фигурой, ничего нового?“»

– Мама с юмором. На родине все такие? Поэтому и назвали воронежский сыр «Надеждой»?

– Им ничего другого не осталось.

Есть люди – люди мечты. Они достигают её своей жизнью, вызывая добрую зависть. Я не о Надежде – о Шлимане.

Мы в Микенах, бронзовый век, второе тысячелетие до нашей эры. Невысокий скалистый холм, от него с трёх сторон на безопасном расстоянии стоят такие же, есть и повыше. На нашем – циклопические стены крепости, жилые помещения, усыпальницы; всё из камня. Гореть нечему. Строили «навсегда». Про небольшой мост из каменных глыб, уложенных ещё в то время, Ира добавила:

– Это не куча камней, а конструкция с распределённой нагрузкой на опоры, до сих пор держится. Сейчас по сопромату изучают.

Встретились две группы. Вчерашний гид заканчивает для своих повествование о Гомере:

– Эта история началась здесь с любви, едва ли не самой древней, описанной в литературе. – Выдерживает, как и вчера, паузу. Народ молчит, и он продолжает: – Спустя немного времени появилась и любовная поэзия. Надеюсь, кто-то подскажет?..

У гида достаточный опыт, он удовлетворился ожидаемым результатом – молчанием и не стал томить наш пристыженный вид. Даже в своём-то кругу Иру не заставишь «выступить», а тут…

Я дёргаю её за палец и шепчу:

– Не о тебе речь. Будет думать, что у нас все такие.

Первый раз испытываю на себе недовольный Ирин взгляд. Нашёл чем заслужить. И она решается:

 
Блаженством равен тот богам,
Кто близ тебя сидит, внимая
Твоим чарующим речам,
И видит, как, в истоме тая,
Из этих уст к его устам
Летит улыбка молодая.
 

Удивился не только гид.

– Женщина обращается к женщине, Сапфо этого заслуживает.

Туристов распустили до обеда, и мы с Ирой пошли к гробнице Агамемнона, она почти рядом, тут не может быть далеко. Следом увязались соседи по автобусу. Кустик венчает маленький курган, у его основания каменные плиты сходятся под углом к высокому проёму. Это вход в гробницу, там темно.

Животик выходит вперёд и протягивает руку Тёлке:

– Решайся, я ничего не боюсь, за моей спиной, как за…

– Тут все стены каменные, за любой спиной, – не отстаёт его приятель (похоже, что их отношения ещё не определились) и оборачивается к Ире: – В те времена проще ведь было? «Идти или не идти» – решали боги.

– За вас ещё не решили?

– Сам в Бога не верю, но тем не менее думаю, что спутника дают свыше.

– Наверху не ошибаются, главное, потом не упустить, – возвращает себе инициативу Животик.

– Всё у вас «главное». Что было на самом деле важным, а что нет, обычно понимают. Но – потом, когда будет уже поздно, – ставит точку Ира.

Вместительный ресторан, без него никуда. Разноязыкий галдёж – как мелкая волна на море, на которую не обращаешь внимания. Наверное, поэтому заполняет всё пространство. На его фоне не сразу уловил непривычное ощущение – слегка покачивает; а вроде бы не с чего, вчерашний вечер, как у нас говорится, прошёл впустую. Вспомнил, что похожее ощущение было у меня в Бийске. И точно: большая люстра в центре чуть заметно покачнулась, люстры по бокам, которые поменьше, её поддержали, в такт звякнули подвесками. Гвалт прекратился, разговаривать стали вполголоса и только с теми, кто за одним столом. Ногами ощущаю подрагивание пола. Оно усиливается. Началась лёгкая паника, но все сидят, не знают, что делать.

Первой не выдерживает немка. Вырывает у большого уже ребёнка ложку, хватает его за руку и тащит на улицу. Тот вопит – ну точно, сигнал трубы: отход! Туристы подчиняются – нестройными группами, поглядывая на потолок и пригнувшись, покидают заведение. В дверях никто никого не пропускает.

Метрдотель, при полном параде, вышел в центр зала. Голос не дрожит, в отличие от пола, пытается остановить:

– Господа, не волнуйтесь, у нас такое часто бывает, ничего страшного, сейчас закончится.

Люстры продолжают сильнее раскачиваться, пол трястись, подвески звенеть, клиенты убегать. Мы, русские, сидим. Греки-официанты подтянулись к шефу. Переглядываются. Ждут. Ждём и мы. Чего? Рухнет или нет? Убеждённость в статистике или надежда на авось, вера у нас с ними одна.

Бесстрашный распустил свой живот, после каждого толчка он у него судорожно вздрагивает. Ира мне на ухо: «Живот или смерть?» Тут же последовал сильный толчок – качнулась дверь; от большой люстры, как от удара в колокол, пошёл звон. Бокалы на столе звякнули, но коротко и жалостно. Смелый Животик вскакивает и бежит наружу. Тёлка встала, остальные сидят. Она потопталась немного, проводила беглеца взглядом и села. Приятель, который в Бога не верил, крестится.

– Подожди, гром ещё не грянул, – подсказывает ему Ира.

Я смотрю по сторонам: бежать или успеем где спрятаться, если начнёт валиться? Сбоку широкая ниша в виде арки, с той самой, распределённой нагрузкой. Пересаживаю Иру на моё место – отсюда к ней ближе. Продолжаем сидеть. Может, зря?

Тянутся долгие секунды. Какие они медленные, чёрт возьми, всегда торопились (вот уж действительно чёрт к месту). Ира взглядом показывает на часы – проверяем теорию относительности. Хорошо, что бокалы пустые, а то бы давно упали. Попрыгали они, попрыгали, позвякали, позвякали – и наконец успокоились, вместе с нами, оставшимися.

Вышедшие и выскочившие (теперь наоборот – вначале выскочившие) с опаской вернулись, греки разошлись по рабочим местам. Мы наполнили до краёв стойкие бокалы, подняли их и поднялись сами. У того, который был с колонной, рука дрогнула – пролил немного. Подбегает Животик:

– Я вовремя? – Наливает себе бокал и поднимает: – Успел.

К нему никто не протягивает свой бокал, даже приятель. Они с Тёлкой глянули друг на друга, чокнулись два раза и выпили на брудершафт. Иностранцы, которые подошли к соседнему столику, захлопали. Непонятно, чему или кому: за брудершафт или нам, оставшимся. Мы дружно выпили, закусили и уехали первыми.

В автобусе недовольство, но радостное: «Говорили, что дважды не бывает». Ира выручает Надежду:

– «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся», кто из него воды напьётся, а кто-то может дуба дать…

Вечерние новости по телевизору: в соседнем районе некоторые дома пострадали, есть обвалившиеся, обошлось без жертв. Метрдотель не ошибся, а ведь мог.

– Не напрасно ты пела Окуджаву.

– Повезло в главном.

Дома привычная жизнь. Юра ждёт с билетами на спектакль молодёжного театра «Плутни Скапена». За работу по климату администрация театра презентовала ему ложу. Завзятые театралы начали обсуждать Мольера, но я открыл доступ к греческому подарку. Его по достоинству оценили все, у одного Юры недовольная гримаса.

– Не нравится?

– Горло. Неделю уже болит.

Рассказ о греческих приключениях заставил налить ещё.

– Вторая гораздо лучше. Спасибо не говорю, нужно быстрее убедиться, что и дальше так пойдёт.

И^́рина отвага и прошедшее горло сделали своё дело. К третьему действию сюжет интересовал мало. В итоге Юра оценил подарок больше всех, решил, что вылечился, и рассказывал потом о блестящей игре Сергея Бызгу, а вот содержание мольеровской пьесы до конца так и не узнал.