Текст книги "Реальность чуда. Записки целителя"

Если умело взяться, то на благотворительности можно хорошо заработать.

Марк Твен

По нашей просьбе Чуйченко отвез нас в Вешки. В советские времена это была загородная резиденция Клима Ворошилова. За воротами из танковой брони простиралась громадная территория. Деревья, которые никто не рубил и не пилил: могучие стволы обрушивались сами – будто в тайге. Громадный неуютный дом – недавнее обиталище «первого маршала». Дом поменьше – для челяди. Рукотворные пруды. Именно тут сбылась мечта гоголевского бездельника Манилова – через пруды, чтобы «первый маршал» не утруждал себя обходами, был перекинут мост. Единственное, в чем архитекторы усадьбы отошли от плана Манилова, – на мосту не было лавок с купцами. Территория поместья была столь велика, что на ней построили еще одну дачу – для министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе.

Когда началась перестройка, дачи у бывших членов политбюро отобрали. Альберт Лиханов, который дружил с предсовмина СССР Н.И.Рыжковым, получил для Фонда сразу четыре – две в Вешках и две в соседних Липках. Вешки стали Центром реабилитации детей, страдающих диабетом. Липки отошли позднее к НИИ детской онкологии и к НИИ кардиологии им. Бакулева, к детскому его отделению.

Руководители и персонал Центра реабилитации, когда мы появились, пребывали в состоянии коллективного психоза. Они искали способы распродать куски усадьбы «луганского слесаря». Этот проект настолько всех занимал, что и нам было предложено (за комиссионные!) найти покупателя на любой свободный участок.

На двух дачах со всеми службами размещалось единственное отделение на тридцать – тридцать пять детей. Их селили с родителями. На одного ребенка приходилось два сотрудника. Заведовала отделением энергичная яркая женщина, эндокринолог Любовь Игоревна. Она же комплектовала состав обитателей из числа своих давних пациентов. Наше появление восторга у нее не вызвало.

В Центре реабилитации находились дети, страдающие сахарным диабетом и другими эндокринными недомоганиями. Была там девочка, у которой не развилась щитовидная железа.

Девочка походила на лупоглазую обезьянку. Ее ни на минуту нельзя было оставить одну – она могла совершить любой бессмысленный поступок. Мать находилась при девочке неотступно.

Ребенка поддерживали гормонами. Всем было очевидно, что этот путь дальних перспектив не имеет… Обследуя девочку, я понял: причина заболевания – родовая травма. Во время прохождения плода возникла компрессия (сжатие) в шейных позвонках. Моя версия приоткрывала ребенку некоторые перспективы.

Во время занятий я вращал вместе с девочкой головой, делал наклоны вперед-назад, научил ее «позе змеи» и «мостику». Когда моя ученица уставала, я клал ее на мат и массировал шейные позвонки – щитовидная железа начала оживать.

Девочка сделалась спокойнее. Движения и поступки ее стали осмысленней. Появился аппетит, округлилось лицо. Выпученные глаза вернулись в орбиты. Они с изумлением всматривались в то, что происходит вокруг. Девочка прожила на свете несколько лет, ничего на самом деле не видя.

Бывшая обезьянка оказалась очень хорошенькой. От прежней несуразности в облике и поведении остался только громкий, резкий голос. Первое, что сделала девчушка, пробудясь от духовной спячки, – потребовала соединить ее с отцом. Аппарат стоял в холле дачи Шеварднадзе.

– Но она ни разу в жизни не разговаривала по телефону! – сказала потрясенная мать, вращая диск.

– Папа, папа! – закричала в трубку девочка. – Я здорова. Мне теперь не будут делать уколы! Папа, папа! Меня вылечил Борис Николаевич! А маму нашу лечил дядя Сережа!

Мне жаль, что мы не взяли тогда координаты семьи. Было бы интересно посмотреть, как девочка выглядит теперь, одиннадцать лет спустя.

В отделении появился мальчик. Звали его Антон. Ему исполнилось четыре года. Антон был разумен, подвижен, послушен. Понимал все с полуслова. Только не говорил.

– Борис Николаевич, – умоляла меня Наташа, его мать. – Я ничего особенного не прошу. Сто слов. Чтобы он сумел сказать хотя бы сто слов! Иначе как он будет жить?

Три дня я присматривался к Антону. Моя диагностика показывала: мозг Антона цел, и речевой центр не имеет повреждений. Это обнадеживало. Но почему, в таком случае, он молчит? Только на четвертый или пятый день я понял: у мальчишки тоже родовая травма. Вероятно, накладывали щипцы. Это нарушило кровоснабжение левого полушария мозга – как у нашей девочки, бывшей обезьянки, от сжатия позвонков нарушилось кровоснабжение щитовидной железы.

– Наташа, – сказал я наконец. – Полной гарантии дать не могу, но, полагаю, Антон будет говорить.

Наташа смотрела на меня с растерянной улыбкой: поверить моему обещанию женщине мешали прогнозы врачей.

Я принялся за Антона. Он без устали прыгал по моей программе, кувыркался, делал кульбиты на мате, ложился на спину, задирал ноги и тянул «березку», охотно и помногу дышал, надувая и втягивая свой упругий живот. Но ожидаемых результатов это пока не приносило.

Антон, конечно, сделался крепче, подрос. Я каждый день повторял: «Не ленись – и будешь разговаривать, как все». Он кивал, пытался произносить звуки. Они мало походили на внятные слова. Когда закончилась путевка, Наташа стала возить Антона к нам в Армянский переулок. Сдвигов не было.

Однажды на рассвете зазвонил телефон.

– Борис Николаевич, простите, что так рано. Это я, Наташа. Антон заговорил! – прокричала она в трубку. – Только что.

– Пусть что-нибудь скажет, – попросил я.

– Здравствуйте, – прозвучало в трубке. – Это я, Антон. – Голос был странный – глуховатый, неуверенный и в то же время ликующий.

Я продолжаю дружить с семьей Храмовых. Антон ходит в нормальную школу. Три года назад произошел дикий случай.

Антона отправили в лагерь. Там его избила воспитательница. Мальчик начал заикаться. Я написал в суд: «Ребенок мог вторично потерять речь». Ответа я не получил.

Главной нашей заботой оставались дети, которые страдали диабетом. Мы искали способы заставить поджелудочную железу активнее вырабатывать инсулин. Я бы вряд ли решился на это, если бы профессор Ю.С.Николаев, автор метода и книги «Голодание ради здоровья», не привез бы из Индии свой любительский фильм. Юрий Сергеевич заснял группу больных, которые исцелились от диабета… йоговским дыханием. Взрослые, инсулинозависимые пациенты полностью вылечивались в ашраме за три месяца. К сожалению, главные детали методики индийские специалисты профессору не сообщили.

Мы начали поиск своей методики, основанной на йоге и траволечении. Мы предлагали детям наш очистительный чай. Дети начинали себя чувствовать лучше: веселели, хорошо спали, просили есть, начинали играть в парке. Но количество сахара в крови у них оставалось прежним.

Тогда мы подключили экстрасенсорику. Прямое воздействие на поджелудочную железу тоже ничего не дало. Цифры в анализах не менялись. Десятки глаз наблюдали за нашей работой. Возможности европейской эндокринологии родители хорошо знали. Перспективы лечения тоже. Наше появление в Центре пробуждало надежды. Все мечтали увидеть хоть какие-нибудь результаты. Их не было. Одни мамы начали посматривать на нас с иронией. Другие перестали здороваться, точно мы их обокрали.

Помню, вечером к нам подошла одна мама. Сын ее, Вася, пожаловался на боли в животе и на тошноту. Я с ним позанимался. Он повеселел, согласился поесть и обещал, что примет перед сном горячий душ. День нас не было. А когда мы приехали на дачу Шеварднадзе опять – мама с мальчиком ждали нас у подъезда.

– Я ждала вас еще вчера, – сказала женщина. – У Васи снизился сахар. Вы не могли бы с ним позаниматься еще?

Улучшение произошло на фоне стандартной терапии: те же препараты и дозировки. Значит, поджелудочная нас «услышала».

Но интрига заключалась в том, что поджелудочной железой я не занимался. Улучшение оказалось положительным, однако побочным эффектом. Я стал припоминать подробности того, что я делал с Васей двое суток назад. И обнаружил деталь, которая все прояснила.

Мальчик жаловался на боли в животе. Они возникали от постоянных запоров. Я дал ему очистительный чай, тут же сваренный, потом горячей воды с лимоном и массировал ему руками печень. Если быть точным, я массировал край печени, который слегка выступал из-под ребра, и желчный пузырь. После массажа Вася сказал, что животу легче. Отошли газы, а потом мальчик вдруг побежал в туалет. Произошло очищение кишечника. И вот теперь обнаружилось, что моя работа с печенью улучшила не только состояние кишечника, но и состояние поджелудочной. И все начало выстраиваться…

Европейская медицина изучает человека в т. н. анатомическом театре, т. е. в морге. Восточная медицина исследовала человека по преимуществу живого. Например, анатомию в Тибетских монастырях будущие ламы-медики начинают изучать только на третий-четвертый год. Именно поэтому восточные целители сделали открытия, которые позволяют решать задачи, порой непосильные для европейских коллег. Одно из них состояло вот в чем: помимо головного и спинного мозга, каждый орган имеет свой разум. Если угодно, свой персональный мини-мозг. Это он безостановочно управляет деятельностью сердца, печени, селезенки или почек на протяжении всей жизни человека, мгновенно откликаясь на любые внешние и внутренние перемены.

По утверждению восточных ученых прошлого, разум сердца вполне сравним с разумом собаки. Печень отличается туповатостью коровы. Естественно, что между органами существуют свои взаимоотношения.

На основе этого открытия йогами была разработана и особая методика лечения, именуемая уговариванием. Смысл ее в том, что целитель или даже сам больной вступает в разговор с занедужившим органом, объясняя тому, что следует делать: «Печень, освобождайся от желчи; левая почка, не ленись, гони мочу; желудок, придержи выработку желудочного сока». Примечательно, что открытие, сделанное много тысячелетий назад индийскими йогами, было самостоятельно повторено народными медиками древней Руси.

Сначала это было тоже уговаривание (вспомним колыбельные песни, имеющие снотворное действие: «Спи, мой сыночек, усни!»). А затем появились специальные емкие, отработанные тексты – лечебные заговоры. Каждый такой текст – звуковой, ритмизованный код, способный воздействовать на определенный орган. Общепринятый, логический смысл в нем может не просматриваться. Так электронным приборам, которые применяются в физиотерапии, нет нужды передавать еще и «последние известия».

Йоги установили: в необычном коллективе, который именуется «органами брюшной полости», существует своя иерархия. Главенствующая роль здесь принадлежит печени. Если печени комфортно, то, скорей всего, будет комфортно и соседним органам. Если печень испытывает недомогание, то начинает энергетически паразитировать на своих соседях. Отсюда вывод: если мы хотим, чтобы в полости нашего живота все обстояло благополучно, мы должны прежде всего позаботиться о печени.

Схематически с поджелудочной железой Васи произошло следующее. Среди других нагрузок она испытывала прессинг от печени. Сама печень испытывала дискомфорт по двум причинам: был перегружен отходами кишечник. К этому добавлялось лекарственное отравление.

Пытаясь в пятницу помочь мальчику, я очищал печень, забитую густеющей желчью и отработанными лекарственными веществами. Я перегонял эту биологическую грязь сначала в желчный пузырь, оттуда – в кишечник для последующей эвакуации. Первым результатом моей работы стало внезапное освобождение кишечника еще во время сеанса. А побочным, неожиданным эффектом стала активизация поджелудочной железы, что привело к снижению сахара в крови.

Я снова позанимался с Васей и еще двумя детьми. На другой день у обоих новичков показатели тоже улучшились, хотя и не так сильно, как у Васи.

В следующий раз, когда мы приехали из города, в вестибюле нас ждали шесть мам: «родительское радио» уже разнесло: «У целителей стало получаться».

Никто не отменял основное лечение. Наша работа его только дополняла.

Поняли мы и другое.

Количество сахара уменьшалось не потому, что мы подстегивали поджелудочную. А потому, что ей становилось легче. Представьте человека, который круглые сутки держит на себе мешок с песком. И вдруг мешок снимают. Так и мы снимали груз с поджелудочной. За счет этого железа и начинала вырабатывать больше инсулина. Теперь оставалось только получить подтверждение специалистов.

Мы пошли к заведующей отделением, Любови Игоревне, чтобы ее порадовать. Она часто повторяла: «Какое счастье, когда ребенку становится легче». Любовь Игоревна была в курсе. «Да, анализы у некоторых детей сделались лучше, – согласилась она. – Но мы ведь тоже работаем. Верно?»

– Конечно, – согласился я. – Ваша скрипка – первая. Но давайте все проверим. Вчера поступили «новобранцы». Давайте разделим их на два «взвода». Мы начнем работать с первым. Второй будет контрольным. Анализы крови, естественно, возьмем у тех и у других.

– Хорошо! – согласилась Любовь Игоревна.

Но к утру никакого разделения на группы не произошло. На другой день тоже. Наши занятия с новичками без первичных данных и контрольной группы в научном и практическом плане обессмысливались.

Мы имели деньги на производственные расходы и договорились с лабораторией соседней больницы. Местная медсестра, которую мы избавили от многолетнего недуга, согласилась брать анализы по нашему списку. Два водителя, детей которых мы вылечили, вызвались по очереди отвозить пробирки с кровью. Нам готов был помогать весь персонал Центра. Оставалось только получить разрешение Любови Игоревны. Она отказала.

Наши разговоры с руководством Центра тоже ни к чему не привели: оно продолжало торговать недвижимостью.

Мы впервые (но не в последний раз!) столкнулись с циничным врачебным саботажем. Понимала ли заведующая отделением, что мы работаем на серьезном уровне? Конечно. Самыми первыми пациентами на даче Шеварднадзе были сотрудники: медсестры, повара, водители и врачи. Желающих лечиться у нас (вместе с членами их семейств!) оказалось так много, что нам пришлось ввести квоту: столько-то сотрудников в день. Когда Любовь Игоревна увидела, что мы реально помогаем больным, в том числе хроническим, она собрала в отделении детей, в выздоровлении которых была лично заинтересована. Среди них оказалась и ее родная дочь со множеством терапевтических проблем. Ни сама Любовь Игоревна, ни ее коллеги справиться с проблемами не могли. Нам это удалось. Девушка ежедневно ездила к нам лечиться до последнего часа нашего пребывания на даче Шеварднадзе.

Дальнейшее пребывание в Вешках становилось бессмысленным. Напоследок произошел забавный случай. Любовь Игоревна была уязвлена популярностью, которой мы пользовались в Центре, и начала искать повод выставить нас в смешном свете. Не без иронии, с кокетливо-капризными нотками, она стала просить, чтобы я ее продиагностировал. Я отшучивался и от общения с ней уходил.

По природе я вспыльчив. Случалось, в детстве я безоглядно дрался. Когда же занялся йогой, моя вспыльчивость сделалась опасной. Если в споре с людьми я взрывался, мои собеседники, случалось, заболевали. У них возникали проблемы с сердцем, давлением и т. п. С той поры я приучил себя к сдержанности и под любым предлогом избегаю конфликтов. В любой обстановке я говорю и даже спорю негромко, подавляя эмоции. Иные люди, устраивая или провоцируя меня на скандал, не подозревали, по краю чего они ходили.

Я догадывался: Любовь Игоревна готовит спектакль, где нас она попытается вывести в роли невежд. И опасался: если во время такого представления я сорвусь, для Любови Игоревны это может закончиться плохо – отменным здоровьем она не блистала. Она лечилась даже у Кашпировского. Но он ей тоже мало помог.

Однажды я, Игорь и Сережа сидели в ординаторской. Так именовался бывший будуар мадам Шеварднадзе, о чем напоминала мебель с шелковой обивкой и трехстворчатое зеркало в рамке орехового дерева.

– Ну, Борис Николаевич, когда же вы, наконец, разберетесь, чем я болею, и скажете, сколько мне еще осталось жить? – с насмешливой капризностью снова обратилась ко мне Любовь Игоревна.

– А хоть сейчас! – в тон ответил я. – Вот Игорь с Сережей. Они вами и займутся. Только найдите укромное место. Народ молодой. Вдруг обнаружат какие-нибудь женские тайны.

В будуаре было полно народу: врачи, медсестры и даже нянечки.

– Ну, зачем же прятаться по углам? – Любовь Игоревна жаждала нашего публичного посрамления. – У меня от сотрудников секретов нет.

Замысел ее был прост. После нашей диагностики она собиралась заявить в присутствии всех, что мы не разглядели кучу простейших недомоганий, а рвемся лечить диабет. Я решил отбить у нее охоту устраивать такие игры с профессиональными целителями. Навсегда.

Сережа с Игорем озабоченно посмотрели на меня: «Что делаем?»

– Ребята! Окажите эту маленькую любезность нашей обаятельной хозяйке, – обратился я к ним. – Постарайтесь ничего не пропустить. Вы же слышали: мы теперь отвечаем за ее жизнь.

У Сережи с Игорем недавно, после занятий дыхательной гимнастикой, открылось абсолютное ясновидение. Я догадывался, что сейчас произойдет, и вышел из будуара.

А минут через пять из него выбежала Любовь Игоревна. Потное красивое лицо ее горело, словно обожженное крапивой. Пациентка не знала, куда его спрятать, и метнулась вниз по лестнице.

А произошло вот что. Любовь Игоревна, улыбаясь, села перед моими ребятами на стул. Весь персонал Центра реабилитации замер в ожидании, что сейчас будет преподан урок мальчишкам. А рикошетом и мне.

Игорь и Сережа минуты две внимательно глядели на Любовь Игоревну, а затем неторопливо, дополняя один другого, начали перечислять все случаи и все поводы, когда Любовь Игоревна обращалась за помощью к другим врачам… Не дождавшись окончания долгожданного консилиума, пациентка рванулась в коридор.

Никакого документа о результатах работы в Центре реабилитации мы не получили. Оставалось радоваться тому, что мы просто помогли многим детям.

Весной 2000 года пришло письмо из Екатеринбурга от Светланы Ш. «Мы с вами встречались на даче-санатории, – сообщала она. – Мы болеем сахарным диабетом с 1991 года. Мальчика зовут Семеном… болезнь обостряется, часто стал впадать в кому… Писали в Детский Фонд, искали вас. Но так и не получили ответа».

Светлана Ш. разыскала меня через девять лет.

Мы вернулись в Армянский переулок. Договор о сотрудничестве с Детским фондом у нас был заключен на семь месяцев. Странность срока объяснялась просто: до конца 1991 года. Ни у кого не было сомнений, что с января 1992 года контракт будет продлен.

Отношения с А.А.Лихановым у нас были вежливо-прохладными. Но случилось событие, которое их оживило. В Центр «Солнышко» через Детский фонд обратился тренер известной спортивной команды. У них стряслась беда. Восходящая «звезда» коллектива, молодой совсем парень, стал падать в обморок на тренировках. Обращения к именитым врачам, отечественным и зарубежным, ничего не дали.

Мне удалось разобраться, что происходит с парнем. Я прописал ему лечение и через несколько дней увидел своего пациента на стадионе: он участвовал в международном матче. Впоследствии молодой человек стал олимпийским чемпионом.

Однажды Лиханов пригласил Эллу Гдальевну и меня к себе. Он сказал, что внимательно наблюдает за нашей деятельностью, видит, что мы работаем «на очень серьезном и перспективном уровне». И у него к нам предложение:

– Вы так быстро и качественно помогли этому спортсмену, – сказал он. – Что если мы создадим при Детском фонде «Экстрасенсорную скорую помощь»? Можно будет ее назвать и «Целительской скорой помощью». Мы купим вам несколько машин. Хотите – садитесь за руль сами. Хотите – будут дежурить водители. Составьте списки, что вам потребуется еще. Поначалу круг ваших пациентов на дому будет невелик. Потом он станет шире.

«В самом деле, – подумал я, – бывает множество ситуаций, когда человек нуждается в срочной помощи. Но кто сказал, что она должна быть только шприцево-медикаментозной? Столетиями люди обходились простыми средствами. Выздоравливали и выживали».

– Идея заманчивая, – ответил я. – Нам недавно предложили зафрахтовать теплоход, чтобы мы посетили несколько стран… Сразу возникло много проблем. А мобильная помощь здесь, в Москве, – вполне реальна. Только нужно определить круг недомоганий, которыми мы будем заниматься.

– Я рад, что вы не отказываетесь, – повеселел Лиханов, – Давайте недели через две встретимся. Ничего похожего в мире нет. Если мы такую службу наладим – будем первыми.

Встреча по разным причинам откладывалась. А в декабре в качестве рождественского подарка нам передали, что Лиханов отказался подписать контракт на 1992 год.

– Причина?

– Недостаток средств.

Я уже говорил: мы получали врачебные оклады. Скудость их без надбавок за выслугу, за ночные дежурства и совместительства общеизвестна. На работу мы ездили своим или муниципальным транспортом. Семимесячный труд нашего коллектива обошелся Детскому фонду всего в 51 000 рублей. Я не имею привычки считать чужие деньги, но знаю: бедным Детский фонд в ту пору не был.

Я захотел увидеть Лиханова. Он отказался меня принять. Я сел в приемной. Меня бы устроил разговор и в предбаннике.

Время шло. Дверь из кабинета не открывалась. Со мной по необходимости сидели работники секретариата. Ситуация была почти комическая. В повести Гоголя «Коляска» Пифагор Пифагорович Черторуцкий тоже решил спрятаться от нагрянувших гостей, залез в собственную коляску и закрылся там кожаным фартуком, которым в пути прикрывали ноги.

Лиханов поступил таким же образом. Он замер в своем кабинете, не подходил к телефону, будто его нет. Может, он даже закатал сам себя в пушистый ковер. Не знаю.

В одиннадцатом часу вечера ко мне подошла одна из сотрудниц:

– Борис Николаевич, – сказала она шепотом. – Лиханов не выйдет, пока вы не уйдете. Он вас боится. Мы видели, как вы работали, что вы делали для детей и для персонала. Мы приносим вам за него свои извинения…

Я поцеловал женщине руку, попрощался со всеми, кто провел со мной часы осады, и ушел.

Больше эту фигуру по имени Альберт Лиханов я никогда не видел.