Текст книги "Реальность чуда. Записки целителя"

Часть вторая
Поворот к онкологии

Глава I ОСТРЫЙ ДЕТСКИЙ ЛЕЙКОЗ

Семь месяцев, которые мы проработали в Детском фонде, дали нам очень много. Стало очевидно: мы располагаем большим и действенным арсеналом средств. Эта технология позволяла нам работать в самых неприхотливых условиях. При грамотной организации мы могли за несколько часов оказать помощь десяткам детей и взрослых. Мы возвращали здоровье и родителям, которые годами были прикованы к больному ребенку. Вот почему я до сих пор считаю поступок Лиханова недостойным.

Я хотел сохранить коллектив, но открыть собственный Центр у нас не было средств. А взять к себе почти два десятка целителей никто не соглашался. Мои товарищи начали по одному устраиваться кто где. Со мной на первых порах осталось несколько человек. И занялись мы… лечением детей с острым лейкозом.

Поворот в сторону детской онкогематологии оказался так же трудно объясним, как и мой приход в целительство.

Я не считаю себя робким человеком. Как я уже рассказывал, ребенком жил в блокадном Ленинграде. В 14 лет, после войны, в самый разгул бандитизма, я записался в «Бригаду содействия милиции». На память об этом храню удостоверение.

Потом тридцать с лишним лет я занимался журналистскими расследованиями. Продолжаю до сих пор. Тем, кому любопытно, могу сообщить: занятие не для слабонервных.

Когда я в одиночку распутывал преступления, которые творились в речных портах Москвы, меня шантажировали деятели из Московского пароходства и Министерства речного флота РСФСР.

Когда я вел расследование на Украине, где погиб Гайдар, меня шантажировали изменники Родины, недавние полицаи, которым виселицу в 1945 году заменили 25 годами. Они успели выйти на свободу и опасались, что я обнаружу не раскрытые ранее преступления. Их шантаж меня тоже не остановил – я продолжал свое расследование.

В числе немногих вещей, которых я действительно панически боялся, был рак. Страх перед этим заболеванием шел за мной с детства. Когда мне было три года, заболела раком моя бабушка, Муся Яковлевна. Она была известна в Ленинграде почти библейской мудростью. К ней, уже тяжко больной, приходили за советом и поддержкой незнакомые люди.

Список тех, кого уносил рак, с годами продолжал расти. Погибали родственники, друзья юности. Среди них оказалась и Лора Семакова, школьная подруга, которая спасла меня, прислав «синьку» с упражнениями по хатха-йоге.

Когда у Лоры обнаружили рак, сам я еще мало что умел, но среди моих знакомых были знатоки йоги Юра и Славик. По моей просьбе они занимались с Лорой, которая держалась с достоинством и мужеством. Юра даже ездил в Ленинград. Юра и Славик были моложе меня, но знали и умели больше. Я у них учился. Последние курсы химиотерапии и облучения Лора перенесла легче, нежели первые (что сильно удивило врачей). У Лоры была саркома. Но она прожила на полтора года больше, чем прогнозировали медики.

После гибели Лоры, с которой мы дружили с шестого класса, я не принял ни одного приглашения проконсультировать онкологического больного. Но судьба наша только в малой степени зависит от нас самих.

В 1982 году с группой писателей я совершил поездку на Цейлон и в Индию. Путешествие длилось 18 дней. В Дели я посетил Центральный институт йоготерапии.

Через месяц после возвращения из поездки мне позвонила Наталья М., переводчица Интуриста, которая сопровождала нашу группу. За две с половиной недели путешествия мы подружились. Особенно когда в Дели половина делегации одномоментно заболела животами: в ресторане нас угостили водой из-под крана. Меня и Наташу инфекция пощадила, и мы с ней помогали другим – благо у меня с собой имелся запас трав.

– Я положила своего племянника в Онкоцентр на Каширском шоссе, – оказала мне Наташа в трубку. – У него острый лейкоз. Врачи говорят, что он не проживет и двух суток. А его родители в Африке. За 48 часов они вернуться не успеют. Сделайте что-нибудь, чтобы Толя их дождался. Он лежит на девятнадцатом этаже.

Я приехал. Состояние 16-летнего Толи действительно было тяжелым, но (по моей диагностике) виноват здесь был уже не только лейкоз. Гораздо сильнее мальчишка страдал от лекарственного отравления. Я заварил травяной чай, который принес, и посоветовал Толе выпить два или даже три стакана – чтобы очистить кишечник и печень. А затем велел родственникам, не откладывая, отмыть парня горячей водой.

Толя дождался родителей. Прошел весь курс положенного лечения. Выписался. Закончил десятый класс.

То был первый случай, когда при моем участии выздоровел больной, официально объявленный неизлечимым.

Второй пациенткой стала шестилетняя Юля. Она ждала вызова в Швейцарию на пересадку костного мозга, но подходящего донора все не было. Юля слабела. Меня снова попросили «поддержать ребенка» – уже до отъезда на операцию. Но теперь у меня имелся опыт. Я прописал Юле наши травы, составил программу. Занималась с девочкой мать. Я видел Юлю в лучшем случае раз в две недели. А продолжалось наше общение несколько месяцев.

Однажды позвонила Галя, мама Юли:

– Пришел вызов в Швейцарию. Что делать? Ехать?

– Галя, а вам нужна эта Швейцария? – засмеялся я.

Зимой, пока стояли морозы, Юлю невозможно было загнать домой – она каталась допоздна на коньках. С наступлением тепла Юля без устали носилась на велосипеде. Однако вызов поступил. Ребенка пригласили на комиссию. Были представлены все анализы крови за последние месяцы. Комиссия вынесла небывалое решение: «потребность в трансплантации отпала».

– Чем вы лечили ребенка? – спросил председатель комиссии у Гали.

– Очистительными травами, горячим мытьем и дыхательной гимнастикой.

«Вы бы видели их лица», – рассказывала Галя.

А вскоре появился третий пациент. Я дал интервью газете «Мегаполис-экспресс». Меня разыскала женщина-москвичка. Она просила проконсультировать ее дядю, который жил в Челябинске. У него тоже был острый лимфобластный лейкоз. Его готовили к пересадке костного мозга. Донором согласился стать родной брат, но чувствовал себя больной плохо. Врачи сомневались, выдержит ли он операцию.

Больного звали Петр Михайлович. Он позвонил из Челябинска:

– Вы думаете: я долечу? – спросил он меня. – И второе: путь дальний. Имеется сколько-нибудь шансов, что мне станет легче?

– Прилетайте, – ответил я ему. – Шансы есть.

Десять дней Петр Михайлович осваивал мою методику.

Анализы, сделанные еще в Москве, улучшились.

Петр Михайлович прилетал ко мне еще дважды. В последнюю встречу я его не узнал. Передо мной стоял крепкий, улыбающийся, уверенный в себе человек. В руках он держал корзину, из которой выглядывала головка шампанского. Петр Михайлович сообщил три новости.

Первая. От операции по пересадке костного мозга врачи отказались из-за полной ненужности. Вторая новость: Петр Михайлович открыл свою фирму. Строительную. На ногах с утра до вечера. А последняя новость была такая:

– Я теперь у нас в микрорайоне историческая личность, – сообщил Петр Михайлович. – Когда я иду по улице, люди шепчут мне вслед: «Это вот тот самый…» Из всех, кто лежал со мной в лейкозном отделении, когда я туда впервые поступил, в живых остался я один…

Удивляюсь до сих пор совпадению: все мои первые онкопациенты страдали острым лейкозом.

Все три случая подтверждали то, о чем я много раз читал в работах по йоготерапии: скрытые резервы организма даже очень больного человека велики. Назывались и цифры – до 40 % энергоресурсов. Все мои действия, когда я занимался с больным, были направлены на то, чтобы эти резервы пробудить. Если это удавалось, внутренний разум организма больного знал, на что ресурсы употребить.

То обстоятельство, что во всех трех случаях я достиг положительного результата, наводило на мысль, что у меня формируется определенная методика.

В пользу моих приемов работы говорило и то, что они оказались совместимы с основным лечением. Я не требовал: «Перестаньте глотать лекарства или не рассчитывайте на меня!» Моя методика основное лечение только дополняла.

И последнее: главная часть работы по применению моего метода ложилась на больного и его родственников. Результат во многом зависел от пациента и его семьи.

Прошло немало времени, пока я осознал: европейская медицина сосредоточилась не на больном, а на способах воздействия на его внутренние органы. Интеллектуальный и нравственный потенциал больного и его семьи практически не использовался, если не считать, что родные кормили больного с ложечки и выносили за ним судно.

Моя же система оздоровления несла в себе элементы нового направления педагогики и терапии. Взамен стопроцентного иждивенчества: «Доктор, опять неделю не было стула!.. Профессор, снова тошнит!» – я прививал ученикам-пациентам навыки грамотной борьбы за собственное исцеление. Пациент в рамках моей программы должен был четко знать, какие перед ним стоят ближайшие оздоровительные задачи. Их реализация требовала организованности, регулярных волевых усилий и осознанной ответственности за свою судьбу.

Я воспитывал в пациентах культуру самосохранения и самоисцеления, которая позволяла в обстоятельствах, не требующих немедленного вмешательства врачей, обходиться собственными средствами. Во многих случаях культура самосохранения, рожденная в борьбе с недугом, позднее становилась основой общесемейной культуры, потому что давала ответы на вопросы: «Что и как пить? Что есть? Как регулировать работу кишечника и печени? Как дышать? Как вести себя в случае недомогания? Как общаться между собой? Как соблюдать личную гигиену?»

Это направление работы можно было бы назвать педагогической терапией, когда в процессе лечения совершается перестройка личности. Пригодился мой опыт школьного учителя и литератора, пишущего для детей.

По своему недавнему прошлому я знал: тысячи людей, не получив удовлетворительной помощи в госмедучреждениях, ищут альтернативные способы оздоровления. Я понял, что не имею морального права держать методику помощи лейкозным больным, которая у меня сложилась, «только для своих».

Газеты пестрели объявлениями: «Для пересадки костного мозга за границей ребенку нужны деньги». Указывались громадные суммы. Одна крупная газета поместила на первой странице большой снимок девочки-чеченки. Я отозвался на это и еще одно объявление. Родителям объяснил: денег на операцию у меня нет, но я готов предложить свою методику оздоровления. И уточнил: «Никакой платы за лечение не возьму». Родители, подумав, согласились. Нужда в пересадке костного мозга после моего лечения в обоих случаях отпала.

Человек с деловой хваткой взял бы в аренду подвал, побелил стены, купил два стола, десяток стульев и повел негромкий прием лейкозных больных. Тем более что основного лечения я не отменял.

Я же хотел найти клинику, где бы мой метод дополнительного лечения можно было бы всесторонне проверить под контролем врачей, а затем внедрить в практику госмедучреждений. Я хотел помочь тысячам детей и взрослых, лечение которых в стационаре не приносило желаемого облегчения. Больше ничего. Куда бы я ни обращался, к моему изумлению, врачей, желающих познакомиться с моим методом, я не находил, точно в больницах и дома от лейкоза никто не страдал и не умирал.

Я поделился своими недоумениями с директором медицинского коммерческого центра, где я вел прием терапевтических больных, отличным терапевтом и организатором Натальей Александровной Григорьевой. Она сказала, что познакомит меня со своей институтской подругой Натальей Анатольевной Финогеновой: «Интересуется народной медициной и верит в нее. А главное: Финогенова – великолепный педиатр, отличный диагност. За каждого ребенка борется до конца. Полагаю, вы найдете с ней общий язык».

Финогенова была в ту пору доцентом, заведовала отделением в НИИ детской гематологии РФ, вела консультации в поликлинике Морозовской больницы. Еще одна ее тогдашняя должность – главный детский гематолог России. И основная специализация – острый лейкоз.

Мы встретились в поликлинике Морозовской больницы. Разговор то и дело гас, пока я не рассказал о трех первых случаях, когда посчастливилось помочь больным с лейкозом.

– Юля? – переспросила Наталья Анатольевна. – Это вы занимались Юлей, которая не поехала в Швейцарию? Я эту историю знаю. Юля состоит на учете здесь, в поликлинике. Принесите мне списки ваших трав… Я здесь предварительно уже советовалась. Григорьева рекомендовала вас с наилучшей стороны. Заведующая поликлиникой, Татьяна Георгиевна Шерчкова, очень хороший врач, против вашей работы не возражает. «Если только, – заметила она, – это поможет детям». Я представлю вас ей. Более высокому начальству пока ничего говорить не будем – подождем результатов.

Это была самая быстрая договоренность за всю мою жизнь. Я до сих пор благодарен Н.А.Финогеновой и Т.Г.Шерчковой за предоставленную возможность работать в стенах поликлиники.

Правда, одно обстоятельство меня сильно озаботило. Денег платить нам больница не могла. Работа на коммерческой основе исключалась. Но упустить возможность помогать детям с острым лейкозом в стенах поликлиники, которая являлась городским диспансером для детей с заболеваниями крови, я не мог. И я сказал: «Хороню. Будем пока работать бесплатно».

Я надеялся: пройдет время, и отыщутся спонсоры. Один раз отыскались. Сумма была скромной и оказалась единственной, которую мы с сыном получили за пять с половиной лет нашего труда в поликлинике Морозовской больницы.

Когда мы обосновались в Морозовке, нас еще оставалось восемь человек. Мы ухитрялись зарабатывать в других местах, а во второй половине дня вели прием лейкозных детей. Все мы стремились к тому, чтобы ядро коллектива сохранилось. Но чуда не произошло. Без денег жить и работать было невозможно. Вскоре нас осталось двое – я и Сережа.

Когда мы приходили в кабинет, в холле уже сидели родители с детьми. Мы успевали принять максимум 20 пациентов. Больше не удавалось по двум причинам: каждый визит ребенка оказывался времяемким – такова была технология нашей работы. И второе, мы были ограничены во времени. Начинали в два часа (когда заканчивали свою смену врачи), а в семь вечера поликлиника закрывалась. Из-за этого многие родители, увидев, что к нам большая очередь, уходили. Сначала мы принимали дважды в неделю. Потом это оказалось для сына и меня трудным. И до самого нашего ухода из поликлиники, пять с половиной лет, мы вели прием по понедельникам.

Прием начинался с опроса родителей. Беседуя с мамой ребенка, мы спрашивали: как протекала беременность; благополучны ли были роды; удавалось ли вскормить ребенка собственным молоком; пил ли ребенок с рождения воду; как работал с рождения его кишечник. Мы выясняли: что любил и любит сын или дочка теперь: молочное, мясное, овощное, вареное или жареное, жирное или постное.

Здесь начали проступать некоторые стойкие закономерности, о которых разговор впереди.

Мы выясняли, какие недомогания предшествовали возникновению лейкоза. Мамы и папы называли: грипп, воспаление легких, аллергию, аппендицит, падение с велосипеда или с дерева.

Часто фигурировал и такой фактор, как испуг: набросилась чужая собака, рядом резко затормозил автомобиль, возле школы налетел хулиган.

Получалось: психологический фактор, стресс мог способствовать возникновению злокачественного заболевания крови. Вывод содержал в себе и долю оптимизма. Получалось: если дети ведут размеренную жизнь; если родители приучили своих чад не поддаваться в экстремальной ситуации панике и страху, – это может оградить ребенка от опасной болезни. Так возник первый обнадеживающий вывод.

Версия стала получать подтверждение. В наших записях замелькала фраза: «семейный конфликт». Причины были такие: склонность отца к спиртному (редко); разногласия между родителями ребенка и дедушкой с бабушкой. Но самым разрушительным для здоровья ребенка становился уход из семьи отца или матери с процедурой развода: дележкой детей, мебели, разменом квартиры, продажей дачи. Для мальчика или девочки это было крушением мира, в котором они существовали с рождения.

И сейчас перед моими глазами стоит пятилетний Юрась В. Он заболел острым лейкозом, когда из семьи ушел отец. Мальчик, находясь в квартире, чувствовал приближение отца, если тот шел мимо дома. У Юрася были все основания стать здоровым. Так полагали врачи Морозовки, где он лежал. Так считала и Н.А.Финогенова, которой я его показывал. Но тоска по отцу разрушала организм ребенка. Последние слова Юрася были: «Я без папы не могу».

Конфликты между родителями тоже не возникали на ровном месте. Пользуясь доверием многих из них, я просил уточнить, какие внутрисемейные обстоятельства приводили к разногласиям. Здесь меня ждало ошеломляющее открытие.

Во многих случаях разногласия возникали из-за сексуальной дисгармонии, из-за оглушительных разочарований в семейной постели. Корни интимных расстройств и бед брали свое начало в детстве и юности нынешних родителей. Так получила подтверждение древняя теория, что в тончайшей системе нашего организма и нашей судьбы все взаимоувязано.

Могли ли представить в свои 14–15 лет школьник Гриша или его сверстница Марфа, что их почти легальные занятия «суррогатным (как его именуют господа сексологи) сексом» – разрекламированной, «безвредной» мастурбацией – позднее обернутся полуимпотенцией для мужа, фригидностью для жены и тяжелым заболеванием для их единственного ребенка?

Открытие так сильно меня потрясло, что я за несколько месяцев написал и издал книгу «Как стать женщиной. Как остаться мужчиной».

Сын и я, мы продолжали работать в поликлинике Морозовки. В числе наших пациентов оказались и малыши в возрасте до двух лет. Они выглядели ослабленными. Была очевидна задержка в их общем развитии: почти никто не говорил.

Дети боялись незнакомых, плакали, завидя врачей. Малышей было трудно уложить спать днем. Они просыпались по ночам.

Мы с Сергеем Борисовичем поначалу были озабочены тем, как с ними общаться. Но опасения оказались напрасными. Доверие в большинстве случаев возникало быстро.

Если ребенок подымал в кабинете рев, опасаясь неприятных процедур, я показывал, что в руках у меня ничего нет, и добавлял: «И ничего не будет. Если ты позволишь, я просто поглажу тебе спинку, а потом живот». Иногда я спрашивал: «Кошка у тебя есть? Ты ее любишь? Ты ее гладишь? Вот я и тебя поглажу, будто ты котенок». Такое объяснение малыша успокаивало. Оставалось только объяснить маме, что нужно делать дома или в палате.

Отзывы и анкеты показывали: улучшение самочувствия после общения с нами наступало быстро.

Отзыв матери Евгения Р. 1 год, 7 месяцев. Миелобластный лейкоз. Поступил в Центр «Лечение без лекарств»[20]20
  Так стал называться бывший Центр «Солнышко» после нашего ухода из Детского фонда.


[Закрыть] в октябре 1992 г.

«Лечение в Центре мой сын проходил один раз в неделю. Прошел 9 сеансов. Женя стал значительно активнее, подвижнее… вырос на 2–3 см. Развивается речь, появляются новые слова и слоги. Самостоятельно стал подниматься по лестнице, физически стал сильней. Любит рисовать, танцевать.

Ребенок всегда в хорошем настроении, нормально входит в контакт с другими людьми.

Спит с 8 вечера до 8–9 утра. Днем спит часа два.

Стул регулярный 1–2 раза в день, цвет нормальный.

Аппетит хороший, ест практически все. Ребенок прибавил в весе».

Второй отзыв (26.04.1993 – шесть месяцев спустя): «Женя получил в Центре 30 сеансов… за это время очень вырос. Стал более сообразительным, начал больше говорить, сделался активным, физически более сильным. Вес его увеличился… часто употребляет слово «сам». Ребенок не агрессивен, хорошо вступает в контакт… Продолжительность ночного сна – 10–11 часов. Стул нормальный ежедневный, кашицеобразный. Ест хорошо. Состояние общее хорошее, очень помогают сеансы в Центре «ЛБЛ»».

Другие родители также указывали на прямую связь между посещениями Центра «ЛБЛ» и улучшением физического и нравственного состояния ребенка.

Отзыв матери Марины П. 4 года. ОЛЛ. Посещала Центр с октября 1992 г. (после 15 сеансов): «… Лечение в Центре началось после курса лучевой терапии и облегчило состояние Марины – не было сонливости и вялости.

Настроение у нее бывает разное, в основном веселое, песенное. Девочка контактирует с детьми неплохо… Сон спокойный, глубокий… Аппетит удовлетворительный. Стул 2–3 раза в день.

Возрастает активность, становится более жизнерадостной, меньше жалоб на усталость…»

Параллельно с улучшением физического состояния у детей происходило и серьезное оздоровление нервной системы.

Илья Б., 6 л. ОЛЛ. Заболел в апреле 1991 г. На лечение в Центр попал после химиолучевой терапии. По словам матери, «был слабым, агрессивным, нервным, плохо ел, плохо спал». К этим недомоганиям добавился страх смерти. Илья не соглашался оставаться один в квартире даже днем, а вечером боялся засыпать. У него было опасение: если он закроет глаза, то больше никогда их не откроет. Все это изматывало семью.

Отзыв матери Ильи Б.: «В Центре мы получили шесть сеансов… после которых ребенок стал жизнерадостным, бодрым и веселым… Изменился цвет лица, щеки розовые, глаза ясные. Я смогла впервые за время его болезни избавиться от мыслей о его возможной смерти. Илья самостоятельно… играет, рисует, не боится оставаться дома один».

Шестилетний Илья оказался настолько развит, что мы предложили ему простейшую программу физических упражнений. Она включала дыхательную гимнастику (упрощенный вариант йоговской) и вполне доступные для него статические позы (асаны). Вот какие результаты мы получили.

Отзыв матери Ильи Б. (26.04.1993): «Центр мы посещаем в течение полугода. Количество сеансов примерно двадцать… Ребенок с удовольствием делает дыхательные и физические упражнения, предписанные ему специалистами Центра, много гуляет, не чувствует усталости. Он бодр и весел, у него много друзей. Отношения с друзьями нормальные.

Засыпает он быстро, сон спокойный (за редким исключением)… «Мой сын – самый здоровый ребенок!» – с этой мыслью я засыпаю и просыпаюсь. И это тоже заслуга Центра».