Текст книги "«Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года)"

Так же воспринимали арест Щегловитова и некоторые другие современники. Автор «Петроградской газеты» описывал противостояние сил «старого» и «нового», олицетворяемого Керенским: «Два враждебных мира, два непримиримых противника стояли в грозный час решения друг перед другом. Старый, величественно важный сановник, столп реакции, и молодой избранник, смелый поборник великой цели свободы и народовластия. Коршун и орел»[236]236
  Петроградская газета. 1917. 5 марта.


[Закрыть].

Об аресте Щегловитова сторонники Керенского часто упоминали после Февраля. В изображении одного из провинциальных приверженцев министра это действие выглядело не как импровизация, а как спланированная заранее акция лидера революции, который предусмотрительно и тщательно подготовил решающий удар, сокрушивший режим:

Когда в Думу пришли первые революционные полки, когда они бродили по Таврическому дворцу и спрашивали: «Что нам делать?», а все еще колебались что-нибудь предпринять… Керенский немедленно вытребовал своих офицеров. «Вы спрашиваете, что вам делать», – обратился он к солдатам, вынимая лист бумаги с адресами всех представителей старой власти. «Вот вам, офицеры, и работа. Идите, немедленно арестуйте сторонников престола и привезите их сюда».

В бессмертной шахматной партии между Думой и властью это был в ту минуту гениальный шах и мат сторонникам Николая Второго. И этот шаг сделал Керенский[237]237
  Мерзон М. А. Ф. Керенский в Москве // Нижегородский листок. 1917. 1 июня.


[Закрыть].

Согласно некоторым версиям популярных биографий Керенского, подготовленных в 1917 году, аресты, произведенные по его приказу, позволили ему разоблачить антинародные заговоры «слуг старого режима»: «…он первым допрашивал их, и эти допросы давали не раз возможность успешно бороться с врагами России». Молодому депутату молва приписывала заслугу в прекращении стрельбы на улицах столицы, и эти слухи нашли отражение в его ранних биографиях: «Так, при допросе Керенским бывшего министра внутренних дел Протопопова 1-го марта, последний выдал ему план расположенных на домах Петрограда пулеметов, на которых полиция производила обстрел народа. Пулеметы были сняты, и стрельба прекратилась»[238]238
  Сын Великой Русской Революции Александр Федорович Керенский. С. 5.


[Закрыть].

В то же время Керенский предотвратил самосуды над арестованными, которых доставляли в Таврический дворец; это обстоятельство также должно было укреплять его авторитет[239]239
  Там же. С. 6.


[Закрыть]. Для одних современников это была яркая демонстрация той власти, которой обладал политик, другие же видели в молодом депутате сторонника гуманных мер, борца с внесудебными расправами.

Между тем частное совещание членов Государственной думы постановило избрать из своей среды Временный комитет – Комитет членов Государственной думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждениями. На комитет возлагались обязанности следить за развитием событий и принимать соответственные меры, вплоть до взятия в свои руки всей исполнительной власти. Формирование нового органа власти было поручено совету старейшин, председателем комитета был избран Родзянко, Керенский стал одним из членов. Сразу же некоторые члены комитета начали действовать как представители власти[240]240
  Февральская революция 1917 года: Сб. документов и материалов. С. 114–115.


[Закрыть]. В ночь на 28 февраля комитет взял власть в свои руки, однако руководители Думы датировали это событие предшествующим числом[241]241
  Современный исследователь А. Б. Николаев полагает, что решение было принято между одиннадцатью часами вечера и полночью 27 февраля. Керенский утверждал, что Временный комитет взял власть в полночь. См.: Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 28, 34, 110; Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция: Восстание в Петрограде. С. 237; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 201; Николаев А. Б. Революция и власть. С. 76.


[Закрыть]. Комитет фактически одобрил действия Керенского по аресту царских сановников и подтвердил его полномочия[242]242
  На бланке председателя Государственной думы Керенский сам выписал удостоверение: «Временный комитет поручает члену Государственной думы Керенскому заведование павильоном министров, где находятся особо важные арестованные лица». Это удостоверение подписал Родзянко. См.: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция: Восстание в Петрограде. С. 264.


[Закрыть].

Вечером 27 февраля, на первом заседании Петроградского Совета рабочих депутатов Керенский был избран в Исполнительный комитет Совета, а затем стал и товарищем (заместителем) председателя Совета; его кандидатура была выдвинута социалистами-революционерами. Сам он на этом заседании не присутствовал и о своем избрании узнал позднее[243]243
  The Catastrophe: Kerensky’s own Story of the Russian Revolution. Р. 29.


[Закрыть]. Не было Керенского и на первом заседании Исполкома. Организаторы Совета, видные активисты социалистических партий, в большинстве своем относились к энергичному политику настороженно, но, выдвигая влиятельного депутата на пост товарища председателя, стремились с его помощью укрепить собственные позиции (в конце концов, и сам Совет возник при содействии Керенского)[244]244
  Соболев Г. Л. Александр Федорович Керенский (Штрихи к политическому портрету) // Александр Керенский: Любовь и ненависть революции. С. 19.


[Закрыть].

Смелые выступления перед восставшими солдатами, личный контакт с центрами протестного движения и, наконец, аресты царских министров – все это принесло Керенскому особую популярность, он быстро становился важнейшей фигурой революции. Из деятелей, известных широкой публике, только Керенский действовал столь решительно и ярко: «Он был единственный человек, который с энтузиазмом и полным доверием отдался стихии народного движения… Единственно он со всей верой в правду говорил с солдатами “мы”… И верил, что масса хочет именно того, что исторически необходимо для момента», – вспоминал трудовик В. Б. Станкевич. Уникальную роль Керенского отмечал и социал-демократ Н. Н. Суханов, ставший впоследствии его жестким критиком: «Незаменимый Керенский издыхающего царизма, монопольный Керенский февральско-мартовских дней». В такой обстановке некоторые консервативные члены Думы воспринимали его как революционного «диктатора»[245]245
  Станкевич В. Б. Воспоминания (1914–1919). Берлин, 1920. С. 75; Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн. 1. С. 63; Шульгин В. В. Дни. 1920: Записки. М., 1989. С. 179, 180, 185; Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 116–117. Показательно, что Керенский перешел в кабинет председателя Государственной думы, а Родзянко перебрался в помещения канцелярии библиотеки Думы. Возможно, последний в это время полагал, что его собственная судьба теперь зависит от Керенского. Симптоматична та просьба, с которой Родзянко обратился к депутату Н. В. Савичу: «Вы в приличных отношениях с Керенским, узнайте, пожалуйста, обеспечена ли наша неприкосновенность» (Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 214–215, 217).


[Закрыть].

По-своему передает лихорадочный темп действий Керенского в дни Февраля его жена: «Первые дни он жил, не выходя из Думы, где работа шла и днем и ночью, и только уже совершенно обессилевши, он и другие депутаты урывали недолгое время для сна, валяясь тут же, на диванах и креслах в кабинетах Думы». Иногда близкие буквально заставляли его выпить чашку кофе, рюмку коньяка. Журналист А. Поляков вспоминал: «На ступеньках небольшой лестницы, ведшей в ложу журналистов, полулежал в полном изнеможении А. Ф. Керенский, а жена с ложечки кормила его яичными желтками, принесенными в стакане из дому». Порой депутат находился в полуобморочном состоянии, что производило гипнотизирующее впечатление на возбужденную толпу, заполнявшую Таврический дворец. Сам же Керенский не без удовольствия вспоминал впоследствии это состояние крайнего напряжения, для него Февральские дни остались самыми главными, «настоящими»: «Стоит жить, чтобы ощутить такой экстаз», – объяснял он[246]246
  Керенская О. Л. Обрывки воспоминаний // House of Lords Record Office (London). Historical Collection. No. 206: The Stow Hill Papers. DS 2/2. Box 8. P. 4; Поляков А. Комната № 10 // Новое русское слово. 1947. 23 марта; Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 51; The Catastrophe: Kerensky’s own Story of the Russian Revolution. Р. 59, 76.


[Закрыть].

Появлялись разнообразные слухи относительно Керенского, позднее он иногда изображался как кровожадный бунтовщик; правда, в прессу эти слухи проникли лишь осенью. Например, газета В. М. Пуришкевича в октябре задавала Керенскому вопрос от лица «русского общественного мнения»: «Правда ли, что, когда 28 февраля в Государственную думу одна из частей войск привела своих избитых и связанных офицеров и они обратились к Вам с просьбой о заступничестве, Вы ответили: “Ничего, пусть! Своим поведением офицеры заслужили этого!”»[247]247
  Народный трибун. 1917. 14 октября.


[Закрыть]

Но в первые месяцы революции роль Керенского описывалась исключительно положительно, что обосновывало его статус лидера. Леонидов писал о Керенском как о том, «кому мы в значительной степени обязаны совершившимся переворотом и кто принял власть из рук самого народа»[248]248
  Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 18.


[Закрыть]. И в некоторых политических резолюциях участие Керенского в перевороте оценивалось крайне высоко. Так, 27 апреля министра приветствовали рабочие и служащие рудников Донецкого общества «Ингулец» (Екатеринославская железная дорога), определившие себя так: «…получившие все гражданские права благодаря Вашему горячему участию в уничтожении царизма»[249]249
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 533. Д. 2649. Л. 36.


[Закрыть]. И дружественные Керенскому публицисты, и многие рядовые участники событий явно преувеличивали его роль. Например, Н. М. Кишкин, комиссар Временного правительства в Москве, заявлял в начале марта: «…только что вернулся из Петрограда и могу засвидетельствовать, что если бы не Керенский, то не было бы того, что мы имеем. Золотыми буквами будет написано его имя на скрижалях истории»[250]250
  День. Пг., 1917. 9 марта.


[Закрыть].

Репутация героя революции имела ключевое значение для создания образа «вождя народа». Сам Керенский, укрепляя свой авторитет, неоднократно обращался в публичных выступлениях к тем дням. Его сторонники, обосновывая решения своего лидера, защищая его от нападок оппонентов, также ссылались на его особую роль в дни Февраля. И в биографиях вождя, опубликованных в 1917 году, этим дням уделялось особое внимание. Как правило, вспоминались «пророческие» речи Керенского, аресты представителей «старого режима», особую же роль в обосновании права политика на революционное лидерство играли его действия, повлекшие за собой ввод мятежных войск в здание Таврического дворца.

5. «Борец за свободу» и культ «борцов за свободу»

В 1917 году Керенского многие именовали «борцом за свободу». Например, 26 июля 1917 года представители Куженкинского гарнизона приняли постановление:

…все любящие свою родину элементы страны должны сплотиться около Временного правительства, оказывая ему полную поддержку и доверие в надежде, что коалиционное правительство во главе с таким испытанным борцом за свободу трудящегося народа, каким является общий любимец, наш товарищ КЕРЕНСКИЙ, положит всю свою жизнь на защиту родины и революции от дерзких поползновений как со стороны внешнего врага, так и со стороны врагов революции справа и слева[251]251
  Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 662. Оп. 1. Д. 58. Л. 98.


[Закрыть].

Составители этой резолюции использовали тактику легитимации, которую можно обнаружить и в других текстах того времени: политический лидер достоин поддержки, ибо он испытан годами борьбы за свободу народа, его безупречная революционная репутация служит залогом верности политического курса правительства, которое он возглавляет.

Действия Керенского в предшествующие годы и в особенности в дни переворота способствовали формированию подобной репутации. Неудивительно, что во многих приветствиях, посылавшихся ему в марте 1917 года, он именовался «борцом за свободу». Как уже отмечалось, конференция эсеров Петрограда, состоявшаяся в первые дни марта, приветствовала «стойкого, неустанного борца за народовластие»[252]252
  Новое время. 1917. 5 марта.


[Закрыть]. «Шлем сердечный привет борцу за свободу. Да благословит Вас небо на будущий подвиг», – обращались к Керенскому в то время некоторые политические ссыльные[253]253
  ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 361. Л. 66.


[Закрыть]. Показательно, что так описывали министра ветераны революционного движения, и это имело особый вес в глазах политизирующихся масс.

Порой таким термином – «борец за свободу» – обозначалась специализация Керенского. В частности, национальные организации именовали его «славным борцом за свободу России и ее народностей». Авторы других резолюций приветствовали политика как борца за социальное освобождение. Керенского называли «борцом за свободу трудящегося народа», «испытанным борцом за счастье и волю трудового народа», «неутомимым борцом и защитником обездоленного народа и его свободы» и «борцом за свободу униженных и оскорбленных»[254]254
  РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1324. Л. 62; Ф. 1405. Оп. 538. Д. 177. Л. 51; ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 363. Л. 1.


[Закрыть]. Во многих иных резолюциях революционный министр именовался «борцом за свободу», «борцом за свободу народа», «борцом за освобождение родины», «дорогим и неутомимым борцом за свободу и право»[255]255
  ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 359. Л. 151; Д. 361. Л. 17, 19; Д. 363. Л. 13.


[Закрыть]. Особое значение придавалось стажу его активной политической деятельности и верности избранному политическому курсу: Керенского нередко называли борцом «испытанным», «неутомимым», «неустанным», «стойким».

Как мы уже видели, биографы Керенского в 1917 году создавали и подтверждали его революционную репутацию и тем самым обосновывали его право на политическое лидерство в условиях революции. Правда, так называли не одного только Керенского: статус противника «старого режима» становился важным ресурсом политической легитимации, поэтому разных лидеров той поры их сторонники именовали «борцами за свободу».

В марте многие жители России сочли нужным поздравить с успехом революции Родзянко, председателя Государственной думы и ее Временного комитета[256]256
  В Государственную думу поступило около 20 тысяч телеграмм и писем: Николаев А. Б. Революция и власть. С. 573.


[Закрыть]. При этом авторы поздравлений не всегда точно представляли себе статус Родзянко: его именовали «главой свободного государства Российского», «главой свободной России», «министром-президентом», «председателем Временного правительства». Родзянко называли «борцом за свободу» и «освободителем России»[257]257
  Гавроева Е. С. Письма во власть: Рабочие и М. В. Родзянко (Март 1917 г.) // Революция 1917 года в России: Новые подходы и взгляды: Сб. науч. ст. / Отв. ред. и сост. А. Б. Николаев. СПб., 2015. С. 76–82; Она же. Письма во власть: Солдаты и М. В. Родзянко (Март 1917 г.) // Петербургские военно-исторические чтения: Сб. ст. / Отв. ред. и сост. А. Б. Николаев. СПб., 2015. С. 112–117.


[Закрыть], а иногда даже «вождем свободы»[258]258
  РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1324. Л. 87.


[Закрыть]. Некоторые обращения к Родзянко использовались впоследствии для характеристики иных вождей, в том числе и Керенского: председателя Государственной думы называли, например, «гением Свободной России»[259]259
  Гавроева Е. С. Письма во власть: Солдаты и М. В. Родзянко. С. 117.


[Закрыть]. Чаще же Родзянко именовали «первым гражданином» – «первым свободным гражданином свободной страны», «лучшим гражданином», «первым гражданином свободной России». Так, присяжный поверенный И. Балинский приветствовал Родзянко следующим образом: «Да здравствует Государственная Дума… Да здравствует на долгие годы ее славный председатель, первый и достойнейший между равными гражданами гражданин свободной России»[260]260
  ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 354. Л. 19–22.


[Закрыть].

С именем Родзянко были связаны и некоторые первые проекты политики памяти эпохи революции. Так, Городская дума Екатеринослава 3 марта поспешила увековечить память о своем земляке, крупном землевладельце края: в зале Думы решили установить мраморную статую Родзянко, городская площадь получила его имя, а кроме того, планировалось в центре города воздвигнуть памятник Освобождению, со статуей Родзянко в середине композиции[261]261
  Русский инвалид. 1917. 8 марта; ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 359. Л. 7.


[Закрыть].

Представители различных политических партий также прославляли своих лидеров, напоминая об их революционном прошлом. Особенно активно этот прием укрепления и подтверждения авторитета использовался в тех ситуациях, когда партийные вожди оказывались под огнем критики со стороны своих оппонентов. Например, эсеры осуждали нападки консервативной и либеральной прессы на Чернова, которого они именовали «виднейшим борцом за свободу и счастье трудового народа»[262]262
  Дело народа. 1917. 7 июля.


[Закрыть].

Когда же объектами яростной критики стали Ленин и «ленинцы», большевики сочли нужным опубликовать несколько биографических очерков, освещавших участие своего лидера в революционной борьбе[263]263
  Крупская Н. К. Страничка из истории Российской социал-демократической партии // Солдатская правда. 1917. 13 мая. Цит. по: Крупская Н. К. Избранные произведения. М., 1988. С. 44–48; Социал-демократ. М., 1917. 26 мая, 9 июня. В некоторых случаях упоминалось и о казни Александра Ульянова, об этом писал и сам Ленин в своей незаконченной биографии, предназначавшейся для публикации: Ленин В. И. Незаконченная автобиография // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. М., 1969. С. 21.


[Закрыть]. Они заявляли: «Нельзя ссылаться на ложные грязные обвинения против т[оварища] Ленина, т[ак] к[ак] Ленин старый партийный вождь, вождь не мартовский…»[264]264
  Саратовский Совет рабочих депутатов (1917–1918): Сб. документов. М.; Л., 1931. С. 162.


[Закрыть] Сама формулировка могла рассматриваться и как скрытая критика политиков, выдвинувшихся лишь в дни Февраля, – упрек, который ветераны движения, казалось, могли адресовать и Керенскому.

После свержения монархии конструирование революционной биографии было распространенным приемом укрепления авторитета политических лидеров, представители различных течений именовали своих вождей «истинными» и «испытанными» «борцами за свободу», а соответствующий статус враждебных политиков подвергался сомнениям, критиковался, опровергался.

И все же именно для создания репрезентации Керенского образ «борца за свободу» был особенно важен. И он сам, и его сторонники, как мы уже видели, уделяли немало внимания выстраиванию такой репутации: ни один другой политический лидер не удостоился в то время стольких биографических очерков, созданных дружественными ему авторами.

К тому же иногда сторонники министра выделяли особый, более высокий статус Керенского по сравнению с другими «борцами за свободу». Так, председатель Борисоглебского землячества Харьковского университета вскоре после свержения монархии приветствовал «первого среди великих борцов за волю»[265]265
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 538. Д. 177. Л. 52. Текст был направлен до 22 марта.


[Закрыть]. И в последующие месяцы некоторые современники указывали на особое место Керенского в ряду «борцов за свободу». К примеру, 10 июля министру была направлена телеграмма о том, что организация социалистов-революционеров Молитовской фабрики «приветствует Вас, первого борца свободной революционной России, выражает Вам, в лице Вашем Временному правительству, – полное доверие». Представитель же Могилевского Совета крестьянских депутатов, приветствовавший Керенского 20 мая, именовал его ни больше ни меньше как «апостолом революции и освободителем крестьянства»[266]266
  ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 293. Л. 293; Русское слово. 1917. 21 мая.


[Закрыть].

В некоторых текстах той поры молодой политик рассматривался в качестве уникального, даже единственного освободителя страны. Это отношение проявлялось в письмах и резолюциях, адресованных Керенскому и осенью 1917 года: «Вы тот, кому вся Россия обязана освобождением от царского гнета»[267]267
  ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 362. Л. 221.


[Закрыть]. В другом случае министр описывается как главный освободитель страны, руководитель «борцов за свободу». Некий унтер-офицер П. М. Романов, пожелавший сменить свое родовое имя, напоминавшее теперь о «старом режиме», обращался к нему так: «Прошу вас, великий борец!!! За весь народ, который нес этот хомут и ярмо, вы уже, господин Керенский, во главе со всеми другими явились великим освободителем этого гнета и сняли это ярмо…»[268]268
  РГИА. Ф. 1412. Оп. 16. Д. 537. Л. 2.


[Закрыть]

Именно применительно к Керенскому подобное обращение использовали даже пропагандисты австро-венгерской армии, стремившиеся распространять антивоенные настроения в рядах своих противников. В австрийской листовке, адресованной русским солдатам-фронтовикам, содержалась ссылка на министра, якобы заявлявшего ранее о своем желании прекратить военные действия: «Ваш верный товарищ Керенский, как освободитель народа, взял всю власть в свои руки и обещал народу, что война скоро кончится»[269]269
  [Навотный] Ф. [Пропаганда]. С. 88 // Hoover Institution on War, Revolution and Peace Archives. B. I. Nikolaevsky Collection. Box 149. File 3.


[Закрыть].

Следует напомнить, что и сам Керенский в публичных выступлениях неоднократно ссылался на свои революционные заслуги и использовал этот прием чаще, чем другие видные политики.

Наконец, молодой министр, со своей стороны, тоже активно участвовал в создании культа «борцов за свободу». К этому его иногда подталкивало и общественное мнение. Так, общее собрание торговых служащих Тюмени, состоявшееся 5 марта, обратилось к нему со следующим посланием: «…в великий день выборов в городской Совет рабочих депутатов [собрание] просит вас, дорогой Александр Федорович, передать наш привет святым мученикам и борцам за свободу Екатерине Константиновне Брешковской, Вере Николаевне Фигнер, Николаю Морозову, другим ветеранам освободительного движения и сказать им, что мы жизнь положим за идеалы, к которым они стремились»[270]270
  ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 354. Л. 95–96.


[Закрыть]. В этом обращении именно Керенский упоминается как достойнейший представитель нового поколения революционеров, именно он уполномочивается выступать перед лицом легендарных предшественников, «святых мучеников», символизирующих братство «борцов за свободу». В других же приветствиях молодой политик даже упоминается в одном ряду со «святыми мучениками». Всероссийский съезд учителей, например, постановил приветствовать Керенского, Брешко-Брешковскую, Фигнер, Плеханова «и других деятелей революции» (показательно, что текст этого приветствия был напечатан в главной газете партии социалистов-революционеров)[271]271
  Всероссийский съезд учителей // Дело народа. 1917. 9 апреля.


[Закрыть]. Молодой политик занял почетное место в ряду признанных ветеранов революционного движения, и в такой ситуации все усилия по созданию культа «борцов за свободу» были для Керенского особенно выгодными. К тому же формирование этого культа соответствовало основному вектору создания новой политики памяти после Февраля.

Революционная Россия должна была переписать свою историю, создавая картину прошлого, пригодную для политического использования в изменившейся ситуации. Одни события прошлого следовало забыть, другие – радикально переосмыслить; все политические и политизированные организации неизбежно втягивались в реализацию различных проектов политики памяти, а иногда и инициировали их. Порой же партийные деятели разного уровня просто не могли не реагировать на спонтанные действия толпы, которая уничтожала памятники деятелям «старого режима» и требовала смены названий эпохи «царизма». Следовало дать новые имена улицам, различным учреждениям и населенным пунктам, необходимо было позаботиться о создании новых монументов и подумать о судьбе старых захоронений революционеров и слуг «старого режима», нужно было воздать должное павшим «борцам за свободу» и приветствовать здравствующих ветеранов революционной борьбы. Особенно часто меняли названия военные корабли. Так, знаменитый броненосец «Князь Потемкин Таврический», название которого после известного восстания было изменено на «Святой Пантелеймон», в 1917 году по требованию команды получил имя «Борец за свободу»[272]272
  Подробнее см.: Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры Российской революции 1917 года. СПб., 2001; 2-е изд.: СПб., 2012.


[Закрыть].

Столкновение конкурирующих проектов культурной памяти не стало в 1917 году главным фронтом политического противостояния, но в многочисленных конфликтах относительно памятных мест и мест памяти проявлялись разные аспекты борьбы за власть. В то же время роль инициатора соответствующего проекта могла быть важным – подтверждающим авторитет – ресурсом для политиков и администраторов, военачальников и членов всевозможных комитетов. Вырабатывая свою политику памяти, они опирались на развитую политическую культуру революционного подполья, имевшую давнюю традицию прославления, сакрализации своих героев и мучеников. Во время революции некоторые пропагандистские тексты, созданные ранее, переиздавались (немало соответствующих брошюр было опубликовано в 1905–1907 годах), после свержения монархии появлялись и новые биографии[273]273
  Великая русская революция в очерках и картинах. М., 1917 [Вып. 4: 80-е годы; Борцы за свободу; Летопись революции]; Борцы за свободу (Биографии революционеров, казнивших Александра II). М., 1917; Борцы за свободу: [Сборник]. Пг., [1917]; Гернет М. Н. Борцы за свободу в Шлиссельбургской крепости. М., 1917.


[Закрыть]. Особенно активно действовали в этом отношении социалисты-революционеры, прославлявшие в 1917 году своих товарищей по партии, известных террористов[274]274
  Бертлиев. Борец за свободу и честь народа: Памяти Егора Сазонова. М., 1917; Пирогов В. Н. Смерть Егора Сазонова. Пг., 1917.


[Закрыть]. Статус «борцов за свободу» приобретали и другие деятели русской истории; так, А. Н. Радищев и ранее уже именовался первым русским борцом за свободу[275]275
  Левин К. Н. Первый борец за свободу русского народа: Жизнь и деятельность А. Н. Радищева. М., 1906; Шведер Е. И. Первый русский борец за свободу Александр Николаевич Радищев: Биографический очерк. М., 1917.


[Закрыть]. В других случаях первыми борцами за свободу называли декабристов[276]276
  В серии «Первые борцы за свободу» вышла брошюра: Декабрист Михаил Сергеевич Лунин: Очерк его биографии, его завещание, письма из ссылки и политические статьи. Пг., 1917.


[Закрыть].

Создание культа «борцов за свободу» соответствовало и общественным запросам, что оказало воздействие на развитие массовой культуры. Показательно, например, появление новых кинематографических лент «Бабушка русской революции (Мученица за свободу)» (фильм о Е. К. Брешко-Брешковской), «Борцы за свободу», «Солнце свободы (Слава борцам за свободу)», «Смерть лейтенанта Шмидта» и др.[277]277
  Сине-фоно. 1917. № 11–12. С. 26–27, 35, 97; Прибой. Гельсингфорс, 1917. 6 августа; Великий Кинемо: Каталог сохранившихся игровых фильмов России, 1908–1919. М., 2002. С. 364, 370.


[Закрыть] Память о «борцах за свободу» была востребована в то время зрителем, читателем, потребителем, и это создавало фон для реализации проектов политики памяти.

Нередко необходимость похорон участников революции приводила к появлению новых символов и ритуалов, при этом использовалась революционная традиция. Вследствие захоронений и перезахоронений противников «старого режима», в результате других символических действий менялась культурно-политическая топография населенных пунктов, что влияло и на ритуалы революционных торжеств, и на сценарии политических акций. Городские политические пространства перекодировались, появлялись новые места политической сакрализации. Процесс формирования местных культов «борцов за свободу» использовался разными политическими силами – революционное прошлое было важным ресурсом в борьбе за власть. Некоторые местные акции такого рода приобретали общенациональное значение. Революционные власти Севастополя послали специальную экспедицию, которой удалось найти останки лейтенанта П. П. Шмидта и других участников восстания 1905 года. В торжественной обстановке перезахоронение «борцов за свободу» было совершено в Севастополе. Важную роль в этой церемонии играл командующий Черноморским флотом адмирал А. В. Колчак, который первым шел за гробом «борца за свободу»; похороны превратились во впечатляющую оборонческую демонстрацию. Вряд ли действия Шмидта в 1905 году соответствовали представлениям адмирала об офицерской чести, но он наверняка осознавал политическую необходимость организации торжественного перезахоронения революционеров. После Февраля Колчаку некоторое время удавалось сохранять дисциплину на флоте, чему способствовали и его авторитет признанного флотоводца, и его умение сотрудничать с местными комитетами, и способность адмирала прагматично использовать риторику, символику, ритуалы революции для достижения своих целей. Казалось, что относительно «здоровый» Черноморский флот под его руководством может стать центром патриотической мобилизации. Этому должна была способствовать и политика памяти: адмирал и его сотрудники напоминали стране о выдающейся роли Черноморского флота, и особенно Севастополя, в истории страны. Оборона города в дни Крымской войны и восстания эпохи Первой российской революции обосновывали право командования и комитетов флота выступать в роли авторитетного общенационального центра. Некоторые же поклонники адмирала Колчака шли еще дальше и представляли его как продолжателя дела лейтенанта Шмидта[278]278
  Показательно, что даже делегаты общероссийского казачьего съезда почтили память лейтенанта Шмидта вставанием и пением «Вечной памяти». См.: Казачий съезд // Новое время. 1917. 8 июня. Среди делегатов были и будущие активные участники Белого дела. О политике памяти в Севастополе см.: Колоницкий Б. И. Память о Первой российской революции в 1917 году (Случаи Севастополя и Гельсингфорса) // Cahiers du Monde Russe. 2007. No. 48 (3). P. 519–537.


[Закрыть]. Современные биографы командующего Черноморским флотом, как правило, не упоминают о его участии в создании культа «борцов за свободу», да и сам Колчак вряд ли был рад участвовать в прославлении героев революционного движения, однако и он, и его сторонники понимали практическую необходимость таких действий и поддерживали их своим авторитетом.

Культ павших «борцов за свободу» прагматически использовали и другие сторонники продолжения войны. Так, 25 марта, при открытии Седьмого съезда конституционно-демократической партии, депутаты почтили память борцов, «положивших свою голову за народную свободу и открывших нам путь к развитию нашей деятельности…». Видный же представитель партии князь П. Д. Долгоруков включил в число «борцов за свободу» и российских военнослужащих: «Я предлагаю вам объединить священную память борцов за свободу извне, от внешнего врага, со священной памятью борцов за свободу России от внутреннего врага и почтить эту священную память объединенным молчаливым и торжественным вставанием». Депутаты, разумеется, откликнулись на этот призыв[279]279
  Съезды и конференции конституционно-демократической партии. М., 2000. Т. 3. Кн. 1. 1915–1917 гг. С. 362, 365.


[Закрыть]. Если социалисты, прославляя своих «борцов за свободу», подчеркивали их участие в борьбе за социальное освобождение («борцы за свободу трудового народа»), то либералы стремились соединить риторику освободительного движения и язык патриотической пропаганды военного времени. Наличие различных, порой конкурирующих проектов создания культа «борцов за свободу» говорило и о распространенности этого культа, и о потенциале его политического использования. Сам же факт того, что представители буквально всех политических сил – от сторонников Ленина до поклонников Колчака – участвовали в создании данного культа, свидетельствовал о временном консенсусе относительно проекта памяти, сакрализующего павших революционеров.

Действия Керенского в создании культа «борцов за свободу», как видим, не представляли какого-то исключения, однако и его биография, и его политическая позиция в 1917 году, и его авторитет, и контролируемые им ресурсы придавали его акциям особое значение и особый смысл. К тому же по сравнению с Колчаком и некоторыми другими участниками политического процесса «революционный министр» прославлял «борцов за свободу» с бóльшим энтузиазмом и большей искренностью. Со времен своей юности он был носителем политической культуры радикальной интеллигенции – культ «борцов за свободу» был необычайно важен для него самого, для его друзей и родных, и, например, в его собственной квартире до революции хранились некие памятные вещи, напоминающие о восстании лейтенанта Шмидта[280]280
  Abraham R. Alexander Kerensky. P. 50.


[Закрыть]. Риторика и ритуалы сакрализации «борцов за свободу» были Керенскому хорошо известны и эмоционально значимы для него.

В той версии истории, которую революционный министр предлагал новой России, нашлось место и для некоторых царей. Так, 5 марта он торжественно передал в Первый департамент Сената акты отречения от трона Николая Второго и великого князя Михаила Александровича. При этом Керенский приветствовал «учреждение, созданное гением Великого Петра для охраны права и законности». Вряд ли такое заявление понравилось всем противникам монархии, однако показательно, что Тан, ветеран революционного движения, счел нужным обратиться именно к данным словам, утверждая: «Поучительно отметить эту словесную дань культурного человека гению Великого Петра, этого свирепого и могучего революционера на троне. Не в пример другим, Керенский явно сознает различие между Петром Великим и ничтожным Николаем Романовым»[281]281
  Тан. А. Ф. Керенский. Любовь русской революции. С. 3.


[Закрыть].

Отношение министра к Петру Великому проявилось и в другой ситуации. В июле, в условиях, когда некоторые военные корабли, названные в честь монархов, меняли свои имена, Центральный комитет Балтийского флота поднял вопрос о присвоении учебному судну «Петр Великий» нового имени – «Республика». Керенский же счел нужным сохранить «историческое наименование». Очевидно, что и многие моряки считали возможным оставить «революционера на троне» в пантеоне великих предшественников новой России: всего в составе флота было три корабля, названных в честь Петра I, и все они сохранили свои названия во время революции[282]282
  Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть. С. 222–223.


[Закрыть].

И все же именно культ героев революционного движения играл особую роль в той версии прошлого, которую Керенский предлагал стране. При этом между влиянием самого политика и его участием в разработке и реализации революционной политики памяти существовала связь: создавая священный культ «борцов за свободу», он укреплял собственный авторитет[283]283
  Осенью же 1917 года, когда критика Керенского усилилась и в рядах социалистов-революционеров, в вину ему ставилось и то, что он не отозвался должным образом на призывы ЦК партии организовать перезахоронения эсеров-террористов: «Могилы же наших товарищей так и остались заваленными всяким мусором, и мы лишены возможности исполнить свой долг перед нашими героями» (Веденяпин М. Издевательство над священными останками // Дело народа. 1917. 17 октября).


[Закрыть].

В той версии истории России, которую предлагал Керенский, особое место уделялось декабристам. Показательно, что даже в напряженной атмосфере революции он находил время для обсуждения проекта монумента, посвященного первому поколению «борцов за свободу». Идею возведения памятника политик обсуждал с великим князем Николаем Михайловичем, масоном и знатоком эпохи Александра I, – этот представитель дома Романовых изъявил готовность пожертвовать на указанную цель значительную сумму денег[284]284
  Великий князь писал Керенскому 9 марта: «Наша вчерашняя беседа оставила во мне самое светлое и отрадное впечатление. Моя лепта на памятник декабристам обеспечена от всей души» (Красный архив. 1927. Т. 5 (24). С. 209).


[Закрыть]. Примерно через месяц Керенский направил в главную газету партии социалистов-революционеров письмо, которое и было 8 апреля опубликовано. Министр счел нужным высказать свое мнение относительно места для монумента: «При разрешении вопроса о выборе места для памятника жертвам революции надо вспомнить слова Николая Тургенева в его книге “Россия и русские”: “Через сто лет эшафот (декабристов) послужит пьедесталом для статуи мучеников”. Мне кажется, что русское общество этот завет должно выполнить»[285]285
  Керенский А. О памятнике жертвам революции (письмо в редакцию «Дела народа») // Дело народа. 1917. 8 апреля. Можно предположить, что некоторые современники уделяли этой инициативе министра особое внимание, недаром письмо включалось тогда в издания его речей. См., например: Речи А. Ф. Керенского о революции. Пг.: Брошюра. С. 59–60; Речи А. Ф. Керенского о революции / С очерком В. В. Кирьякова «Керенский как оратор». С. 59–60. Возможно, письмо Керенского было спровоцировано иными планами возведения памятника декабристам в Петрограде: «При новом строе совершенно немыслимо сохраняться памятнику Николаю I. <…> А на пьедестале, если по техническим условиям это окажется возможным, воздвигнуть памятник декабристам» (Пантелеев Л. Памятник декабристам // Дело народа. 1917. 30 марта). Также можно предположить, что это мнение разделяли и некоторые товарищи Керенского по партии, поскольку письмо было опубликовано в центральном органе социалистов-революционеров.


[Закрыть].

Керенский, по-видимому, искренне чтил память о декабристах еще до того, как стал министром. Вместе с тем память об офицерах, бросивших вызов самодержавию, была весьма важна для политического использования в 1917 году: напоминание солдатам об этой когорте «борцов за свободу» могло способствовать смягчению напряженных отношений между рядовыми военнослужащими и офицерами, а эта проблема оказалась чрезвычайно актуальна уже в первые дни Февральской революции[286]286
  Такой прием уже в марте использовали и некоторые офицеры. Например, выбранный моряками командир Гвардейского экипажа заявлял: «Товарищи! Сто лет назад, когда в России началось первое революционное движение, когда декабристы вывели на улицу петербургские полки, гвардейский экипаж первый вышел на улицу. Офицеры гвардейского экипажа подали руку матросам и повели их на Сенатскую площадь» (Дело народа. 1917. 19 марта).


[Закрыть]. Так, 14 марта, во время встречи с писателями Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус, Керенский просил Мережковского, работавшего тогда над романом «Декабристы», написать брошюру, которая напомнила бы солдатам о подвиге первых офицеров-революционеров и тем самым смягчила бы трения в войсках. Брошюра Мережковского «Первенцы свободы» вскоре увидела свет. (Фактическим ее автором была Гиппиус: в ранней редакции своего «дневника» она пишет о своей работе над «декабристами» «для Керенского».) При этом первый вариант текста, опубликованный в журнале «Нива», был посвящен «продолжателю дела декабристов» А. Ф. Керенскому[287]287
  Мережковский Д. С. Первенцы свободы // Нива. 1917. № 16. С. 230–233; № 17. С. 245–249; Он же. Первенцы свободы: История восстания 14 декабря 1825 г. Пг., 1917. О встрече см.: Гиппиус З. Н. Синяя книга: Петербургский дневник, 1914–1918. Белград, 1929. С. 118. Указание на авторство Гиппиус см. в раннем варианте ее «дневника»: Гиппиус З. Н. Современная запись // ОР РНБ. Ф. 481. Оп. 1. Д. 3. Л. 148.


[Закрыть]. Тем самым революционная деятельность министра представлялась как успешное завершение борьбы, начатой «первенцами свободы», бережным хранителем памяти о которых он выступал.

О первой когорте «борцов за свободу» революционный министр считал необходимым вспоминать и в своих речах, адресованных солдатам. Так, выступая 9 марта перед гарнизоном Петропавловской крепости, Керенский напомнил слушателям о декабристах и призвал солдат и офицеров к единству[288]288
  Записные книжки полковника Г. А. Иванишина / Публ. А. Д. Марголиса, Н. К. Герасимовой, Н. С. Тихоновой // Минувшее: Исторический альманах. Т. 17. М.; СПб., 1994. С. 540.


[Закрыть]. О декабристах, солдатах и офицерах говорил он и в середине апреля, выступая в Ревеле перед военнослужащими[289]289
  Известия Ревельского совета рабочих и воинских депутатов. 1917. 15 апреля.


[Закрыть].