Текст книги "«Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года)"

«Декабристская» тема стала звучать в выступлениях Керенского особенно часто после того, как он возглавил Военное министерство. Так, 7 мая он объезжал полки Петроградского гарнизона, всюду произносил речи и призывал к «железной дисциплине» на разумных основах и при взаимном доверии солдат и офицеров. В некоторых же гвардейских полках министр указывал на их исторические заслуги и «особенно обратил внимание на те гвардейские полки, из среды которых вышли декабристы». Можно предположить, что этой теме придавалось особое значение: газета военного ведомства специально подчеркивала ее[290]290
  Русский инвалид. 1917. 9 мая.


[Закрыть].

На следующий день, 8 мая, министр коснулся этой темы и на Всероссийском съезде офицерских депутатов, проходившем в Петрограде. Он призвал делегатов стать сознательными продолжателями дела декабристов и практически использовать память о них для укрепления революционных вооруженных сил: «Я полон уверенности, что традицию русской армии, которая идет со времен декабристов, эту традицию корпус офицеров подымет на должную высоту». Его слушатели с энтузиазмом восприняли эту речь[291]291
  Русский инвалид. 1917. 10 мая. Организаторы съезда сами также обращались к революционной традиции. Делегаты посетили Марсово поле и преклонили колени перед могилами «борцов за свободу».


[Закрыть].

Вскоре, выступая 17 мая в Севастополе, Керенский напомнил об особых «боевых и революционных традициях» Черноморского флота: «Светлая память лейтенанта Шмидта ближе вам, чем кому-либо, и я уверен, товарищи, что вы до конца выполните ваш долг перед страной». В другой записи той же речи указывается, что оратор отмечал особую революционность своей аудитории: «Не мне на Черном море, где витает память Шмидта, не мне говорить вам о борьбе за революцию». Во время этого визита министр посетил могилу лейтенанта Шмидта и возложил на нее Георгиевский крест – тем самым участие в революции приравнивалось к воинскому подвигу. Одной из целей поездки Керенского в Севастополь было стремление предотвратить развитие возникших к тому времени конфликтов между Колчаком и выборными организациями флота, между командованием и рядовыми моряками. И в данном случае обращение к памяти революционера-офицера должно было способствовать решению актуальных политических задач. Керенский стремился укрепить авторитет Колчака, ссылаясь на заслуги флотоводца в утверждении нового строя: «Вы исполнили долг гражданина революции, господин адмирал, от имени Временного правительства приношу вам глубокую благодарность». Морякам же министр напоминал об их исторической ответственности, о верности памяти «борцов за свободу», о необходимости продолжения их дела: «Нельзя безрассудно растратить великое наследство, добытое кровью и работою многих поколений русской интеллигенции, начиная с декабристов. Случайно мы сделались первыми обладателями великой свободы, и мы обязаны беречь и передать ее нашим потомкам»[292]292
  Крымский вестник. Севастополь, 1917. 18 мая; Русский инвалид. 1917. 19 мая; Приказы и речи первого русского Военного и Морского Министра-Социалиста А. Ф. Керенского. [Б. м.], 1917. С. 32–33; А. Ф. Керенский об армии и войне. Пг., 1917. С. 12.


[Закрыть].

Культ «борцов за свободу», создававшийся разными политическими силами в 1917 году, невозможно было представить и без прославления здравствующих ветеранов. Члены различных групп возвеличивали идейно близких им старых революционеров, становившихся «живыми памятниками» движения и легитимирующих своей поддержкой действующих лидеров[293]293
  Кирьяков В. Дедушка и бабушка русской революции. С. 3.


[Закрыть]. Особое значение имело прославление Е. К. Брешко-Брешковской, которая вступила в революционное движение в 1870-е годы и более тридцати лет провела в заключении и ссылке. Партия социалистов-революционеров, членом которой она была, создала настоящий культ «бабушки русской революции»: выпускались ее портреты и биографии, в ее адрес направлялось множество резолюций, а публичные ее выступления привлекали повышенное внимание. При этом Брешковская не прославлялась как вождь партии, однако авторитет героини и мученицы, строившей свою жизнь под влиянием житий святых, авторитет ветерана революционного движения, всячески укреплявшийся эсерами, служил и ресурсом для укрепления влияния партии, и инструментом борьбы между различными партийными фракциями. Брешковская была одной из наиболее популярных фигур Февраля. Появился, как уже отмечалось, кинофильм, посвященный ее жизни, а различные группы военнослужащих и учащихся заявляли о себе как о почтительных «внуках» дорогой «бабушки». Пропаганда эсеров призывала своих сторонников быть продолжателями дела старой революционерки[294]294
  См.: Бабушка и внуки. Пг., 1917.


[Закрыть].

Керенский не уставал демонстрировать свое внимание ветеранам революционного движения – в том случае, если их взгляды соответствовали его политическому курсу. Авторитет этих людей был важным ресурсом, укреплявшим его собственное влияние. Выступая на съезде социалистов-революционеров, он с подчеркнутым пиететом отозвался о партийных «учителях», «руководителях», «великих борцах». Себя же в этой речи Керенский скромно отнес к «ученикам и рядовым работникам», к эсеровской «молодежи», которая в период реакции «ощупью, в потемках на свой страх» несла «огонек партийной веры, партийной жизни». Завершая выступление, Керенский даже заявил с энтузиазмом делегатам, что, получив многое из общения с «лучшими борцами», он всегда стремится «хотя одну минуту снова почувствовать себя только простым рядовым, ничтожным, мелким вашим товарищем»[295]295
  Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1. С. 238–239.


[Закрыть]. Этот прием он использовал и ранее, выступая на Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов. Там он заявил: «Ко мне на помощь пришли старые учителя, которых мы знали с детства»[296]296
  Воля народа. 1917. 6 мая.


[Закрыть].

В первые недели революции Керенский неоднократно появлялся на публичных церемониях в обществе В. Н. Фигнер. Она участвовала в некоторых инициированных им акциях – например, возглавила фонд помощи бывшим политическим заключенным, который был создан по инициативе министра юстиции. В прессе отмечалось, что на нужды бывших политических заключенных и ссыльных только за одну неделю, с 17 по 24 марта, поступило 340 тысяч рублей, они направлялись на имя Фигнер и О. Л. Керенской. Вместе со средствами, которые поступали ранее супруге министра, общая сумма пожертвований в этот фонд составила 2 миллиона 135 тысяч рублей[297]297
  Помощь политическим // Новое время. 1917. 25 марта.


[Закрыть]. Акция такого масштаба, долженствовавшая помочь «борцам за свободу», которых освободила революция, свидетельствовала об авторитете Керенского, а участие Фигнер придавало начинанию еще больший размах. Возможность же помогать бывшим заключенным и ссыльным, многие из которых в это время пополняли ряды политической элиты революционной страны, была и важным политическим ресурсом для министра и его окружения[298]298
  Сама В. Фигнер уделяла немало внимания памяти о революционном движении. Так, она председательствовала на заседании вновь учрежденного Общества памяти декабристов (см.: Дело народа. 1917. 19 марта).


[Закрыть].

Особое значение для Керенского имела дружба с Брешко-Брешковской, ставшая основой их политического сотрудничества. Они познакомились в 1912 году, во время его поездки в Сибирь, когда он участвовал в расследовании Ленских событий. Одним из первых распоряжений Керенского на посту министра юстиции был приказ о немедленном освобождении Брешко-Брешковской, причем он потребовал от местных властей торжественно доставить ее в столицу. 29 марта, после триумфальной поездки по стране, она прибыла наконец в Петроград. Керенский участвовал в торжественной встрече «бабушки», в тот день он находился рядом с ней; политические противники министра говорили даже, что он играет при «бабушке» роль ее «пажа». Ей же льстило внимание популярного героя Февраля. По предложению Керенского старая революционерка жила в его официальных резиденциях – сначала в здании Министерства юстиции, а затем в Зимнем дворце. Во время деловых завтраков, на которых присутствовали политики и дипломаты, приглашенные Керенским, она играла роль хозяйки. Позднее Брешко-Брешковская вспоминала: «Поехали к нему, в помещение министра юстиции, и там он меня приютил. Я все спрашивала, как бы мне найти помещение, а он возражал: “А разве Вам здесь неудобно?”, и так мы остались добрыми искренними друзьями на все время, – я скажу, навсегда»[299]299
  Брешко-Брешковская Е. Бабушка русской революции. С. 17, 42 // Hoover Institution on War, Revolution and Peace Archives. B. I. Nicolaevsky Collection. Box 87. Folder 1.


[Закрыть]. Может быть, старая революционерка не всегда чувствовала себя комфортно в бывших царских покоях, однако она вновь уступила просьбам Керенского: «Просилась я снова на свободу и снова не решилась уехать, не смогла отказать желанию Александра Федоровича видеть меня по соседству с собой. Там и жила на третьем этаже», – рассказывала она в другом варианте своих воспоминаний[300]300
  Брешковская Е. 1917-й год // Новый журнал. Нью-Йорк, 1954. Т. XXXVIII. С. 197; Abraham R. Alexander Kerensky. Р. 244.


[Закрыть].

О своих особых связях с Керенским Брешковская говорила уже в 1917 году. Показательно ее выступление в апреле в Ревеле, куда она поехала вместе с министром юстиции: «Временное правительство сильно тем, что в его среде стоит Керенский, социалист, преданный друг народа… У вас есть верный друг, и друг этот – Керенский… Мы с ним родные, и родные не кровным родством, а по духу»[301]301
  Ревельское слово. 1917. 15 апреля.


[Закрыть].

Дружба «бабушки русской революции» и ее «внука» имела немалое политическое значение для них обоих. Брешко-Брешковская была живой легендой социалистов-революционеров, она десятки лет прославлялась партийной пропагандой, ее биография излагалась эсеровскими публицистами как житие подвижницы, посвятившей себя служению народу. Ее огромный моральный и политический авторитет прославленного «борца за свободу» укреплял позиции Керенского, освящал его действия. Но и для Брешко-Брешковской этот союз с Керенским и психологически, и политически был очень важен: молодой единомышленник, вождь победоносной революции был для нее доказательством ее собственной правоты, оправданием той борьбы с режимом, которую она вела всю жизнь. Керенский олицетворял новое поколение революционеров, которое успешно продолжало дело, так давно начатое ею. В то же время молодой министр, герой Февраля был для старой народницы своеобразным проводником в сложном и не всегда понятном мире современной политики.

Отношения между Керенским и Брешко-Брешковской были неформальными, теплыми, – такими они сохранились и впоследствии, в эмиграции. В своих воспоминаниях она именовала его самым выдающимся членом партии социалистов-революционеров[302]302
  Breshkovskaia K. Hidden Springs of the Russian Revolution. Stanford, 1931. P. 347. В архиве В. М. Зензинова сохранилась фотография Брешко-Брешковской с дарственной надписью, которая позволяет судить об отношении «бабушки русской революции» к своему политическому «внуку»: «Александру Ф. Керенскому. Вот, тебя я сберегла, горячо тебя любя. Чтобы глаз мой видеть мог, как живет и как трудится неизменно хорошо внук родной. Как частенько он вздыхает, и от тяжести забот, и при мысли тех страданий, что народ его несет. Пусть почует мой любимый, что душой я с ним живу, мысль его я разделяю и глубоко вдаль гляжу. И что мой последний вздох, вздох надежды и любви, что живил меня всегда, – тебе, друг мой, завещаю. Твоя бабка К. Брешковская». Надпись датирована 21 февраля 1921 года, в конце приписка: «Всегда с тобой, всегда за тебя». См.: Columbia University Library. Bakhmetieff Archive. Zenzinov Papers. Box 3. Детей Керенского Брешко-Брешковская называла своими «правнуками» (сообщено автору С. Г. Керенским).


[Закрыть]. (Вряд ли другие лидеры эсеров согласились бы с такой оценкой.) В ином варианте ее мемуаров содержится еще более восторженная характеристика Керенского: «Он всегда жил и, вероятно, всегда будет жить в лучших светлых представлениях о будущем человечества вообще и будущем русского народа в частности. Это свойство его души, этот великий талант самоотверженной любви и беспредельной готовности служить своему народу, вероятно, и послужили основанием того взаимного понимания, какое установилось между ним и мною. Я высоко ценю этого человека, я любуюсь его натурою как лучшим произведением нашего отечества»[303]303
  Брешко-Брешковская Е. Бабушка русской революции. С. 45 // Hoover Institution on War, Revolution and Peace Archives. B. I. Nicolaevsky Collection. Box 87. Folder 1.


[Закрыть].

Брешковская и в 1917 году публично высоко оценивала деятельность Керенского. Посетив Таврическую губернию, она в начале июня так отзывалась в газете правых эсеров о настроениях жителей Крыма (ей казалось, что все, перед кем она выступала, с кем говорила, разделяли ее отношение к революционному министру, которого она описывала как известного «борца за свободу»):

Не заметно также недоверия к новому составу Временного правительства, хотя знакомство с его личным составом довольно слабое. Покрывается этот недостаток уверенностью в том, что пока в числе министров стоит Александр Федорович Керенский – ничего худого допущено быть не может. За пять лет, что имя Керенского стояло ничем не затуманенное на арене политической жизни России, население – даже в глухих углах безбрежной страны – привыкло чтить это имя и видеть в нем гарантию правды, законности, справедливости. Привыкли видеть в нем рыцаря, всегда решительного, всегда готового занять самое опасное положение ради бескорыстного служения своей родине. Своему народу[304]304
  Воля народа. 1917. 8 июня.


[Закрыть].

Известная «мученица» и «героиня» революционного движения своим авторитетом подтверждала репутацию молодого «борца за свободу». И впоследствии Брешко-Брешковская и другие сторонники Керенского пытались защитить главу Временного правительства от нападок «слева» и «справа», обращаясь к биографии героя, жертвующего здоровьем и даже жизнью во имя идеалов революции. В такой ситуации Брешко-Брешковская писала в начале сентября о Керенском, рисуя образ политика, самозабвенно выполняющего личный патриотический долг: «…целых десять лет своей молодой жизни он отдает России, не щадя ни сил своих, ни здоровья, ни самой жизни своей»[305]305
  Воля народа. 1917. 5 сентября.


[Закрыть]. На протяжении 1917 года всякий раз, когда авторитет Керенского подвергался опасности, министр и его сторонники стремились укрепить его, вновь обращаясь к биографии «борца за свободу» и подтверждая эту репутацию с помощью авторитетных суждений ветеранов революционного движения.

* * *

В спорах вокруг жизнеописаний Керенского отражались разнообразные конфликты того времени, и неудивительно, что эти споры интересны во многих отношениях. Отдельные эпизоды жизни Керенского – происхождение, семейные связи с бюрократическими кругами, некоторые скандалы, связанные с его деятельностью в Государственной думе, – опускались, замалчивались. Другие же, напротив, упоминались в различных жизнеописаниях, в биографических характеристиках, в резолюциях и газетных сообщениях, наконец, в автобиографических оценках, в речах Керенского и даже его приказах. Преследования со стороны «старого режима», нелегальная деятельность, юридическая защита «политических» в суде, смелые и «пророческие» речи в Государственной думе, а главное, активность в дни Февраля – прежде всего, ввод восставших солдат в здание Таврического дворца – эти эпизоды биографии Керенского были особенно важны для утверждения его революционной репутации. Отсылки к биографии должны были обосновать статус «испытанного» и «неутомимого» «борца за свободу», что, в свою очередь, являлось необходимым условием для утверждения образа революционного вождя. Немалое внимание уделялось и дару интуиции, которым, по мнению некоторых биографов, обладал Керенский. Способность быть «пророком» революции также обосновывала статус «вождя», харизматического лидера.

На протяжении десятилетий, предшествовавших революции, российские революционеры разработали жанр прославления своих «мучеников», «героев», «учителей». Эти приемы политической агиографии были использованы Керенским, его сторонниками и оппонентами: культ «борцов за свободу» становился официальным политическим культом новой России, а инициативы по его утверждению укрепляли авторитет политиков. В то же время политическое сотрудничество и дружба с авторитетными ветеранами освободительного движения позволяли Керенскому использовать их сакрализацию, осуществляемую посредством революционной пропаганды, как свой собственный ресурс.

Активно и инициативно участвуя в создании культа «борцов за свободу», Керенский одновременно становился частью этого культа, укрепляя свою репутацию «борца за свободу» как претендента на роль подлинного вождя народа. Героизируемая биография пламенного революционера, создававшаяся усилиями его сторонников, вписывалась в сакрализуемую историю революционного движения, которая становилась стержнем политики памяти новой России.

Полемика вокруг биографии Керенского, претендовавшего на роль «вождя революции», была связана с утверждением политической субкультуры подполья как основы политической культуры новой России. Эти дискуссии, в частности, содействовали утверждению текстов и образов, символов и ритуалов, оформлявших культ «вождя революции». При этом одни признавали Керенского «истинным вождем», а другие – нет. Однако в отношении должного набора качеств идеального «вождя революции» те и другие сходились – в данном случае позиции политических врагов порой были очень близки. Культ павших и здравствующих «борцов за свободу» создавал необходимую общую дискурсивную рамку для формирования культа «вождя».

Культурно-политическое творчество первых месяцев революции, творчество, в котором активную роль играл и сам Керенский, оказало немалое влияние на советскую политическую культуру. Последняя также включала и культ «борцов за свободу», и канон описания жизни «вождя», и соединение военно-патриотической и революционной традиций. Тексты, символы, церемонии и ритуалы, созданные в это время на основе революционной традиции для решения актуальных политических задач, оказались применимы и в последующие годы.

Глава II. «Революционный министр»

Во Временном правительстве, созданном 2 марта, Керенский занял пост министра юстиции. Казалось, единственный министр-социалист вынужден будет играть второстепенную роль. Между тем вскоре именно он стал восприниматься как «сильный человек в правительстве», как ведущий политик России. Лидер партии социалистов-революционеров В. М. Чернов 3 мая заявил: «Мы видели, что А. Ф. Керенский, вступивший на свой личный риск и страх в состав правительства, получил одно время от газет титул “самого сильного человека в России”, – а в составе Временного правительства он был один. Удельный вес министра зависит не от чисто личных качеств, а гораздо больше от того, кто стоит за его спиной»[306]306
  Дело народа. 1917. 10 мая. Цит. по: Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1. С. 107.


[Закрыть].

Мы не знаем, насколько искренним был вождь эсеров: это заявление Чернов обращал к социалистам, опасавшимся участия своих партийных товарищей в правительстве, где количественно преобладали представители «буржуазии». Показательно, однако, что суждение Чернова не вызвало публичных возражений: очевидно, не только он считал Керенского «самым сильным человеком в России».

Что же наделяло молодого министра таким влиянием? Есть много способов ответить на этот вопрос, и Чернов предложил свое объяснение, вполне обоснованное, но все же недостаточное. В соответствии с целями настоящего исследования в этой главе будут рассмотрены те характеристики, которые давались Керенскому в марте – апреле 1917 года, а также те приемы, которые он использовал для укрепления своего авторитета. Это позволит понять, как в течение двух месяцев складывалась репутация «сильного человека» Временного правительства, репутация, которая будет востребована и при создании коалиционного правительства.

1. Великий примиритель

Л. Д. Троцкий уже в 1917 году иронично именовал Керенского «великим примирителем, посредником, третейским судьей», замечая: «И когда история открыла вакансию на третейского судью, в ее распоряжении не оказалось ближе подходящего человека, чем Керенский»[307]307
  Троцкий Л. Д. Сочинения. М., 1925. Т. 3: 1917. Ч. 1: От Февраля до Октября. С. 227.


[Закрыть]. В этих словах сквозит не только презрение к неудачнику, поверженному противнику, но и неприятие проводимой им политики примирения, «соглашательства».

Однако многие ценили как раз способность Керенского добиваться важных соглашений, достигать компромиссов. 6 марта учредительное собрание Союза инженеров, состоявшееся в Петрограде, обратилось к министру с приветствием, подписанным известным ученым и общественным деятелем Д. С. Зерновым. В обращении указывалось: собрание «признает Ваши заслуги перед родиной в деле достижения объединения Временного комитета и Совета рабочих депутатов по важнейшим государственным вопросам. Оно уверено, что Вы как член Временного правительства и впредь будете достигать тех же успехов, укрепляя авторитет Временного правительства, необходимый для победы над внешним врагом и обеспечения завоеванной свободы»[308]308
  ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 359. Л. 35.


[Закрыть].

Разные люди по-разному оценивали роль Керенского в дни Февраля. Одни выделяли его речи в Государственной думе, другие – тот факт, что именно он призвал восставших солдат войти в Таврический дворец, третьи указывали на аресты виднейших представителей «старого режима». В обращении Союза инженеров, отражавшем, по-видимому, мнение и других представителей столичной интеллигенции, отмечалась функция Керенского как объединителя сил, осуществивших переворот: участие политика было критически важно для достижения сотрудничества и координации действий Временного комитета Государственной думы и Петроградского Совета рабочих депутатов[309]309
  Вскоре он был переименован в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.


[Закрыть].

Схожая оценка действий Керенского содержится и в других источниках. «Петроградская газета», назвавшая министра «добрым гением русской революции», давала ему такую характеристику: «Он первый из депутатов приветствовал революционные войска, он же санкционировал арест вдохновителя старого режима И. Г. Щегловитова, заперши его в министерский павильон при Таврическом дворце. А. Ф. Керенскому принадлежит также великая заслуга по установлению связи между Временным правительством и Советом рабочих депутатов»[310]310
  Добрый гений русской революции // Петроградская газета. 1917. 19 марта.


[Закрыть].

Как мы видели, авторы цитируемого выше обращения Союза инженеров также выражали уверенность, что Керенский и далее будет укреплять авторитет Временного правительства, и это было признанием влияния молодого политика. Влияния, основанного и на авторитете, который он приобрел, активно участвуя в перевороте, и на том уважении, которым министр юстиции, исполнявший также должность товарища (заместителя) председателя Исполкома Петроградского Совета, пользовался у депутатов Совета.

О том же писал в 1917 году и неизвестный биограф министра, именовавший его «связывающим элементом демократии и правительства»: «Роль Керенского как связывающего элемента настолько велика, что можно смело сказать, что без его участия невозможно было бы выполнить ту бесконечно трудную задачу по устроению свободной России, которая предстояла Временному правительству. При всех трениях между Советом и правительством, а трений этих было немало, Керенскому удалось ликвидировать их в самом начале»[311]311
  Сын Великой Русской Революции Александр Федорович Керенский. С. 9.


[Закрыть].

И в дальнейшем роль объединителя, устанавливающего, укрепляющего и восстанавливающего соглашения между руководителями Советов и либеральными политиками, между «демократией» и «буржуазией», была политически необычайно важна, Керенский участвовал во всех переговорах о реорганизациях Временного правительства, и его политическая роль, казалось, только возрастала. Начиная с мая все правительственные кабинеты были коалиционными – включавшими социалистов и «буржуазных» министров. Однако еще до того, как коалиция была создана, министр юстиции уже воплощал если и не коалицию «живых сил страны» (он не был официально делегирован в правительство какой-либо политической партией), то персональную унию двух властных структур, созданных в ходе революции.

«Двоевластие» – термин эпохи, который использовался в 1917 году политиками, придерживавшимися разных взглядов, а потом стал и аналитическим понятием, широко применявшимся исследователями, хотя среди них никогда не было согласия относительно хронологических рамок двоевластия[312]312
  Сам Керенский в последнем варианте своих мемуаров утверждал, что все разговоры о «двоевластии» были «легендой», созданной как левыми, так и правыми противниками Временного правительства, которому-де принадлежала реальная и полная власть. См.: Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 239. В то же время в других фрагментах этих воспоминаний политическая ситуация оценивалась иначе: «В марте или апреле переезд бывшего царя был бы невозможен без бесконечных консультаций с Советами. Но 14 августа Николай II и его семья были отправлены в Тобольск по моему личному распоряжению, утвержденному Временным правительством» (Ibidem. P. 336). Здесь, как видим, Керенский признает, что Временное правительство все же не пользовалось полной властью в марте и апреле.


[Закрыть]. Иногда при описании двоевластия характеризовались лишь отношения между Временным правительством и Петроградским Советом. Порой же этот термин применялся для описания сложнейшей системы отношений между органами власти, признававшими исключительную и безусловную легитимность Временного правительства, и теми структурами, которые подобную легитимность ставили под вопрос и сами претендовали на роль органов власти.

Важнейшим элементом системы двоевластия стали комитеты в вооруженных силах, возникшие после Февраля, которые ограничивали власть командного состава. Полномочия войсковых комитетов и принципы их организации весьма различались в разных соединениях и частях. Исходной точкой для «демократизации» армии и флота стал Приказ № 1, принятый Петроградским Советом еще до создания Временного правительства, 1 марта. Приказом был запущен процесс создания войсковых комитетов, и скоро стало ясно, что противостоять «демократизации» невозможно – можно лишь пытаться ею управлять. Поэтому правительство, командование и Советы, признавая существование комитетов, вели дискуссию о пределах их компетенции.

В таких условиях вопрос о власти в России становился вопросом о двоевластии, и прежде всего о характере власти в вооруженных силах. Отношение к двоевластию разделяло основные политические силы страны. Данная проблема переплеталась и с другим острейшим политическим вопросом – об отношении к войне.

Левые социалисты – большевики, межрайонцы, меньшевики-интернационалисты, левые эсеры – требовали скорейшего прекращения войны, они критиковали Временное правительство за отсутствие серьезных шагов по завершению мирового конфликта. Наиболее радикальную позицию занял Ленин, вернувшийся из эмиграции в начале апреля. Он жестко увязывал проблему войны с проблемой власти, заявляя, что без передачи власти Советам прекращение войны невозможно. Первоначально Ленин не находил поддержки даже в собственной партии, однако он смог дать обоснование и оформление тем смутным радикальным настроениям, которые были присущи партийным активистам низшего и среднего звена. Настроения эти весьма усилились во время Апрельского кризиса, и в результате Апрельская партийная конференция большевиков поддержала Ленина, хотя, как мы увидим далее, вряд ли всех большевиков той поры можно было бы назвать верными «ленинцами».

Если Ленин стремился к ликвидации двоевластия и к установлению полной власти Советов, что фактически означало бы передачу власти социалистам, то либеральные и консервативные силы желали предоставления всей полноты власти Временному правительству. После Февраля политические партии «правее» конституционных демократов фактически перестали существовать, консервативные политические группы были на время дезорганизованы, поэтому на партию кадетов ориентировались многие предприниматели и бюрократы, офицеры и генералы, журналисты и издатели. Лидер конституционных демократов П. Н. Милюков занял пост министра иностранных дел, что придавало особую весомость внешнеполитической линии партии. Конституционные демократы требовали доведения войны «до победы», которая, по их мнению, предполагала присоединение к России ряда территорий Австро-Венгрии, Германской и Оттоманской империй.

Важную политическую роль после Февраля стали играть умеренные социалисты, прежде всего меньшевики и социалисты-революционеры. Каждая из этих партий состояла из различных группировок, часть из них друг с другом враждовали. Так, если правые меньшевики и эсеры по вопросу о войне порой были очень близки к кадетам, то левые эсеры и меньшевики-интернационалисты нередко становились союзниками большевиков. В руководстве партий умеренных социалистов доминировали представители центра, которые пытались обеспечить партийное единство (по сравнению с социалистами Западной Европы российские «центристы» выглядели весьма левыми). До революции некоторые влиятельные эсеры и меньшевики были принципиальными противниками войны, поддерживали решения международной Циммервальдской конференции. Однако свержение монархии скорректировало их взгляды: теперь стоял вопрос не о защите ненавистной им самодержавной монархии, а об обороне «самой демократической страны», поэтому некоторые социалисты, отвергавшие ранее необходимость защиты России, стали «революционными оборонцами». Вместе с тем идея обороны оформлялась ими с помощью тех блоков антиимпериалистической и антибуржуазной риторики, которые входили в язык циммервальдизма. Завершить «империалистическую войну» умеренные социалисты предлагали путем заключения «демократического», справедливого мира – без аннексий и контрибуций – всеми воюющими сторонами. Программа такого мира содержалась в манифесте, принятом Петроградским Советом 14 марта. Но вплоть до заключения этого мира, считали революционные оборонцы, Россия вынуждена будет продолжать участвовать в войне – идею сепаратного мира они отрицали.

Вопрос о целях войны разделяли между собой различные политические силы страны: для Милюкова и его сторонников война не могла закончиться «вничью» – Россия должна была получить те территории враждебных государств, на которые претендовала. Лидеры же революционных оборонцев и, разумеется, противники войны отвергали программу Милюкова как «империалистическую».

Вопрос о войне был связан с вопросом об отношении к Временному правительству. Хотя лидеры Петроградского Совета участвовали в переговорах о создании правительства и разработке его программы, это не означало, что Совет полностью поддерживал правительство. Сотрудничество умеренных социалистов с Временным правительством в марте и апреле было обусловлено фактическими действиями министров по реализации согласованной с Советом программы. Эта условная поддержка, поддержка «постольку поскольку», реально ограничивала власть правительства. Для координации действий двух властных структур была создана контактная комиссия, но и это не устраняло возможности возникновения все новых и новых конфликтов: лидеры Совета стремились контролировать Временное правительство, но не желали брать на себя ответственность за его действия. И некоторые влиятельные социалисты воспринимали Керенского как политического «контролера», вошедшего в правительство для надзора за «буржуазными» коллегами. Резолюция Петроградской конференции социалистов-революционеров, принятая 2 марта, гласила: «Считая необходимым контроль за деятельностью Временного правительства со стороны трудящихся масс, конференция приветствует вступление А. Ф. Керенского во Временное правительство в звании министра юстиции, как защитника интересов народа и его свободы, и выражает свое полное сочувствие линии его поведения в дни революции, [линии,] вызванной правильным пониманием условий момента»[313]313
  Дело народа. 1917. 15 марта. Цит. по: Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы. Т. 3. Ч. 1. С. 27.


[Закрыть].

Министр юстиции воспринимался иногда даже как представитель Петроградского Совета в правительстве. Некоторое время утверждалось, будто он включен в правительство по требованию Совета, что не соответствовало действительности (но именно так описывал ситуацию, например, американский военно-морской атташе[314]314
  Обзор событий в Петрограде, 8–16 марта (составлен на основе донесений военно-морского атташе в Петрограде). См.: National Archives (Washington). RG 54. WA 6. Box 716. Folder 4. P. 13. Правда, морской офицер не очень хорошо разбирался в тонкостях русской политики и даже называл Керенского «социал-демократом».


[Закрыть]). Тем не менее поддержка со стороны Советов и комитетов, усиливающих со временем свое влияние, укрепляла положение Керенского в правительстве – это обстоятельство и имели в виду те журналисты, которые называли министра юстиции «самым сильным человеком в России».

Сложная ситуация, когда Керенский находился в двух властных структурах, одна из которых фактически претендовала на роль контролера другой, представляла для него множество трудностей, но и создавала немало возможностей. С одной стороны, он легко мог оказаться в положении человека, сидящего «между двумя стульями», при этом «стулья» находились в постоянном движении: и без того сложная расстановка сил в стране быстро менялась. С другой стороны, занимаемая Керенским позиция умелого и ответственного объединителя Совета и правительства, «демократии» и «буржуазии» могла стать чрезвычайно важной и потенциально выигрышной. И Керенский проявил себя как опытный импровизирующий тактик: не ограничиваясь лишь элитными переговорами, он начал обращаться через голову политических лидеров к тем группам населения и организациям, которые составляли базу поддержки этих политиков. Он творчески выражал, умело оформлял и усиливал существовавший в то время запрос на объединение и использовал подобные общественные ожидания как важный ресурс для давления на политических лидеров.

Керенский подчеркивал свое особое положение во власти. Он сам именовал себя «заложником демократии». Приветствуя в середине марта делегацию Черноморского флота, посетившую Временное правительство, он заявил: