Текст книги "Кинотеатр повторного фильма"

«Шесть футов под землей». Быть мертвым

«Шесть футов под землей» – это то же самое, что «быть мертвым». Выражение обозначает могилу, расположенную на глубине шести футов (примерно двух метров).

Википедия

– Покойники, – объясняли мне мои собственные мысли, – народ неважный. Их зря называли покойники, они скорее беспокойники. За ними надо следить и следить.

Даниил Хармс. Старуха

Натаниэль. Как жизнь?

Клэр. Как смерть?

Из сериала «Шесть футов под землей» (в российском переводе – «Клиент всегда мертв»)

В одном из самых красивых городов Латинской Америки, в мексиканском Гуанахуато, есть очень странный музей – Музей мумий. Когда-то городская администрация решила расширить местное кладбище, для чего потребовалось уничтожить некоторые заброшенные могилы. И тут оказалось, что благодаря странным свойствам местных почв в сочетании с климатом трупы в кладбищенской земле не гнили, а мумифицировались. Недолго думая, обрадованные горожане сволокли их в специально отведенное для этого здание, какие-то из них приодели, какие-то оставили как есть, в живописных лохмотьях, положили их в стеклянные ящики и открыли музей. Мумии получились совсем не страшными, а в чем-то даже и милыми. Музей этот очень популярен не только среди туристов, но и среди местной публики. Приходят целыми семьями, с разновозрастными детьми. Дети бегают по залам, смеются, тыкают пальцами. Смерть для них является естественной частью жизни, что тут такого…

Смерть страшна прежде всего своей несоизмеримостью с жизнью. А смерть, заключенная в рамки жизни, вовсе не так ужасна. Она может даже представляться любопытным курьезом, над которым отчего бы и не посмеяться. Можно назвать такое умаление смерти обыкновенным самообманом, можно кощунством, а можно своего рода психотерапией, прививкой от всепоглощающего, в любой момент готового наброситься страха, который стоит у каждого из нас за спиной.

Скорее всего, сериал «Клиент всегда мертв» (оригинальное название – Six Feet Under, «Шесть футов под землей») был задуман как сеанс массовой психотерапии по такому вот мексиканскому рецепту. Тем более что и действие его разворачивается в Лос-Анджелесе, практически на мексиканской границе. И хотя все его серии крутятся вокруг производственного процесса обработки покойников, ужас смерти как раз очень успешно выносится за скобки. С демонстрации момента чьей-нибудь смерти начинается каждая серия. Сначала мы знакомимся с персонажем, который должен через несколько минут умереть на наших глазах. Как правило, более или менее нелепо, часто трогательно, обычно смешно и никогда не страшно. Поскольку смерть обычно происходит не от естественных причин (так интереснее), на выходе получается труп в той или иной степени органической поврежденности. Труп демонстрируется зрителю, но каким-то особым ненавязчивым образом – несмотря на произошедшие изменения, внешний вид умершего приятен.

Дальнейшее действие так или иначе развивается параллельно с процессом восстановления трупа и его последующим захоронением. В промежутке между этими двумя процессами поправленный труп предъявляется зрителю в еще более замечательном виде. Впрочем, для детских трупов делается исключение. Их не показывают.

Но интерпретировать эффект от просмотра этого сериала в чисто психотерапевтических терминах было бы совершенно несправедливо. Вероятно, «Клиент всегда мертв» является самым радикальным американским телевизионным проектом нулевых годов. Трудно себе даже представить, каким образом Алану Боллу, продюсеру, руководителю проекта, а также сценаристу и режиссеру ключевых серий, удалось раскрутить руководство HBO на демонстрацию телесериала из жизни похоронных работников. Кстати, неуклюжее название профессии – «похоронный работник» или «похоронщик» – никак не соответствует тому, чем на самом деле занимается семья Фишеров. Но как перевести на русский язык и на русские реалии термин funeral director? Распорядитель похорон? Или, может быть, «постановщик похорон»?

Похоронный ритуал, повсеместно принятый в Соединенных Штатах, может вызвать у несведущего человека некоторый культурный шок. В покойника вкачивают литры физиологической жидкости, накладывают на лицо толстый слой косметики, причесывают, придают лицу приятное выражение и в таком виде на несколько часов выставляют на всеобщее обозрение. В некотором роде большинство американских покойников превращаются в Ленина на час. Странный этот обычай когда-то так поразил Ивлина Во, что он написал замечательную сатирическую повесть из жизни похоронных работников: «Незабвенная». Эта книжка вся построена на эффекте многократно отраженного глумления: живые глумятся над мертвыми, а смерть глумится над живыми. Новый Свет представился писателю в виде разодетого ярко накрашенного трупа, на лице которого похоронные постановщики изобразили улыбку счастливого идиотизма.

Собственно, пилотная серия «Клиента…» как будто продолжает ту же традицию. Неслучайно действие постоянно прерывается выдуманной рекламой различных похоронных товаров – от специально предназначенной для покойников косметики до черных автомобилей-гробовозов. Первая в фильме смерть является в виде некоего заблудившегося автобуса, смачно наезжающего на новенький катафалк Натаниэля Фишера-старшего, владельца похоронного заведения «Фишер и сыновья». Фишер только-только приобрел эту дорогую игрушку, как иные стареющие мужчины покупают себе роскошные спортивные автомобили, – и надо видеть, с каким счастливым выражением лица он закуривает, выезжая на ней на перекресток за полсекунды до встречи со злосчастным автобусом.

Последующие жутковатые, гротескно-смешные и очень американские похороны отца семейства воспринимаются как начало сатирической комедии нравов с элементами макабрического абсурда в духе Бунюэля. Нечто похожее на нашумевшую в начале нулевого десятилетия «Красоту по-американски», сценаристом которой был тот же Алан Болл. Однако заявка эта оказывается ложной, потому что начиная со следующих серий фильм вроде бы превращается в традиционную семейную сагу: пять лет из жизни семейства Фишеров.

За эти пять лет Фишеры – мать, двое старших сыновей и дочь – решают производственные и семейные проблемы, заводят и рвут отношения, сходятся-расходятся со своими сексуальными партнерами, учатся в школе и колледже, сдают экзамены, потребляют наркотики, попадают в опасные положения, впадают в депрессии, выходят из депрессий, разговаривают о политике, рожают и усыновляют детей, болеют, живут и умирают. «Пять лет и вся жизнь» – такое традиционно советское название подошло бы этому сериалу гораздо лучше, чем бессмысленно-залихватское «Клиент всегда мертв», с которым он был выпущен в российский телепрокат.

При этом очень важно, что пять лет экранного времени, пять лет из жизни Фишеров совпадают с реальным зрительским временем. Очередная серия выходила примерно раз в месяц. Этот месяц проживается Фишерами, но проживается он и зрителем. Через какое-то время эти жизни синхронизируются, Фишеры входят в зрительскую жизнь, от них уже никуда не деться, они как бы родственники. Эта синхронность часто оборачивает слабости сериала в его достоинства, делает его жизнеподобным.

Вводные титры каждого нового эпизода заканчиваются картинкой – символическое деревце, вырастающее из могилы. На поверхности – дерево жизни, смерть – там, где корни. И в самом деле, все, что есть в этом фильме интересного, живого, оригинального, вырастает из смерти. Смерть делает его жизнеспособным. Смерть превращает его из обыкновенной «мыльной оперы» в удивительное телевизионное зрелище длиной в пять лет. Смерть – его главный герой.

Сериал буквально перенаселен покойниками. Причем все они довольно-таки живенькие. Они постоянно вмешиваются в происходящее, навязчиво лезут с собственными, довольно идиотскими мнениями, часто просто несут какую-то невообразимую чушь, все время путаются у всех под ногами и неизменно производят впечатление наиболее живых (или жизнеподобных) действующих лиц. Это не штампованные зомби-вампиры из блокбастеров, не плоские экранные человечки, которые являются, как правило, только психофизическими функциями – раздражителями, повышающими содержание адреналина в крови.

Мертвецы из «Клиента…» – живые трехмерные люди. Смерть как бы придает им третье измерение. Оно возникает из того, чего мы про них не знаем. Ведь чтобы кто-то вызвал в нас интерес, мы обязательно должны про него не знать чего-то такого, что нам очень нужно знать. Про мертвецов нам по определению неизвестно самое для нас главное. В этом смысле любой мертвец стоит тысяч самых что ни на есть живых персонажей. Как это – быть мертвым? Как это вообще возможно быть, если ты мертвый? Вдруг он хотя бы намекнет?

Роль ответчика за мертвых берет на себя Алан Болл. Могильную плиту с его именем мы видим перед началом каждого эпизода. Он медиум. Посредник между двумя мирами. Самые оригинальные, самые интересные серии «Клиента…» – это те, которые написаны и/или поставлены Боллом. Можно вообще поспорить, что большинство эпизодов, в постановке которых Болл не принимал непосредственного участия, являются только промежуточными звеньями, существующими для соединения его шедевров между собой. И это при том, что ему принадлежит не более двух-трех эпизодов в каждом сезоне. А лучшие из них – те, в которых он говорит про смерть от лица мертвых.

Главный герой сериала Нейт Фишер, старший сын Натаниэля, в первый раз умирает в начале третьего сезона. Во время операции на мозге по удалению доброкачественной опухоли что-то идет не так. На экране, как и в начале всех предыдущих эпизодов, появляется мраморная могильная плита. На этот раз на ней выгравировано: «Натаниэль Фишер. 1965–2002».

Смерть эта застает зрителя врасплох. Как это главный герой может умереть в самом разгаре сериала? Но сериал тем и отличается от обыкновенного фильма, что его сюжет рождается одновременно с его показом. То есть создатели сериала так же, как и зрители, не знают, что будет дальше. Получается, как в жизни. Каждый миг содержит в себе бесконечное число равных возможностей, это развилка, на которой встречаются десятки, сотни миллионов разных вариантов жизней и, соответственно, смертей. И все они происходят на самом деле. И нет ни единственной жизни, ни единственной смерти.

И вот мы видим умершего секунду назад Нейта, которому смерть дает возможность заглянуть в коридоры этого лабиринта. Вот он присутствует на ритуале прощания с самим собой. Благообразный розовый труп помещен в солидный буржуазный гроб. И светится гладко выбритым перед неудачной операцией розовым черепом. Родные и близкие прощаются с покойным. «Я же просил меня кремировать!» – сердито говорит он брату, с отвращением глядя на труп. Брат не видит и не слышит. А вот он муж женщины А и отец ребенка Х. Нет, это он – муж женщины B, и у них ребенок Y. Да нет, ничей он не муж. Операция превратила его в овощ, и брат заново учит его говорить.

Или нет, пусть все начнется сначала. Пусть его отец не умер и все они вместе сидят за рождественским столом, поедая жаркое, то самое, которое мать безнадежно испортила в первом эпизоде сериала, узнав о смерти Фишера-старшего. А вот он сын совершенно других родителей. У него другая мать, как в детской сказке. И другие брат и сестра. А вот он и сам другой Нейт – удолбавшийся dude с косяком в зубах на чужой рваной кушетке. Нейт все дальше отдаляется от Нейта.

А дальше сериал выбирает одну из развилок. И это не смерть. Пока не смерть. Это другая жизнь. Другая жизнь Нейта будет продолжаться еще три года. Точнее, три сезона. Вплоть до его другой смерти. За это время герои как-то выцветут и станут привычными. А самым занятным останется чужая смерть, которой нас будут исправно угощать в начале каждой серии. И еще покойников добавится. Только все больше будет казаться, что они в основном появляются для комической паузы. И вот, когда все это уже подойдет к своему естественному завершению, Алан Болл устроит массовую казнь своих героев. Наверное, «Клиент всегда мертв» – это единственный в истории телевидения сериал, в конце которого все умерли. То есть вообще все.

Последний эпизод в чем-то является зеркальным отражением самого первого. Если первый пропитан уксусом, то последний сочится патокой. Это единственный из эпизодов, начинающийся не с чьей-то смерти, а с рождения ребенка. И если тема первого – смерть отца семейства, то в последнем дочь навсегда покидает родительский дом. И если первый – жесткая социальная сатира, то последний – нахальная пародия, объектом которой является сам зритель со всеми его ожиданиями.

Эпизод так и называется: «Все ждут…» И нет, кажется, ни одного голливудского слезомоечного приема, который тут не отыгран. Балом правят кровожадные Семейные Ценности и Американская Мечта. Все внутренние конфликты разрешаются. Все действующие лица непрерывно друг друга понимают, а поняв, начинают рыдать, как сумасшедшие. Даже покойники из беспокойников превращаются в каких-то успокойников. Они по-прежнему шастают среди живых, но теперь вместо ядовитых гадостей разражаются напыщенными тирадами в духе воскресных проповедей и книжек по прикладной психотерапии «Помоги себе сам». И снято все это настолько сентиментально-безукоризненно, настолько манипулятивно безупречно, что трудно представить себе зрителя, который не почувствует подозрительную влагу в глазах и щекотку в носу.

И вот когда все любимые герои уже окончательно убиты фальшью, Алан Болл приступает к массовой экзекуции. И тогда название открывает свой второй смысл. «Все ждут…» Я, ты, он, она, они – мы все на железнодорожной станции в ожидании подходящего поезда. Этот поезд непременно заберет нас куда-то, и про эту станцию мы навсегда забудем.

Маленькая рыжая Клэр Фишер садится в машину и ставит в плеер сидишку, которую ее возлюбленный записал ей на дорогу. Она нажимает на газ. И вместе с началом музыки начинается парад смертей. Рут, Дэвид, Кит, Бренда, Фредерико… Они все умрут в разное время и по разным причинам. Потому что мы смотрим сериал. И создатель сериала, как и зритель, теперь знает про героев все. Но он хочет подарить им жизнь. Так что им пора умирать.

Маленькая Клэр с упрямо-беззащитными трогательными глазами, рыжая Клэр, которой Алан Болл подарил целых сто лет жизни, вцепилась в руль и плачет. В плеере автомобиля сентиментальная песенка. Впереди бесконечное шоссе. Позади Лос-Анджелес. В боковом стекле виден покойник Нейт, бегущий за автомобилем Клэр. До свидания, Клэр! Здравствуй, Клэр!

«Простая история». Make America Straight Again!

Есть у нашего времени такая особенность – может быть, это одна из немногих специфически современных характеристик – мы больше не воспринимаем простых историй.

Полин Кейл. Бонни и Клайд («Нью-Йоркер», 1967)

– …Я люблю этот фильм, и сейчас я могу сказать, что «Простая история» – это моя самая экспериментальная картина… и вот есть такая штука, знаете, последовательность… В самом этом слове «последовательность» такая магия, я не шучу, да. В этом слове «последовательность» что-то такое есть, о чем я сейчас все время думаю. И это просто власть всего вообще.

– А вы бы не могли немножко получше объяснить?

– Нет.

Из интервью Дэвида Линча журналу «Эмпайр» (2001)

Предуведомление

Добавлять к любому заголовку «во времена Трампа» сейчас так же модно, как еще несколько лет назад «после 11 сентября». Но все-таки не поспоришь с тем, что в XXI веке с Америкой произошли два исторических события, радикально изменивших ее культурную и всякую прочую оптику: взрыв нью-йоркских башен-близнецов 11 сентября 2001 года и победа Дональда Трампа на президентских выборах 8 ноября 2016 года.

Этот текст – попытка посмотреть на один из самых важных и, кажется, самых недооцененных фильмов Дэвида Линча в свете второго события.

Возвращение «Твин Пикс» на телевизионный экран было почти столь же неожиданным, непредсказуемым, как и избрание Трампа за несколько месяцев до показа сериала. Произошло ли это случайно? Конечно. Но есть ли между этими событиями какая-то связь? Безусловно.

История Стрейта

Среди двенадцати североамериканских штатов, относящихся к Среднему Западу, наибольший интерес в России вызывает штат Айова, поскольку его название рифмуется с наречием, обозначающим перманентное состояние русской души. На эту тему существует известная песня Псоя Короленко. Рельеф штата исключительно плоский. Большую часть его территории занимают кукурузные и соевые поля, в глубине которых прячутся маленькие городишки в одну-две улицы. Зимой здесь холодно и грязно, летом – жарко и пыльно.

Именно в Айове, в городишке Лоренс, чье население по переписи 1990 года составляло почти полторы тысячи человек, проживал скромный пенсионер Элвин Стрейт. Летом 1994 года он узнал, что его восьмидесятилетнего брата Генри сразил инсульт и что жить Генри, по всей вероятности, осталось совсем недолго. За десять лет до этого братья крепко поссорились и с тех самых пор не общались. Элвин решил навестить брата и помириться с ним перед смертью.

Генри жил в соседнем Висконсине, в городке Блю-Ривер (население – около четырехсот человек). По карте это практически прямая линия с запада на восток. Если ехать на машине, дорога занимает около пяти часов. Но у Элвина не было водительских прав. Их у него отобрали из-за плохого зрения. Поэтому он отправился в долгое путешествие, оседлав свою газонокосилку. Эта газонокосилка представляла собой нечто вроде крошечного трактора без тормозов. Она не могла ехать быстрее восьми километров в час.

Элвин присоединил к ней прицеп, в который спрятал крошечную палатку, запас бензина, провизию на дорогу, и отправился в путь. Провизия состояла в основном из дешевых сырых сосисок. Он путешествовал днем, а вечером останавливался на ночлег у обочины, ставил палатку и жарил сосиски на костре.

Через четыре дня пути газонокосилка сломалась, Элвину пришлось потратить двести пятьдесят долларов на починку. Через две недели пути у него кончились деньги, и он застрял на несколько дней в городке Чарльз-Сити в ожидании ежемесячного чека социального обеспечения. В этом городке он дал интервью для местной газеты.

Во второй раз газонокосилка сломалась за три километра от дома его брата. Проезжавший мимо фермер довез Элвина до места. Все путешествие заняло шесть недель. Братья помирились. Сын Генри, племянник Элвина, отвез его на своем пикапе обратно в Лоренс.

История получила огласку. Президент компании Texas Equipment подарил Элвину новую газонокосилку стоимостью пять тысяч долларов (отличная реклама для компании). Элвина звали выступать на телевизионные шоу к Джею Лено и Дэвиду Леттерману, но он отказывался. Ему не нравилась свалившаяся на него известность. Он говорил, что просто поехал навестить брата.

Такая вот простая история. Фамилия Элвина – Straight – переводится с английского как «прямой». Таким образом, straight story, история Стрейта, – это «прямая история», «простая история» (так обычно переводят на русский название фильма). История, которая почти без поворотов и зигзагов ведет нас из точки А в точку Б, из Лоренса в Блю-Ривер. С другой стороны, это история простого человека Элвина Стрейта.

У слова straight есть еще несколько переносных значений. Straight story – история, рассказанная прямо, без обиняков, как есть. Ну и, наконец, это слово – антоним слова gay. Straight man – гетеросексуальный мужчина. То есть – особенно в реалиях девяностых – straight story прочитывается как история «нормального» мужика. Эта «нормальность» Элвина и его мира, очевидно, противостоит «ненормальности» всего остального мира, который пусть себе сходит с ума, но нас это совершенно не должно касаться.

Да, и вот еще есть такое английское выражение: to take straight. Обычно это относится к приему крепких алкогольных напитков. Straight whiskey – это виски безо льда, без воды, вообще без всяких добавок. Когда в 1967 году Полин Кейл писала в «Нью-Йоркере»: «We don’t take our stories straight anymore», она имела в виду, что простая история, без завихрений, без добавления чего-то инородного, без подтекста, для нас больше недоступна. Мы просто перестали верить простым историям.

Есть еще и такое выражение: give me the news straight – «скажите мне прямо», в том смысле, как говорят врачу, который все мямлит, запинается и никак не произнесет вам окончательный убийственный диагноз.

Была бы у Элвина другая фамилия, продюсерам студии Walt Disney Pictures, скорее всего, не пришло бы в голову экранизировать эту сентиментальную, нравоучительную и, да, очень простую историю. Вряд ли за нее взялся бы и Дэвид Линч. Впрочем, о том, каким образом эта экранизация досталась именно ему, история умалчивает. Линч и Дисней – само по себе поразительное сочетание. Так или иначе, Линч этот фильм снял, практически ничего не поменяв в истории Стрейта. Разве что изменил имя его брата (вероятно, из соображений приватности) и переселил из Блю-Ривер в соседний городок Маунт-Сион (что переводится как Гора Сион), превратив тем самым путешествие Стрейта в некое символическое восхождение.

Время и место

Главная улица Лоренса застроена покосившимися двухэтажными домиками лабазного типа. На заднем плане поднимаются силосные башни. По проезжей части весело трусят несколько облезлых собак. Навстречу им степенно движется некий сложный колесный сельскохозяйственный агрегат. Над всем этим висит огромное небо цвета голубой школьной промокашки. Никаких следов человеческого присутствия. Его как-то даже трудно вообразить. Может быть, они где-то спрятались и спят, эти люди. Ну вот как эта уродливо одетая толстушка. Вытащила свой топчан на травку между двумя убогими домишками чуть в стороне от главной улицы и тихо дремлет под летним солнцем. Что еще может делать человек в этом забытом богом и людьми месте?

С этих кадров начинается «Простая история» Линча. Маленький степной городок. Американский Миргород. Не хватает только гигантской лужи на главной площади. Да и самóй главной площади. Если сейчас воспользоваться гугл-картой и посмотреть на город Лоренс в максимальном приближении, на экране возникнет примерно та же самая картина. Таких городков в Америке тысячи и тысячи. Когда-то маленькие городки, эта «сельская Америка», были центрами американской жизни. Из таких городков вышло множество культурных титанов XX века. О них писали книги, картины, снимали кино. Собственно, их-то и считали настоящей Америкой. Но после Второй мировой войны жизнь оттуда стала уходить, и о них стали вспоминать все реже и реже.

Географически сельская Америка никуда не делась, но в сознании культурного американского горожанина там черный провал, заполненный мифами в духе картин Эдварда Хоппера и Эндрю Уайета: почта, одинокий красный амбар на холме, американская готика, «мир Кристины». В непременном дайнере должны подавать пироги с яблоками, вишней и голубикой (невыносимо сладкие). В дородных кружках с толстыми стенками горячая, пахучая, темная жидкость, которую тут называют кофе. В непременном баре несколько достойных стариков в толстых клетчатых рубашках и высоких ковбойских ботинках медленно тянут прямо из бутылок слабоалкогольный напиток, который здесь называют пивом.

Об этих маленьких убогих городках и их жителях никто не вспоминал, пока в 2016 году эти люди не проснулись и дружно не проголосовали за Дональда Трампа. Говорят, что сорок пятым американским президентом Трамп стал благодаря именно их голосам. Возможно, что так оно и было. Во всяком случае, такая версия представляется гораздо более вероятной, чем роковое вмешательство всемогущих российских спецслужб.

В глазах образованного городского американского жителя (а почти все, кто пишет книги, снимает кино или читает лекции с университетских кафедр, принадлежат к этой категории) Трамп является чем-то вроде воплощения абсолютного зла. Несмотря на то что сам Трамп – коренной житель Нью-Йорка, им кажется, что это зло вынырнуло оттуда, из глубины, а вернее, из черной дыры американской глубинки.

Существует несколько объяснений происхождения этого зла. Одно из самых популярных дал в 2008 году Барак Обама, тогда еще кандидат в президенты от Демократической партии. Он сказал о жителях маленьких городков Среднего Запада буквально следующее: «Они озлобляются, они цепляются за ружья, или за религию, или за антипатию к тем, кто на них не похож, или за ненависть к эмигрантам, или к международной торговле. Для них это способ объяснить свое раздражение». Эти горькие презрительные слова чуть не стоили ему номинации, но были вскоре забыты. Обама выиграл Средний Запад и в 2008-м, и в 2012 году.

Такое объяснение можно назвать социологическим. Оно сводится к той простой мысли, что на этих территориях проживают неудачники, люди, которые по причинам своей умственной или физической неполноценности не в состоянии вписаться в сложную современную реальность. Свое раздражение они выражают в агрессивном неприятии существующего положения вещей. В 2016 году, когда стало ясно, что Дональду Трампу удалось оседлать это озлобление, стать его символом, Хиллари Клинтон была более лаконичной, назвав поддержавших его людей basket of deplorables (что-то вроде корзинки с отбросами). Трудно сказать, насколько это открытое презрение к огромной категории своих сограждан стоило ей выборов. Но уж точно оно ей не помогло.

Сейчас в маленьких американских городах разворачивается настоящая катастрофа: безработица, ужасающая бедность, развал семей, чудовищная эпидемия опийной зависимости. В своей предвыборной кампании Трамп не просто сумел убедить жителей американской глубинки в том, что он поможет им в решении их проблем. Он обещал им нечто большее. Для них его лозунг «Make America great again!» («Сделаем Америку снова великой!») не был пустой фразой. Это было обещание выпрямить Америку, вернуть ее в некое идеальное состояние, увести из сложного мира кривых понятий и представлений в мир простых и понятных ценностей. Потому что пути мира искривились. А Добро ходит только прямыми путями. Именно об этом идеальном мире, об утерянном американском рае двадцать лет назад Линч снял «Простую историю».

В путь

Когда герой фильма Элвин Стрейт узнает о болезни брата, он думает целый день, а потом приходит к дочери и говорит, что собирается снова отправиться в дорогу. To hit the road. Это достаточно общеупотребительное выражение таит в себе какой-то романтический потенциал. Что-то из road movies, из битников, из Дженис Джоплин. Оно отсылает нас к тем самым временам, когда Америка была великой и все проблемы решались таким вот замечательным образом: to hit the road. Дороги были прямыми и в конце концов всегда куда-то приводили. Никаких «шоссе в никуда» тогда еще не было. На встревоженный вопрос дочери, как он собирается это сделать, он печально отвечает, что пока не знает. Через некоторое время принимается за починку старой газонокосилки.

Газонокосилка в этой истории принципиально важна. Элвин живет вместе со своей умственно отсталой дочерью в покосившейся лачуге. Тем не менее раз в несколько дней он выезжает на своей древней газонокосилке косить траву. От газона вокруг дома нет никакой хозяйственной пользы. Это чистая декорация. В Средние века газон могли позволить себе очень немногие: он был символом высокого социального статуса. В дальнейшем стал символом социального достатка. В ХХ веке содержание собственного газона стало доступно почти каждому сельскому домовладельцу. Газон превратился в символ независимости, самостоятельности: у меня есть собственный дом, а вокруг него – газон, и я за ним ухаживаю. То есть газонокосилка для Элвина – это не просто один из хозяйственных предметов, по необходимости превращенный в средство передвижения. Элвин не немощный старик, доживающий свой век на нищенскую государственную пенсию. Он независимый домовладелец, регулярно подстригающий собственный газон. Для него это средство поддержания чувства собственного достоинства.

Чувство собственного достоинства по-английски выражается одним коротким словом – dignity. Оно означает и гордость, и благородство, и самоуважение. Все это довольно неопределимые понятия. Они – как порнография: мы распознаем их, когда видим. Достаточно только одного взгляда на Ричарда Фарнсуорта – Элвина Стрейта, чтобы понять, о чем идет речь.

Принято считать, что жители Среднего Запада обладают каким-то особым чувством собственного достоинства, исключительной независимостью, непоколебимой прямотой. Тем более интересно, как Средний Запад превратился в Трампландию, территорию Трампа, человека, который, можно сказать, является живым антонимом достоинства.

И тут слова Хиллари Клинтон о «корзинке с отбросами» оказываются некоторым ключом. На Среднем Западе в последние годы возникла многочисленная категория людей с обостренным чувством собственного достоинства, находящихся в довольно тяжелых обстоятельствах. Эти люди чувствуют себя не просто раздавленными и забытыми, но еще униженными и презираемыми более успешными согражданами из либеральных больших городов. Такое унижение может дать удивительные, а иногда и ужасные результаты.

В последние несколько десятилетий Средний Запад пережил массовую деиндустриализацию. В результате глобализации практически вся местная промышленность переехала в Китай и в страны третьего мира. Большинство здоровых работающих белых мужчин, которые традиционно составляли костяк местного общества, либо остались вообще без работы, либо вынуждены были перейти на унизительный низкооплачиваемый труд в сферу обслуживания. И не то чтобы люди лишились средств к существованию. Все-таки не Великая депрессия – никто не умирал от голода. Но люди лишились самого для них главного – ощущения контроля над собственной жизнью и чувства самоуважения. Мир для них искривился, стал слишком сложным, непонятным, непроницаемым, враждебным. Мир требовал немедленного выпрямления.

Но вернемся к Элвину Стрейту. Никто в Лоренсе не верит, что ему удастся достичь своей цели. Его друзья полагают, что он выжил из ума. «Он никогда не доедет дальше Грота!» – говорит один из них. Грот, как называют его местные жители, – это местная католическая святыня Grotto of the Redemption, Грот Искупления. Он находится примерно в пятидесяти километрах от Лоренса. Это странное сооружение, инспирированное, вероятно, творчеством Гауди, представляет собой девять рукотворных пещер, выложенных цветными камешками. Внутри пещер расположены религиозные статуи. Каждая из пещер посвящена одной сцене из жизни Иисуса.

Грот построил в начале прошлого века местный католический священник немецкого происхождения, отец Пол Матиас Добберштайн. Он это сделал практически в одиночку, с помощью всего двух наемных рабочих. Жители Айовы очень гордятся своим Гротом. Они убеждены, что их Грот знаменит во всем мире, и называют его восьмым чудом света.