Текст книги "Тигр в стоге сена"

ГЛАВА 4

Самой большой любовью Сережки Боляско были фильмы и книги о войне. Все началось с того дня, когда он, шестилетний малыш, нашел на чердаке дедова дома какие-то непонятные переплетения кожаных ремешкой с поржавелыми колесиками, внутри которых что-то звенело.

– Шпоры, – как-то незнакомо улыбнулся дед, – это мои парадные шпоры. По праздникам я носил их на сапогах.

Он взял в руки ремешки, расправил их и встряхнул.

– Звенят. А знаешь, когда-то, в свободные вечера, мой коновод надраивал их мелом и я шел к какой-нибудь молодице. – Он смутился, подмигнул внуку, – потанцевать, песни попеть. Идешь по улице, а шпоры, как колокольчики, звенят. Все оглядываются, останавливаются – офицер идет, красота.

Старик сел на стул, дрожащими руками достал сигареты.

– Если бы не этот дурак, Хрущев, который решил сократить нашу армию на миллион двести тысяч, я бы сейчас, может быть, генералом был. А так, – он махнул рукой, закурил, – токарь шестого разряда.

Сережке показалось, что дед сейчас заплачет, и он прижался щекой к твердому дедовому плечу.

– Самое страшное, Серега, оказалось, не в окопах дохнуть и в атаки ходить, а в сорок лет начинать жизнь сначала.

Мальчик не понимал ни смысла сказанного, ни состояния старика, резкими рывками курившего сигарету, но ему до слез было жалко деда.

– Вот подрастешь чуток, – тот справился с волнением, – я тебя в Суворовское училище определю, тогда и доделаешь то, чего мне не дали.

С того времени Сергей все свои мечты связывал только с военной профессией. Он с отличием окончил воздушно-десантное училище, с гордостью надел погоны старшего лейтенанта и приехал в отпуск домой. Дед был уже совсем стар и почти слеп. Он с волнением ощупал погоны внука и, припав к его широкой груди, заплакал от радости.

Через четыре года капитан Боляско во главе роты десантников принял свой первый бой в «зеленке» под Кандагаром. А еще через два – провалявшись полгода в госпитале, он был демобилизован из армии и вместе со вторым орденом Красной Звезды получил удостоверение инвалида второй группы.

Быший майор Боляско, не успевший до ранения жениться, вернулся в старый дедовский дом, где стал жить вместе с матерью и бабушкой. Он никак не мог отвыкнуть от войны и чувствовал себя в родном городе чужаком. Сергей так и не научился спать ночами. Он спал днем, а ночью выходил в город. Мужчина ходил по улицам и никак не мог привыкнуть к тишине спящего города. Ему все время казалось, что сейчас засвистят пули, завоют снаряды, но вокруг была тишина. Страх перед ней Сергей пытался залить водкой.

Однажды утром он пришел домой весь в крови с разбитыми руками и пустыми ножнами из-под кинжала, который неизменно носил на поясе, под курткой. Мать закричала, а бабка кинулась обтирать многочисленные ссадины на руках и лице внука. Тот, придя в себя, нащупал пустые ножны, задумался и сказал:

– Кажется, я все-таки прирезал эту падаль.

– Кого, как?! – Мать всплеснула руками, – они же тебя в тюрьму посадят?!

– Куда? – Сергей поднял голову. Кажется только в этот момент он отрезвел и впервые за три месяца по-настоящему увидел дом, в котором жил, – в тюрьму-то за что?

– Ты же говоришь, что убил человека, – дрожащим голосом произнесла мать.

Он еще раз пощупал ножны, осмотрел разбитые пальцы.

– Афган научил меня точности, – от его застывшего лица повеяло чем-то таким, что обе женщины замерли от ужаса, – промахнуться я не мог. Туда этому гаду и дорога.

– А ты?! – Опять вскрикнула мать.

Бабушка поднялась, подошла к зеркалу, поправила волосы, повязала косынку и направилась к двери.

– Из дома не выходите, дверей никому не открывайте. Я схожу к одному умному человеку, посоветуюсь.

Она вышла из калитки, проехала на автобусе до фабрики, на которой проработала сорок лет и, степенно кивнув секретарше, вошла в кабинет к Чабанову.

– Что случилось, тетя Катя? – Леонид Федорович поднялся из-за стола и пошел навстречу этой немолодой женщине. Много лет назад, когда после техникума он пришел на фабрику, она была его первым наставником. С тех пор оба сохранили уважительное отношение друг к другу.

– Горе у меня, Леня, вот и пришла посоветоваться.

Чабанов усадил ее в кресло, сел рядом, а когда она все рассказала, поднялся:

– Жаль, мальчишку, война его покалечила, тюрьма – добъет. Ты никому ничего не говори и дочери накажи, чтобы все забыла. Отвезу его на свою дачу, а там решим, как твоему внуку помочь. Может, ему с пьяных глаз что и померешилось?

– Не похоже.

Они вышли из ворот фабрики. Чабанов отправил водителя обедать, а сам сел за руль машины. Когда они подъехали к дому, женщина кинулась из автомобиля.

– Погоди, – остановил ее Леонид Федорович, – я заходить не буду. Дочери и внуку о том, кто я не говори. Пусть он выйдет сюда, сразу и поедем. Если кто-нибудь будет его искать, говори, что с самого утра не видели.

– Хорошо, хорошо, Леня, все сдалаю, как скажешь.

Женщина скрылась в доме, а Чабанов остался за рулем. Он внимательно смотрел по сторонам, но не заметил, как появился Сергей. Леонид Федорович вздрогнул от легкого щелчка автомобильной дверцы. Он поднял глаза на зеркальце заднего обзора. А нем виднелся мощный, широкоплечий парень.

– Приляг на сидение, – резко скомандовал Чабанов и спи, когда приедем, я тебя разбужу.

Здоровяк молча подчинился. Чабанов резко тронул машину и, выбирая окольные пути, повел ее за город. К даче они подъехали уже в темноте. Леонид Федорович взглянул на застывшее лицо спящего парня, осторожно прикрыл дверцу, растворил ворота и подвел машину к самому крыльцу.

– Вставай, – он открыл заднюю дверцу и наткнулся на острый взгляд молодого человека, – проходи в дом.

Чабанов отметил про себя широкую, но совершенно бесшумную походку своего гостя. Тот очень легко и собрано нес свое большое тело.

«Хорош, – удовлетворенно хмыкнул Леонид Федорович, – если еще и покладист, и сообразителен, и поймет меня, то сегодня мне повезло.»

Они вошли в прихожую. Гость, не поворачивая головы, быстрым взглядом окинул помещение и, как показалось Чабанову, перевел дыхание.

– Тебе здесь ничего не угрожает, – сказал Леонид Федорович, потом уточнил, – пока я во всем не разобрался. Иди в ванну, сполоснись, а я тут выпить и поесть соображу. За столом обо всем и поговорим.

Гость мылся долго и шумно, с удовольствием плескаясь в воде. Когда сели за стол и Чабанов налил коньяк, Сергей, коротко взглянув в глаза хозяину, усмехнулся:

– Вот, уж, не знал, что у бабушки есть такие знакомые.

– Какие?

– С черной «волгой» и шикарной дачей.

– Ты меня знаешь?

– Нет.

– Ну, и ладно, главное, чтобы мы оба хотели бы познакомиться друг с другом. Выпьем, я хочу, чтобы ты рассказал мне о себе.

– Понятно.

Гость много ел и пил, но не пьянел.

– Мне нравится, что ты нормально держишь спиртное, – сказал Леонид Федорович.

Сергей улыбнулся и отложил в сторону вилку.

– А мне, что вы не торопитесь, – он чуть отодвинулся от стола, пригладил короткие волосы и спросил:

– Скажите, почему мои мальчики там, за речкой, дохнут от пуль и болезней, а тут куча всякой сволочи жирует от безделья?

– Это нелегкий вопрос, Сережа, и каждый отвечает на него по-своему, отталкиваясь от образования, ума, может быть, массы подлости или честности, накопившейся или оставшейся в душе. Если бы его решение зависило от меня, то никогда бы ни один русский солдат не перешел бы границ нашей страны. Но, – он развел руками и усмехнулся, – добраться до правительственных вершин мне пока не удалось, не пустили всякие подонки. К тому же, в стране жирующих мало. Миллионы человек едва сводят концы с концами. Просто у нашего народа неимоверное терпение. Но ты, конечно, имел в виду те сотни, может быть, тысячи остолопов, ничего не делающих и совершенно не способных думать, которые занимают высокие посты в Москве.. Это от них, от их тупости – и слабая экономика, и мальчики в Африке, Вьетнаме и Афганистане. Наверное, что-то сломалось в нашей системе и ее надо либо серьезно чинить, либо переделывать, чтобы избавиться от того, о чем ты говоришь.

Чабанов откупорил новую бутылку.

– К примеру, возьми меня. Когда-то мне казалось высоким счастьем умереть за народ где-нибудь на гражданской или отечественной, и я жалел, что родился слишком поздно. Потом я уверовал в то, что должен принести людям пользу своей отменной работой, но, как оказалось, если это и нужно кому-то, то только для того, чтобы подняться по моему хребту ближе к кормушке. А чтобы меня оценили и взяли с собой во власть, нужно было уметь шаркать ножкой, иметь связи, быть подлецом. Тогда я пришел к выводу, что с этой сволочью надо бороться по-другому.

– Их надо стрелять и резать, – Сергей сжал кулаки. – Эх, если бы здесь были бы мои ребята, мы бы за день «причесали» этот городок. У меня была десантура, что надо. Парни прошли такие передряги, что каждый мог против троих-четверых выйти и голову за друга положить, не глядя.

Чабанов, не спуская глаз с гостя, молча слушал.

– Первый бой я принял под Кандагаром. Там «духи» не только хорошо вооружены, но и натасканы дай бог каждому. Пехтура два дня не могла влезть в «зеленку», вот нас туда и бросили. Я только-только из Союза прилетел, пороха не нюхал. Так один дембель, сержант Васька Полуянов, сам вызвался со мной идти. Там так – за три месяца до дома ребят на «боевые» не берут – берегут для граждански. Я ему говорю: «Ты че, сержант, дуришь, под пули лезешь?» А он: «Кто-то же должен тебя войне научить?» Я, дурак, обиделся, а он пошел. Сержант меня, капитана, войне учить, а?! А он пошел. Всю ночь Васька от меня, как нянька, не отходил. И на землю кидал, и вперед выскакивал, и через голову стрелял.

Боляско задумался, глядя куда-то вдаль. Чабанов опять налил коньяку и чуть дотронулся своим бокалом до бокала Сергея. Тот посмотрел на него отсутствующими взглядом и разом выпил.

– Там, ближе к утру, когда в первых лучах солнца они принялись обстреливать нас из минометов и я увидел ошметки человеческого тела, я впервые по-настоящему испугался. Васька заметил и подполз вплотную:

«Спокойно, капитан, ты, я вижу, мужик, что надо. Все будет путем… »

Он у меня потом на сверхсрочную остался, прапором. Я потерял его через год, в кишлаке Сурхи Дарваз. – Голос Сергея задрожал. Он встал, подошел к раковине, пустил воду, вымыл лицо.

– Надо было срезать эту ведьму вместе с «духом», а я промедлил. Дрогнуло что-то в душе – старуха все-таки. А «дух», как оказалось, всунул автомат ей под мышку и шарахнул по мне. Васька меня с ног сбил, а сам очередь в грудь поймал. Я, как увидел, что он руки раскинул и валится на спину, срезал и бабу эту, и гада за ее спиной. Потом мы весь кишлак с землей смешали, только поздно – Ваську он убил.

Слезы лились по впалым щекам Сергея. Чабанов давно не видел мужских слез и ему стало не по себе. Леонид Федорович встал, открыл холодильник и долго выбирал из банки соленые огурцы. За спиной звякнула бутылка.

– Давайте выпиьем, – уже спокойным голосом проговорил собеседник. – Я по ночам почти не сплю, отвык за два года. Там на «боевые» больше ночами ходили, вот и не могу перестроиться. Мне иногда кажется, что я все еще там, а Афгане. Стоит чуть зазеваться, как «духи» тут же прикончат. Вот и вчера, когда этот подонок взвыл, что он плевал на дураков, дохнуших где-то за речкой, я даже не заметил, как ударил его. – Боляско посмотрел на свои руки, пощупал пояс.

– Жаль, что нож в шее этого гада оставил, такой нож был…

– Так ты и нож там оставил?!

– Пьяным был.

Чабанов встал, открыл окно, послушал кваканье лягушек и повернулся к своему гостю.

– Уже поздно, иди спать, спальня наверху. Утром из дома не выходи, а в городе я постараюсь все уладить. Я, почему-то, уверен, что мы поладим. – Он проводил взглядом Сергея, поднимающегося по лестнице и спросил:

– Ты кем был в армии?

– Командиром разведроты.

Леонид Федорович еще немного посидел, покурил, потом поднялся и вышел из дома. Он осторожно вывел машину из ворот и медленнно, как ездил пьяным, поехал домой.

У порога своей квартиры он услышал, что в гостиной работает телевизор. Жена, так и не привыкшая к его поздним возвращениям, спала в кресле у накрытого стола. Чабанов выключил телевизор и повернулся к жене.

Сон разгладил морщинки под ее глазами и вместо них проступили какие-то белые круги. Пышные золотистые волосы, так поражавшие в молодости воображение Леонида Федоровича, поредели и были обильно прорежены сединой. Некогда длинные пальцы жены припухли и раздались в суставах. Чабанов смотрел на нее и думал, что во всем свете нет человека, любящего его так, как она. Да и сам он заметил, что с годами, место горячего, страстного чувства заняла глубокая любовь. Леонид Федорович никогда не был ханжой и знал немало женщин, но уже много лет образ жены в его понятии сливался с самой жизнью. Это была не громкая фраза, он вообще не любил выспренности, это было сутью его отношений с женой. Сейчас, глядя на спящее лицо Аннушки, он вспомнил, что все его промахи, ошибки и огрехи он воспринимает, как свои. А сейчас он впервые в их жизни решился на Дело, о котором не мог не только рассказать, но и даже намекнуть ей. Он вступал в новую жизнь, в которой оставался один на один против всего привычного им мира. Сегодня еще можно было повернуть назад, остановиться, но среди болота подлости и всегосударственного обмана он нашел единственный, приемлимый для его натуры выход – создать Свое Государство, свою систему ценностей. В окружающей его пустоте, среди мерзости, в которую превратились его вчерашние идеалы и представления о Добре и Зле, Чести и Справедливости, Народе и Правительстве – он чувствовал себя Человеком, способным не только создать свои Законы, но и заставить других жить по ним.

«Должен же в Советском Союзе быть хотя бы один Робин Гуд, – сделал он вывод. – А жена?.. Даст бог, придет время и она все поймет.»

Леонид Федорович присел перед креслом и осторожно, чтобы не разбудить, поднял жену на руки.

– Леня, – она обняла его и уткнулась лицо в шею, – милый.

– А я хотел отнести тебя в кровать и молил бога, чтобы ты не заметила бы этого до самого утра. Открываешь глаза и удивляешься: «Как это я в кровать попала?»

– Мальчишка, пятидесятилетний мальчишка, – она поцеловала его в мочку уха, – отпусти меня, я покормлю тебя.

Они сели за стол напротив друг друга.

– Мы, тут с ребятами немного коньяка выпили, но я сильно проголодался, – Чабанов знал, что жене будет приятно услышать это.

– Что же вы, – она усмехнулась, – рукавом закусывали?

– Перехватили по куску хлебца с колбасой, но есть хочу, как волк.

Он ел все, что она подкладывала на его тарелку. Жена рассказывала о школьных новостях дочери. Чабанов слушал ее и не мог отделаться от мыслей об Организации.

«Господи, – неожиданно для самого себя взмолился Леонид Федорович, – надоумь, подскажи, неужели только и осталось – в подпольные короли?!»

Бог молчал. Может быть, он и смотрел на него сквозь светившиеся лаской и любовью глаза жены, но не отвечал на его молитву. Чабанов опустил глаза к тарелке и, доев все, что в ней было, отложил вилку.

– Спасибо, – он поднялся и поцеловал жену, – мне надо еще чуть-чуть поработать.

Она легко поднялась, убрала со стола и легла в кровать, а он долго сидел, думал и чего-то ждал, потом вздохнул и набрал номер телефона Шляфмана.

«Спасет Боляско – быть Организации», – загадал он.

– Кто? – Прохрипел с просонья Миля. – Леонид Федорович, что-нибудь случилось, сейчас третий час ночи?

– Завтра на работе доспишь, – пошутил Чабанов. В семь я жду тебя у стадиона, а теперь храпи дальше.

… За два года, что Шляфман работал в их городе, он раздался в кости и приобрел солидность, подобающую подающему надежду старшему следователю прокуратуры области. Каждое утро он занимался физкультурой и бегал вокруг стадиона. Вот и сейчас Эмиль Абрамович выбежал из-за северной трибуны и, увидев белый «жигуль» Чабанова, затрусил в его сторону.

– А я вот, – Чабанов открыл заднюю дверцу, – все больше за столом или в машине спортом занимаюсь.

– Вас природа таким здоровьем наделила, что вам любой инфаркт не страшен, – Шляфман откинулся на спинку сидения и перевел дыхание.

– Дело такое, – Леонид Федорович завел мотор, – вчера в сквере около спортивного магазина совершено убийство.

– Да, я был дежурным и выезжал на место преступления.

– И что, тебе уже удалось найти убийцу?

– Почти. Это был двухметровый «афганец», у меня есть фоторобот, отпечатки пальцев. Он оставил свой нож в теле убитого. Прикажу сегодня собрать участковых, покажу им рисунок, уверен, такого мужичищу опознают сразу.

– Молодец, Миля, ты времени даром не терял. Только я могу прямо сейчас нахвать тебе имя этого парня – Сергей Болясо. Бывший офицер, разведчик, несколько раз ранен, награжден орденами и медалями в придачу к инвалидскому удостоверению. Его мальчишкой послали на войну, поэтому он немного не в себе. Мозги у этого воина сейчас действуют медленнее, чем рефлексы, вбитые за годы тренировок и боев.

– И что же, – хмыкнул Шляфман, – ему можно убивать?

– Ему – да, – твердо сказал Чабанов, – тебе придется найти другого убийцу, а фоторобот и все документы о Боляско передать мне.

– А-а-а?

– Он мне нужен чистым и невредимым. Ясно?

– Это будет нелегко, – Шляфман посмотрел в зеркальце, пытаясь поймать взгляд Чабанова.

– Лапочка, – тот повернулся к нему, – если бы у меня была легкая работа, я бы не стал тебя будить среди ночи и уж, конечно, не тащил бы из Москвы.

Миля тяжело вздохнул, искоса взглянул на Леонида Федоровича, но, встретившись с его острым и тяжелым взглядом, утвердительно кивнул:

– Хорошо.

Чабанов вывел машину на улицу, ведущую обратно к стадиону.

– Нет, – сказал Шляфман, взглянув в окно, – лучше поближе к дому.

В этот день Эмиль Абрамович пришел на работу раньше обычного. Он достал из сейфа начатое вчера дело об убийстве Петра Аркадьевича Загибалова – двадцативосьмилетнего рабочего, отца двоих детей. Следователь вынул из конверта фотографии места преступления, разложил на столе снимки убитого. Это был грузный человек с грубым лицом и тяжелыми руками. На фото он сидел, привалившись к низенькому штакетнику, ограждавшему сквер, где в ту ночь компания полузнакомых мужчин распивала водку. В правой руке убитого была зажата недопитая бутылка. Он умер почти мгновенно, поэтому на землю ни пролилось ни капли. Из левой ключицы Загибалова торчала ручка отполированного от частого употребления десантного ножа.

Шляфман вздохнул, вынул из стола большой конверт и положил туда отпечатки пальцев, снятые с рукояти, фоторобот и описание убийцы. Он решил заменить его задержанным ночью наркоманом и насильником Мухамедовым…

Суд состоялся через два месяца. В начале заседания судья заинтересовался было словами друга убитого о том, что убийца и обвиняемый – совершенно разные люди. Но когда свидетель честно признался, что выпил больше литра водки и все помнит в тумане, суд потерял к нему интерес. Мухамедов получил семь лет и был этапирован к месту заключения.

Но все это было потом, а вечером того же дня, когда Шляфман передал Чабанову документы, обличающие Боляско, Леонид Федорович вновь приехал на дачу. Оставив машину у ворот, он внимательно осмотрел сад и двор. Признаков присутствия постороннего человека не было.

«Вот будет цирк, если он сбежал», – Леонид Федорович почувствовал себя обманутым. Он с грохотом распахнул створки ворот, круто вывернул руль и стремительно въехал во двор. Дверь дома была заперта снаружи, ключ лежал на своем месте. Леонид Федорович на мгновенье приостановился, вспоминая, показывал ли он Боляско это место и пришел к выводу, что не показывал.

«Ушел, трус несчастный, – он громко выругался. Распахнул дверь в дом, – уберу грязную посуду, чтобы тараканов на плодить и вернусь домой. Значит не судьба… »

На кухне все было прибрано, посуда стояла в сушилке. Вдруг сзади легко скрипнула входная дверь. Чабанов резко обернулся, она медленно закрылась.

«Чертовщина какая-то», – он снова выругался вслух и замер от неожиданности. Перед ним, на только что пустом кухонном столе сидел Боляско. Чисто выбритое лицо пестрело белыми полосками лейкопластыря, а глаза нахально смеялись.

– Ты? – Только и смог сказал Леонид Федорович, опускаясь на стул, стоящий у порога.

– Что же вы думали, – гость усмехнулся, – я в трусиках буду расхаживать по двору и ждать родную милицию? Кто вас знает, вдруг вы решили лишнюю благодарность на моей крови заработать?

– Дурак, – облегченно вздохнул Чабанов, – но это мне нравится. Ты, поди, и вооружился, ожидая ареста?

– Зачем? Я голыми руками, не глядя, пару ментов могу уложить. – Он положил на стол пилку для ногтей, – а я тут второе по мощности, после ножа, оружие нашел…

– Что же ты – почти сутки голодал и водку не пил?

– Водку я и там перед «боевыми» не пил. Она реакцию снижает, а есть – ел нормально.

– Ты мне все больше нравишься. Садись ближе, Сережа, поговорим серьезно и вместе решим, что нам дальше делать.

Леонид Федорович вернулся к двери, запер ее на ключ, задернул шторы, потом, подумав, сказал:

– Пойдем на второй этаж, мало ли что, а там меньше вероятности, что нас кто-нибудь подслушает.

Они поднялись в кабинет и сели друг напротив друга у журнального столика.

– Прежде чем я расскажу тебе о своей затее, посмотри на это, – Чабанов выложил из папки бумаги, которые ему передал Шляфман. Сверху лежала стопка снимков, сделанных в фоторобота.

Сергей взял фотографии, внимательно осмотрел каждую.

– Интересно, кто же это так меня запомнил, дело-то было ночью? По этим карточкам меня любой милиционер сразу опознает.

– Так, один из твоих вчерашних собутыльников, – Чабанов махнул рукой, – говорят, что он никчемный человечишка, а вот, поди ж ты, какой острый глаз. Заметь, все это в пьяном состоянии. В нем, может быть, хороший художник пропал. Эх, жизнь наша, жизнь… Давай так: ты внимательно посмотри все, подумай, а я пока своими делами займусь, поговорим, когда закончишь.

Боляско принялся внимательно изучать документы своего дела. Некоторые, как ему показалось, интересные места он читал по несколько раз. Леонид Федорович тоже углубился в свои бумаги. Тишину нарушил Сергей:

– Значит я теперь вне закона? Теперь меня в любой момент могут упрятать в тюрьму?

Чабанов внимательно смотрел на своего возбужденного собеседника. В какой-то момент ему показалось, что Сергей сейчас вообще не способен трезво соображать, потом он понял, что это не так. Все это время его занимала мысль о том, почему Боляско, убивший человека, совершенно об этом не думает, но он отбросил ее.

– Знаешь, друг мой, бывают в жизни обстоятельства, когда человек превращается в щепку, гонимую волей волн, я это по себе знаю. Много лет боролся, искал правду, все силы отдавал державе, а теперь понял, что все это бесполезно. Не на народ и страну работал, а на горстку чиновников, узколобых начальников, большая часть из которых вообще не достойна жить на свете. А они нашу кровь пьют. Вот и ты, сильный, умный парень, пошел в армию, чтобы защищать Родину. Сделал все для ее величия и оказался за бортом. Да, да, тебя оставили один на один с бедами, свалившимися на твою голову не по твоей вине. Кто-нибудь спросил тебя, чего ты хочешь от этой жизни? Кто-нибудь поинтересовался тем, как ты живешь и что будешь делать, когда снимешь форму? Тебе кинули мизерную пенсию и вышвырнули, как использованную тряпку.

– Но,но, полегче.

– А ты не кипятись, ты постарайся понять, что я имею в виду. Ведь в этом злополучном скверике ты не Петра Загибалова убил, ты хотел всей мерзости этой жизни нож в шею воткнуть. А убил одного, ни в чем не повинного пьяного дурака, у которого, кстати, двое ребятишек остались. Или я не прав?

Боляско достал сигареты и дрожащей рукой прикурил.

– Вот, вот, тут и сказать нечего. Тебе бы сейчас с твоим опытом полком или батальоном командовать, в крайнем случае – в училище мальчишек учить воевать. Разве не так? А ты в свои тридцать с небольшим лет никому не нужен. Разве умное государство так станет своими людьми разбрасываться? Нет. Но раз такое происходит, значит оно без ума или это не государство, а компания туповатых мужиков, командующая покорным народом. Так можно ли в нем жить и работать по-человечески? Я тебя спрашиваю, можно?!

Сергей молчал.

– Нельзя, но и бросить его нет сил. Я несколько раз собирался укатить куда-нибудь в Канаду или Америку. Работать там до чертиков и получать, что заработал – не смог. Больше трех месяцев не выдерживал. Россия оказалась сильнее меня. Выйду из самолета, оглянусь, вдохну аромат берез и сил нет оставить свой дом. Заброшенный с дырявой крышей, холодный, но родной. Что же делать? Сегодня я на этот извечный для нас вопрос отвечаю просто – делать жизнь такой, какой она мне или тебе видится. Создать свою структуру власти, экономику, машину принуждения и защиты от врагов.

– Подполье, – усмехнулся Боляско, – как в войну?

Чабанов, не мигая смотрел ему в глаза.

– Может и подполье.

– Так что же, вы мне предлагаете воевать против советской власти?

– Нет. Я говорю о системе, о ее функционерах. И не воевать, а жить своей жизнью, защищая ее от разрушения и выводя из-под влияния этого то ли государства, то ли нет. Жить на виду, но не как все. Создать свою Организацию, впаяннную в государство, которая могла бы со временем взять на себя некоторые его функции или, – он замолчал, – потер подбородок, – сделать его со временем нормальным. Сегодня такую возможность дают деньги, связи и силы. Уже сейчас с помощью всего этого можно держать под контролем город или область. Это, если хочешь, своеобразная игра в прятки.

Боляско непрерывно курил.

– Вы привезли мои бумаги, чтобы показать, что у меня нет выбора?

– Нисколько. Я подарил их тебе, чтобы твои родные не теряли бы тебя во второй раз. Я прошу тебя понять меня и поверить. Только в этом случае ты сможешь вместе со мной делать то,что я задумал. Мне нужны люди, способные, как ты, если понадобится, то и погубнуть рядом со мной. Я предельно откровенен с тобой, потому что верю – никто о нашем разговоре знать не будет и ты меня не предашь.

– Но что я могу делать? Я – солдат.

Леонид Федорович выпрямился, уперся руками в край стола и прямо, глядя в глаза Боляско, произнес:

– То же, что и в армии. Я уже создал мощную Организацию, в которой предлагаю тебе возглавить службу безопасности. Это будет своеобразная контрразведка с задачами, при необходимости, брать на себя охрану или уничтожение наших друзей или врагов. Ты должен будешь сам подобрать себе людей, создать из них законспирированные звенья, сеть явочных квартир, систему оповещения и сбора, склады оружия и боеприпасов. Деньги для этого есть. Подчиняться будешь только мне. Кроме тебя в твоей «СБ» меня никто не должен знать. Детали твоей работы обговорим позже.

– Как же я буду жить?

– Как и все нормальные люди, будешь работать, ну, скажем, тренером во Дворце спорта. Оклад для себя и своих людей положишь сам, исходя из реальных соображений. Согласен?

– Нужно подумать.

– Поужинаем?

– Только я сам хочу приготовить еду.

– Хорошо.