Текст книги "Пропажа свидетеля"

16

Как и условились, с раннего утра Коньков забежал в прокуратуру, и при нем Косушка звонил лесничему на дом и попросил егеря и человек десять – пятнадцать рабочих во главе с Зуевым на облаву тигра-людоеда.

Тот ворчал спросонья: «Что еще за фантазия? Ни свет ни заря булгачить народ из-за какого-то тигра. Тоже мне пожар!» – «Петр Афанасьевич, дорогой! – упрашивал его Косушка. – Дело у нас горячее, хуже пожара. Два человека сгинули. Нам нужно прочесать лесную падь на Улахе безотлагательно. Я умоляю тебя, дай мне пятнадцать человек! И немедленно. Иначе придется прокурора просить, в райисполком звонить. Ну зачем?»

Лесничий повздыхал, покряхтел и спросил: «Но завтра ты отпустишь их к вечеру?» – «Раньше отпустим. К вечеру дома будут».

Наконец лесничий согласился выделить и рабочих, и егеря, и три лодки дать, с горючим в оба конца.

Потом Коньков позвонил Дункаю в контору. Тот был на проводе, как дежурный.

– Семен Хылович, можешь собрать человек двадцать на облаву тигра? К обеду! – спросил Коньков.

– С клепки сниму хороших охотников. И лодки подготовлю, – бодрым голосом отвечал тот.

– Ну, молодец! А я приеду часам к одиннадцати.

– Буду ждать на берегу у лодочного причала.

– Спасибо! Еще вот что: скажи Кончуге, чтобы он никуда не уходил. Мы вместе с тобой и с Кончугой поедем к Зуеву… Так и скажи ему. Поедем на его лодке. Заберем Зуева, потом двинемся в Улахе.

– Все сделаю, как надо!

– Ну, молодец.

Зуева Коньков застал в гостинице, еще сонным. Тот был в одной майке и в брюках – собирался умываться. Выслушав, по какому случаю понадобился он Конькову, Зуев сделал удивленное лицо и даже обиделся, что его по таким пустякам отрывают от дела: я, мол, здесь не баклуши бью. Какая облава тигра? Видел я вашего тигра в гробу в белых тапочках. У меня птицы здесь. На кого я их оставлю?

Но когда Коньков прикрикнул на него, он и совсем заупрямился: «У меня начальник есть – лесничий. С ним и разговаривайте». – «Я с ним только что говорил. А теперь вы говорите. Телефон у Агафьи Тихоновны. Звоните ему на дом. И немедленно!»

Зуев сходил в дежурку и вернулся озадаченным и хмурым. «Ну и что?» – спросил Коньков. «Что да почто, – проворчал Зуев. – Мне же кого-то надо найти да оставить за себя. Пока там проволынишься с вами, здесь и птицы сдохнут». – «Ты здесь не околачивайся! – начал терять терпение Коньков. – Оставь кого-либо у птиц и без промедления поезжай в Бурунгу. Жди нас к обеду у себя дома. Я заеду за тобой вместе с Дункаем и Кончугой. Ты в моей группе, понял? И потом все вместе поедем в Улахе на облаву. Заночуем там, на Медвежьем ключе. Все запомнил?» – «Ну». – «Не ну, а так точно. Имей в виду, если не застану дома, под землей разыщу и посажу под стражу!» – «Да вы что в самом деле? – обиделся Зуев. – Или я злоумышленник? Раз меня начальник отпустил в ваше распоряжение, то буду там, где приказано. Что за разговор?» – «Это другой коленкор, – сказал примирительно Коньков. – До встречи».

К девяти часам утра три моторных лодки с рабочими лесхоза и с егерем уже покачивались на речной волне возле затона. Коньков в плаще и в сапогах сел в переднюю лодку и махнул фуражкой.

Затарахтели моторы, и лодки, оседая на корму, стали выходить одна за другой на речной стрежень.

По дороге Коньков договорился с егерем Путятиным, что лодки войдут в Медвежий ключ с интервалом в сотню метров одна от другой и встанут на прикол. Палатки разбивать тут же возле лодок. И ждать приезда остальных. А вечером, когда все соберутся, обсудим, как вести облаву.

Возле села Красного лодка с Коньковым свернула в протоку, а остальные ходом пошли вверх. Дункай ждал его на берегу с целой оравой охотников, а возле мужчин табунились ребятишки, за которыми бегали со звонким лаем собаки.

Не успел выпрыгнуть Коньков из лодки, как удэгейцы, покрикивая на собак: «Га! Га!», стали подтягивать баты, стоявшие на приколе, к берегу и загружать их рюкзаками с продуктами, медвежьими шкурами для подстилок, палатками и охотничьим снаряжением.

Через полчаса пять батов, полные людей, собак и всякой утвари, тарахтя моторами, стали разворачиваться и уходить за лесной остров к невидимой речке вслед за черной лодкой лесничества.

Коньков поднялся на берег. Здесь, кроме ребятишек, Дункая и стариков, на бревнах сидел Кончуга и сосал свою короткую трубочку. Возле него пристроились две собаки, лежал туго набитый рюкзак, из которого торчал ствол карабина.

– У тебя все готово? – спросил Кончугу Коньков, здороваясь.

– Готово, такое дело.

– Тогда в путь!

– Я сейчас домой сбегаю, – забеспокоился Дункай. – У меня там все припасы, – и потрусил рысцой к своему дому, стоявшему за конторой.

Коньков поглядел по сторонам: ни на берегу, ни возле конторы, где стояли бабы, Инги не было.

– Я, пожалуй, тоже схожу на медпункт, – сказал Коньков Кончуге. – Мне кое-что надо сказать Инге насчет Калганова.

– Ходить не надо, – отозвался Кончуга. – Инга сама придет.

– Сюда, на берег?

– Конечно.

– Тогда давай грузиться.

– Давай, такое дело, – согласился Кончуга.

Коньков взял свой рюкзак, карабин, лежавший тут же, и снес их в бат. За ним спустился вниз со своим снаряжением, в окружении собак, и Кончуга. Пока Кончуга укладывал на дно лодки медвежьи шкуры, палатку, рюкзак, собаки сидели тут же, возле воды, и повизгивали от нетерпения.

Показался на берегу и стал спускаться по тропинке Семен Хылович, нагруженный огромным рюкзаком; а за ним в таежном снаряжении – в олочах, в шапочке с накомарником, откинутым на затылок, с рюкзаком за спиной и с карабином в руках – быстро шла Инга.

К лодке она подошла вместе с Дункаем.

– А вы куда собрались? – спросил ее Коньков с нарочитым удивлением.

Инга сперва прошла в лодку, сняла рюкзак и только потом ответила:

– С вами еду.

– Но мы еще к Зуеву завернем, – сказал Коньков.

– Знаю.

Коньков подмигнул Дункаю и с наигранным недоумением в голосе продолжал спрашивать Ингу:

– Как же вы так? Без приглашения? Без разрешения?

Инга ответила угрюмо и с вызовом:

– Приглашать вы меня все равно будете. На допросы! Вот я и решила пойти вам навстречу. И тигр меня интересует – не часто в наших краях людоеды появляются. И стрелять умею. По всем статьям подхожу.

Она уселась поудобнее в самом носу бата, за ней прошел и уселся Дункай.

– Ну что ж, – сказал Коньков Кончуге. – Поехали!

Кончуга крикнул на собак:

– Га!

Они тотчас прыгнули в лодку, и Кончуга стал шестом отталкивать бат от берега.

17

К Бурунге они подошли часа через три. Солнце еще светило мощно, хотя от воды тянуло острой свежестью – предвестником вечерней прохлады. Оставив Дункая в лодке с вещами и собаками, взяв с собой только карабины и патроны, они втроем пошли на заимку Зуева.

Хозяин с хозяйкой встретили их возле забора, у калитки. Настя была в толстой пуховой кофте и в цветном платке – с красными бутонами по черному фону. Зуев стоял в сером пиджачке и в голубой рубахе нараспашку. Всем своим праздничным видом они как бы подчеркивали, что рады гостям.

Но рассмотрев наконец своими близорукими глазами гостей, узнав Ингу, Настя побледнела; как с перепуга, невнятно сказала всем «здрасьте» и, диковато озираясь, стада потихоньку отступать к дому. Зато Зуев пошел навстречу гостям, улыбаясь во все лицо, широко распахнув руки, словно обниматься хотел. Это его показное радушие удивило Конькова, и он подумал, что смена настроения у Зуева, должно быть, неспроста.

– Проходите, гости дорогие, проходите в избу! – говорил Зуев. – Мы уж прямо заждались. И стол давно накрыт. Все остыло.

Возле порога стояла Настя, теперь уже спокойная, и степенно, с легким поклоном, приглашала гостей в дом. Но Коньков заметил, что смотрела она как-то вкось и в глазах ее все еще таился тот первоначальный испуг.

Инга на одно мгновение задержала на ней свой быстрый рысий взгляд, и ноздри ее крошечного носа дрогнули и округлились. «Ну, быть потехе», – подумал Коньков, наблюдая с крыльца за обеими соперницами.

Посреди горницы Зуевых был накрыт стол: белая скатерть, красные помидоры, грибки маринованные, яйца и огромная жаровня с медвежатиной, дышащая еще парком. А по концам стола стояли две бутылки водки, два графина с медовухой и бутылка красного вина в центре.

– Да вы как к свадьбе приготовились, – сказал с усмешкой Коньков. – Только вот кого женить будем?

– А может, поминки собрали? Все-таки человек был вроде бы не чужой, – съязвила Инга, поглядывая на хозяйку.

– Нет, мы без особой цели, – покраснела Настя, пряча глаза. – Садитесь! Дорога дальняя, на воде. Озябли, наверно.

– За сколько часов доберемся до Улахе? – спросил Коньков Зуева, присаживаясь к столу.

– Часа за два, за три. К ночи доедем.

– А вы сами не видали этого тигра? Живым не возьмем его? – спросил опять Коньков Зуева.

– Самому не приходилось. Но Калганов говорил, что старый. Так что этого живым не возьмешь, – усмехнулся Зуев.

Сели за стол. Зуев налил вина и водки в рюмки и поднял свою.

– За удачную охоту! – сказал он.

– И за счастье в этом доме, то есть за любовь, – добавила Инга, не притрагиваясь к своей рюмке.

У Насти дрогнула рука, плеснулось красное вино на белую скатерть.

– Как кровь на белье, – сказала Инга, глядя гневно на Настю. – Не похоже?

Настя зарделась, как бутон на ее черном платке, и поставила рюмку.

– Прошу выражаться культурнее, – Зуев смерил сердитым взглядом Ингу, и верхняя губа его с рыжими усиками гневно дернулась. – Все ж таки мы за обеденным столом сидим, а не в перевязочной.

Инга только фыркнула и ответила не ему, а Насте, не сводя с нее упорного взгляда:

– Кто сидит, а кто и лежит.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду? – сказала Настя и обернулась к ней, все лицо ее выражало теперь не смущение, а глубокую печаль.

– Ах, вы не понимаете? – нервно усмехнулась Инга. – Я тоже не понимаю, как можно пировать после того, что произошло в трех шагах отсюда?

Настя только горестно вздохнула и снова уставилась в белую скатерть прямо перед собой.

А Зуев сказал:

– Наш стол здесь ни при чем.

– Конечно! – подхватила Инга. – И жена ваша ни при чем.

– К чему весь этот разговор? Мы собрались выпить. Или нельзя? – обратился он с усмешкой к Конькову.

Тот пожал плечами и вынул пачку папирос, стал закуривать.

– Кому нельзя, а мне можно, – сказал Кончуга. – Я озябла. За рулем сидел! – Взял свою рюмку и выпил.

Его поддержал Зуев:

– Молодец, Кончуга! В самом деле, развели канитель. На здоровье! – Он тоже выпил и стал закусывать. – Мертвый, как говорится, в гробе спит, а живой пользуйся жизнью. Веселись то есть. А ему теперь постом не поможешь.

– Зато он любил помогать кое-кому… при жизни, – сказала Инга, обернувшись к Зуеву. – Вы не слыхали?

Зуев поперхнулся:

– Кх-хэ! Кх-ха-а! Кыххх! – Он закрылся рукой и вышел из-за стола. – Я си-ичас… – просипел он и выбежал за дверь.

– Это недостойно! Вы не имеете права! – гневно сказала Настя.

– Значит, я не имею права? А вы какое имели право встречаться с Калгановым? – крикнула Инга. – Теперь невинность изображаете? Но кто его сюда завлек? Вы! И погиб он здесь из-за вас!

– Я… я не виновата… ни в чем! – Настя закусила губу и всхлипнула. – Это ложь!

– Ложь! – У Инги тоже зарделись скулы и недобро заблестели и сузились янтарные глаза. – Тогда я прямо скажу: вы были в ту ночь в лагере у Калганова!

Настя открыла рот и подняла руку, словно заслоняясь от удара.

– И не смейте возражать! – кричала Инга. – Я точно это знаю. И следы возле него были ваши. И кеды ваши. Я могу это доказать.

Настя закрыла лицо руками, зарыдала и быстро вышла из горницы в бревенчатый пристрой, отгороженный толстой стеной.

– Чего так шуми? Выпей немножко – сразу спокойнее будешь, – сказал Кончуга племяннице.

– Я в этом доме кружки воды не выпью!

Инга вышла в сени, хлопнув дверью.

– А я, понимаешь, озябла. Мне можно? – спрашивал Кончуга Конькова, наливая себе водки.

– Пей на здоровье! – Коньков встал из-за стола и прошел к Насте в бревенчатый пристрой, плотно затворив за собой дверь.

Настя лежала на диване, уткнув лицо в подушку, и глухо рыдала.

Коньков присел возле нее на стул, оглядел обстановку этой комнаты, похожей на спальню. В углу стоял комод, рядом с кроватью платяной шкаф, трюмо на подставке, и перед ним зеленый бархатный пуф.

– Успокойтесь, Настя. – Коньков стал утешать ее: – Быть в лагере у Калганова той ночью еще не значит совершить преступление. Но имейте в виду, если вы будете запираться, придется взять вас под стражу… А там перекрестные допросы, улики… Свидетели! Докажут. Но тогда вас будут судить за укрывательство преступления.

Настя встала, все еще всхлипывая, оправила волосы, потом накинула крючок на дверь.

– Я хочу, чтобы нас никто не слышал.

– Понятно! Будем говорить тихо, – согласился Коньков. – Итак, вы знали Калганова?

– Да.

– Когда вы с ним познакомились?

– Года два назад. Я в школе в Красном селе работала.

– Какие у вас были с ним отношения?

– Мы встречались…

– Как?

– Ну… – Настя повела плечом и замялась.

– У вас была любовь?

– Была.

– Почему же вы не поженились? Он не захотел или вы?

– Он меня держал в неопределенности.

– Каким образом?

– Говорил, что он прирожденный холостяк. Что замужество – это предрассудок. Что замужество убивает любовь, что любовь должна быть свободной. Ну и все такое… Теперь это модные взгляды… – и потупилась.

– Н-да. – Коньков помолчал, потом спросил: – Вы переписывались?

– Он не любил писать письма. Говорил, что это тоже предрассудок. Уехал в экспедицию куда-то в Якутию. Я потеряла с ним связь и с год ничего не знала о нем.

– И вы решили выйти замуж за другого?

– Да… В прошлом году.

– А с Зуевым вы давно знакомы?

– Давно. Раньше, чем с Калгановым.

– Он что, в Красном жил?

– Нет, он в райцентре жил. Работал экспедитором торговой базы. Часто приезжал к нам. Потом перешел в лесничество. Мы поженились, жили у меня, при школе. Но тут приехал Калганов, познакомился с Ингой… И мне в отместку стал крутить любовь у всех на глазах. Инга понимала это, и ненавидит меня.

– А вы любили Калганова?

– Да.

– Зачем же вышли за Зуева?

– Куда же деваться? Деревня, глушь… Четыре года одна прожила, и никакой надежды…

– А Зуев знал о вашей связи?

– Конечно. Когда приехал Калганов, он стал меня ревновать.

– Скандалил?

– Всякое было. Из-за этого и ушел сюда и меня увез. Говорил – временно. Мол, подыщем что-нибудь получше – переедем, станешь опять работать.

– Понятно. А теперь скажите, что было в ту ночь?

Настя опять всхлипнула. Потом с минуту молчала, подавляя в себе приступы плача. И заговорила ровным голосом:

– Дня за три до этого Калганов с Кончугой заезжали к нам. Вели мирные застольные разговоры… А на другой день все уехали. Ивана вызвали в район, а Калганов с Кончугой подались в тайгу.

– И что ж? Зуев спокойно поехал в район? Он же знал, что Калганов остался поблизости.

– Знал… Предупреждал меня, что нагрянет… Я его успокоила. Говорила, что возврата к прошлому не будет. Ну… и все в таком плане…

Она вдруг попросила:

– Дайте мне папироску.

– Вы ж не курите!

– Бросила. Когда-то курила… С Калгановым.

– Пожалуйста! – Коньков протянул ей пачку.

Она затянулась раза два глубоко и жадно, потом продолжила рассказ:

– В тот же день, по отъезде, Калганов пришел ко мне и стал меня уговаривать уехать с ним. Я заплакала, говорю ему – поздно! А он свое – я, мол, все понял, что был свиньей… Что не может без меня жить… – Она вдруг часто стала всхлипывать, и плечи ее затряслись, потом опять пересилила себя. – Мы встречались с ним. И в ту, последнюю ночь я согласилась с ним уехать. Вот только, говорю, Зуев приедет. Стыдно бежать как ворам.

– Значит, были в ту ночь у него в лагере?

– Была… Он отправил куда-то Кончугу… Уже под утро он проводил меня лесом до пожни. Мы расстались, как нам казалось, ненадолго. Он пошел к себе в лагерь, а я домой. Подхожу к дому, смотрю – дверь в сени растворена и собака лежит на пороге. У меня ноги подкосились, я поняла, что дома Иван. Я хорошо помнила, что закрывала дверь на замок и ключ положила в условленном месте, где мы обычно прячем его. Смотрю на этот черный дверной проем и не могу шага ступить. Оперлась о забор и чую, что сердце готово разорваться… Тут выбежал Иван, растрепанный, с бешеными глазами. И слова не дал мне выговорить – ударил в висок. Я упала. Он стал бить меня ногами и скверно ругался… И вдруг на реке раздался выстрел. Иван словно остолбенел, поглядел туда со страшным испугом. Потом сказал мне: если скажешь кому, что я был ночью здесь, убью. И бросился бежать к реке.

Она опять сделала несколько глубоких затяжек и потом сказала:

– Я еле встала… Отдышалась немного. И пошла туда, в лагерь. Сердце мое билось и ныло нестерпимо вот здесь, – указала она на ключицу. – Я чуяла недоброе. Пришла в лагерь – там пусто. Вышла на косу и увидела его, убитого… Вот все, что я знаю…

– Спасибо, Настя! – Коньков положил на ее руку свою ладонь и слегка пожал пальцы. – Спасибо!

– Вы сейчас арестуете Ивана? – спросила она.

– Ни в коем случае! И прошу вас ничего об этом не говорить. Мы едем на облаву. Благодарю вас! – Коньков первым вышел из пристроя.

В горнице за столом сидели Кончуга и Зуев. Зуев был насторожен и спросил:

– Ну, что будем делать?

– Настя успокоилась… Так что давайте собираться на охоту.

– Да мы готовы! – с заметным облегчением сказал Зуев. – Вы бы поели да выпили.

– А я это сделаю в дороге. Поехали! – сказал Коньков.

18

Лодки Зуева и Кончуги еще засветло дошли до Медвежьего ключа. Тут, на песчаной косе в самом устье ключа, поджидал их рослый бородач с двумя рыжими широкогрудыми амурскими лайками. Это был егерь Путятин; поначалу Коньков не узнал его – он стоял в разосканных под самый пах яловых сапогах, в брезентовом плаще нараспашку и в башлыке с опущенным накомарником.

Он откинул с лица накомарник и степенно поздоровался со спутниками Конькова.

– Вы прямо к ужину угодили, на готовое, – гудел он, добродушно посмеиваясь. – Значит, удачливые.

– Тигр-то не убежал? – спросил Коньков.

– Охотники Дункая сказали, что здесь, в распадке. Значит, от нас не уйдет.

– Вы его что, на привязи держите? – спросил Коньков Дункая.

– Я бы привязал, да ремня лишнего нет, – отшучивался Семен. – Брючной тоненький – ненадежный. Вот у тебя надежный ремень – милицейский. Может, уступишь?

– Э, нет! – усмехнулся Коньков. – Когда идешь на тигра, ремень нужно туже затягивать. Не то штаны спадут.

– А где же ваш ужин? – спросил Кончуга. – Я озябла, понимаешь.

– Там, на берегу ключа, – махнул егерь рукой. – Там и палатки стоят.

– Аким Степанович, а охотников развели по пикетам? – спросил Коньков.

– Да… Вдоль всего Медвежьего ключа… Теперь тут мышь не проскочит. Ну, пошли ужинать!

– Почему пошли? Поедем на лодках! – сказал Зуев.

– Нет, лодки оставим здесь, – сказал Коньков.

Зуев с недоумением поглядел сперва на Конькова, потом на Дункая.

– Почему? – спросил Дункай Конькова.

– Так нужно, – ответил тот уклончиво. Потом с улыбочкой обернулся к Зуеву: – Мало ли какой казус может выйти? Мы тигра на ключе караулим, а он вдруг вздумает по реке от нас уйти, вплавь. Говорят, и среди тигров хитрованы водятся. Тут нам и пригодятся лодочки. Так что, Батани, – обернулся Коньков к Кончуге, – оставь собак здесь, при лодках. А сам иди за нами. Айда!

Надев за спину рюкзаки, взяв карабины, они пошли за егерем. Не прошли они по берегу ключа и две сотни метров, как увидели егерский бивак: стояли две палатки, горел костер на воле, кипел котел на треноге, а вокруг костра лежало с дюжину загонщиков.

– Здорово, охотнички до ухи! – сказал Коньков.

– Привет кашеедам, – отшучивались те.

– Возьмите в компанию. У нас и орудии при себе, – Коньков вынул ложку из-за голенища и потянулся к костру.

– На чужой каравай рот не разевай!

– Она у нас архиерейская, уха-то. А у тебя звание не соответствует, – наперебой острили загонщики и шумно гоготали.

– Какая архиерейская уха? Это еще что за религиозная пропаганда? – строго спросил Коньков.

– Вон главный шаман, с него и спрашивай, – кивнули на егеря.

– Пока еще только утки варятся, – сказал Путятин. – Трех на реке подстрелили. А рыба вон, в ведре, ждет очереди.

Возле костра стояло конное ведро, полное чищеных ленков и хариусов.

– Это как же? И рыбу, и уток в один котел? – спросил Коньков.

– Вот это и есть архиерейская уха. Сварятся утки, потом в бульоне будем варить рыбу, – смачно причмокивая, пояснял егерь. – Погоди, вот поспеет – язык проглотите.

– Ну что ж, пока язык на месте, давай, рисуй обстановку, – сказал Коньков егерю.

Они вдвоем с егерем пошли в палатку. Здесь на раскладном столике они расстелили карту. В палатке было уже сумеречно. Они засветили фонарями, склоняясь над картой.

– Тигр, по приметам охотников, находится сейчас в этом районе, по правую сторону ключа. По ключу, как и договаривались, расставлены пикеты. И здесь пикеты и флажки, чтобы не пошел вверх, – указал Путятин карандашом на верховье ключа. – Отсюда, с высот, пойдут загонщики. Забросил их туда по реке утром. Где сам станешь? Где ставить Зуева, Кончугу?

– Зуев останется при мне. А место я выберу. Дай мне поколдовать над картой.

– Ну что ж, колдуй! А я пойду рыбу запускать в котел. – Путятин вышел.

А Коньков, обшарив глазами все высотки и впадины на обширном зеленом пространстве, решил, что если кто-то и скрывается здесь, то держится либо неподалеку от реки, либо поблизости от ручья. Ручей перекрыт, думал он, а вот река? Кого туда поставить? Самому нельзя – Зуев может за ночь натворить дел. Кончугу? Тоже нельзя. Все-таки на подозрении. Семена? Начальник ведь, заснет еще… Н-да…

Так и не решив этого вопроса, Коньков вышел из палатки. Начинали сгущаться сумерки, и звончее, навязчивее зудели комары. Отмахиваясь от них фуражкой, Коньков поскорее подсел к спасительному костру. Загонщики, среди них Дункай, Зуев, Кончуга, Путятин – все были здесь. А Инги нет. Коньков встал и сходил заглянул в другую палатку. И там ее не было.

– Где Инга? – спросил он Кончугу.

– Она, понимаешь, на речку пошла. Накомарник в лодке оставался.

– Странная забывчивость, – сказал Коньков и быстро пошел в темнеющие лесные заросли по направлению к реке.

Инга сидела в лодке. Увидев подходившего Конькова, насмешливо спросила:

– Боитесь, что сбегу?

– Вы что здесь делаете?

– Мечтаю.

– Почему не у костра?

– Шума не люблю.

– Вы неподходящее время выбрали для шуток.

– А я не шучу. Вот сижу и думаю как раз: когда же настанет это подходящее время?

– Смотря для чего и для кого?

– Для всех… Когда, например, люди станут людьми, а не зверями? Когда порядочные будут жить и работать как совесть подсказывает, а негодяи сидеть где положено? Когда любить будут и не обманывать?.. – У нее вдруг задрожали губы, она отвернула лицо и сказала, немного помолчав: – Да вам-то что до этого? Вы ведь допрос пришли снимать. Так давайте, допрашивайте.

– Вы теперь жалеете, что поехали с нами?

– Я не умею жалеть. И меня никто не жалел. Так что спрашивайте уж напрямую.

– Хорошо. Вы были в ту ночь на реке?

– Была.

– Когда вы оказались на месте происшествия?

– Сначала вечером… поздно. Но на стоянке никого не было. Я решила, что они на пантовке. Я поехала на верхние солонцы. Но там никого не оказалось. Тогда я решила, что они охотятся в Гнилой протоке. Там много водяного лютика, изюбры и сохатые любят там пастись. Добралась туда за полночь. Но встретила там только дядю. Он мне сказал, что Калганов под вечер привел в лагерь Настю, а что Зуев в городе. Тогда и решила, что он у нее. Поехала домой… И тут увидела на стоянке его, убитого. А рядом ее следы. Эти кеды я на ней раньше видела. Синенькие. Было уже утро, хотя солнце еще не встало… Больше я ничего не знаю, – глухим голосом закончила она.

– А как вы думаете, в момент убийства Калганова Настя была вместе с ним? Рядом?

– По следам этого не скажешь. У него след размашистый. Чувствуется, он бежал к реке навстречу опасности. Навстречу своей смерти. А ее следы мелкие, частые. Чувствуется, она шла, немея от ужаса. Наверное, слышала выстрел и пришла позже.

Они долго молчали. Коньков курил, а Инга смотрела на бегущую воду реки, возле берега темную, как конопляное масло, а на стрежне играющую мертвенно-желтым переблеском в вялом свете взошедшей луны.

– А вам никто не встречался на реке?

– Нет.

– И шума мотора не слыхали?

– Солонцы слишком далеко от того места, а Гнилая протока еще дальше. Ничего я не слыхала.

– Понятно… – Коньков помедлил и потом заговорил с заминкой: – Может, вы и сами догадались, что меня и следователя не столько тигр интересует, сколько этот тип, который где-то прячется в здешних местах. Ваши люди говорят.

– Знаю.

– И… у меня есть опасения, что ночью к нему попытается проникнуть кто-либо из возможных сообщников, чтобы увести его отсюда, либо… Вы понимаете?

– Понимаю.

– Медвежий ключ надежно перекрыт. Если он пойдет сверху, его там схватят. Но если он предупрежден кем-то насчет засады… Если он опытный и рисковый, то может двинуться туда вдоль реки, по берегу, именно по этому берегу.

– Понятно. Человек прячется где-то на этом берегу.

– Но он может и по реке пойти.

– Как, по открытой реке, на моторе? – удивилась Инга.

– Зачем на моторе? Вдоль берега, отталкиваясь шестом. В тени деревьев. Луна будет как раз светить справа… Значит, тот берег будет освещен, а этот в тени. Я бы сам здесь продежурил всю ночь. Но не могу оставить Зуева одного. С ним сесть здесь – тоже не могу. Он исхитрится каким-нибудь сигналом предупредить об опасности. Он у меня на сильном подозрении. То, что он ночью был там, я теперь не сомневаюсь. Но нам нужны его сообщники. Иначе вывернется. Он скользкий, как угорь.

– То есть вы хотите, чтобы я осталась здесь, в засаде? – спросила Ингани.

– Да. Вы любили Калганова. И вы должны помочь нам уличить его убийцу.

– Я согласна, – ответила без промедлений. – Вон, на самом юру под тем ильмом натяну полог. Меня с реки не заметят, я же смогу увидеть даже плывущее бревно. Только заберите от меня собак.

– Собак заберу. А лодки останутся здесь. Если кого-либо заметишь, останови. Будет уходить – стреляй! А в лодке, по реке захочет уйти – стреляй не в лодочника, а в лодку. Мы прибежим и пойдем вдогонку. У лодки Зуева мотор сильный. От нас не уйдет.

– Я вас поняла. Буду всю ночь сидеть как сова.