Текст книги "Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2"

Едва добравшись до туристической справочной (конторы эти называют тут L’Office du Tourisme или Syndicat d’Initiative, ибо, не проявив инициативы, будет городок куковать без туристов и без работы) и едва оглядев дворец мэрии (XVI век) на площади Мэрии (place de l’Hôtel-de-Ville), где разместилась эта инициативная справочная, узнаешь, что именно в этом элегантном дворце (дата постройки – 1538 год – различима над крайним слева окном) с башнями и скульптурным фризом жила, если верить устной традиции, герцогиня Этампская Анна де Пислё, фаворитка великого короля Франциска I. Это Франциск I превратил (в 1536 году) здешнее графство в герцогство и пожаловал его Жану де Броссу, графу Пантьевру. Единственной заслугой герцога де Бросса перед историей было его скромное поведение в быту. В расчете на эту скромность король и женил его на своей фаворитке, красивой блондинке Анне де Пислё, с которой король прожил (до и после ее замужества) добрых двадцать лет. Став герцогом, де Бросс не забыл, что его роль – служить «крышей» для внебрачно-официального королевского сожительства с Анной (ставшей после 1836 года герцогиней Этампской), вроде того, как, скажем, парижская пенсионерка Арлет Лагильер (ушедшая на пенсию, покинув окошечко в любимом некогда самим Лениным банке «Лионский кредит») служила «крышей» для полуконспиративной троцкистской партии «Борьба трудящихся», где все главные троцкисты прикрываются подпольными кличками (что ни говори, а ленинские традиции живы во Франции).

Некоторые французские историки винят пышную красавицу Анну де Пислё в алчности, хищности и чрезмерном вмешательстве в государственные дела. Впрочем, историки умеренного направления (скажем, автор новой монографии о Франциске I Жан Жакар) утверждают, что степень вмешательства фавориток в разумное (или абсурдное) ведение важных государственных (и международных) дел французская историческая наука (всюду «ищущая дам») склонна сильно преувеличивать. Ну ненавидела красавица Анна коннетабля Монморанси (и весь его род), ну добилась она его отставки, ну погрела руки там-сям и порадела своим людям, но в общем-то Францией управляли не фаворитки, а монархи и, конечно, какой-никакой Совет. Понятно, что в окружении Анны насчитывалось немало интриганов, но были они и у других влиятельных вельмож. Скажем, у дофина-наследника (будущего Генриха II) и его безвозрастно прекрасной возлюбленной Дианы де Пуатье, у них была своя группа (своя «шайка»), и вообще придворная жизнь кипела интригами (недаром любимая сестра Франциска I удалилась от двора). Кстати, по мнению того же историка Жакара, приобретения, сделанные Анной (земли Шеврёза и Лимара), не могли разорить Францию…

Такие вот неглубокие мысли одолевают нас у дома 1538 года, над дверью которого красуется изрядно изуродованный бюст Франциска I… «Дела давно минувших дней», конечно, но такой уж это исторический город Этамп, и Франция ему многим обязана. Возьмем, к примеру, мраморную статую на Театральной площади. Изваял ее скульптор Элиас Робер, уроженец Этампа, ученик Давида Анжерского и Праделя. Он участвовал в создании скульптурных украшений Лувра, Театра Шатле в Париже, фонтана Сен-Мишель, Горной школы, Аустерлицкого вокзала, изваял в Лиссабоне памятник Педро IV, и еще, и еще… А для родного города создал статую известного натуралиста Э.-Л. Жоффруа Сент-Илера, который родился в деревне Сент-Илер возле Этампа. Родился натуралист в 1772 году, и ему еще не было двадцати, когда он открыл первый в музейной истории Франции зоологический отдел. Первый французский зверинец тоже был открыт по его почину. А в самом расцвете сил он отправился в одну из наполеоновских экспедиций (в Египетскую) и не только не погиб, но и провел время с толком. Надо сказать, что это вообще была самая толковая наполеоновская военная кампания (недаром он ею всю жизнь гордился). Не то чтобы он выиграл кампанию, Наполеон, нет-нет, он ее проиграл, как и все прочие свои кампании. Но на сей раз великого человека осенила блестящая мысль: он решил взять с собою в поход целое полчище ученых – для пользы науки и Франции. И пока Наполеон проигрывал англичанам войну (он даже кое-что из научных находок вынужден был потом отдать победителям-англичанам, скажем, знаменитый «розетский камень», который помог разгадать иероглифы), ученые составляли описание Египта, изучали природу и вообще занимались делом. Что до Жоффруа Сент-Илера, то его считают основоположником науки о строении нашего тела – «неслабая» заслуга. К прочим его достижениям можно отнести и удачное отцовство. Его сын Исидор тоже стал естествоиспытателем, основал Общество акклиматизации растений и разбил сад в гуще Булонского леса. Вдобавок этот сын усиленно пропагандировал потребление конины французами, устраивая конноедные банкеты. Но, конечно, и мерзкий Наполеон, и аппетитная конина – это все из сравнительно недавней истории, а подлинный расцвет Этампа относится еще к временам Робера Благочестивого и Людовика VII, то бишь к XI веку. Робер Благочестивый построил здесь первый замок и оросил водами рек Луэт и Шалуэт королевские сады. Тогда же были построены здесь первые мельницы и насажены виноградники по берегам. Этамп стал торговым городом, в нем устраивали ярмарки. А воинственный Филипп-Август, живший в окружении не менее воинственных врагов, воздвиг здесь систему оборонительных сооружений.

При Людовике Святом здесь уже было графство, которое обычно получал во владение один из членов королевской семьи. Потом снова были войны, строили и разбивали укрепленные стены, пока не воцарился в Этампе счастливый муж королевской фаворитки Анны де Пислё.

БЛИЗ ЭТАМПА

Во времена Фронды город пережил жестокую осаду, войска принца Конде пришли под его стены, и значительная часть населения была перебита. Потом горожанам надоела война, и они разобрали мерзкую крепость, но войны от этого не прекратились. А еще была здесь эпидемия чумы, и тогда спасать бедных людишек пришел в город святой человек, Сен-Венсан де Поль (Сан-Виченцо де Паула). А все же город снова оправился, позднее он бойко торговал зерном, имел полсотни постоялых дворов, где жили торговцы… В 1792 году торговле помешала революция. Как положено в революционные годы, возникла (несмотря на добрый урожай) продовольственная проблема. В городах появилась сильная власть, комитеты насильников (конечно, с красивым псевдонимом – «комитеты общественного спасения», ох уж эти псевдонимы комитетов, вечно обещающих счастье, порядок и безопасность, а на деле…). Город Этамп стал обирать деревню, и все бы кончилось крестьянским бунтом, если б революция затянулась (или, упаси боже, была бы «перманентной»)… К счастью, во Франции все завершилось быстро.

В целом же от всех этих веков упадка и подъема, революций, войн и молитв дошли до наших дней чудом уцелевшие (хотя бы и частично) церкви Этампа, а над городом, над жиденьким городским парком, как и все последние девятьсот лет, маячит старинный королевский донжон – знаменитая четырехлопастная (имеющая на плане форму четырехлистника) башня Гинет. Это одно из самых любопытных оборонительных сооружений Французского Острова. Оно стоит тут с XII века (и, видимо, осталось от оборонительной системы Филиппа-Августа), а название свое получило от слова «гинье» – подстерегать, подглядывать, именно в этом качестве изображена башня на миниатюре из собрания «Злачные годы герцога дю Барри» (там, кстати, представлен Этамп 1384 года). Толщина стен этой башни у основания – четыре метра, а высота ее и нынче – 27 метров. Между этажами – любопытнейшие перекрытия, но лестницами этажи (в целях обороны) не соединяются. Уже Филипп-Август использовал башню в качестве идеальной тюрьмы. В частности, четырехметровой толщины стены должны были оградить короля-молодожена от гнева его супруги Ингебург Датской. Король женился на ней, польстившись на ее связи с английской короной, которую она могла в случае удачи унаследовать, но после первой же брачной ночи воинственный Филипп-Август почувствовал, что вторую ночь он не переживет. Немилую Ингебург король отправил в замок Сен-Леже-ан-Ивлин, а себе подыскал новую жену – Агнесу де Мерани. Однако отвергнутая Ингебург пожаловалась папе римскому, папа пригрозил королю отлучением от церкви, и Филиппу-Августу пришлось отправлять милую Агнесу домой. Она не пережила такого позора и горя, а упрямая Ингебург жила долго. Правда, первые десять лет король держал ее в заточении в этампском донжоне, и только после десятилетней выдержки она смогла вернуться в желанный Париж.

Через столетие после этой странной брачной истории (уже в XV веке) башне довелось поучаствовать в войне Бургундии с Арманьяком, и это после нее измученные войной горожане заложили под все эти военные сооружения солидный запас пороха и рванули – это было очень эффектное и решительное антивоенное выступление граждан. К сожалению, оно не остановило войн…

В 1772 году каноник Дефорж уселся в плетенную из прутьев коляску, покрытую перьями, и прыгнул в ней с верхнего этажа башни. Может, ему все же показалось, что он не падает, а летит: спросить по окончании эксперимента уже было не у кого…

В начале нового тысячелетия во многих странах царили (по поводу завершения тысячелетия) страх и некоторая неуверенность в будущем. Иные историки именно этим объясняют тогдашний небывалый расцвет религиозного строительства. Не уверен, что он объяснялся лишь круглой датой. Недавно мы все пережили приход третьего тысячелетия, а никакого расцвета не наблюдалось. Помнится, было в ту новогоднюю ночь несколько случаев хулиганства на Елисейских Полях (но не столь вопиющих, как после очередного футбольного матча), и стали покупать больше мобильных телефонов, а в целом все осталось по-старому (те же чиновники, те же выборы, те же взятки…). А вот в связи с приходом второго тысячелетия все же еще наблюдался, утверждают, даже среди некоторых королей, страх Божий. Король Робер Благочестивый затеял в то время строить в Этампе собор Сен-Базиль. Собор был в конце концов достроен, уже, впрочем, в XII веке, и сохранил от той неблизкой поры прочный (но малозаметный) фундамент и великолепный фасад. На фасаде этом изображены сцены Страшного суда: в центре композиции – миниатюрный ангел с весами, чтобы по весу отделять достойные души от недостойных, пропащих. Слева от ангела – жуткие чудища терзают в аду грешные души, а справа – блаженствуют в раю души праведные…

Во время перестройки собора – в XV или XVI веке – была здесь добавлена надпись на латыни: «Дай-то Бог, чтоб я удостоился». Все-таки верили полторы-две тыщи лет назад в то, что возможно прожить жизнь пристойно и чего-нибудь еще, кроме адских мук, удостоиться…

В интерьере собора шесть скульптурных барельефов XVI века представляют Страсти Господни. Есть также барельеф с эпитафией (там дата, 1540 год, и сцена – Пьета: Богородица оплакивает мертвого сына). На витражах конца XVI века – святой Василий и уснувшие ученики Христа. На хорах – копия с картины Филиппа де Шампеня (оригинал в Лувре) «Тайная вечеря» и еще немало других редкостей…

А выйдя на паперть собора, увидишь слева родной дом Жоффруа Сент-Илера (дом № 3 по улице Республики).

Строительство одного храма в Этампе показалось Роберу Благочестивому недостаточным, и он затеял строительство коллегиального собора Богоматери (Нотр-Дам-де-Фор). Собственно, этот новый храм построен был на руинах другого, и остатки старого заметны опытному взгляду. Но даже и неопытный человек отметит особую элегантность высоченной колокольни с ее окнами и колоколами умеренных размеров. Впрочем, в 1718 году был поднят на колокольню и четырехтонный густозвонный колокол. Южный портал храма подпирали статуи-колонны, подобные шартрским (которым в ходе Религиозных войн беспардонные гугеноты, увы, отрубили головы). Этот южный портал храма, что выходит на улицу Республики, дошел до нас неизменным от 1150 года, и считают, что статуи на нем изваял тот же мастер, что и статуи на Королевском портале Шартрского собора: сходство поразительное. Правда, и здесь кое-какие фигуры обезглавлены в пору Религиозных войн.

В интерьере храма большинство скульптурных украшений идет от XVI века. К тому же времени относится и стенопись. Могу порадовать вас сообщением о том, что описанию здешних шедевров люди знающие посвятили целые тома…

Близ площади Нотр-Дам видны старинные, XVI века, дворцы (вроде дворца Сент-Йон), а также XVI века постройки мэрии с восьмиугольной башней и роскошным, в стиле «пламенеющей» готики фасадом. А в здешнем муниципальном музее хранятся изделия эпохи неолита, огромная галло-романская мозаика, великолепная XII века решетка из аббатства Мориньи, полихромный алтарь XVI века…

В общем, как видите, не солгала придорожная надпись: «Этамп – город искусств». Поэтому человек, к шедеврам старого искусства неравнодушный, побывает еще в здешней церкви Сен-Жиль (основана в 1123 году, но и после бомбежки 1944 года уцелел фасад XII века).

Что же касается стоящего на улице Святого Креста (Sainte-Croix), напротив южного портала церкви Нотр-Дам, красивого, изукрашенного барельефами ренессансного (1554 года) дома, где разместилась муниципальная библиотека, то его по традиции считают домом прославленной Дианы де Пуатье. Этой несравненной вдове нормандского сенешаля было уже под сорок, когда в нее влюбился еще не достигший двадцатилетия наследник престола, будущий Генрих II, который и любил ее до самой своей трагической смерти на праздничном турнире в присутствии жены и любовницы. Считают, что эта вечно юная фаворитка была покруче, чем блондинка Анна де Пислё, одарившая любовью его отца. Так или иначе, обе они (каждая в свой срок) царили в королевском Этампе, по которому и ныне не худо прогуляться – от церкви Сен-Мартен до центра, вдоль набережной реки Шалуэт, которую называют еще Речкой Лугов. Погуляйте – вам еще немало здесь попадется старинных редкостей…

Того, кто еще не устал от всех нынешних впечатлений, приглашаю продолжить нашу прогулку к югу от города Этампа – по берегу реки Шалуэт (Chalouette), а также параллельно ей протекающей в цветущей зеленой долине реки Луэт и, конечно, речки Жюина, берущей начало близ Меревиля (Méréville). Обещаю, что немало будет в этой долине трех рек и зеленых холмов, и лугов, и озер, и лесов, и старинных храмов, и башен, и ферм, и старых мельниц, и очень старых замков. Так что в дорогу…

Если мы двинемся к югу от города по берегу речки Жюина, то первой попадется нам деревушка Ормуа-ла-Ривьер (Ormoy-la-Rivière) с ее приходской церковью Сент-Этьен XV века. Потом полюбуемся аристократическим домом XII века в Мениль-Жиро и остатками старинной фермы, после чего речка приведет нас в старинное селение Буасси-ла-Ривьер (Boissy-la-Rivière) с его XIII века церковью Сент-Илер, где тоненькие колонны и скульптурная листва на капителях. В интерьере этой деревенской церкви немало также интересной, XVIII века, живописи.

В деревне Саклас (Saclas), что лежит чуть южнее по берегу, археологи откопали много всякой галло-романской древности, и в частности кусок старой римской дороги, что вела из Лютеции в Орлеан. Сохранилась в деревне и церковь Сен-Жермен XII–XIII веков, но больше всего осталось здесь старинных мельниц (мельница Сен-Дени, мельница Анкло, мельница Жюбер), причем иные из них (скажем, мельница Анкло) и до сих пор еще мелют зерно.

На обратном пути в Этамп, двигаясь по берегу речки Шалопет, любитель старинных мельниц непременно остановится в Шалу и в Молинё, где сохранились и мельницы, и пруды, принадлежавшие ордену госпитальеров.

Южнее деревни Саклас протянулось по берегу старинное графское поместье Меревиль, которое еще при Людовике XVI купил богатый финансист маркиз де Лаборд, вложивший в это имение несметную сумму (называют 16 миллионов, и притом не нынешних, а тогдашних миллионов). Банкир Жан-Жозеф де Лаборд заработал в своей «Индийской компании» кучу денег и, на свое счастье, нашел им применение. В XVIII веке как раз вошли в моду сады, в которых имитировали «свободную» и «дикую» природу. В зарослях такого сада можно было обнаружить странные сооружения, некие «творения» (по-французски их называли «fabriques»). Иногда это была имитация руин. Великим мастером романтических пейзажей с руинами был в ту эпоху знаменитый художник Юбер Робер. Именно этого очень дорогого художника, а также архитектора Беланже и скульптора Пажу пригласил к себе маркиз де Лаборд, чтобы устроить на берегах реки Жюина в своем Меревиле такой вот романтический рай с «творениями» по последнему слову тогдашней моды (уточню, что на дворе стоял 1774 год, но кто мог предвидеть, что катастрофа грянет так скоро?). Маркиз достроил и два крыла к старому, существовавшему уже в X веке и сильно перестроенному в XVII веке замку, но главным для него был все-таки его «пейзажный парк», который был в свое время так же знаменит, как Эрменонвиль. Ну а потом грянула революция. Главный строитель сада, маркиз де Лаборд, взошел на эшафот, а «творения» его растащили соседи. Большая часть из них в конце XIX века (в 1896 году) попала в замок Жёр, что севернее городка Этреши, на берегу той же реки Жюина. Два парковых «творения», так называемые Колонна Траяна и Квадратный Дом (сооруженные по рисунку Юбера Робера), стоят ныне в Меревиле на улице Пуанкаре. Гражданам доступен теперь и сам Малый парк, однако, чтоб представить былую красу здешних мест, им все же требуются усилия фантазии…

Сохранился в деревне Меревиль и старинный крытый рынок, разрешение на постройку которого было дано еще королем Людовиком XII в 1511 году. Так что даже на свежайшем пучке редиски, купленной вами в Меревиле, лежит незримая печать ушедших веков…

Старинные церкви и замки сохранились и в Анжервиле, и в Монервиле (Monnerville), и в Шалу (Chalou), и в Шало-Сен-Марсе (Chalo-Saint-Mars). В последней из этих деревень, где еще видны фермы и крестьянские постройки XVII века, жили многочисленные потомки почтеннейшего Юд ле Мэра (Eud le Maire), которым выжить было легче, чем соседям, ибо они еще королевским рескриптом XI века (подтвержденным в 1360 году) были освобождены от налогов. Эту королевскую милость их потомок Юд ле Мэр заслужил подвигом, совершенным от имени короля Филиппа I (того самого, что приходился внуком знаменитому киевлянину Ярославу Мудрому и долго держался на французском троне, несмотря на все смуты и войны). Филипп I дал обет побывать в Иерусалиме, чтоб поклониться Гробу Господню, но, порастеряв здоровье, и думать не мог о таком далеком (и, кстати, уже и тогда небезопасном) странствии. Поэтому он отправил вместо себя в странствие «близкого друга и слугу», что и было оформлено особыми документами. Успешно завершив далекое странствие, «друг и слуга» Юд ле Мэр получил в награду освобождение от налогов для семьи своей и потомков. При этих благоприятных условиях потомки его, как заметили местные историки, густо заселили сии райские места.

Читателю же моему, совершившему столь долгое и нетривиальное путешествие по малохоженым местам французской глубинки, я не могу дать избавления от налогов. Но он достоин по меньшей мере счастливой и недолгой обратной дороги. Надеюсь, она и не будет долгой. По 82-й местной дороге от Шало-Сен-Марса до 191-й большой дороги – рукой подать, минут пять, а оттуда и до Парижа каких-нибудь полчаса…

Вильбуазен Жювизи-сюр-Орж • Сент-Женевьев-де-Буа • Монлери • Линас • Маркусси • Арпажон • Курсон • Маре • Сен-Сир-су-Дурдан • Сен-Сюльпис-де-Фавьер • Дурдан • Сент-Мем • Сент-Арну-ан-Ивлин

Речка Орж протянулась на добрых полсотни километров и оттого издавна считается вполне серьезной водной артерией Французского Острова. Про нее даже в школе рассказывали в былые времена, да она и теперь с достоинством впадает в Сену. Правда, в тех местах, где она впадает в Сену, такая ныне суета предместья, что и ехать туда тошно. А вот повыше по течению, там, где лежит район со странным названием Юрпуа (иные авторы считают, что у такого названия вполне могут быть скандинавские корни, ибо сами подумайте – Hurepoix) и где долина реки становится уже не предместьем, а тихой провинцией, – там можно еще найти кое-что достойное внимания. Какие-нибудь церкви, дома или, скажем, замки. Например, замок Вильбуазен. Сам замок не слишком впечатляющий, но легенда утверждает, что именно здесь фаворитка короля, прекрасная мадам де Монтеспан, присутствовала на «черной мессе», которую она заказала, чтобы погубить свою соперницу мадам де Ла Вальер. Если верить старинным письменным свидетельствам (и тогдашним свидетельским показаниям), эти страшные мессы требовали жертвоприношений, крови ребенка. Полиция и король расследовали вину маркизы…

Достойным внимания считают стоящий на берегу Оржа городок Жювизи-сюр-Орж (Juvisy-sur-Orge). У въезда в городок, на перекрестке Пирамиды, стоит четырехугольный знак, установленный в 1740 году Академией наук в память о произведенном в 1669 году аббатом Пикаром первом измерении длины земного меридиана (в 1739 году два французских ученых произвели тут второй обмер, что и позволило составить в царствование Людовика XVI новую карту Франции).

В Жювизи осталось кое-что от огромного некогда замкового парка, распланированного в 1657 году самим Ле Нотром. Впрочем, искусственный грот со статуями Аполлона, Геркулеса, Минервы и Пана сооружен был в парке позднее, в начале XIX века. Статуи и фонтаны, установленные на мосту Бель-Фонтен в 1730 году, пришлось перенести из-за расширения госдороги № 7 в 1970 году (и сколько бы ни расширяли эти дороги, автомобилям всегда будет на них тесно). Зато сам по-строенный великим Жак-Анжем Габриэлем в 1728 году мост Бель-Фонтен еще можно увидеть. Сойдя с 7-й дороги, можно полюбоваться и зданием обсерватории знаменитого астронома и писателя Камила Фламмариона, основавшего здесь в 1884 году астрономическое общество в доме, подаренном ему фанатиком астрологии г-ном Мере. На доме – солнечные часы и наивная, в стиле конца XIX века, надпись на латыни: «Ад веритем пер сиенцием» – дескать, к истине через науку. Люди тогда еще верили, что наука приблизит их ко всем тайнам бытия…

Следующим городком на берегу Оржа, представляющим некоторый интерес для французских странников, но исключительный интерес для странника русского, будет городок Сент-Женевьев-де-Буа (Sainte-Geneviève-des-Bois) (он находится в двух десятках километров от Парижа, и можно добраться туда, съехав с автострады А6 у поворота на Савиньи-сюр-Орж).

Название свое городок получил в память о чуде, которое совершила покровительница Парижа святая Женевьева: по ее воле в густом некогда здешнем лесу начал бить ключ. Это из области священной истории. Что касается светской истории, истории французской монархии, в которой столь выдающуюся роль играет сердечная (или просто сексуальная) жизнь монархов и их фавориток, то и здесь городок не был обойден историческими событиями. Ибо именно в здешнем лесу, охотясь в угодьях маркиза де Ноая, король Людовик XIV впервые заметил мадемуазель де Фонтанж, которая вытеснила из его сердца (и постели) госпожу де Монтеспан.

Начнем все же с чудесного источника. Рассказывают, что воды его помогли однажды исцелить население соседнего местечка от тяжкой эпидемии. Жители местечка совершили паломничество к источнику, и чудо произошло. Так что и посегодня во второе воскресенье после Пасхи верующие и просто страждущие приходят к этому источнику, лежащему ныне близ дома № 22 на авеню Эскадрильи «Нормандия – Неман». Некоторые авторы возводят существование этого паломничества к друидским временам. Во всяком случае, уже в XI веке здесь стояла церковь, остатки которой были разрушены в ходе каких-то работ в эпоху Реставрации и которую пытались (впрочем, довольно топорно) восстановить полвека спустя.

Мне не раз доводилось бывать в этом самом квартале, где после окончания филфака Ленинградского университета работал «режиссером» (то бишь управдомом) мой друг, смуглый реюньонец Пьер, женившийся на красивой эстонке и нарожавший с ней прелестных детей. Работа у Пьера была завидная, ибо гарантировала бесплатную крышу над головой (а что может во Франции быть дороже крыши?). Пьер приглашал меня на ужин, он научился в Ленинграде готовить прекрасный среднеазиатский плов. Впрочем, независимо от того, что́ мы ели у Пьера, мы в заключение моего визита непременно отправлялись к Русскому старческому дому и на русское кладбище. Конечно, в Сент-Женевьев-де-Буа есть и другие досто-примечательности, вроде замкового донжона 1304 года (единственное, что уцелело от замка Гастона Орлеанского, брата короля Людовика XIII). Но ведь донжонов во Франции уцелело много, а вот такой эмигрантский некрополь, как кладбище русской диаспоры в Сент-Женевьев-де-Буа, наверное, вообще на свете один, да и расположенный поблизости Русский дом на улице Косоньер – уникальный старческий дом за пределами России. Так что мы с Пьером, конечно, непременно шли туда всякий раз, когда я приезжал, и без рассказа об этом доме и русском кладбище нам не обойтись.

Бродя по дорожкам в этом редкостном для Франции березняке (Цветаевой, бывшей здесь однажды, и небо над этими березами показалось русским, курским), заново переживаешь перипетии жизней российских изгнанников, а судьбы им выпали бурные и нелегкие: революции, войны, бегство, потеря близких, разоренье, разлуки, жизнь в чужом краю, где никто их не ждал с распростертыми объятьями… Но, конечно, и радости у них были тоже, и любовь, и удачи, и рожденье детей, и вдохновенье, и стихи…

Есть люди, которые обходят кладбища стороной, а есть и такие, что любят бродить по кладбищам («умереть сегодня – страшно, а когда-нибудь – ничего»). Я отношусь к последним, оттого пользуюсь всяким случаем снова побывать в этом уникальном русском некрополе. Думаю, даже краткий рассказ о такой прогулке небесполезен. С одной стороны, он как бы приближает к родному дому тех, кому пришлось умереть на чужбине. С другой – он и родине может напомнить о ее заброшенных на дальний край Европы детях. Заодно он и нам может многое напомнить: одну из страниц русской истории, наших собратьев из эмигрантской колонии Парижа и кое-какие события, предшествовавшие их изгнанию. На кладбище ведь столько сходится вместе знакомых и незнакомых людей, столько завершается драм, столько развязывается сюжетов, в какой бы путаный узел их ни завязала судьба. Прогулка по кладбищу и встречи с именами, в той или иной степени знакомыми, вызывают у нас чаще всего не мысли о смерти, а воспоминания о жизни, о чужих жизнях и о своей жизни. В предисловии к книге «Кладбища Парижа» один из французских любителей кладбищенских прогулок (журналист Мишель Дансель, неоднократно заявлявший, что предпочитает кладбища паркам, ипподромам и показам моды) высказывал ту же мысль:

«Кладбище – это прежде всего перепутье для размышлений, наилучший уголок для прогулок, в ходе которых можно мысленно плести над чужими могилами узорное кружево собственной жизни».

Говоря о знакомых именах, которые встречаются на могильных камнях и крестах, я имею в виду, конечно, в первую очередь имена, известные и прежним эмигрантам, и нынешним россиянам (Бунин, Тарковский, Мережковский, Гиппиус, Евреинов, Газданов, Некрасов, Галич, Иванов, Поплавский, Кшесинская, Тхоржевский, Нуреев, Мозжухин, Тэффи, Г. Львов, Лифарь…). Однако это не значит, что мы должны соблюдать на кладбищенской прогулке былую или новейшую «табель о рангах». Серьезность обстановки позволяет нам пренебречь ею. Инвентарный список захоронений на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, изданный недавно в Париже, содержит 10 000 имен. На подобную инвентарную прогулку, боюсь, может не хватить остатка жизни («жили сажень, а доживать – пядень»). Автор этой книги решил однажды рассказать хоть вкратце, хотя бы о некоторых из похороненных здесь соотечественников – и получилась отдельная книга в полтыщи страниц (она вышла в издательстве «Золотой век» в Петербурге). А все же и слишком-то спешить во время такой прогулки не стоит. Она оживит в вашей памяти тот старый русский эмигрантский Париж между войнами, ту уникальную колонию изгнанников, равную которой вряд ли припомнишь в истории изгнаний и эмиграции…

Стоит для начала обратиться к истории этого русского кладбища близ Парижа – откуда оно пошло? Кладбище – неизменный спутник человеческих поселений, и если уж при мирном городке или цветущей деревне с неизбежностью вырастают холмики могил, то что ж тогда говорить о таких человеческих общежитиях, как больница, богадельня или старческий дом. Знаменитый русский некрополь Сент-Женевьев-де-Буа как раз и возник поначалу при здешнем старческом доме (более благозвучно его зовут еще Русским домом). История же появления этого знаменитого старческого дома из тех историй, какие принято называть «рождественскими сказками»: мол, так в жизни не бывает… А вот и бывает. В данном случае именно так все и было – как в рождественской сказке…

СРЕДИ ФРАНЦУЗОВ ПРИГОРОДНАЯ ДЕРЕВНЯ СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА СЛАВИТСЯ НЕ ОДНИМ ТОЛЬКО РУССКИМ КЛАДБИЩЕМ, НО И ЧУДОТВОРНЫМ ИСТОЧНИКОМ, И XV ВЕКА ДОНЖОНОМ…

В первые годы пореволюционной эмиграции княгиня Вера Кирилловна Мещерская и ее сестра Елена Кирилловна Орлова (обе в девичестве носили фамилию Струве) открыли в поисках заработка пансион для благородных девиц в Париже. Точнее, девицы эти были скорее богатые, чем благородные (все как есть из Америки или Англии), но желали приобрести благородные манеры прежде, чем выйти замуж. Этим манерам и учили их две дамы из высшего русского общества. Среди пансионерок была юная дочь миллионера, которую звали Доротея (уменьшительно Долли) – Дороти Паджет (точнее, Паджит). Она очень привязалась к своим благородным наставницам и по окончании курса спросила Веру Кирилловну, что бы она могла такое сделать для нее лично или для этих бедных русских эмигрантов, которым приходится нелегко на чужбине, – деньги есть, денег не жаль (как видите, данная девица была и впрямь существо благодарное и благородное). Вера Кирилловна сказала, что ей лично ничего не нужно, а вот нельзя ли сделать что-нибудь для престарелых русских. Молодые поручики и даже нестарые еще полковники и генералы сели за баранку такси, зарабатывают на жизнь, имеют крышу над головой, а вот старикам куда деться? Открыть бы для них приют…

Дальше все было как в рождественской сказке. Добросердечная американская девушка купила великолепную старинную усадьбу в Сент-Женевьев-де-Буа, некогда роскошное владение наполеоновского маршала, – прекрасный дом с флигелями и службами, а вокруг большой парк и сад: тишина, красота, комфорт… Бездомных и одиноких русских стариков было в Париже много, так что главное здание сразу заполнилось, а за ним и флигеля, и службы, а потом уж стали снимать квартиры у местных жителей. Юная благотворительница Долли поставила Русский дом на широкую ногу, следила, чтоб у стареньких русских ни в чем не было недостатка. Как вспоминает митрополит Евлогий в своих мемуарах, «своих подопечных мисс Педжет любила, приезжала навещать, о них заботилась, их баловала. На большие праздники старалась их получше угостить, присылала «авионом» индеек, гусей… доброй мисс Педжет хотелось дать бедной русской аристократии… иллюзию былой, привольной, богатой жизни».