Текст книги "Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2"

В кольце двух славных рек

Бюк Жуи-ан-Жоза • Бьевр • Верьер-ле-Бюиссон • Орли • Ренжис • Вильжюиф • Кремлен-Бисетр • Оптовый рынок Парижа • Бастион эскулапов на подступах к столице

Еще на школьной скамье деткам объясняют, что людям в древности удобно было селиться по берегам рек. Что люди любили вспоившие их реки, называли их «матушками» и «кормилицами». Чтобы не огорчать детей, им не рассказывают, что люди испоганили вспоившие их реки. И напрасно не рассказывают. Может, дети были бы осторожнее. Есть надежда, что их внуки и правнуки будут осторожнее. Но многие реки уже не спасти, да и такие «кормилицы», как матушка Волга, мутер Рейн или маман Сена, не так-то просто поддаются запоздалой очистке. А иным речкам и вовсе пришел каюк. Хотя они где-то еще берут начало, они уже больше никуда не впадают. Разве что – в помойку. Так случилось с прелестной речкой Французского Острова, которая зовется Бьевр (Bièvre). В Париже и сегодня кое-где можно наткнуться на это название. На стене дома рядом с русской (Тургеневской) библиотекой написано, что дом этот стоит в былом русле реки Бьевр. А одна из прелестных улиц парижского левобережья, выходящая к Сене, так и называется – улица Бьевр. Я часто проходил по ней и невинно спрашивал у полицейских, отчего они днем и ночью так строго охраняют эту улицу. Они понимали, что это шутка, ибо всей Франции было известно, что на этой улице живет всемогущий президент Республики со стареющей женой, левой активисткой. Впрочем, когда болезнь подорвала всемогущество великого президента, французская пресса, осмелев, призналась, что президент давно уже проживает по другому адресу, с женой помоложе, а полиция просто создает ему алиби: в конце концов, Франция достаточно богатая страна, чтобы расставить круглосуточные наряды у всех домов, где могут заночевать ее ответработники. Оказалось, что люди осведомленные обо всем этом давно знают. Как и о том, что бедная речка Бьевр не только забрана в трубы, но и вообще больше не впадает в Сену. Ее, вконец изгаженную, выводят куда-то на «поля орошения» у Жанвийе. И погубила ее французская тяга к чистоте белья (в сочетании с экологическим невежеством, конечно). По берегам этой чистенькой, веселой речки (как раз неподалеку от нынешней русской библиотеки и знаменитой мануфактуры Гобеленов) размещались некогда прачечные. Город рос, дамы отбились от домашней работы, и стирка белья становилась могучей и вонючей отраслью городской индустрии. Настолько вонючей, что город стал брезговать своим грязным бельем и выселил прачечные за черту города – в Аркёй, в Жантийи, в Кашан (в одном Кашане насчитывалось тогда 120 прачечных). Туда же изгоняли и мастеров тоже довольно вонючей кожевенной промышленности (всяких там мездрильщиков, красильщиков, дубильщиков), а также пергаментщиков и прочих, которые, по признанию одной официальной бумаги, превратили речку Бьевр «в приток грязный, возносящий гнилостные испаренья». Увы, в 1926 году, когда бумага эта рождена была чиновниками, было уже поздно очищать воды. Речку пришлось убрать под землю. Конечно, прогулка по ее былому следу в парижских пригородах тоже занятие вполне увлекательное (и мы ее совершим непременно), но начнем мы все же от чистых истоков реки, у прудов Женест, на зеленеющем еще плато района Юрпуа. В каких-то трех километрах от ее истока, близ нынешнего городка Бюк (Buc), из речки уже можно было черпать воду, а саму речку уводить на север, в недалекий Версаль, который так остро нуждался (и говорят, что вечно будет нуждаться) в воде для своих многочисленных дам и фонтанов. Еще и нынче близ Бюка можно увидеть могучий, почти полукилометровый акведук высотой 22 метра, творение Ле Нотра. К северу, к Версалю, тянулись отсюда и охотничьи угодья королей (в частности, Людовика XIV) со всеми их охотничьими домами и замками. Ниже нынешнего Бюка находится на берегах Бьевра местечко Жуи-ан-Жоза (Jouy-en-Josas), название которого многое говорит и сердцу и уму знатока Французского Острова. Начнем, конечно, с сердечных дел.

Знаменитый французский писатель Виктор Гюго был влюблен в менее известную публике даму по имени Жюльетта Друэ. Историки литературы знают, впрочем, что она была бретонка и брюнетка. Любовь эта осложнялась тем, что Гюго был женат. И вот на цветущих берегах Бьевра Гюго нашел выход из положения, достойный его гения. Он поселился с семьей в замке Роше (на пути из городка Бьевр к хутору Вобуайен) у редактора «Журналь де деба» господина Бертена д’Энгра, а брюнетку Жюльетту пристроил в маленьком домике на ферме Метц, что на высоком левом берегу Бьевра. На фасаде домика нынче начертаны бессмертные строки из «Печали Олимпио», имеющие непосредственное отношение… Собственно, стихи эти имеют в виду более позднее время, когда влюбленные снова соединились под крышей романтического домика:

 
Никогда и ничем не кончаются самые горькие миги,
Как и те, что счастливее всех в человеческой жизни:
Мы лелеем в мечтах это наше заветное место,
Где начало берет все прекрасное, что потом умирает вдали.
 

Отправляясь на прогулку из замка редактора, Гюго, как правило, встречался с бретонкой Жюльеттой перед церковью в Жуи, на изгибе ручья или перед заветным дубом, в дупло которого они (как некогда герои пушкинской повести – да обойдет вас воспоминание о старинном школьном анекдоте про Дубровского и Машу) клали свои любовные послания. Историки французской литературы уверяют, что мы не должны соболезновать супруге французского гения, ибо мадам Гюго (ее звали Адель) использовала эти регулярные отлучки мужа для пылких свиданий с Сент-Бёвом. Так что все складывалось весьма удачно для супругов и для родной словесности. Уезжая на свидание с Сент-Бёвом, красавица мадам Гюго сообщала, что спешит на мессу в деревенскую церковь. А вот Гюго и впрямь спешил к здешней церкви, близ которой ждала его прелестная Жюльетта (ах, как она хороша на литографии Леона Ноэля, и зачем только терзают нам душу последним, можно сказать, предсмертным ее портретом кисти Бастьена-Лепажа, но что поделать – их роман с Гюго длился добрых пятьдесят лет!). Так что местную церковь (как и другие приметы этого любовного пейзажа) без труда найдешь в поэзии французского классика:

 
Эта скромная церковь была с осевшим кружалом.
Церковь, где мы встречались с тобой,
Где за три истекших столетья
Немало исплакалось душ…
 

(Из «Песен сумерек»)

Ах, как прекрасна была Жюльетта Друэ в свои двадцать семь, когда Гюго читал в театре Сен-Мартен свою «Лукрецию Борджиа», а она не сводила удивительных глаз с великого автора! Она прошла к тому времени немалый женский путь (которым не раз попрекал ее буржуазный Гюго) – от жестокой школы святых сестер до театра, была моделью и возлюбленной скульптора Прадье (от него прижила дочку), любовницей Павла Демидова, Альфонса Карра и еще бог знает кого (жить-то надо, и надо быть по моде одетой, несмотря на бешеные долги). Гюго долго противился грехопадению (он не собирался бросать ни изменщицу Адель, ни безвинных детей), но в конце концов не устоял (но и от попреков не мог удержаться) – это была большая и очень долгая любовь, описанная в стихах, прозе, дневниках, письмах (однажды Жюльетта в ярости сожгла часть его писем – вот где потеря-то для изящной словесности!), и если мы углубимся в ее перипетии, наше путешествие по Французскому Острову может наглухо забуксовать на этом романтическом берегу Бьевра…

А как мы уже предупреждали, романтические верховья Бьевра способны растревожить не только воспоминания сердца. Люди, знающие толк в финансах, непременно вспомнят, что здесь же в Жуи стоит родовой (XVIII века) замок семьи Малле. Люди политически озабоченные не забудут упомянуть, что в этой деревушке (в скромном домике на улице Леона Блюма) любил отдыхать вождь здешнего пролетариата Леон Блюм (о, славный Народный фронт, памятный введением оплаченных отпусков, неужто он и впрямь был придуман на Лубянке, в кабинете Радека и в конторе носатого Осипа Пятницкого, как утверждает в своей книге «их человек» Вальтер Кривицкий?). Люди, не способные забыть о великом искусстве Французского Острова, хотели бы, конечно, услышать и о здешней построенной в XIII и перестроенной в XVI веке церкви с ее знаменитой статуей Богородицы Во Славе (два ангела подносят сидящей Богородице младенца) XII века, приводящей на память знатокам статуи-колонны со старых романских порталов…

При этом все, вероятно, категории странников, попадающих сюда, слышали про Кристофа Филиппа Оберкампфа. Это он открыл в Жуи в 1760 году мастерские, где были изготовлены первые во Франции набойки, которые сразу же вошли в моду под названием «ткани Жуи». К 1763 году мастерские стали называться Королевской мануфактурой, здесь трудились уже 1300 рабочих, и если к 1822 году бесчисленные фабрики подражателей задавили мануфактуру-пионерку, то это первенства ее никак не отменяет (тем более что сам Оберкампф к этому времени уже умер). В настоящее время в одном из многочисленных замков Жуи (в замке Монтебелло) открыт знаменитый Музей тканей Жуи. Прочие замки тоже нашли себе хозяев. Замок Буа-де-Роше принадлежит ЮНЕСКО, замок Вильвер – Международному институту, замок Канробер муниципалитет сдает под выставки, замок Монсель приобрел Фонд Картье, в замке Жуи с его парком с 1964 года разместилась Высшая коммерческая школа – и еще, и еще. Так что никакой Гюго здесь нынче тайную возлюбленную не спрятал бы, да и Гюго во Франции, похоже, перевелись – заметный застой в изящной словесности.

Что же касается соседнего и по-прежнему идиллического селения Бьевр (Bièvres), где нынче мирно разводят клубнику, то оно славится не только романтическими визитами Гюго, но и подвигами первых французских фотографов. Это здесь Феликс Турнашон (1820–1910), более известный как Надар, впервые произвел аэрофотосъемку (с воздушного шара). Отзывчивый Бьевр не только установил в честь этого события мемориальную стелу, но и открыл у себя Французский музей фотографии, где собрано знатное количество старинных фотоаппаратов, а также воспеты достижения Дагерра, Ньепса и других французских отцов фотографии. В Бьевре, как и в Жуи, множество замков, оставленных знаменитыми людьми ушедших столетий, которым по их рангу полагалось иметь солидный замок: скажем, стоит здесь весьма интересный замок первого хирурга Людовика XV.

Множество замков можно обнаружить и в недалеком отсюда Верьер-ле-Бюиссоне (Verrières-le-Buisson), прославленном своими опытами по выведению новых сортов картофеля, собранных Пармантье, своими цветами и знатным родом Вильморен-Андриё, который много способствовал развитию цветоводства и сельского хозяйства. Одна из поздних представительниц этого рода Луиза де Вильморен (1902–1969) была журналисткой и писательницей и похоронена в родовом парке. При жизни она часто принимала у себя в замке министра культуры Андре Мальро, который, проиграв в Москве Луи Арагону конкурс на звание главного большевика-пролетария и сталинца, поменял курс, стал министром-голлистом и охотно посещал непролетарские замки.

После Верьер-ле-Бюиссона речка Бьевр подходит к огромным здешним «Черемушкам» 60-х годов – Масси-Антони, призванным, как здесь оригинально выражались, «разрешить жилищную проблему» в столице Франции (проблема, конечно, оказалась неразрешимой). С некоторых пор река, дойдя до Антони, уходит под землю. Этот акт гильотинирования милой речки и ее похорон не означает, что мы с вами прервем наше путешествие по «долине Бьевра». Правда, не только исчезновение реки до неузнаваемости изменило здешний пейзаж, но и активность пригородного населения (намного превышающего числом население «собственно Парижа»), а также растущие потребности города. И все же кое-какие следы удивительной истории этих мест можно еще отыскать, чем мы и займемся. Да и сами эти столь важные для жизни Французского Острова объекты нельзя выбросить из рассказа.

ЗАВОДЫ НА РЕКЕ БЬЕВР.

XIX век

Взять, к примеру, деревни, лежавшие юго-восточнее Антони, в долине Бьевра и Марны, – и деревню Моранжис, и Виссу, и Вильнёв-ле-Руа (Villeneuve-le-Roy), и Парэ-Вьей-Пост (Paray-Vieille-Poste), и отчасти деревню Орли, – все в середине XX века исчезло под бетоном знаменитого аэродрома Орли. Правда, в деревне Орли (Orly) рядом с новой застройкой сохранился еще кусочек Старого Орли, где можно увидеть старинную церковь Сен-Жермен, неф которой восходит аж к XII веку, хоры – к эпохе Ренессанса, а стенопись – к XVI и XVII векам. В старинном замке рода д’Ормессон еще с довоенных времен разместился дом отставных кинематографистов (нечто вроде дома в Матвеевском), где жил и умер один из пионеров французского кино Жорж Мельес. В обширном замковом парке стоит его бюст, и шум самолетов его никак не тревожит. Английский турист, попавший по какому-нибудь недоразумению вместо аэропорта Орли в Старый Орли, рискует испытать неудобство при воспоминании о былой англо-французской, как тут выражаются, «заклятой дружбе». Засев в могучей церковной башне Сен-Жермен, две сотни французов оказали английской армии, продвигавшейся к Парижу, бешеное сопротивление. Правда, это случилось в 1360 году – с тех пор англо-французская дружба окрепла, да и французская сопротивляемость заметно ослабела. Судя по старинным источникам и находкам археологов, сделанным в соседнем песчаном карьере, здешние деревни – очень древнего происхождения. Собственно, и новый аэропорт Орли, занявший здесь некогда полторы тысячи гектаров и вошедший в песни и легенды, перестает быть новинкой. Удивляют теперь лишь редкие дни, когда на Орли никто не бастует. В 1974 году значительная часть авиакомпаний (в том числе и «Аэрофлот») перенесли свою деятельность в аэропорт Руасси (Шарль де Голль), что к северо-востоку от Парижа. От аэропорта Орли до Парижа (в зависимости от выбранной дороги) всего каких-нибудь 11–15 километров. Рискуя нанести ущерб чувствительной французской гордости, вынужден сообщить, что знаменитый этот аэропорт был основан еще в годы Первой мировой войны американцами, разбомблен во время Второй мировой войны, потом восстановлен американской же компанией и передан французским властям в 1946 году. Долгое время он входил в первую десятку европейских аэропортов (хотя и уступал лондонскому Хитроу и немецкому Франкфурту по перевозкам). Почти полвека назад здесь были сооружены могучая диспетчерская башня и административный центр компании «Эр-Франс» (испытывающей вечные финансовые затруднения). Уже в те годы в этом для своего времени вполне авангардном аэропорту могло приземлиться больше полусотни самолетов. В 1971 году был построен еще Западный Орли, и посадочные полосы стали иметь протяженность до трех с половиной километров. Ныне (меньше чем через три десятка лет после ввода в эксплуатацию огромного аэропорта в Руасси) в центре внимания французской прессы спор о постройке нового, третьего парижского аэропорта. Понятное дело, что жители и местные власти упорно сопротивляются – и уходу дедовских земель под покров бетона, и адскому вою турбин…

В каких-нибудь полутора километрах от Орли расположены другие гигантские ворота французской столицы – Ренжис, некая рационализированная и стерильно чистая версия «чрева Парижа», знаменитого оптового рынка. С самого 1969 года, когда «чрево Парижа» переместили сюда из старинных кварталов парижского правобережья, малоизвестный до той поры Ренжис стал снабжать продуктами питания магазины и рестораны одного из самых прожорливых городов планеты. Высокая честь стать новым «чревом Парижа» выпала на долю Ренжиса благодаря его положению на скрещенье сразу нескольких транспортных артерий – автострад А6 и В6, госдорог № 7 и № 186, а также железнодорожной ветки от сортировочной станции Вильнёв-Сен-Жорж. Все эти пути ведут с юга, откуда и поступает в столицу до 75 % всех продуктов питания. Под устройство нового рынка деревням Ренжис, Тиэ, Шевийи-Ларю пришлось пожертвовать 600 гектаров междуречья Бьевра и Марны. Собственно рынок занял две сотни гектаров, на оставшейся площади были построены автовокзал, склады, холодильники, бойни, банки, ветеринарный центр, таможни, рестораны и конторы, конторы, конторы (20 000 квадратных метров служебной площади). Здесь трудится больше 15 000 человек, из них тысяча оптовиков всех направлений, чуть ли не тысяча зеленщиков и мясников, сюда приезжает не меньше 25 000 покупателей. Сам Ренжис, лежащий между Сеной и Бьевром, не утратил былой деревенской миловидности, на старой деревенской площади стоят старая школа (она же мэрия) да построенная в XVIII веке церковь Богоматери. В начале XVII века король Людовик XIII заложил здесь первый камень в основание нового водовода, который должен был обеспечивать питьевой водой Люксембургский дворец и весь Париж. Здесь и нынче еще можно видеть красивый водовод XVII века. Вода поступала в Париж по Аркейскому акведуку, который был в ведении одного из так называемых «франсинов», небезызвестных «Интендантов Вод и Источников Франции». То есть уже и в XVII веке забота о питьевой воде для парижан была поставлена на солидную организационную основу. Что же до нынешних парижан, то они, пожалуй, первые в мире водохлебы, потребляющие по 90 литров минеральной воды на человека в год. Похваливают они и здешнюю воду из крана (это ее, с неизменностью и бесплатно, ставят в графинах на столики «ресто», бистро и прочих учреждений общепита).

На пути от Ренжиса к столице нам попадутся еще несколько заслуживающих упоминания селений. Во-первых, Тиэ (Thiais), население которого с IX века поставляло монахам аббатства Сен-Жермен-де-Пре отличное вино, но с XIX как-то мало-помалу переключилось на стирку белья (чем немало изгадило речку). Лежащий неподалеку Лаи-ле-Роз (L’Haÿ-les-Roses) славится своим розарием, заложенным знаменитым «апостолом роз» Жюлем Гравро. После смерти «апостола» его вдова и дети, как могли, поддерживали былую славу хозяйства, а в 1937 году департаментские власти купили его и тем смогли спасти некоторые из видов роз от вырождения. Ныне к хозяйству примыкает сад, где собрано 3000 видов роз, – дорожки на двух гектарах этого розового сада протянулись аж на пять километров. Переходя от одного участка к другому (скажем, от «Коллекции мадам» к «Исторической аллее», «Галльским розам» или «Старинной коллекции»), попробуйте вообразить, какое несметное количество роз высаживают каждый год в городах и деревушках Французского Острова и всей Франции. Боюсь, что тем, кто не изъездил Францию вдоль и поперек, этот океан роз даже трудно себе представить…

Новый городок, который встретится у нас на пути к Парижу, носит не слишком оригинальное название Вильжюиф (Еврейский Город): почти в каждом старинном городе Франции есть еще Еврейская улица, и это напоминает о том, что евреи селятся во Франции уже две тысячи лет, со времен Древнего Рима. Если первое тысячелетие их французской жизни можно считать почти идиллическим, то со второго тысячелетия, точнее, с крестовых походов, во Франции начались гонения на евреев. Французская революция признала за евреями равные с другими гражданами права, число их стало расти (особенно быстро в XX веке), так что начиная с 80-х годов XIX века во Франции бывали вспышки антисемитизма, даже и литературного. Этим, возможно, объясняется отчасти и то, что над знаменитой компиляцией «Протоколы сионских мудрецов» будущий сотрудник Троцкого, «большевистский доктор» и агент русской полиции Матвей Головинский работал именно в парижской библиотеке. Идеи антисемитизма, развитые в конце XIX века, сказались на деятельности профашистского французского «правительства Виши» в годы мирной нацистской оккупации, когда погибло около трети еврейского населения Франции. К тому времени, впрочем, о былых евреях, давших название городу Вильжюиф, уже давно позабыли.

Нынешний Вильжюиф, как и соседний Кремлен-Бисетр, является истинным городом медицины. На улице Вайян-Кутюрье расположен, вероятно, крупнейший в Европе раковый центр, входящий в систему Французского центра научных исследований (CNRS, нечто вроде российской Академии наук). В городке множество научных лабораторий (в одной из них занята исследованиями мозга и моя собственная супруга – исследования настолько сложные, что не кончатся, видимо, и в новом тысячелетии, так что не надо терять голову).

Следует напомнить, что в 20–40-е годы XX века, когда с такой беззаветностью работали русские эмигрантские организации помощи соотечественникам, у Русского Красного Креста были свои больницы, амбулатории, санатории, инвалидные дома и прочие учреждения. Щедро жертвовали на них и русские меценаты (те, кому случай помог сохранить деньги). В 1923 году, благодаря пожертвованию графини Елизаветы Владимировны Шуваловой, в городке Вильжюиф была открыта русская хирургическая больница. И благодаря усилиям профессоров Алексинского и Сиротинина, а также врачей Маршака, Крессона, Лясковского, Овена и целого коллектива русских сестер милосердия, удалось создать замечательную больницу. Просуществовала она до Второй мировой войны, с началом которой не только больница, но и вся русская эмигрантская жизнь во Франции развалилась…

В городке Вильжюиф есть, конечно, и старинная церковь, иные из ее элементов восходят к XIII и к XV векам, однако прогрессивный Вильжюиф особенно гордится своей новейшей архитектурой – построенной еще до войны в стиле кубизма стеклянной Школой Карла Маркса и прочими шедеврами модерна. Названия вроде Школы Маркса, улиц Вайян-Кутюрье, Луи Арагона, Ленина и прочих коммунистов вам могут напомнить, что это уже «красный пояс» Парижа, где коммунисты часто бывают у власти в мэриях.

Упомянутый выше городок со странным названием русско-английского происхождения Кремлей-Бисетр (Kremlin-Bicêtre) стоит почти что на границе Парижа. Известно, что в 1290 году эта земля была куплена епископом Винчестерским, который исполнял обязанности английского посла в Париже. Он и построил здесь дворец, который, не мудрствуя лукаво, назвал Винчестер. Тех, кто слышал когда-нибудь, как звучат в устах французов даже русские имена, нисколько не удивит, что мест-ные жители почти сразу стали называть это место Бишестр, а потом еще ближе к французскому – Бисетр. К тому же и посла из Винчестера скоро след простыл: началась англо-французская война, имение было конфисковано, потом сгорел дворец. Еще столетие спустя землю эту купил дядя короля герцог дю Берри, который построил тут великолепный замок и наполнил его произведениями искусства. Впрочем, через десять лет замок этот был разграблен и сожжен вооруженной бандой под предводительством мясника Кабоша. Руины могучего замка простояли почти два столетия и были окутаны легендами о всякой чертовщине, о знатоках оккультных наук, вызывавших тут по ночам самого дьявола. Летописцы сообщают также, что в дневное время женщины легкого поведения завлекали сюда легкомысленных прохожих, с тем чтобы облегчить их кошельки. Поговаривали также, что ночуют здесь разбойники, всяческие бомжи и маргиналы. В начале XVII века парижский издатель Никола Александр выпустил брошюрку с завлекательным названием: «Памятные и устрашающие события в замке Бисетр близ Парижа. С явлением духов и призраков, обитающих в подвалах и комнатах оного замка».

В 1632 году король Людовик XIII перевел сюда из города лечебницу, основанную Генрихом IV, а затем она была объединена здесь с еще одной, довольно крупной больницей, каковое королевское благодеяние было воспето Скюдери в специальной оде:

 
Старый замок Бисетр, устрашающий замок,
Где царили молчанье, и ужас, и бесы…
Послужил ты предметом доброты королевской…
 

Больница эта принимала в своих стенах нищих, неизлечимо больных, умирающих, старых, убогих, так что другой тогдашний виршеписец, отличавшийся менее возвышенным направлением мысли и слогом, те же перемены описывал несколько иначе:

 
Домовые, вурдалаки,
Прочь теперь отсюда, нечисть…
С той поры, как здесь больница,
Ваши ужасы смешны,
Но чудесна перемена:
Всех, кого водой святою
Не могли спугнуть отсюда,
Разогнало появленье
Этой нищей голоты…
 

С XVIII века Бисетр разместил вдобавок ко всему пересыльную тюрьму с «черными» и «белыми» карцерами: в «белых» свет все же брезжил слегка, но узники, как и в «черных», были цепью прикованы к полу. До 1792 года сюда ссылали и детей, правила для которых предусматривали: «Пороть по два раза в день вплоть до особого распоряжения». Распоряжения о прекращении порки так и не поступало, зато в славном революционном 1792 году последовала кровавая резня, когда озверевшая толпа ворвалась в тюрьму. То же происходило тогда и в других тюрьмах Франции, так что революция действует на толпу озверяюще. Впрочем, воздержимся от подробностей, тем более что и тюрьма эта, и больница описаны сидевшим в здешней психушке фурьеристом Журне и такими мастерами слова, как Гюго и Ламартин.

В эпоху Реставрации к изуродованному английскому названию пригорода прибавилось изуродованное русское – Кремлей, то есть Кремль. Вскоре после славных наполеоновских «Ста дней» какой-то из уцелевших героев бесславной наполеоновской экспедиции в Россию открыл под больничной стеной кабак с экзотическим названием «По возвращении из Кремля». В кабаке этом, если верить мемуарным запискам, бойцы вспоминали минувшие дни и отца-императора, который так лихо вел их от победы к победе и вот – привел под больничную стену. Легенда утверждает, что прямо из этого кабака подземный ход вел в больницу, где ярые сторонники Наполеона прятались от нового террора, на сей раз белого. Местечко это, окружавшее и больницу, и Кремлей, и Винчестер, в конце концов выделилось в особое поселение с экзотическим названием, и в нем сохранились кое-какие памятники бесславной его старины, вроде Дворца Кровопролития, казематов, карцеров и больничных резервуаров…

Как и в недалеком Вильжюифе, здесь немало больниц и прочих приютов человеческого страдания. Так что иной раз, заслышав, как немолчно воет под окнами парижской квартиры карета «Скорой помощи», мчась к южной заставе города, я говорю доченьке:

– Волокут какого-то бедолагу в Кремлевский Винчестер, а то и в Еврейский Город. Помоги им, Господь.

А она отвечает со всем оптимизмом своих двадцати лет:

– Что ты, папа, беспокоишься? Понатыкают им трубок во все жилочки, непременно довезут живыми умирать…