Текст книги "Серебряная цепочка"

– Э-элла! Э-эдик! Э-элла!

Распахнулись с дребезгом кривые окошки и форточки, показались какие-то недобро нахмуренные физиономии. Одна скучающая бабушка вылезла из дому и предложила проводить их куда-нибудь, а потом один жлоб предложил проводить их куда надо. Наконец во двор выполз плешивый Эдик, лет этак сорока, в мятой пижамной куртке. Он смачно расцеловал Машку и за это сразу лишился русиновской симпатии. Машка, впрочем, даже не заметила этой парижской развязности, и Русинов стал вспоминать, заметила ли она хоть его ночные вольности там, в Колочаве? Машка сунула картину в руки Эдику, сказала:

– Вот! П-привезли!

Русинов потянул ее за руку, опасаясь, что последует долгий-долгий рассказ про иудаиста, собаку, йога, про него, Русинова, про их закарпатский вояж, про очень милого человека из Солотвина – рассказ, в результате которого он и сам начнет запинаться на букву «п».

– Может, все-таки чайку… – сказал Эдик. – Все прочее я один… Но ты ведь не пьешь.

– Чай можно, – сказала Машка. – Ты знаешь, Эдик умеет заваривать замечательный чай.

Она схватила Русинова за руку и потащила его в сестрорецкий гадючник. Это была некогда роскошная дача, которая вследствие отмены майората, а может, и временной отмены частной собственности вообще была поделена на множество неравных, но мелких частей.

– Имейте вы «Липтон», и вы тоже будете себе неплохо заваривать чай, – сказал Эдик. – Там… – Он махнул рукой туда, в прекрасное далеко – за Выборг и даже за Хельсинки. – Но учти себе, мадонна, что с цветочками у меня уже больше нет чаю…

Эдик, и Элла, и еще какие-то дети, начинавшиеся на «э», занимали крошечную клетушку с фанерной перегородкой, однако эта теснота, как им объяснила сама Элла, в прошлом гид-экскурсовод, женщина, бережно хранившая остатки былой красоты, не имела наконец уже никакого значения, потому что там, куда они наконец поедут, там люди имеют нормальный дом, у нас это называется вилла, и такой человек, как Эдик, который кем только не работал (везде не больше трех месяцев, но, значит, он уже имеет все эти специальности), найдет себе наконец применение («И конец тоже», – подумал Русинов беззлобно, спровоцированный на эту антисемитскую мысль Эллиным навязчивым «наконец»). Ну, и она, Элла наконец… Она так и не закончила свою мысль, а Русинов не решался спросить, значит ли это, что с ее кра-

сотой она наконец найдет и так далее (пусть даже с ее былой красотой), или это значит, что там могут пригодиться наши ленинградские экскурсоводы, которые знают самый большой музей мира, как свои пять пальцев, и еще Пискаревское кладбище, и еще Русский музей, и еще кабинет Ленина в Смольном, и еще Литераторские мостки…

– Что ты там читаешь? – спросил Русинов у Машки.

У нее была поразительная манера – в самый разгар беседы (конечно, это значило, что беседа была уже никуда, сто раз слышанная) вытащить откуда-то книжку, брошюру, просто листок и углубиться в чтение.

– Новая книжка. Мне один сапожник подарил. Русские фамилии. Вот смотри – тут есть имя Русин. Старинное русское имя Русин. И от него фамилия. Хочешь посмотреть?

– Нет, не хочу, – сказал Русинов.

Чай, заваренный Эдиком, был так себе, но в окно была видна старая деревянная стена дачи, позолоченная закатом, а рядом тараторила Машка, и Русинов хмыкнул что-то одобрительное по поводу этого дачного Шанхая. Хозяева сразу оживились.

– А воздух! – сказал Эдик. – Вдохните, какой воздух! Такого нет, поверьте мне, я все-таки немножко эколог.

Русинов послушно втянул воздух. Пахло пеленками, лекарствами, горелым молоком, бензином, сигаретным дымом, хлоркой, ближней помойкой, дальним туалетом… Но и дачей пахло тоже – Малаховкой, Валентиновкой, Томилином, Загорянкой, Львовской, Тучковом. Пахло детством, полунищетой-полудостатком, маминой щекой…

– Отличный запах, – сказал Русинов.

Они долго прощались на улице, потом Эдик все же пошел проводить их еще немного, чтобы показать одно место, у самого парка Дубки, где был особенно чистый воздух.

– Я уже почти дождался, но мне все еще не верится… – сказал он о своем отъезде.

– Все будет о’кей, – сказал Русинов, настраиваясь на его оптимизм. – Но вдруг… вдруг там не будет такого запаха.

– Там все есть! – заученно сказал Эдик. Потом добавил тоном ниже: – Вы думаете, что там…

– Что я думаю, я вам не скажу, – сказал Русинов, пожимая ему руку. – Всех благ!.. Кстати, чья бы это могла быть дача?

Они стояли перед деревянным дворцом-теремом из стекла, банок, рамок, дощечек и террасок…

– Вы никогда не узнаете чья, – сказал Эдик. – Потому что этого никто не знает. Я уже пытался узнать, я все-таки немножко историк, я же работал в музее. Никто не знает. Даже тех, кто жил до войны, уже нет…

Прошлое уходило под воду, поколения исчезали бесследно с поверхности земли, по которой бродили безродные дети.

– Но парк точно петровский, – сказал Эдик. – Это доказано, и там даже есть доска.

Они простились. Эдик вернулся в свой перенаселенный рай. Русинов и Машка, обнявшись, побрели по грязному берегу залива. Они никуда не спешили. В город они вернулись из своего зеленого рая близко к полуночи. Было светло, как днем, – и в Михайловском садике, и на Дворцовой… Таким вот призрачным, вымершим и несчастным городом можно было, наверное, бредить и в Каннах, и в Тиргартене, и на аллее Фирдоуси пустынного парка Монсо…

За аркой Главного штаба горели окна переговорного.

– Зайдем – позвоню сестре, – попросил Русинов, – а ты постой рядом, ладно?

Машка повисла на нем всей ленивой тяжестью тела. Ждала. Слушала.

– Где ты? – крикнула в телефон младшая сестра, та, что была умничка и растяпа. – Куда ты теперь едешь?

– Куда мы? Маш, куда?

– В Царское Село, – быстро сказала Машка и улыбнулась, точно ей купили ее любимое мороженое.

– Завтра едем в Царское Село. К Пушкину, Дельвигу, Кюхельбекеру, Бусе…

– Звонили из Союза, ты им что-то должен. Из издательства звонил Кукин. Экс-мадам чего-то хочет и недовольна. Заявка не телевидении не прошла. ЖЭК требует платежную книжку. Ты уплатил? Ты не беспокойся. Я достану… Я уплачу.

– Я не беспокоюсь. Ведь Бог неизменно велик.

– Не понимаю. Куда ты клонишь… – Она начинала нервничать.

– Все хорошо, – сказал он. – Я сейчас вспомню… Это сказал Ха Эм. Доказательство Истины.

 
Так как вечных законов твой ум не постиг,
Волноваться смешно из-за мелких интриг.
Так как Бог в небесах неизменно велик,
Будь спокоен и весел, цени этот миг.
 

– В натуре, – сказала Машка. – Завал! Как ты его назвал, автора?

– Ну что ж, – сказала сестра. – Это уже на что-нибудь похоже. Не пропадай.

– Может, не пропадем… А, Маш?