Текст книги "С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом"

«Кто знает, может быть, в этот момент они в душе ликовали, выражая это чувство, как самые примитивные народы. Но должен сказать, эта дикая примитивность не имела ничего общего с изысканной примитивностью наших предков, для которых ритм, священный символ и утонченность движения были величайшими и священными понятиями».

Так или иначе, Рерих пережил в те дни самые яркие мгновения своей театральной славы. Скандальный спектакль был показан пять раз в Париже и три раза в Лондоне.

Тою же памятной весной 1913 г. Рерих посетил в парижском музее Чернуши (он вполне справедливо именует его галереей Чернуского) выставку предметов восточного искусства из частных собраний. Рерих встретился на выставке со своим жившим в Париже русским приятелем, востоковедом В. В. Голубевым (в его украинском имении Рерих писал образа для церкви). В отчете об этом совместном посещении парижской выставки Рерих сообщал:

«… Уже давно мечтали мы об основах индийского искусства. Невольно напрашивалась преемственность нашего древнего быта и искусства от Индии. В интимных беседах часто устремлялись к колыбели народной, а нашего славянства в частности».

Этот свой кратенький отчет 1913 г. (написанный в характерном для него стиле – со всеми инверсиями и причитаниями) художник назвал «Индийский путь» и завершил его вполне романтично и живописно:

«К черным озерам ночью сходятся индийские женщины. Со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Гадают

 
Живет в Индии красота
Заманчив Великий Индийский путь».
 

По этому заманчивому пути индийской красоты упорный Рерих отравился лишь десятилетие спустя, а пока ни индийские мечты, ни парижские или московские театральные заказы не освободили Рериха от его многочисленных, взваленных им на себя художественных, организационных и административных хлопот. Он возглавлял и реформировал рисовальные курсы ОПХ, писал темперой многочисленные картины (по мнении С. Маковского, в поздний период «именно красочные задачи преобладают над остальными», хотя самому критику и «жаль прежнего» Рериха, менее эффектного и театрального, и глубже погруженного в омуты своей стихии»), расписывал стены в церквах и частных особняках, участвовал в работе Петербургского теософического общества и в сооружении буддийского храма в Петербурге и еще, и еще …

В 1910 г. бывшие мирискусники вышли из Союза русских художников и основали Общество «Мир искусства». Николай Рерих возглавил комитет Общества, а картины его заполняли теперь залы выставок. Он признан всеми. Хотя соперников своих (и людей, далеких от теософической мистики) он по-прежнему «не убеждал». Вот запись в дневнике мирискусника Александра Бенуа:

«В подробности обозрел нашу выставку… Выставка никакой радости мне не дает. Внушительнее прочих Рерих, но и он почему-то не убеждает: слишком во всем усматривается намерение. С другой стороны, эти сложные и монументальные по намерениям композиции удивительно как напоминают иллюстрации в немецких сказочных книжках или в журналах, вроде «Юношества». Вредит впечатлению и то, что я уже многое видел у него, и тогда многое меня даже поразило и выдумкой, и красками, а вот при более близком знакомстве их прельщение не действует. К ним нехорошо «возвращаться» – открывается какая-то их внутренняя пустота».

Мы могли бы пренебречь мнением такого авторитетного, но не слишком дружелюбно настроенного критика, как Бенуа, если бы мнение о похожести станковых картин Рериха на книжные иллюстрации не было уже и в ту пору очень распространенным. Но что иллюстрирует Рерих, какие «намерения» проглядывают в его картинах? Трудно предположить, что вполне светский петербуржец Бенуа не знал о теософских идеях и высоких теософских связях Рериха. Но говорить об этом, видимо, было не принято (даже в дневнике). Вот ведь и Маковский туманно пишет о «темной ворожбе», а не о вполне определенной символике Рериха. Возможно, и в лукавой записи Бенуа содержится намек на наивные научно-фантастические теории теософии, на некие немецкие легенды, и «сказочные книжки». В ту пору их уже было много. Скажем, безумный Хобергер прожужжал всем уши своими теориями «обледенения земли», разговорами о племени доисторических великанов, об уцелевших племенах высшей расы своими нападками на жалкую буржуазную науку. Конечно, легенды эти были поддержаны творчеством гением, подкреплены именами Ницше и Вагнера, но именно далеким от гениальности Хобергеру и Хаусхофферу удалось позднее подыскать для них столь перспективных поклонников, как Розенберг, Гиммлер, Геринг и Гитлер с его доктором Морелем. Все эти люди (не к ночи будь помянуты) входили в «Группу Туле», которая (если верить почти фантастическим клятвенным заверениям уже упомянутого нами однажды французского автора) имели свой «тибетский центр» и поддерживали с ним связь при помощи каких-то коротковолновых передатчиков (о том, что Н. К. Рерих был – конечно, также позднее – снабжен русской радиотехникой, упоминают нынче в русской печати нередко) и при помощи «игр» (тибетская колода карт таро, цифровой код, гадание на картах). Упомянутый французский автор (Л. Повельс) клянется, что лидеры III Рейха регулярно занимались этими «играми» и что об этом знал даже противник и поклонник Гитлера «замечательный грузин» И. Сталин, сообщивший однажды на высоком партийном совещании, что «трудно даже представить себе, чтобы в XX веке руководители государства занимались подобной чертовщиной». Стало быть, все же следил за этой «чертовщиной» и был немало взволнован ее успехами. Недаром на исторической встрече с делегацией Рейха (в 1939 г. – далеко же мы забежали вперед) он сам поднял тост за несправедливо забытого Гиммлера и просил передать лично фюреру о его восхищении радикальным решением цыганско-еврейского вопроса…

Конечно, в том, что случилось в Европе в 30-е – 40-е г., нельзя впрямую винить духовные искания знаменитой Елены Блаватской, однако подобный поворот событий умели предвидеть многие. Французский философ Рене Генон писал в своей книге о теософии («Теософия, истории одной псевдорелигии»):

«Нам не верится, что теософам, равно как оккультистам и спиритам, удастся многого добиться собственными усилиями. Но не может ли появиться в тени всех этих движений нечто более устрашающее, появления которого не предвидят, вероятно, даже их вожди, которые, тем не менее, являются инструментом в руках этих сил».

Опасения эти были преданы гласности за двенадцать лет до прихода Гитлера и Гиммлера к власти. А поклонников теософии можно было обнаружить и еще раньше, причем не только в Западной Европе или в США, но и в высоких русских кругах, с которыми близок был перед Великой войной герой нашего повествования художник-мирискусник Николай Рерих. Настолько близок, что ему даже было предложено звание камергера. Кстати сказать, ведь и полотна его предвещали уже тогда неизбежную и близкую катастрофу. Когда же кровопролитная эта война, возвестившая подлинное начало страшного века, разразилась, Рерих во всеуслышание впервые объявил о своей озабоченности гибелью памятников архитектуры.

За два месяца до начала революции 1917 г. прозорливый Рерих покидает «град обреченный» (именно так называлась одна из его новых картин) и переезжает с семьей и имуществом в не слишком далекую (но вполне финскую Сортавалу (Сердоболь). Понятно, что врачи сообщали ему при этом о полезности здорового чистого воздуха. Но у кого еще были в ту пору столь политически грамотные врачи? Разве что у здоровяка Билибина, но и тот не догадался перевезти в Крым всю свою продукцию, да и сам потом уплыл за море не без трудностей…

Рерих много работал в ту пору – писал мистические картины, сочинял поэму о Чингиз-хане, драму о революции и роман, часто наезжал в Петроград по многим своим делам, но дом его и мастерская теперь были не в Петрограде, хотя казенная квартира в училище оставалась за ним.

После революции Рерих был, как теперь выражаются, востребован новой властью. В марте 1917 г. он присутствует на знаменитой встрече интеллигенции у Горького, его имя на одном из первых мест (где-то после Дягилева и Бенуа) во всех «авторитетных» перечнях, в том числе, в составе президиума Особого совещания по вопросам искусства. Вначале Рерих пытается также спасти рисовальную школу, втягивается во всю отчаянную организационную возню, но мало-помалу от нее отходит. Вот некоторые из дневниковых записей Александра Бенуа:

«4 марта (1917 г.)

… У Горького набралось свыше пятидесяти человек. Председателем выбрали Рериха, я отказался. Из собрания вышла, как я и предвидел, сплошная бестолочь… Рерих с аляповатой решимостью стал докладывать наши предначертания… Совсем не на месте оказался Рерих, кое-как грубо, наспех прочитал список депутатов, которых надлежит отправить к Временному правительству. Кандидатами в министры искусств я назвал Дягилева, затем Грабаря и третьим Рериха, последний чуть не захлебнулся от гордости и даже не сделал отводящего жеста, – скромная амбиция! В сущности, он в министры не годится, скорее – в интенданты культуры…»

Бенуа рассказывает о попытках Рериха сохранить казенную квартиру при школе и о том, как быстро он остывает к бурной «организационной» и «совещательной» деятельности:

«Совсем бесполезным оказался Рерих, имеющий такой вид, точно он непрестанно передо мной робеет и потому заранее на все утвердительно кивает головой».

В конце 1917 г. Рерих еще привозит в Петроград какой-то проект реорганизации Академии художеств в «свободную Академию». Проект имеет, по догадке Бенуа, единственной целью сохранить за Рерихом-«ректором» его казенную квартиру. После доклада Рериха соперники по «Миру искусства» еще собеседуют, и Бенуа поверяет позднее дневнику свою новую, снова вполне тщетную, попытку разгадать тайные мысли хитрого Рериха:

«Послушав от Николая Константиновича и от Елены Ивановны (как всегда, красивой) жалобы на всякие трудности житья в Сердоболе (эти жалобы были изложены больше для того, чтобы другие русские, не дай Бог, не наводнили Финляндии), я… отправился домой».

Ах, мало что угадал Бенуа.

Вскоре, к удивлению Бенуа, Рерих предупреждает его, что хочет (из-за угрозы туберкулеза) реже приезжать из Финляндии. На дворе уже 1918 г., у власти симпатичные для Бенуа миротворцы-большевики, и до Бенуа не сразу доходит, что благоразумный Рерих уже готов к отъезду – сперва на Запад, а потом, может, и в магическую Индию, по следам махатм и Блаватской.

В октябре 1917 г. Рерих записывает в своем дневнике:

«Делаю земной поклон учителям Индии. Они внесли в хаос нашей жизни истинное творчество и радость духа, и тишину рождающую. Во время крайней нужды они подали нам зов. Спокойный, убедительный, мудрый».

Понятное дело, чтобы откликнуться на зов из такой дали, нужны были свобода передвижения и, по меньшей мере, деньги на проезд.

Некоторые современные биографы пишут, что новая граница с Финляндией «отрезала» Рериха от родной станы, но все было проще: в январе 1918 г. Рерих сел в один из последних поездов, уходивших в Финляндию, и уехал в эмиграцию. Бенуа решился сделать то же самое лишь восемь лет спустя, а за эти восемь лет на Западе Рерих воистину своротил горы. Восемь лет спустя Рерих уже счел нужным разыграть «возвращение», но об этом я расскажу в свой срок, пока же – лишь о первых шагах Рериха. Он осел в финском Выборге с целым собранием своих картин и стал готовить выставку для Швеции.

Стокгольмская выставка Рериха имела большой успех, позднее те же картины показаны были в Норвегии и в Дании, а Рерих, получив приглашение от сэра Томаса Бишема и театра Ковент Гарден, переехал с семьей в конце 1919 г. в Лондон. Здесь ему пришлось очень много работать. Для начала надо было сделать декорации к «Князю Игорю». Сэр Томас Бишем заказал Рериху также декорации для спектаклей «Снегурочка», «Царь Салтан» и «Садко». Увы, тех денег, которые могли уплатить Рериху сэр Томас и театр «Ковент гарден», оказалось явно недостаточно для того, чтобы предпринять семейное путешествие в Индию, хотя выставка картин Рериха имела успех в Лондоне и в других городах Англии, а затем была отправлена в Венцию.

Неизвестно, с кем из единомышленников и единоверцев встречался Рерих в городе Блаватской, но проскользнули сообщения, что английские власти одобряли не все индийские контакты художника. Сам он пишет лишь о памятном визите, который нанес ему писатель и мудрец Рабиндранат Тагор.

Иные современные биографы Рериха сообщают, что художник-эмигрант Рерих затруднялся определить свое отношение к русской революции и к большевистскому перевороту. Судя по таким серьезным работам о русской эмиграции, как скажем, книга О. Казниной «Русские в Англии»), отношение это было вполне определенным. Рерих принимает в Лондоне активное участие в деятельности «Комитета освобождения России» и откликается на смерть Леонида Андреева статьей, в которой называет большевиков «Гонителями искусства» (статья так и называется – Vialators of art). Рерих написал в ней о российских расстрелах, о голодной смерти, об изгнании ученых и художников из большевистской России, о разрушении памятников искусства, об анархии… Лондонские корреспонденты газет сообщают о том же со слов Рериха. Конечно, в своих рассказах о России Рерих допускает кое-какие мелкие неточности, но ведь он и уехал из России не вчера, а полтора года назад, да и при большевиках жил совсем недолго. Сам он предстает в этих интервью в роли решительного врага большевистского режима, а также его жертвы.

«Ему удалось спастись от режима, который ставит перед интеллигентом выбор: совесть или послушание режиму», – сообщает о Рерихе журнал «Квест», – Этот режим объявляет, что Бога нет, есть только диктатура.

«… ему с трудом удалось бежать из России, – подтверждает еженедельник «Рашн аутлид», – И он отверг предложения большевиков о сотрудничестве с организациями Красного террора».

Нельзя требовать от политизированной прессы (или от самого беженца) большой точности и тонкости, но тенденция тут вполне определенная. Впрочем, вполне преуспевающему в Англии Рериху очень скоро становится понятно, что, несмотря на весь их энтузиазм, Англия и обнищалая послевоенная Европа не смогут помочь ему в осуществлении его грандиозных планов путешествия. Оставалась заокеанская Америка, уцелевшая вдали от войны, революций и послевоенной скудости. Среди разнообразных приглашений, полученных Рерихом в Лондоне, было и одно американское – от директора Чикагского Института Искусств Роберта Харша. Так что, не сумев уплыть в Индию, благоразумный Рерих отправляется на завоевание США и в первую очередь оказавшегося благодарным центром мирового искусства и эзотерики города Чикаго. Семья Рериха сошла на берег в Нью-Йорке осенью 1920 г., и уже в декабре в нью-йоркской галерее открылась устроенная Харшем большая персональная выставка художника. С этой выставкой, а также с лекциями об искусстве и о мудрости Владык Рерих посетил двадцать восемь городов США, выступал в самых разнообразных учебных заведениях, в музеях и даже в большом чикагском универмаге. Он горячо и убедительно пропагандировал свою веру. Мемуаристы попроще называют эту веру теософией, щепетильные нынешние биографы пишут о «духовной философии, включающей элементы буддизма, индуизма, пантеизма, теософии, русского православия, теории относительности и сотрудничества с духовной эволюцией космоса, вмещающей древнее учение Агни Йоги и еще. И еще (это при том, что сама теософия отвергала библейские догматы и объединяла некоторые концепции индийской философии, включая реинкарнацию, карму, почтительное отношение к духовном учителю – гуру). Гуру Рерих вовлекал в свой круг все более влиятельных сторонников из самых разнообразных, по преимуществу высоких, кругов американского общества. Американцы оказались чувствительными к его проповеди. Они вообще оказались чувствительными ко всяким новинкам в религиозной сфере: суровое пуританство пионеров в сочетании с осатанелым ежедневным трудом им наскучили, их утомили. Ведь и нынче во всех уголках планеты гладко выбритые и аккуратно одетые американские юноши разносят по домам брошюрки, возвещающие Конец Света или новейшие трактовки Священного Писания. Помнится, на одной улице крошечного городка в Новой Англии, где живут мои сестры, я насчитал как-то полдюжины церковных разновидностей, на которые разбилась одна только христианская религия, не говоря уж о других великих религиях и мелких «учениях». Так что Рериху с выбором поля деятельности повезло. В Чикаго ему удается организовать международное общество художников «Пылающее сердце» (Cor Ardens), в Нью-Йорке он открывает школу объединенных искусств, которая позднее была преобразована в Международный художественный центр «Венец мира» (Corona Mundi).

Вскоре на основе первых рериховских учреждений в 30-этажном здании на берегу Гудзона был открыт Музей Рериха, где выставлены были сотни его картин, иконы и восточные экспонаты. Вместе с единомышленницей-супругой Рерих основывает в США Общество Агни-Йоги, Живой этики. Легко заметить, что все художественные учреждения, созданные Рерихом и его поклонниками, носят культовый характер. Причем, созданные им учреждения не прогорают, а напротив, обогащаются, процветают, создают прочную базу для путешествий и безбедной эмигрантской жизни их создателя. Конечно, чтобы преуспеть в чужой стране, надо иметь высоких покровителей, знание конъюнктуры и финансовый талант. Среди поклонников и помощников Рериха оказались влиятельные знающие финансисты, такие, скажем, как умелый и удачливый биржевой брокер Луис Хорш. Позднее, при Рузвельте и Трумене Хорш работал аж в Коммерческом департаменте президентской администрации. У Рериха он был президентом Школы объединенных искусств и президентом Музея Рериха, начавшего с трех сотен картин, но имевшего их к 1930 г. уже больше тысячи. Сообщают, что даже в нелегких условиях главного своего путешествия Рерих написал еще 5000 картин – было что продавать и распределять по музеям и галереям, а биржевой брокер Хорш оказался великим маршаном, преданным Учителю. Лишь десять лет спустя, в начале 30-х г. довольно трудных для США, Ученик Хорш решил, что хватит ему работать на Учителя и объявил, что весь этот музей и здание со всеми его потрохами и картинами должны принадлежать ему, Хоршу, что он их заработал. Американский трибунал, разобравшись в деловым бумагах, признал неоспоримую правоту Хорша. Однако, не будем забегать вперед…

Пока что Рерих пишет картины из серий «Океан», «Нью-Мексико», «Аризона», «Санкта» (Подписи под ними загадочны, но многозначительны: «И мы открываем врата», «И мы не боимся», «И мы пытаемся», «И мы продолжаем лов», «И мы несем свет», «И мы видим»).

Вспомним, что «обращенная» Рерихом в Нью-Йорке мхатовская актриса позднее устыдилась новой арийской гордыни и вернулась к своему парижскому духовнику-батюшке. Вспомним, что чуть позднее скромный парижский художник-эмигрант А. Бенуа, внештатный автор эмигрантской газеты, обвинил Рериха в мессианстве… Вспомним и забудем, потому что пока все идет прекрасно. Пока что Хорш приносит деньги, много денег, и Учитель отправляется с семьей в сказочное путешествие по путям героев великой уцелевшей расы. Неслыханная в эмигрантских кругах семейная экспедиция финансируется не могучей фирмой «Ситроен» (как было позднее у художника А. Яковлева), а всего-навсего частной Школой искусств и таинственной «Короной мунди». Не одни только новые пейзажи и приключения зовут художника в дорогу, но и приближение к тайнам Владык, к великой мудрости, сокрытой в пещерах, в предгорьях Тибета. Первые Владыки и наставники попадались им уже и на шумных путях Запада, о чем свидетельствуют загадочные беседы и Учительские письма супругов – вроде этого письма, отправленного в июне 1924 г. Еленой Ивановной в Харбин мужнину брату Владимиру и поклоннику розенкрейцеров П. А. Чеснокову, которому Елена Ивановна подарила чудодейственную фотографию «владыки М,»:

«Будем ждать вопросов, но просим писем наших никому не показывать и надеемся, что раздавая «листья сада Морни», наше имя не связывается с этой книгою, как Н. К. уже указывал.

… 10 ч. веч. Получили Указ: «хочу выполнить общие желания, потому пусть каждый, имеющий знак или имя, возьмет два листа бумаги. На одном пусть напишет, что он дает Мне, на другом – что он желает получить от Меня, пусть запечатает и пришлет ближайшею почтою вам. Спросят, почему нельзя обратиться в духе, – ибо часто мышление неточно. Вместо ясного вопроса, посылается хвост мохнатого мышления, забывая, Куда и Кому обращаются. Советую, чтобы желания приличествовали плану Владык. Мы увидим и измерим».

Письмо это из тех документов, которые полвека спустя насмешник Высоцкий называл в своей песне – «находка для шпиона». И уж, наверно, шпионы его не проморгали, если даже низкооплачиваемые харбинские газетчики сумели выкрасть эту переписку для своих фельетонов. Что до «планов Владык», то они, как выяснилось два года спустя, в точности совпадали с планами большевиков. Впрочем, не будем забегать так далеко вперед – за целых два года и многие тысячи миль пути…

В мае 1923 г. Николай и Елена Рерихи, а также их сын, молодой художник Святослав отплывают в путешествие и, сделав остановку во Франции, встречаются в Париже с Юрием Рерихом, изучающим восточные языки.

В октябре 1923 г. пакетбот «Македония» отчалил из Марселя и взял курс на Бомбей. На борту пакетбота среди множества пассажиров была семья пока еще мало кому известного в Марселе русского художника Николая Рериха. А между тем, супруги Рерихи были уже к тому времени людьми заметными в мире теософии и прочих эзотерических учений, создателями «Живой Этики» или «Агни Йоги». Как раз в пору их путешествия вышла первая книга их учения «Листы сада Мории», вслед за которой, в течение десятилетия (начиная с 1929 г.) вышли еще несколько книг. Рерихи отказывались называть себя их авторами, они были лишь рупором таинственных махатм, с первым из которых (может, его действительно звали Мория) супруги встретились в 1920 г. в Англии. Если в первой книге Учения еще можно узнать поэтические медитации из сборника стихов Николая Рериха, то в дальнейшем книги строятся как собеседования Учителя с его учеником, точнее, даже ученицей (вероятно, Еленой Рерих), ибо речь махатмы в «Агни Йоге» явно обращена к существу женского рода:

«Я дал огненный камень той, которая по решению нашему будет именоваться матерью Агни Йоги, ибо она предоставила себя на испытание пространственному Огню».

Первая часть первой книги «Листья сада Мори» называется «Зов». Тех, кто испытывают потребность в обновлении, зовут в новую страну (русские переводчики уточняют, что речь идет о новой России, той самой, о которой лондонские собеседники махатмы пока что рассказывают корреспондентам и публике всякие малопривлекательные подробности. Но может, эти собеседники еще не решили, на чью сторону они встанут в предстоящей борьбе миров. Одно ясно: «темные силы тайно и явно сражаются». И еще ясно, что «жестокостью не стучатся к посвящению». Но тогда отчего же махатмы в «Послании» (то ли «записанном», то ли сочиненном Рерихом два года спустя) одобрили все самые жестокие акции большевиков? Впрочем, не будем добиваться ясности и нырять в глубины того, что должно оставаться предельно непонятным. На то она и мистика…

А впереди – загадочная Индия, трижды загадочные Гималаи и где-то там (никто не знает, где) – бесконечно загадочная Шамбала…