Текст книги "Великая Северная экспедиция"

Так или иначе, японский поход был выполнен и с результатами не плохими: были открыты, осмотрены и описаны Курильские острова, а также северные части Японии. Весь этот район земного шара получал теперь совершенно иной вид, ничего общего не имевший с теми обозначениями на картах, которые считались в ту пору правильными. Проблематические земли, все эти Компанейские острова, Штаты и пр., красовавшиеся до той поры на картах и прочно запечатлевшиеся во многих умах, должны были навсегда исчезнуть.

Но вот пред нами ещё одна поучительная и вместе печальная страница из истории развития науки. Рутина, косность, интрига, злоба сделали то, что Шпангбергу ещё долго не верили и отнеслись к его донесениям вначале с полнейшим невниманием.

Вернёмся к нашему путешественнику. Прибыв в Охотск, Шпангберг ещё застал там Беринга, оставшегося очень довольным результатами японского похода. Задача похода была безусловно выполнена. Шпангберг заслужил и ожидал для себя больших наград. Но он полагал, что успех всего предприятия станет ещё более значительным, если он приведёт в русское подданство обитателей Курильских островов, о чем было рассказано выше. С этой целью Шпангберг просил Беринга разрешить ему на следующий год совершить ещё один поход. Не учтя предложения Шпангберга и исходя из чисто формальных соображений (по программе на японский поход полагалось лишь два лета, каковые и были уже использованы), Беринг не решился самолично продлить срок экспедиции, а потому направил своего коллегу в Петербург для самостоятельных действий. Донесения же его немедленно отправил в Петербург через Якутск, где Шпангберг должен был провести зиму. Шпангберг выехал в дальний путь, не подозревая, что против него уже вьётся клубок интриг.

Лишь только японская экспедиция закончилась, тайные и явные враги Шпангберга воспрянули духом и принялись строчить в Петербург кляузы. Штурманский офицер Петров, тот самый, которого Шпангберг грозил повесить на рее, объявил на своего начальника страшные «слово и дело». Другой его недруг, готовый при первой возможности перегрызть ему горло, уже известный нам беспокойный Писарев, «боясь бога», но тем не менее исходя из ложных предпосылок и в дальнейшем не без логической последовательности развивая их, – горячо доказывал, что все путешествие Шпангберга обман, что он не был в Японии вовсе, а лишь прошёлся у берегов Кореи.

Своё утверждение Писарев обосновывал прежде всего на некоторых подробностях плавания, главным образом на румбах направлений, которые он разузнал у Вальтона; во-вторых, у него под руками находилась единственная карта Японии Штраленберга, где страна была обозначена прямо на юг от Камчатки. Происхождение этой карты было таково: сделав кое-как поверхностные наблюдения во время своего путешествия с Массершмидтом в Сибирь, Штраленберг, вернувшись к себе на родину в Лейпциг, поручил кому-то на основании представленных им материалов написать за него книгу, а заодно составить и карту. И эта злополучная карта, долго вводившая в заблуждение географов, стала свидетельством против мореплавателей, лично посетивших страну. Вот все аргументы Писарева, но их было достаточно, чтобы возбудить смятение в умах петербургских заправил экспедиции, недоверие и тысячи сомнений, усугублённых ещё Берингом и самим Шпангбергом: первый, просматривая журналы Шпангберга, нашёл там немало ошибок, а второй то же проделал с тетрадями Вальтона. В общем получилась неразбериха, и вполне понятным становится недоумение Адмиралтейств-коллегий: подлинно ли моряки посетили Японию?

Коллегия довольно просто вышла из затруднения: Шпангбергу предписывалось ещё раз проделать вояж в Японию, о чем представить более точные и основательные данные. Как громом, поразило Шпангберга приказание, вручённое ему ещё в Якутске, вернуться в Охотск и повторить своё плавание. Разгневанный незаслуженной несправедливостью, моряк отправился к месту назначения. Но в Петербурге не успокоились на этом; повидимому, у Шпангберга были не только недруги, но и заступники. Для проверки и перевычислений показаний моряков была избрана авторитетная комиссия из моряков под председательством Дмитрия Лаптева и гидрографа адмирала А. Нагаева.

В тяжёлом настроении духа, в августе 1740 года вернулся Шпангберг в Охотск и, конечно, не смог в ту же навигацию осуществить поход. В Охотске ещё находился Беринг, деятельно готовившийся к своему походу в Америку. Никак не предполагая, что Шпангбергу ещё раз придётся пускаться в море, он забрал все его запасы, а также и лучшие его суда; вряд ли он и придавал какое-либо значение новому походу своего коллеги.

Новое осложнение угнетающе подействовало на моряков: уже не чувствуется в их работе прежней энергии, все идёт неудачно. Все же Шпангберг отправляется в Якутск и заготовляет там к новой экспедиции снаряжение и провизию. Сопровождаемый большим транспортом, он возвращается в Охотск уже к концу июня 1741 года, за ним следуют дополнительные грузы. Пока заканчивали постройку новых судов и подготовляли их к экспедиции, наступил сентябрь; о дальнем путешествии в Японию нечего было и думать, но кое-что, – полагал Шпангберг, – можно было выполнить ещё и в эту навигацию.

Послав «Надежду» под командою мичмана Шельтинга для описи западного берега Охотского моря до устья Амура, Шпангберг с остальными судами вышел в Большерецк на Камчатку, где намеревался перезимовать. Во время приключившейся по дороге сильной бури бригантина «Св. Михаил», которой «командовал за недостатком надёжных морских офицеров геодезист Свистунов», потеряла способность управляться и со сломанной бурею гротмачтой была отброшена к Курильским островам. Неудача постигла и «Надежду»: пройдя Шантарские острова и нигде не найдя хорошей стоянки, судно получило сильную течь. Теперь приходилось думать уже не об описи берегов, а о спасении команды, а потому Шельтинг поспешил вернуться в Большерецк. К началу октября все суда находились в Большерецке.

23 мая 1742 года Шпангберг снялся с якоря и снова поплыл в Японию. Сам он держал флаг на только что выстроенном пакетботе «Св. Иоанн». Штурмана Петрова уже не было с ним, вместо него он взял штурманов Хметевского и Верещагина. Специально для этого путешествия к Шпангбергу были прикомандированы из Петербурга в качестве переводчиков двое учеников Академии, изучавших японский язык. В походе принял также участие и «Св. Михаил» с новой гротмачтой, перевезенной «с великими усилиями» из Верхнекамчатска. Командовал кораблём тот же Шельтинг, а дубельшлюпкой «Надежда» – штурман Ртищев.

Рассказывать много о ходе этого последнего плавания к берегам Японии нечего. Перед нами все та же хорошо знакомая картина. Не успели войти в море, как подчинённые Шпангбергу суда, шмыгнув в разные стороны, «растерялись». Не дожидаясь и не отыскивая отставших, Шпангберг взял курс прямо на Японию. Но через некоторое время, достигнув 41° 15' широты, «оставленный теперь без помощников, встречая постоянно противные ветры и туманы» и полагая, «что, за отлучившимися судами, одним оставаться в море опасно, и сношения с Японией будут затруднительны, что, наконец, люди начали ослабевать и могут открыться болезни», – созвал совет, на котором предложил вернуться домой. Не встретив ничьего сочувствия, уныло продолжал путь дальше.

Однако, увидеть берегов Японии «Св. Иоанну» все же не удалось. 30 июня, когда находились на широте 39° 35', на судне открылась большая течь «до 14 дюймов в полчаса». Кое-как заделав пробоину, повернули и поплыли обратно и у первых же Курильских островов «нашли здесь все отлучившиеся суда отряда». Но было уже поздно действовать совместными силами, к тому же шлюп «Большерецк» «сильно поколотился на камнях». Переведя Шельтинга на «Надежду», Шпангберг поручил ему продолжать начатую в прошлом году опись берегов от реки Уды до устья Амура, сам же с остальными кораблями направился в Большерецк, куда и прибыл 29 июля.

Результаты этой экспедиции, предпринятой людьми, уже явно утратившими бодрость и действовавшими лишь «во исполнение высшего распоряжения», оказались крайне ничтожными. Лишь Шельтингу поверхностно удалось описать небольшой кусочек западного берега Охотского моря. По окончании экспедиции сам Шпангберг рассудил: продолжать экспедицию в будущее лето никаких «резонов не имеется». Этим походом в Японию закончилось его участие в Великой Северной экспедиции.

Читателя, вероятно, интересует окончательный вывод комиссии, назначенной для выяснения вопроса: побывали ли моряки в предшествующий рейс в Японии или нет? Это сомнение было разрешено лишь в 1746 году, т.-е. спустя три года по окончании всей Великой Северной экспедиции, и в положительном для обоих моряков смысле. «Без всякого сомнения признавается, – сказано в донесении этой комиссии, – что капитан Вальтон, по всем обстоятельствам, был подлинно у восточных берегов Япона, а не у Кореи…» В менее определённом тоне и в довольно обидной для моряка редакции комиссия вынесла заключение и о плавании в Японию корабля Шпангберга: «Что же касается до вояжа капитана Шпангберга, – следует далее в донесении, – по всем его журнала обстоятельствам едва ли возможно было кому поверить, что он, Шпангберг, подлинно коснулся плаванием своим северного угла острова Япона, если бы он ходил на море один; но как он в помянутом вояже, мая от 25-го, от Большерецкого острога, июня по 15 число до самого у японских земель в туман отлучения неразлучно шёл, и виды у японских берегов и прочие случаи в журнале, что в натуре видел, записал… – потому Шпангбергово у Япона, и о возвратном его пути меж японскими островами бытие причесться или признано быть может… А чтоб из Шпангбергова журнала сочинить пути его верную карту, и положения на ней аккуратного тех островов, которые он при прохождении видел, и части острова Япона, того не токмо другому кому, но и ему самому, Шпангбергу, сочинить и в достоверность на карте положить, за вышедонесенными, в журналах его записанными, многими необстоятельствы – невозможно».

Трудно теперь сказать, чем была вызвана такая странная формулировка заключения комиссии о плавании Шпангберга; виною ли тому не вполне точные его исчисления местоположения японских берегов, или же, быть может, неприязненное отношение к нему членов комиссии? Но одно несомненно: Вальтон, так упорно избегавший совместного плавания со своим начальником, достиг своего, – он не только оттеснил Шпангберга, разработавшего весь план экспедиции, но и значительно уронил его престиж и умалил его заслуги. Время, однако, воздало каждому должное: в истории русского мореплавания за Шпангбергом остаётся приоритет исследования Курильских островов и берегов Японии.

ПЛАВАНИЕ БЕРИНГА К БЕРЕГАМ АМЕРИКИ

Американская эскадра и её состав. – Закладка города Петропавловска. – У берегов Америки. – Инцидент со Стеллером. – На американском берегу. – Интересные находки. – Наблюдения Стеллера в оценке немецких учёных. – «Св.Пётр» оставляет американские берега. – Вторично к берегам. – Открытие Шумагинских островов. – Встреча с тлинкитами. – Открытие Алеутских островов. – Вблизи неведомых берегов.

Перед нами последний этап Великой Северной экспедиции – путешествие Беринга в Америку. Карл Бер справедливо называет это плавание пятым актом трагедии, в котором погибают все действующие лица, причём наибольшее сочувствие вызывает сам Беринг. Необычайные трудности организационной работы по экспедиции, заставлявшие Беринга находиться в напряжённом состоянии, частые и тяжёлые неудачи, непрерывные ссоры и интриги, происходившие между всеми его подчинёнными, недовольство им в Петербурге за медленный темп экспедиции и, наконец, непризнание удачного похода Шпангберга в Японию и требование его повторения – все это, несомненно, расшатав душевное и физическое здоровье моряка, ослабило его энергию, самоуверенность и бодрость. В таком настроении Беринг отправился в свой роковой поход.

Летом 1740 года все необходимые припасы для экспедиции и все снаряжение уже находились в Охотске, откуда должно было начаться плавание.

Ни один из путешественников, побывавший в Охотске, не произнёс о нем доброго слова. И, в самом деле, на десять миль вокруг не найти ни одного дерева, над головой – слезливое небо, робко зеленеет трава, а среди бедных, в беспорядке разбросанных домишек распростёрлось болото, испускающее испарения. В конце мая вскрывается река Охота, впадающая в море вблизи Охотска. Лёд шествует к морю до последних чисел июня. Но и открытие навигации не приносит сколько-нибудь отрадных впечатлений. Наступает томительный и нудный сибирский «бус» – непрерывный мелкий дождь, сопровождаемый густым туманом. Лишь в июле несколько улучшается погода, а там снова снег и мороз…

По приезде в Охотск ещё в 1737 году Беринг писал: «Место было новое и пустое, и строения никакого ещё не производилось, и жить было негде, и лесов и травы в нем не растёт и близко не имеется, ибо все дресвяное… Служители строили офицерам покои, а себе – избы и казармы; возили глину на себе и делали кирпичи; дрова для топления печей на себе таскают вёрст за шесть и за семь; воду пресную на своё употребление из реки возят на себе же расстоянием от того жилья версты по две и по три; и сухари сушат; и заготовленные к строению пакетботов бревна и кокоры и прочее плавят по реке с лишком с тридцать вёрст; и к кузнечным поделкам уголья жгут; и для приготовления к пакетботам смолы нарочно в Камчатку посылаются; и нарты делают сами; и провиант на себе ж возят».

За три года многое в Охотске изменилось, и сам он приобрёл теперь иной вид. Кипела работа, но всякого рода неполадки и организационные затруднения бесконечно затягивали её. Вовсе не считаясь с затруднениями, а быть может и не ведая во всех подробностях её тягот, Адмиралтейств-коллегия нервничала, непрерывно торопила Беринга, объявляла ему выговор за выговором, угрожала «штрафами» и взысканиями. Местных же властей, недостаточно содействовавших Берингу, стращали «не только штрафом, но и жестоким истязанием».

Находившемуся «денно и нощно» в непрерывных хлопотах и заботах Берингу суждено было ещё раз в полной мере испить до дна чашу огорчений и неприятностей, сознательно причиняемых ему его коллегами. Мы не можем не привести ещё одной весьма красноречивой цитаты из труда А. Соколова, чтобы показать, до каких геркулесовых столпов доходили между моряками взаимные антагонизм и недоброжелательство, какие козни строили они один другому, и что должен был испытывать от всего этого начальник экспедиции. Эта выписка поможет нам разобраться в душевной трагедии Беринга.

«Беспрестанно жалуясь на нерачительность сибирских начальств, – пишет Соколов, – Беринг особенно был огорчён Писаревым, человеком, по его словам, „беспокойным и несогласным“, который „ни сам хочет, ниже нас в покое от хлопот жить оставляет“, для переписки с которым надобно бы было содержать особых „двух или трех добрых подьячих“, который „весьма обижает и ябедою своею многую неправду сплетает и упреждает нас протестами и нам напрасное беспокойство чинит“, с которым „истинно давно я рад был, чтоб от него отделаться и жить в покое, дабы я только порученную мне экспедицию беспрепятственно исправлять мог“.

Дело, наконец, дошло до того, что экспедиционное поселение Беринга, расположенное при устье реки, и острог Писарева, стоящий подле, но несколько выше, были похожи на два враждебные стана. Недовольные Писаревым нижние чины и ссыльные перебегали к Берингу – по живописному выражению Писарева – «как некогда бежали из России на Дон и в Запорожье», и были им принимаемы милостиво. Писарев, с своей стороны, насильственно захватывал людей Беринга и держал их под арестом; там и здесь беспрестанно писались доносы, производились следствия, а у Писарева – даже пытки. Случалось, что Беринг приходил со всею командою освобождать своих пленных и несколько раз грозился арестовать самого Писарева, не решаясь однако ж на такую отважную меру. «Что вы с ним, с старой канальей, много фигур строите? – говорил ему предприимчивый Шпангберг. – Ежели б мне приказано было, я бы его с четырьмя человеками взял и посадил». – «Может быть, и не так легко его за караул взять, – отвечал ему приверженец Писарева капрал Плениснер. – Ежели бы вы без резону приступать стали, то, может быть, и не без сопротивления было бы». Почти все офицеры были между собою в ссоре: «Чириков и Шпангберг, соперничествуя в доставке провизии, ожесточённо спорили о способах этой доставки и укоряли друг друга за некоторые упущения; Шпангберг и Вальтон с их совместного похода были в великой вражде, и оба жаловались на своих штурманов – Петрова и Казимерова, которые взаимно на них жаловались; Ваксель был поссорившись с шкипером Белым, Плаутинг – с Ендогуровым. Сцены происходили постыдные… «

А тем временем суда, предназначенные для похода в Америку, заканчивались постройкой. То были спущенные в июне трехмачтовые пакетботы «Св. Пётр» и «Св. Павел» длиною по 80 футов . Они поднимали по 6000 пудов груза и имели по 14 орудий. Команду обоих кораблей составляли 166 человек. Сам Беринг отправлялся на «Св. Петре», он же был его командиром. С ним отправлялись: лейтенант Ваксель с малолетним сыном, штурман Эзельберг, подштурман Юшин и гардемарин Иоганн Синд. В числе матросов находился на корабле, уже знакомый нам по работе на Оби, разжалованный в матросы из лейтенантов Овцын.

Командование «Св. Павлом» Беринг поручил очень дельному и способному моряку лейтенанту Чирикову, которому дал в помощники лейтенантов Чихачева и Плаутинга, штурмана Елагина и гардемарина Юрлова. Американскую эскадру должны были сопровождать дубельшлюпка под командой корабельного мастера Хитрова и галиот, управляемый подштурманом Ртищевым. На шлюпке должен был разместиться научный персонал экспедиции: астроном Лакройер и прибывший из Петербурга натуралист Стеллер, а также их помощники – геодезист Красильников и студент Горланов, оставшиеся впоследствии на Камчатке. Провианту по тому времени было взято очень много, а именно на двадцать месяцев, запаевого же такелажа «за недостачею» было совсем мало, что впоследствии и сказалось самым чувствительным образом.

Пока шли сборы, наступил сентябрь. Разумеется, плыть в столь позднее уже время к берегам далёкой Америки было невозможно, а потому первый этап путешествия должен был ограничиться в этом году Камчаткой, куда и отправились 8 сентября. Первая неудача ознаменовалась посадкой на мель при выходе из реки дубельшлюпки. При аварии оказалась подмоченной и испорченной часть предназначенного для экспедиции провианта. В половине сентября все суда собрались в Большерецке и немедля отправились, огибая мыс Лопатку, на восточную сторону Камчатки в Авачинскую губу. Но злополучной дубельшлюпке упорно не везло. Загруженная сверх меры, она по дороге вторично претерпевает «великие бедствия» и принуждена возвратиться в Большерецк, где и остаётся на зимовку; галиот также решено было оставить там до лета.

Эта досадная неприятность если и не осложнила дальнейшего хода экспедиции, то причинила «великие труды и убытки, особенно для камчадалов»: все содержимое поместительных трюмов шлюпки, т.-е. всю провизию и снаряжение для экспедиции, им пришлось перевозить в зимнее время поперёк Камчатки из Большерецка в Авачинскую губу на себе.

Ни дубельшлюпке, ни галиоту так и не пришлось сопровождать экспедицию в Америку. Они прибыли весною следующего года в Авачу, но так поздно, что уже не застали там эскадры, отплывшей в Америку. Стеллер находился теперь вместе с Берингом на «Св. Петре», Лакройер – на «Св. Павле», а Красильников возвратился на галиоте в Охотск «с богатым запасом собранных им сведений по всем предметам естествознания, истории, этнографии, географических, гидрографических и физических примечаний».

По прибытии в Авачинскую губу Беринг занялся подготовкой помещений для зимовки, расквартированием команды по местным острожкам, а также обследованием губы. Меткий глаз моряка сразу же оценил несравненные преимущества здешней бухты. Более превосходного убежища для судов, плавающих в северной части Тихого океана, вряд ли можно найти во всем этом крае, – так рассуждал Беринг. Предвидя в будущем развитие края, он заложил здесь городок, названный им по именам судов, на которых совершал теперь плавание, – Петропавловском, с гаванью того же наименования. Лакройер определил долготу Петропавловска, но из-за грубости и несовершенства тогдашних геодезических инструментов, а быть может и по неумению, ошибся почти на градус[39]39
  Точное положение Петропавловска 53°9' северной широты и 158° 42' восточной долготы.


[Закрыть].

Так возник город Петропавловск на Камчатке, этот важнейший центр местных промыслов и мореплавания в северотихоокеанских водах[40]40
  В 1856 году в Петропавловске был воздвигнут Берингу памятник


[Закрыть].

Но вернёмся к нашим путешественникам. Зимовка их протекала вполне благополучно. Расквартированный на довольствие по острожкам – к камчадалам экипаж сэкономил не одну сотню пудов провизии, заготовленной для экспедиции. С открытием навигации стали деятельно готовиться к плаванию. Беринг созвал вскоре при участии учёных большой совет, на котором прежде всего поставил вопрос: каким путём следовать кораблям к берегам Америки?

Мнения, как и следовало ожидать, разделились. Сам Беринг полагал, как и в прошлый свой поход, что ближайшее расстояние отсюда в Америку на северовосток лежит не выше широты 65°. Это правильное мнение начальника было поддержано большинством моряков. Стеллер утверждал, что Америка не может отстоять от Петропавловска дальше 50—70 миль, если плыть прямо на восток. Казалось бы, и быть по сему, т.-е. незамедлительно плыть на восток. Но тут выступил Лакройер и опять извлёк на свет Жуана де-Гама, никому не ведомого мореплавателя, будто бы открывшего неизвестно когда, никем никогда не виданную Компанейскую землю. Выше мы уже видели, что плавание Шпангберга в Японию окончательно должно было разубедить всех в отсутствии в указанном месте Компанейской земли. Но Шпангбергу не верили, а Беринг, который хорошо ознакомился с плаванием своего коллеги и верил ему, не мог решать о выборе маршрута единолично. К тому же по инструкции он особенно должен был считаться с мнением и указаниями Лакройера, который не замедлил в подтверждение своих слов представить карту своего брата – знакомого уже нам Иосифа Делиля, пользовавшуюся большим авторитетом как в Парижской Академии, так и в Петербургской. Несуществующая земля была определённо обозначена на карте по параллели 45—47°. Впоследствии спутники Беринга всю неудачу экспедиции приписывали этой зловредной карте, вернее – вынужденной необходимости их начальнику следовать по ней сначала в поисках Компанейской земли, на юг, а уже потом, когда никаких её признаков обнаружено не было, на северовосток, по направлению к американским берегам.

Итак, 4 июня 1741 года, рано утром, с тихим южным ветром, моряки двинулись в путь не по прямому вернейшему направлению в Америку, правильно предложенному Берингом и большинством его спутников-моряков, а на поиски несуществующей земли, изобретённой фантазией кабинетного учёного. Особенно был недоволен и раздражён непроизводительной тратой времени, безумно жаждавший поскорее вступить на американский берег, Стеллер. Чириков шёл впереди, так как качества его корабля были лучше.

Свежий ветер разлучил наших путников, 19 июня они потеряли друг друга и, как показало близкое будущее, – навсегда. Достигнув параллели 45°, проблуждав здесь некоторое время по разным направлениям и окончательно убедившись, по выражению Хитрова, что «неправость карты Делиль де-ла-Кройера довольно уже опорочена», взяли курс на северовосток.

«Сопровождаемые ветрами более попутными, югозападными, иногда отклонявшимися к юго-востоку, с погодою облачною и туманами, следовали довольно постоянно по настоящему направлению, поднимаясь в широте и удаляясь по долготе». Уже около шести недель плыли моряки, не видя берегов, хотя почти от самой Камчатки до Америки тянется ряд островов. Но вот стали встречаться первые признаки присутствия невдалеке земли: плывущие ветви, деревья, птицы. Но глубина все ещё оставалась значительной, и лот, опущенный на дно, его не доставал. Ветер дул попутный, западный.

Около полудня 16 июля (на широте 58°14' и долготе 49°31') впереди на севере стали вырисовываться туманные очертания гор, непосредственно поднимающихся из глубины моря. Моряки высыпали на палубу, радостно вглядывались в берег и оживлённо перекидывались замечаниями. Особенно сиял Стеллер.

Высокие пики гор были увенчаны нежнорозовым снегом. Над хребтом гор, несколько поодаль вздымалась ещё одна гора, её громадным размерам дивились все моряки. Эта гора, расположенная на границе Аляски и британской Америки и названная впоследствии горой Св. Ильи (mount Elias), представляет одну из высочайших вершин Северной Америки[41]41
  Высота горы Св. Ильи около 6 тысяч метров. Гора покрыта обширными ледниками, достигающими на плато Маляспина 13 тыс. кв. км. Гора Св. Ильи – потухший вулкан; вулканическое извержение наблюдалось здесь в последний раз в 1847 году. Местоположение горы – 60° 21' северной широты и 141° 20' западной долготы. Первым и, повидимому, единственным путешественником, достигшим в 1905 году с неимоверными трудностями вершины горы Св. Ильи, был известный полярный исследователь д-р Фредерик Кук.


[Закрыть]. Но до неё было далеко; внимание моряков более привлекал берег, к которому корабль приближался довольно медленно, так как попутный ветер сменился противным – северным. Лишь 20 июля «Св. Пётр» смог бросить якорь невдалеке от берега какого-то острова[42]42
  То был остров Каяк.


[Закрыть]. С корабля теперь ясно различали прибрежные тёмные скалы и в стороне – густые зеленые леса. Тщетно вглядывались путешественники в берег, ожидая, что вот-вот отчалит оттуда остроносая узкая лодчонка и понесётся к кораблю. Берег казался необитаемым.

Начались взаимные поздравления и шумные изъявления радости; ведь всего лишь в нескольких шагах находился теперь уже вне всякого сомнения американский берег, к которому хотя и с большой затратой времени, но все же благополучно добрались путешественники. Общего ликования, к общему удивлению, не разделял лишь Беринг. Он был хмур и чем-то озабочен. «Всякий легко себе представит, – писал Стеллер, – как велика была радость всех нас, когда мы, наконец, увидели берег! Со всех сторон обратились с поздравлениями к капитану, до которого более всех относилась честь открытия. Однако ж капитан не только, что весьма равнодушно выслушивал эти поздравления, но, рассматривая берег, даже стал пожимать плечами… Находясь потом в каюте со мною и с Плениснером, он так выразился: „Мы теперь воображаем, что все открыли, и строим воздушные замки, а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Как ещё далеко нам до дому? Что ещё может с нами случиться? По чему знать, не будем ли мы задержаны здесь пассатными ветрами? А берег нам незнакомый, чужой, провианта на прозимовку нехватит!..“ В этих словах Беринга чувствуется большой упадок энергии и самоуверенности. Он производит впечатление больного человека. И, в самом деле, как он, так и большинство экипажа „Св. Петра“ уже страдали цынгой. В лавры свои он уже не верил, он хотел только одного: как можно скорее возвратиться домой. Он лежит теперь больше в своей каюте и лишь изредка показывается на палубе. Им овладевает настоящая лихорадка отплытия. Он созывает совет, чтобы обсудить – что делать дальше и как получше использовать время стоянки у американских берегов. Его осаждают тревожные мысли, он на себе чувствует всю недоброкачественность провианта, наскоро взятого взамен потерянного на дубельшлюпке; он ясно сознаёт весь риск продолжать с больным экипажем в позднюю пору плавание вдоль берегов неизвестной и, повидимому, необитаемой земли. Беринга давит тяжёлое предчувствие, ему теперь не до славы, не до открытий; скорей домой; на будущий же год, он, обогащённый опытом текущего плавания и поправившийся, вторично придёт сюда и подробно обследует берега. Сейчас же необходимо пополнить запасы воды и незамедлительно плыть на Камчатку.

Начальнику не возражали и в большинстве помалкивали. Лишь один, разочарованный вконец таким оборотом дела, Стеллер не выдержал и иронически заметил Берингу: «Итак, мы сюда пришли для того, чтобы американскую воду перевезти в Азию». А затем произошла сцена, приведшая в бешенство пылкого натуралиста.

Что же произошло?

Когда лодки были уже снаряжены для отправки на берег в поисках за водой, и Стеллер готовился спуститься в одну из них, чтобы заняться обследованием берега, на который он так жаждал ступить, Беринг запретил ему покидать корабль. Беринг руководствовался здесь лишь одним соображением: он боялся, как бы увлёкшийся экскурсант не задержал корабля. Однако, напористый германец не сдавался. Впоследствии Стеллер рассказывал:

«Сначала меня старались запугать рассказами о страшных убийствах, но когда я на это ответил, что никогда не был бабой и опасностей не боюсь, и что совсем не могу понять, почему меня не хотят отпустить на землю и препятствуют выполнению возложенных на меня правительством задач, то меня старались задержать на корабле шоколадом, который как-раз в этот момент готовился. Когда же я окончательно убедился, что меня хотят силою принудить к неисполнению служебных обязанностей, то я, наконец, отбросив всякое стеснение и вежливость, взмолился особой молитвой, что тотчас же и смягчило господина командира: он отпустил меня на землю с водовозами, хотя и не дал ни малейшей помощи. Съезжая с корабля, я ещё раз показал командиру, хорошо ли я умею ругаться и сердиться, ибо он велел, дабы заглушить мои слова, трубить трубачам мне вслед».

С волнением вступил путешественник на американский берег, глаза его горели. Резкий запах моря, водорослей и ракушек пьянил и щекотал нервы. Стеллер не знал, с чего начать и куда идти, – в его распоряжении было ведь так мало времени. Его сопровождал казак Фома Лепахин. Невдалеке от берега бесконечной колоннадой тянулся, не имея впереди никакого подлеска, высокий хвойный лес. Кто слыхал или читал о первобытных лесах Северной Америки, тот, вероятно, в состоянии представить себе всю дикость и вместе величие леса, куда направлял теперь свой путь Стеллер. Вероятно, его переживания в этот момент были совершенно особого рода.

Стеллера очень интересовало – обитаем остров или нет? К этому вопросу научного характера присоединились и практические соображения: если остров обитаем, и повстречаются жители, то Стеллеру более чем вероятно придётся вступить с ними в сражение, из которого ему и его спутнику вряд ли удастся выйти живыми. Сам Стеллер был вооружён лишь небольшим кинжалом, которым извлекал из почвы растения и камни. Его же спутник имел при себе заряженное ружьё, нож и топор. Стеллер подробно объяснил ему, как совместно действовать в случае нападения на них дикарей. Путешественник пристально осматривался по сторонам, приглядывался к земле в поисках человеческих следов и не замечал, казалось, что небо все плотнее заволакивается свинцовой пеленой, и над головой низко проносятся клочья рваных туч. Быть шторму!