Текст книги "Химера воспитания"

Даже в тот момент, когда пробьет его – Некто – последний, скорбный час.

Пожалуй, именно в этот час – особенно.

Не с бухты-барахты же весьма неоднозначно вспоминаемый и воспринимаемый ныне Виссарион Григорьевич Белинский подметил: «Умереть сегодня – страшно, а вот когда-нибудь – ничего» (см. его «Ничто о ничем»).

Под знаменитыми на весь мир пражскими часами на Cтароместской площади когда-то было начертано, а вскоре после того – убрано ввиду крайней пессимистичности начертанного: «Omnes vulnerant, ultima necat» – «Каждый час ранит, последний – убивает».

Время убивает нежизнеспособное.

Исчерпавшее все внутренние ресурсы дальнейшего своего развития.

Это касается – в ряду всего прочего – и Воспитания, и всех известных и перечисленных здесь его альтернатив.

Однако прелесть Времени не только и не столько в том, что оно убивает отжившее свой век, но и в том, что оно порождает.

Новое.

Жизнеспособное.

Жизнеутверждающее.

Жизни/способствующее.

Пусть не сразу заметное.

Пусть не сразу себя проявляющее.

Как зародыш ребенка во чреве матери.

Однако незнание о существовании не означает не-существования.

«Ты суслика видишь? Нет. И я не вижу. А он есть!» (цитата из саркастически-сардонического фильма «ДМБ»).

Где же, все-таки, притаился тот жизнеспособный, жизнеутверждающий, жизни/способствующий «суслик-невидимка», призванный придти на смену отжившим свой век Воспитанию и всем известным на сегодня его альтернативам?

Пока что он не был замечен.

Но это отнюдь не означает, что его нет.

Он – есть!

Хотя, в отличие от настоящего суслика, наш «суслик» не умеет ни пить, ни есть.

Зато он умеет показывать, что можно и нужно делать, когда, казалось бы, уже ничего путëвого не поделаешь.

Как в нашем случае, когда и Воспитание обнажило всю свою бесперспективность, и все известные альтернативы ему оказались ничуть не лучше.

Суслик «зрит в корень».

Он выкапывает питательные корешки растений и кормится ими.

Подсказывая тем самым, что следует делать и нам.

Если «стебель» Воспитания засыхающ и умирающ, как трава-мурава, то нельзя сказать того же самого о «корешке», из которого произрастает сначала молодой и зеленый, и лишь впоследствии – засыхающий и умирающий стебель.

Под засохшим «стеблем» любой системы Воспитания таится глубоко спрятанный от поверхностного взгляда жизнеспособный и жизнетворящий корешок.

Его не требуется ни придумывать, ни изобретать.

Он есть.

Он всегда был, отколе появились в этом Мире люди.

Он всегда будет, доколе в этом Мире будут люди.

Он находится внутри человеческих отношений.

Именовать его можно по-разному.

Как сказывал Луций Анней Сенека в своем опусе под названием: «Oratorum et rhetorum sententiae, divisiones, colores» («Высказывания ораторов и риторов, анализ работ, художественные средства»), – «Cum rem animus occupāvit, verba ambient» – «Когда ум овладел предметом, слова приходят сами».

То есть, для того, чтобы к нам пришли нужные слова, нам следует, как следует, овладеть предметом.

В данном случае – тем, что представляет собой по своей сути жизнеспособную и жизни/способствующую альтернативу Воспитанию.

Моделируем ситуацию.

Представьте себе, уважаемый (и – особенно – уважаемая) Читатель (и – прежде всего – Читательница, поскольку Ей эта ситуация ближе и знакомее, чем Ему), что на регион, в котором проживаете Вы и Ваша семья, неумолимо и неотвратимо надвигается эпидемия (см. ее символ, изображенный на рисунке, помещенном чуть ниже).

Чума в Аугсбурге, табличка с предупреждением (1607–1635 г.г.). Deutsches Historisches Museum Berlin. Художник неизвестен

Или же – чур нас, чур – пандемия (см. репродукцию ниже) какой-то страшной болезни.

Портрет пандемии. В полный рост. «Холера», картина 1866 года. Художник неизвестен

Например, гриппа, который называется вирусом Myxovirus influenzae.

Из семейства ортомиксовирусов.

Просьба не пугаться его названия: его последствия все равно страшнее.

Как свидетельствуют авторитетные и вполне заслуживающие доверия источники информации, этот грипп протекает весьма тяжело: сердечно-сосудистая система, ЦНС, дыхательные органы получают необратимые поражения.

Они, в свою очередь, вызывают болезни сердца и сосудов, трахеобронхиты, менингоэнцефалиты, пневмонии.

Вот такая она, эта зараза.

«Что же делать? Для того чтобы избежать участи стать зараженными этой нечистью?!», – спросите Вы, будучи, совершенно естественно, чрезвычайно озабоченными.

Сначала выясним, «hic et nunc» – «здесь и сейчас»: что обычно происходит, по крайней мере, у нас в таких случаях.

А происходит вот что.

Целое сонмище вполне респектабельных и благовоспитанных физических лиц, в своем лице официально и уполномочено представляющих определенные юридические лица, начинают интенсивно потирать ручонки свои шаловливые и сучить ножонками своими нетерпеливыми.

В предвкушении куша, который они смогут урвать при «распилах» и «откатах» на дележке бюджетных средств, выделяемых государством для борьбы с вирусной нечистью.

Своих собственных деток они благополучно отправят, если уже давно не отправили – в безопасное и надежное место, а сами на своем рабочем месте примутся энергично и рьяно закупать, распределять и продавать закупленное и распределяемое.

Как говорится, «слава болезням!».

Чужим.

Ведь на них можно существенно оздоровить финансовое положение.

Свое.

Собственное.

Если постараться, и оказаться в нужное время в нужном месте.

Нужном, естественно, себе.

Не людям же!

Люди пускай заботятся и беспокоятся о себе сами.

Если, конечно, смогут и сумеют.

Ведь они – просто люди.

В отличие от других.

Тех, которые не-просто.

Тех, которые – в силу своего чиновно-сановного положения определяют, как будут жить просто люди.

Да и будут ли.

И не волнует таких не-просто людей ни качество вакцины – ведь ни они, ни члены их семей ни в коем случае и ни в коей мере эту вакцину не позволят в себя влить, – ни ее действительная эффективность, ни сроки ее годности и реализации, ни условия ее хранения и транспортировки, ни т. наз. побочные эффекты, вызываемые ее применением.

Ведь, в конце-то концов, все эти мелочи определяются документами.

То есть, бумажками, а бумага, как известно, все стерпит.

Были бы желание и интерес.

Подкрепленные и подогретые.

Хоть наличными, хоть – безналичными.

А просто мама ведет своего просто ребенка в поликлинику.

Для вакцинации.

Вакциной по сути непредсказуемого свойства-качества.

Поможет или же – не поможет это ребенку сохранить его здоровье – есть тайна великая.

Покрытая мраком.

Будучи неизбывными оптимистами, предположим, что все же этому просто ребенку таки повезло, и он – в силу ли действия упомянутой вакцины или же – безотносительно к ее действию, или же – вопреки ему – не заразился вирусом Myxovirus influenzae из семейства ортомиксовирусов.

Но – вот незадача-то! – пока сидел он в тесном и душном поликлиническом коридоре вместе с многочисленными больными детками перед дверями кабинета врача заразился он от кого-то них совсем другим вирусом, от которого теперь ему предстоит излечиваться.

Долго и упорно.

Вот такая получилась незамысловатая и огорчительная история.

И что теперь маме-страдалице делать со своим сыном-бедолагой?

Вкалывать ему прививки от всех возможных вирусов?

Как говорится, «во избежание»?

«Лучше перебдеть, чем недобдеть»?

Так какая, извините, попа выдержит такое надругательство над собой?

Значит, что?

Значит, то, что на самом деле нужно делать, дабы избежать восприимчивости к действию всевозможнейших вирусов и всякой подобной им пакости и гадости, проникающей внутрь ни в чем не повинного организма через «ухо-горло-нос», а также через промокшие в осеннее-зимне-весеннюю слякотищу и непогодищу ноги и переохлажденную голово-грудь, должно быть не вакцинацией, а чем-то иным.

Чем-то нечто, принципиально отличающимся от всех и всяческих прививок.

И это нечтоназывается…?

Совершенно верно.

Вы догадались!

Это нечто называется: закаливание!

Как это в песне поется?

 
«Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь!».
 

Не только «молоды», – добавим мы, но и здоровы.

Отменным физическим здоровьем!

Обретенным, заметьте, без каких-бы-то-ни-было уколов-прививок.

Без таблеток и порошков.

Без пилюль и микстур.

Случаи поездок в малярийно-болотистые и энцефалитно-таежные местности, в которых соответствующие прививки таки обязательны, не считаются: они приравниваются к травме организма.

Не только враждебными кровососами-вирусопереносителями, но и непривычной окружающей средой.

Хотя и там закаливание организму не повредит.

Поскольку даже и там – в джунглях и в пустынях, в болотах и в тайге – при закаливании организма формируется ИММУНИТЕТ, иными словами – невосприимчивость к вредоносным внешним и проникающим вовнутрь бывшим внешним воздействиям.

Да, конечно, в борьбе против вирусов, «палочек» и вибрионов чумы, холеры, туберкулеза и прочих разящих наповал эпидемично-пандемичных гадостей одного лишь ИММУНИТЕТА недостаточно: нужны комплексные профилактические системы противодействия возбудителям болезней.

Включая чистоту.

Окружающей среды.

И – рук и душ чиновников.

В чьи обязанности входит обеспечение противоэпидемиологической обстановки.

Сразу оговоримся.

Относительно возможных обвинений в «ненаучности» применяемого здесь термина «душа».

Тем более – «чистая».

Поскольку автор исторически первого трактата «О душе» Аристотель Стагирит писал свои произведения не на русском, а исключительно на древнегреческом языке, постольку есть смысл сделать обратный перевод термина «душа» с русского на древнегреческий, и тогда получится эквивалентное по смыслу русскому слову «душа» древнегреческое ψυχή – «дыхание», «душа» (англ. рsyche), а вот этот-то термин как раз и является как нельзя более научным.

Под чистотой души же здесь и далее понимается ее освобожденность.

От засоряющих ее стремлений.

Как то:

– провозглашать поучения;

– гундосить занудливые нравоучения;

– разводить демагогию или же, попросту говоря, словоблудие;

– устраивать показуху;

– источать лицемерие и угодничество;

– использовать в своекорыстных целях фальшь и ханжество;

– применять на практике стяжательство и цинизм.

«Ну, и к чему здесь все эти разглагольствования? Ведь мы-то сейчас заняты совсем другим делом, а именно – поиском жизненной альтернативы Химере Воспитания», – скажете Вы.

Конечно, заняты мы другим.

Но – не совсем.

Как прививкам подобно Воспитание, только прививаемое в голову, а не в наоборот, так и физическому закаливанию есть своя социальная аналогия: благо-приобретаемый социальный ИММУНИТЕТ.

От любой социальной заразы.

Как известной, так и пока еще неизвестной.

Ведь физическое закаливание формирует иммунитет против не какой-либо определенной телесной хвори, а против всякой.

Не так ли?

По сути, точно так же обстоит дело и с социальной заразой.

Не от какой-то определенной или же определенных ее разновидностей дóлжно предохранять человека, а обеспечивать социальное закаливание его от любой из них.

Как ужé известной, так и пока еще неведомой.

«Ну да, конечно», – иронически-саркастически скажете Вы.

И продолжите.

В том же духе: «Вот придумал автор так придумал! Социальное, видите ли, закаливание, обеспечивающее благоприобретаемый социальный же иммунитет. Это же надо было такое выдумать! Да где Вы такое видели? А?».

Вот то-то и оно-то.

Мало кто его видел.

А он, тем не менее, есть.

Только надо его отыскать.

Чем и займемся.

Прямо здесь и сейчас.

Итак…

Глава X
«Ubi output?» – «Где выход?»

«Человек есть одновременно тупик и выход».

Макс Шелер.

Мы, люди сами удосужились наделать себе на голову и на все другие уязвимые места кучу проблем: «Отцы и дети»; «конфликт поколений»; «растленность, злокозненность и нерадивость молодежи», – загнав себя в тупик отчужденности старших от младших и младших от старших, в глухой угол их взаимного непонимания, взаимного недоверия и взаимной если и не озлобленности, то, по крайней мере, настороженности.

Значит, думать, искать и находить выход из той тупиковой ситуации, в которую мы, люди, сами себя загнали, наделав вышеназванную кучу проблем, придется нам самим, людям, ведь ни боги, ни зеленые человечки из летающих тарелок или же из чего-нибудь еще этого за нас не сделают.

Как говорили мудрые, хотя и древние римляне, «Deos cogitare сirca nobis. Sed non repositoque nobis», – «Боги думают о нас. Но – не вместо нас».

При этом, как метко и язвительно заметил Генри Форд старший, «можете ли вы выполнить что-либо, или же уверены, что не сможете, в обоих случаях вы правы».

Наша задача – смочь.

Избавиться от всей той социальной дури, и хвори, которые любыми системами Идеологии и Воспитания не только не вылечиваются, а лишь усугубляются.

Что для этого нужно?

В первую очередь?

Прежде всего, отрешиться.

От въевшихся в наше сознание «убеждений» и предубеждений.

Почему такое увесистое, солидное и впечатляющее слово, как убеждение здесь взято в кавычки?

По той простой причине, что оно выражает собой не мысль, а абсурдизацию мысли через ее абсолютизацию, ведь идея, возведенная в абсолют, вырождается в абсурд.

Любая.

Какой бы мудрой и справедливой она ни была, и какой бы несомненной и неуязвимой она ни казалась.

Сомневаетесь, уважаемый Читатель?

Требуете доказательств?

Извольте.

Существует – издавна и даже исстари – фундаментальная Воспитательная Идея: «Нужно уважать старших!».

Она, как говорится, альфа и омега всего несокрушимого Здания Педагогики.

Его краеугольный камень.

Святая святых Системы Воспитания.

Любой.

Ее «притча во языцах».

Ось воспитательного Мировоззренческого Мироздания.

Вокруг которой, казалось бы, должны вращаться все помыслы и чаяния всех воспитуемых.

По замыслу воспитующих.

А как на самом деле?

А так, что, если идею: «Нужно уважать старших!», – возвести в ранг абсолюта, то в результате такой процедуры возникает даже не один, а сразу два абсурда.

Абсурд первый: поскольку требование уважать старших позиционируется в качестве абсолютного, постольку – в строгом и четком соответствии с ним – уважать придется только старших, исключительностарших, и никого, кроме старших.

Соответственно, ни равных по возрасту, ни, тем более, младших уважать не требуется.

И как это должно называться?

По-Вашему?

В любом случае, как бы этони было названо, все равно название этому будет слишком «нежным и ласковым».

Абсурд второй: производя процедуру возведения в ранг абсолюта требования уважать старших, получаем категорическое повеление уважать всех без исключения старших, безотносительно к тому, достоин ли данный конкретный старший уважения и заслуживает ли он этого.

Если «старший», например, Чикатило А.Р., на счету которого 53 доказанных убийства: 21 мальчика в возрасте от 7-ми до 16-ти лет; 14 девочек и 18 девушек и женщин, то за что прикажете его уважать?

За его «седину в бороду»?

За его «бес в ребро»?

Уважения достоин каждый человек.

Безотносительно к его возрасту.

Уже за то, что он – человек.

То есть, по своему определению, sapiens.

Уже за одно это мы предоставляем ему беспроцентный кредит нашего к нему уважения.

И будет он его достоин до тех пор, пока он сам – своими собственными действиями или своим бездействием – не станет доказывать обратного.

Уважение, как и доверие к себе, человек может вернуть.

Если очень захочет.

И – если очень постарается.

Но – не во всех случаях.

Если человек долго и упорно двигался в направлении от уважения к нему ко всеобщему его презрению или ненависти его, то на этом пути обязательно имеется «точка невозвращения», перейдя которую, человек утрачивает возможность восстановить, как говорили мудрые, хотя и древние римляне, status quo и начать, по их же словам, начать с tabula rasa.

Не из каждого положения можно вернуться в исходное.

Исходным же положением любой системы Воспитания является именно абсолютизацияпринципа: «Нужно уважать старших», – процедура – как мы только что убедились, дважды абсурдная по своему существу.

Если же вдалбливание воспитующими в голову воспитуемого одинарной дозы абсурда имеет своим неотвратимым следствием тяжелое ранение Разума, то вколачивание туда же двойной дозы ахинеи, деликатно называемой абсурдом, убивает Разум.

Наповал.

Как дуст таракана.

Разум же Человека – не тараканье отродье, и Он никак не заслуживает тараканьей ýчасти.

По самомý определению Человека.

Как существа разумного.

При этом никакие ссылки на театр абсурда либо на «Эссе об абсурде» тут не срабатывают.

Уже хотя бы потому, что и родоначальники первого – Эуджен Ионеску и Самюэл Беккет, и автор второго – Альбер Камю стремились привлечь внимание Человека Разумного к проблеме преодоления абсурдности существования Человека в нечеловеческих условиях.

Через очеловечивание этих условий.

За что и удостоились двух Нобелевских премий на троих.

Нам же с Вами, со своей стороны, осталось лишь определиться с направлением преодоления двойной абсурдности системы Воспитания.

Основанной, в первую очередь, на абсолютизации идеи, гласящей: «Нужно уважать старших».

Откуда же берется весь этот абсурд?

Было бы более чем наивно предполагать, что его появление, утверждение и доминирование в самых различных системах Воспитания носят случайный характер.

Как призывал нас всех в свое время Марк Аврелий, не следует нам довольствоваться поверхностным взглядом.

Покопавшись же поглубже в истоках двойного абсурда, содержащегося в абсолютизации идеи: «Нужно уважать старших», – можно без особого труда обнаружить торчащие из нее «ослиные уши».

Принадлежащие, опять-таки, Идеологии.

Суть которой – в данном случае – заключается в том, что воспитуемые «с младых ногтей» приучаются неукоснительно уважать старших.

По их чину.

По их рангу.

По их званию.

Как следствие – по их более высокому, чем у воспитуемых месту в иерархической структуре.

И, соответственно, воспитуемым вменяется в непреложную обязанность неукоснительно, беспрекословно и безоговорочно выполнять команды, указания, наставления и приказы.

Исходящие сверху.

При этом ни о каком симметричном признании прав и свобод тех, кто «внизу» или же – просто «ниже» по всем перечисленным параметрам речь даже не заходит.

Исходя из широко распространенных во властолюбивых кругах принципов:

– Я начальник – ты – дурак;

– есть два мнения – одно Мое, другое – неправильное;

– если Мне потребуется ваше мнение, Я вам его скажу.

Безусловно, каждому человеку хочется, чтобы его уважали.

Отсюда и почти сакраментальное: «Ты меня уважаешь?!!».

Ведь для чего люди, что называется, пьют?

Для того чтобы пьющему посредством вливания в себя непомерной дозы алкоголя, создать иллюзорного себя Который ему самому нравится значительно больше, чем тот, каков он есть на самом деле.

Если мой собутыльник уважает меня, а я уважаю своего собутыльника, то кто тогда мы есть с моим собутыльником?

Правильно: тогда мы с ним – уважаемые люди.

Пьющему нужен алкоголь для того, чтобы создать некоего иного себя, достойного – в его собственных – пьяных – глазах уважения.

А собутыльник ему нужен для того, чтобы тот подтвердил: «Да… Ты же… ик… Умúще!».

Ежели же собутыльник не оправдывает возлагаемых на него чаяний и ожиданий, то получает по заслугам: по голове ли, по другой ли части тела, но – непременно.

Вспомните хотя бы, сколько между собутыльниками происходит драк.

Включая и сопряженных с насильственным членовредительством.

Тем самым вынуждая правоохранительные óрганы заводить на участников такого рода дел «Дела».

Ужé уголовные.

Практически все они возникают из-за недоуважения одним пьющим другого, пьющего с ним же.

Как заметил Люк де Клапье Вовенарг (см. его «Размышления и максимы»), «стóит нам почувствовать, что человеку не за что нас уважать, – и мы начинаем его ненавидеть».

Да, действительно, стремление быть Уважаемым Человеком было, есть и будет мощным побудительным мотивом в действиях и поступках как относительно завершенных действиях каждого человека.

Более того, уважение к личности Человека – пусть еще пока и маленького по росту и малолетнего по возрасту, но уже – с большой буквы, поскольку этот Человек, в отличие от нас, взрослых – настоящий, является тем, что ценится Им выше всего другого.

Несравненно выше заботливости о нем, которая в абсолютизированном своем выражении обретает формы мелочной опеки («Надень рукавички», «Дай я тебе повяжу на шею шарфик», «Скушай яичко, давай я тебе его почищу»).

В своем гипертрофированном виде это звучит примерно так:

– Гена!!! Немедленно иди домой!!! Ты что, не слышишь!!!?

– Мама! Я что, уже хочу кушать?

– Нет! Тебе уже холодно!!!

Неизмеримо выше беспокойства о его благе, вырождающеюся в подмену свободы его воли послушанием воле его родителей («Мы купили тебе пианино, чтобы ты изучал «Школу игры на фортепьяно», а не носился по улице со всякой шантрапой»).

Выше самóй Любви.

Пусть даже самой самоотверженной и жертвенной: «Скушай шоколадку.

А я? А я свою уже съела».

Последняя фраза – полное вранье.

Ведь не было никакой другой шоколадки.

Шоколадки в шуршащих обертках, непомерных размеров нотные папки с тесемочками, вязаные рукавички и шарфики – все это – лишь внешние атрибуты того отношения, которое испытывает на себе маленький по росту и весу малолетний Человек с большой буквы со стороны горячо пекущихся и рьяно радеющих о нем взрослых.

И – раздражающих его.

Их ретивым бдением о его благе.

И – их же мелочной опекой.

Его.

Пусть еще и не-взрослого, но уже – Человека.

Чем же взрослые отвращали и отвращают от себя не-взрослого?

Прежде всего – своим непониманием его.

Им постоянно кажется, что они знают все о своем ребенке.

И про то, что ему нужно, и о том, что ему полезно, и даже насчет того, что ему хочется.

Знание это – иллюзорно.

Иллюзия знания – это заблуждение.

Иными словами, оно – это красивое и дорогое покрывало.

Скрывающее испещренное струпьями и язвами тело Непонимания, мнящего себя Всезнанием.

Потому что нужно, полезно и хочется маленькому, но с большой буквы Человеку совсем не того, что представляются рьяно радеющим и горячо пекущимся о нем взрослым.

Ведь в рукавичках не слепишь ни снежку, ни снежную бабу.

А повязываемый на шею шарфик раздражающе мешает дышать полной грудью.

А нотная папка с вытесненным на ней портретом усатого, хотя и безбородого композитора Бородина, своими тесемками давит не столько на руки, сколько на душу.

Непомерной тяжестью невозможности погонять после уроков вместе со сверстниками «в квача» ли, «в сыщики-разбойники» ли.

А самое вкусное – это совсем не шоколадка, купленная родителями в магазине «Золотой Ключик», а сорванная с самой верхушки дерева шелковицы ягода.

От которой и руки, и все лицо весело и задорно приобретают густо фиолетовую окраску.

Хорошо тем Людям – маленьким, но с большой буквы, чьи родители это понимают.

Увы, но таких – было и есть меньшинство.

Большинство же не-взрослых страдали и страдают от патологического непонимания и неуважения их взрослыми.

От – пресловутого Воспитания.

Как проявления недоверия.

Ко вполне нормальному, хотя пока что маленькому по росту и юному по возрасту Человеку.

Мнящемуся его радетелям-доброхотам недо-разумным (недоразумением?).

От всего этого, вместе взятого: не-понимания, не-уважения и не-доверия.

Коренящихся в не-умении и не-желании признавать за не-взрослым по возрасту человеком права быть Личностью.

Чрезмерное радение чадолюбивых родителей за своих детей так же губительно для детских душ, как и равнодушие.

Отсутствие внимания или же имитация внимания, или же гипертрофированное внимание к еще не-взрослым, но уже – людям равно-губительны для формирующейся в них именно в этот период чрезвычайно ранимой психики.

Ведь невнимание к маленькому по росту и юному по возрасту Человеку, исходящее от взрослых, особенно – от родителей – порождает у него ощущение своей никчемности и ненужности, «лишности» собственной Личности в этом Мире.

Избыточное же внимание, вырождающееся – при его абсолютизации – в вездесущую и во все проникающую мелочную опеку, превращает объект такого внимания в придаток к субъекту.

На шатком канате человеческой жизни над пропастью бездушия («слева») и перерадения («справа») любое подталкивание вправо или влево одинаково губительно для становящейся и развивающейся Личности.

Она катастрофически падает.

Либо – в кромешную темень пучины агрессивности и тотальной враждебности, либо – в бездну отчужденности.

В любом случае это – полет.

Но – только вниз.

Неуправляемый полет вниз называется падением.

Маленький – пока что – по своему росту и юный по возрасту Человек, называемый ребенком, – это существо чрезвычайно интуитивное.

Он очень тонко и точно чувствует, где взрослые люди проявляют к нему, его заботам, интересам и стремлениям искренний и неподдельный интерес и стремление к партнерским с ним отношениям, а где – лишь сплошные ложь, фальшь и лицемерие.

На них он отвечает, как правило, либо откровенным и неприкрытым бунтом, либо – изображением из себя сплошного воплощения покорности и послушания, на самом же деле держа при этом даже не «кукиш в кармане», а «камень за пазухой».

Чрезмерное же внимание – пусть даже самое искреннее – либо раздражает и отвращает, либо развращает и разлагает.

Любого человека.

Юного – в первую очередь.

Побуждая его либо к капризам и истерикам, либо к манерничанию, самолюбованию и самовосхищению, либо ко всему этому, вместе взятому (жутчайшая, следует заметить, смесь).

Вызывая тем самым неподдельное недоумение у воспитующих: «И откуда у нашего воспитуемого все это негодное взялось? Ведь мы же так хорошо, правильно, а главное – обильно его воспитывали??!».

Им, сердешным, и невдомек, что хорошее и правильное Воспитание – это такой же нонсенс, как прекрасная виселица или замечательная гильотина.

Вроде бы и все тут лингвистически правильно, в этих словосочетаниях, а – поди ж ты! – что-то в них режет.

По живому.

И слух, и ум, и душу.

Как будто бы все и скроено ладно да складно: брусок – к брусочку; доска – к досочке; винтик – к шпунтику; болтик – к гаечке; воспитующий – к воспитуемому; воспитуемый – к воспитующему.

Однако в результате запускания в действие всего этого благообразия по прямому его назначению получается полное безобразие.

Виселицей голова отрывается от всего остального организма, гильотиной – отрезается от тела, а Воспитанием голова воспитуемого отчуждается от его сердца.

Тысячи раз был прав Макс Вебер (см. его труд под названием «Призвание к политике»), заявляя о том, что государство есть политический институт, закрепивший за самим собой право на легитимное применение насилия.

В любом государстве с его же легкой руки право на легитимное применение насилия официально санкционируется и нормативно закрепляется не только за самим государством как политическим институтом, но и за той идейной служанкой Политики, каковая называется Идеологией.

И – за служанкой этой служанки.

Всем давно и хорошо известной.

Под именем Воспитание.

Как сказал Шарль Луи де Монтескье, «самая жестокая тирания – та, что выступает под сенью законности и под флагом справедливости» (см. его трактат «О Духе законов»).

Единственная модификация и метаморфоза, которую за последние пять тысяч лет претерпели Идеология и Воспитание как инструменты легитимного насилия над Личностью насилуемого состоит в том, что идеологическое и воспитательное физическое насилие все более стали признаваться постыдными, при полном сохранении и процветании насилия психического и интеллектуального.

Не сжигают сегодня на кострах аутодафе ни еретиков, ни ведьм, ни прочих отступников от официальной идеологической доктрины.

Не устраивают сегодня и показательных порок розгами («исключительно в целях Воспитания») непослушных школяров.

Как гневно негодуют добропорядочные обыватели, сталкиваясь с описанием действительно безобразных случаев физического (сексуального – особенно) насилия над детьми!

Но кто сказал, что насилие над психикой и над интеллектом Человека, называемого ребенком, менее деструктивно, менее опасно, менее отвратительно, чем насилие над его телом?

Тем не менее, даже в современных так называемых цивилизованных государствах, особо горячо пекущихся о соблюдении прав и свобод «человека и гражданина», законодательно закрепляется запрет на все виды насилия над телом и – лишь выборочно, в порядке исключения – на отдельные (некоторые, особо вопиющие, как-то: кликушеско-фанатичные; ханжеско-деспотичные; расистско-ксенофобские) виды насилия над душой.

В результате имеем то, что имеем.

Как пишет Алис Миллер (см. ее книгу: «Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я»), «взрослый может творить с душой ребенка все, что ему заблагорассудится, он может обращаться с ней как со своей собственностью; точно так же тоталитарное государство поступает со своими гражданами. Но взрослый человек не так беспомощен перед государством, как младенец перед ущемляющими его права родителями. Пока мы не воспримем на чувственном уровне страдания крошечного существа, никто не обратит внимания на осуществление деспотической власти над ним, никто не ощутит весь трагизм ситуации. Все будут пытаться смягчить ее остроту, употребляя выражение: «Ну это же всего лишь дети». Но через двадцать лет эти дети станут взрослыми, и теперь уже их детям придется расплачиваться за страдания родителей в их прошлом, когда они были детьми».

Все мы «родом из детства», как сказано в одноименном кинофильме.

Оно – детство – наше достояние.

От момента первого пробуждения самосознания и – «по гробовую доску».

Оно – детство – то, что мы о нем помним.

Со всеми его трогательными восторгами.

Ведь детские восторги незабвенны и сокровенны.

Печали же и обиды имеют свойство уходить из памяти, как вода уходит в песок.

Исключения – обиды от несправедливости, нанесенной близкими родными, дорогими людьми.

Именно такие обиды воспринимаются ребенком особенно остро и болезненно.

Ребенок радостно не идет – бежит вприпрыжку! – навстречу Этому Прекрасному Миру, распахивая ему свои объятия и свою душу.

И получает в ответ… равнодушие или плевок в душу от самых близких его душе людей – вот что самое горькое и обидное.

– Мама, а почему Солнце яркое?

– Отстань! Не видишь? Мама занята!

– Мама, а давай я тебе помогу!

– Иди в свою комнату: ты запачкаешься, а маме потом стирать.

– А давай я тебе помогу постирать.

– Не морочь мне голову. Лучше пойди поиграй на пианино. Вон у тебя сколько заданий по фортепьяно. А скоро академический концерт!

– Лучше я вообще не буду ходить на музыку.

– И не думай! Мы для чего пианино купили?

– Вы купили, теперь сами на нем и играйте, на вашем пианино.

– Ах ты… неблагодарная…,…,…!

Крики.

Слезы.