Текст книги "Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы"

61.

 
На олеографическом закате
Танцует незнакомый[30]30
  Вариант: неизвестный.


[Закрыть] человек
Как женщина на розовом плакате
Как мой двадцатый год двадцатый век
 
 
В [нейтральный][31]31
  Вместо зачёркн. слова вписано слово, значительная часть которого обрезана вместе с полем листа.


[Закрыть] час когда всё страшно странно
[Когда] поёт радиофон земли
Но так таинственно [и] так пространно
Ходатайствуют голоса вдали
 
 
Безотговорочно навстречу ты идёшь
И таешь вежливо на расстоянье шага
Как лиственный летающий галдёж
Иль на огне холёная бумага
 
 
Жужжат часы, их стрелки жалят глаз
Лишь кости на тарелке циферблата
Но разрезает зеркало алмаз
Воспоминания спешит расплата
 
 
За жидкие за мягкие мгновенья
Они твердеют режут яркий лёд
И всё развязнее и откровенней
Всё чувственней и может быть назло
 
 
Танцуют на раскрашенном закате
На рукаве и прямо пред лицом
Как женщина на розовом плакате
Иль гильотина перед подлецом.
 

62.

 
В туманные утра туманные речи
Обманны жесты тела и лица
Но им нельзя ни верить ни перечить
Ужо б молчать. Молчу с улыбкой подлеца
И так всегда когда нельзя назад
Когда заснул шофёр на перекрёстке
Хохочет тихо осуждённый сад
И с треском листья падают как доски
Так мы идём в оранжевом снегу
Упасть упасть в кленовые сугробы
Жизнь передать последнему врагу
Заговорить с усилием коровы
Упорно ветер смотрит сквозь очки
Задорно отвечает на вопросы
Ещё живут на скамьях старички
Ещё дымятся розы-папиросы
Но уж через осенний плагиат
Ползёт жужжа из синтаксиса в сердце
Огнём зелёным пышет клумбы ад
И шар стоит с улыбкой самодержца
И в нём года бегут вниз головой
И вверх тормашками стоит гонец суровый
Пока кругом по линии кривой
Скелеты ходят в макинтошах новых
 

63. Ручей, но чей?

 
Рассматривали ль вы когда, друзья,
Те вещи, что лежат на дне ручья,
Который через город протекает.
Чего-чего в ручье том не бывает…
 
 
В ручье сидит чиновник и скелет,
На нём штаны и голубой жилет.
Кругом лежат как на диванах пары,
Слегка бренчат прозрачные гитары.
 
 
Убийца внемлет с раком на носу,
Он держит револьвер как колбасу.
 
 
А на камнях фигуры восковые
Молчат, вращая розовые выи;
Друг друга по лицу перчаткой бьют,
Смущаются и не узнают…
 
 
Офелия пошла, гуляя, в лес,
Но уж у ног её – ручей-подлец.
Её обвил, как горничную сонник,
Журча, увлёк на синий подоконник.
 
 
Она кружится, как письма листок,
Она взвывает, как любви свисток.
Офелия, ты фея иль афера?
Венок над головою Олоферна!
 
 
В воде стоит литературный ад,
Открытие и халтурный клад.
Там храбро рыбы стерегут солдаты
Стеклянный город, где живёшь всегда ты.
 
 
Там черепа воркуют над крылечком
И красный дым ползёт змеёй из печки.
 
 
Нырни туда, как воробей в окно.
Увидишь: под водой сияют лампы,
Поют скелеты под лучами рампы.
И кости новые идут на дно.
 
 
О водяное страшное веселье;
Чиновники спешат на новоселье,
Чета несёт от вывески колач,
Их жестяной сапог скрипит, хоть плачь.
 
 
Но вот валятся визитёры-кегли,
Вкатился в жёлтом фраке золотой,
Хозяева среди столов забегали,
И повара поплыли над плитой.
 
 
И вот несут чешуйчатые звери
Архитектурные сокровища-блюда.
И сказочное дефиле-еда
Едва проходит в золотые двери.
 
 
Варёные сирены с грудью женской,
Тритоны с перекошенным лицом.
Морские змеи бесконечной лентой
И дети, проданные их отцом.
 
 
И ты лежишь под соусом любови
С румяною картошкою вокруг,
 
 
На деревянном блюде, с изголовьем
Разваренных до пористости рук.
 
 
Стучит ножами разношёрстый ад.
Танцует сердце как лиловый заяц.
Я вижу, входит нож в блестящий зад.
Скрежещет вилка, в белу грудь втыкаясь.
 
 
Я отрезаю голову себе.
Покрыты салом девичии губы,
И в глаз с декоративностию грубой
Воткнут цветок покорности судьбе.
 
 
Вокруг власа висят как макароны,
На вилку завиваться не хотят.
Совсем не гнётся кожа из картона.
Глазные груши точат сока яд.
 
 
Я чувствую, проглоченная спаржа
Вращается, как штопор, в животе.
В кишках картофель странствует как баржа,
И щиплет рак клешнёю в темноте.
 
 
Я отравился, я плыву средь пены,
Я вверх своей нечистотой несом,
И подо мною гаснет постепенно
Зловещий уголёк – твой адский дом.
 
 
И в красном кубе фабрики над лужей
Поёт фальшиво дева средь колёс
О трудности найти по сердцу мужа,
О раннем выпадании волос.
 
 
А над ручьём, где мертвецы и залы,
Рычит гудка неистовый тромбон.
Пока штандарт заката бледно-алый
С мороза неба просится в альбом.
 
 
И в сумерках декабрьского лета
Из ядовитой и густой воды
Ползёт костяк огромного скелета,
Перерастая чахлые сады.
 

«Ручей, но чей?». Вариант

64. Литературный ад

 
Зелёную звезду несёт трамвай на палке,
Народ вприпрыжку вырвался домой.
Несовершеннолетние нахалки
Смеются над зимой и надо мной.
 
 
Слегка поёт гармоника дверей,
В их лопастях запуталось веселье.
И белый зверь – бычок на новоселье –
Луна, мыча, гуляет на дворе.
 
 
Там снеговое молоко кипит
И убегает вдоль по тротуару,
Пока в перстах резиновых копыт
Ревёт и шепчет улицы гитара.
 
 
Непрошеные мысли-новобранцы
Толпятся посреди казармы лет.
Я вижу жалкого ученика при ранце;
На нём расселся, как жокей, скелет.
 
 
Болтает колокольня над столицей
Развязным и тяжёлым языком.
Из подворотни вечер белолицый
Грозит городовому кулаком.
 
 
Извозчики, похожие на фавнов,
Поют, махая маленьким кнутом.
А жизнь твоя, чужая, и подавно
Цветёт тяжёлым снеговым цветком.
 
 
Как лязгает на холоде зубами
Огромный лакированный мотор.
А в нём, едва переводя губами,
Богач жуёт надушенный платок.
 
 
Шагают храбро лысые скелеты,
На них висят, как раки, ордена,
А в небе белом белизной жилета
Стоят часы пузатые – луна.
 
 
Блестит театр золотом сусальным.
Ревут актёры, тыча к потолку,
А в воздухе, как кобель колоссальный,
Оркестр лает на кота – толпу.
 
 
И всё клубится ядовитым дымом,
И всё течёт, как страшные духи.
И лишь во мгле, толсты и невредимы,
Орут в больших цилиндрах петухи.
 
 
Сжимаются, как челюсти, подъезды,
И ширятся дома как животы,
И к каждому развязно по приезду
Подходит смерть и говорит на ты.
 
 
О нет не надо; закатись! умри!
Отравленная молодость, на даче.
Туши, приятель, ёлки, фонари.
Лови коньки, уничтожай задачи.
 
 
О разорвите памяти билет
На представленье акробатки в цирке,
Которую песок, глухой атлет,
Сломал в руках, как вазочку, как циркуль.
 
 
Пусть молоко вскипевшее снегов
Прольётся на шелка средь клубов пара,
Под дикий рёв трамваев и шагов,
Терзающих асфальтную гитару.
 
 
Пусть будет только то, что есть сейчас:
Кружение неосторожной двери,
Нахальное приветствие в очах,
И тяжкий храп усталых лавров в сквере.
 
 
Пускай в дыму закроет рот до срока
Воспоминания литературный ад.
Дочь Лота, дура! не гляди назад,
Не смей летать, певучая сорока,
 
 
Туда, где вертел вечности, на дне,
Пронзает лица, тени, всё, что было,
И медленно вращается в огне
Святого и болезненного пыла.
 

65. Морской змей

 
По улице скелеты молодые
Идут в непромокаемых пальто,
На них надеты башмаки кривые:
То богачи; иные без порток.
 
 
А пред театром, где гербы, гербы,
Скелет Шекспира продаёт билеты.
Подкатывают гладкие гробы,
Из них валят белёсые жилеты.
 
 
Скелеты лошадей бегут на скачках;
На них скелетыши жокеев чуть сидят.
Скелеты кораблей уходят в качку.
Скелеты туч влачатся к нам назад.
 
 
На черепами выложенном треке
Идут солдаты, щёлкая костьми.
Костями рыб запруженные реки
Остановились, не дождясь зимы.
 
 
А франты: бант, закрученный хитро,
Перчатки, палки витьеватые, и вдруг:
Зрю в рукаве своём белёсый крюк!
Ан села шляпа на нос, как ведро.
 
 
Болтаются ботинки на костяшках.
В рубашку ветер шасть навеселе.
Летит монокля на землю стекляшка.
Я к зеркалу бросаюсь: я скелет.
 
 
Стою не понимая: но снимает
Пред мною шляпу восковой мертвец.
И прах танцовщицы развязно обнимает
Меня за шею, как борца борец.
 
 
Мы входим в мавзолей автомобиля,
Где факельщик в цилиндре за рулём,
И мы летим средь красной снежной пыли,
Как карточная Ева с королём.
 
 
Вот мюзик-холл… Неистовствуют дамы!
Взлетают юбок веера в дыму.
Разносят яства бесы с бородами,
Где яд подлит, подсыпан ко всему.
 
 
Оэ оркестр! Закажите танец!
Мы водкою наполним контрабас;
Но лук смычка перетянул испанец,
Звук соскочил и в грудь его бабац!
 
 
И вдруг из развороченной манишки
Полезли мухи, раки и коты,
Ослы, чиновники в зелёных шишках
И легионы адской мелкоты.
 
 
Скелеты музыкантов на карачки,
И инструменты захватив, обвив,
Забили духи в океанской качке,
Завыли как слоны, как сны, как львы.
 
 
Скакали ноты по тарелкам в зале,
Гостей хватая за усы, носы.
На люстру к нам, карабкаясь, влезали
И прыгали с неё на тех, кто сыт.
 
 
Запутывались в волосах у женщин.
В карманы залезали у мужчин.
Стреляли сами револьверы в френчах.
И сабли вылетали без причин.
 
 
Мажорные клопы кусали ноги.
Сороконожки гамм влетали в рот.
Минорные хватали осьминоги
Нас за лицо, за пах и за живот.
 
 
Был полон воздух муравьями звуков.
От них нам было душно и темно.
Нас ударяли розовые руки
Котами и окороками нот.
 
 
И только те, что дети Марафона,
Как я, махая в воздухе пятой,
Старались выплыть из воды симфоний.
Покинуть музыкальный кипяток.
 
 
Но скрипки, как акулы, нас кусали.
Толкались контрабасы как киты.
Нас били трубы – медные щиты.
Кларнеты в спину налету вонзались.
 
 
Но всё ж последним мускульным броском
Мы взяли финиш воздуха над морем,
Где дружески холодным голоском
Дохнул нам ветер, не желая спорить.
 
 
И мы, за голый камень уцепясь,
Смотрели сумасшедшими глазами,
Как волны дикий исполняли пляс
Под жёлтыми пустыми небесами.
 
 
И как, блестя над корчами воды,
Вдруг вылетала женщина иль рыба
И вновь валилась в длинные ряды
Колец змеи, бушующей игриво.
 

66.

 
Японский вечер безразлично тих.
Он, как стихи Георга Иванова,
Не млад, не стар. О беспредметный стих!
Дымишься Ты над переулком снова.
 
 
Она витает, бледная вода,
Она летает, тает, обитает.
Стекает, как конфета, навсегда.
На бедных камнях шёлково блистает.
 
 
Как смеешь ты меня не уважать!
Я сух, ты говоришь. Я бел, прекрасно.
Так знай: так сух платок от слёз отжат.
И бел, из прачки возвратясь напрасно.
 
 
Я научился говорить «Всегда»
И «Никогда» и «Некогда», я вижу,
Как поднимается по лестнице судьба,
Кружится малость и стекает ниже.
 
 
Не верю я тебе, себе, но знаю,
Но вижу, как бесправны я и ты,
И как река сползает ледяная,
Неся с собою камни с высоты.
 
 
Как бесконечно беззащитен вечер,
Когда клубится в нём неяркий стих.
И как пальто, надетое на плечи,
Тебя покой декабрьский настиг.
 

67.

 
Игра огней и лира водопада
Убережёт от тихого распада
Таинственное счастье страшный сон
Поцеловал Тебя слегка в висок
Пусть встречи минут только помнишь полночь
Я помню счастье но не помню помощь
 

1925

68.

 
Как снобы в розовых носках
Как дева в липовых досках
Доволен я своей судьбою
Не выданной а взятой с бою
 
 
На башне флаги весело вились
И дети хорошо себя вели
То был четверг страстной он был весёлый
С горы к нам тёк необъяснимый зной
 
 
Под тяжестью своих воспоминаний
Ломался я как полосатый стул
 

69. Страж порога

 
Не буффонаду и не оперетку
А нечто хилое во сне во сне
Увидела священная кокетка
Узрела в комфортабельной тюрьме
 
 
Был дом силён и наглухо глубок
Но на чердачном клиросе на хорах
Во тьме хихикал чёрный голубок
С клешнями рака и глазами вора
 
 
И только мил хозяин белобрыс
Продрав глаза тянулся сонно к шторе
Длиннейшей лапой домовая рысь
Его за шиворот хватала он не спорил
 
 
И снова сон храпел сопел вонял
И бесконечно животом раздавшись
Царил все комнаты облапив всё заняв
Над теми что уснули разрыдавшись
 
 
И долго дива перьями шурша
Заглядывая в стёкла билась пери
Пока вверху от счастья антраша
Выкидывал волшебный рак за дверью
 

1925

70.

 
Шикарное безделие живёт
Слегка воркуя голоском подводным
А наверху торжественно плывёт
Корабль беспечальный благородный
 
 
На нём труба где совершенный дым
И хлёсткие прекрасные машины
И едут там (а мы на дне сидим)
Шикарные и хитрые мужчины
 
 
Они вдыхают запах папирос
Они зовут и к ним бежит матрос
С лирической восторженною миной
А мы мечтаем вот бы снизу миной!
 
 
Завистлив гномов подвоздушный сонм
Они танцуют ходят колесом
Воркуют пред решёткою камина
 
 
И только к ним подходит водолаз
Они ему беспечно строят рожи
Пытаются разбить стеклянный глаз
Добыть его из-под слоновой кожи
 
 
И им смешно что ходит он как слон
С свинцом в ногах (другое дело рыбы)
У [них] крокет у них паркет салон
Счастливое вращение счастливых.
 

Париж 1925

Расписание Поплавского на день. Середина 1920-х

71.

 
Бездушно и страшно воздушно
Возмутительно и лукаво
Летает трёхкрылая птица
В неё наливают бензин
На синее дерево тихо
Влезает один иностранец
Он машет беленькой ручкой
Арабы спали внизу
Они танцевали как мыши
Обеспеченные луною
Они оставались до бала
Они отдавались внаём
И было их слишком много
И было их слишком мало
Потому что поэтов не больше
Не больше чем мух на снегу
 

72.

 
Лишь я дотронулся до рога
Вагонной ручки, я устал,
Уже железная дорога
Открыла дошлые уста.
 
 
Мы познакомились и даже
Спросили имя поутру.
Ответствовал польщённый труп:
Моя душа была в багаже.
 
 
Средь чемоданов и посылок
На ней наклеен номерок,
И я достать её не в силах
И даже сомневаюсь: прок.
 
 
Так поезд шёл, везя наш тихий
Однообразный диалог,
Среди разнообразных стихий:
На мост, на виадук, чрез лог.
 
 
И мягкие его сиденья
Покрыли наш взаимный бред,
И очи низлежащей тени,
И возлежащего жилет.
 
 
Закончив труд безмерно долгий,
Среди разгорячённой тьмы
На разные легли мы полки,
Сны разные узрели мы.
 

1925

73.

 
Качались мы, увы, но не встречались,
Таинственно качание сюда.
Туда мы с искренним привольем возвращались;
В строй становились мирно, как года.
 
 
Безмерно удивлялись: разве это
Та родина, которую? та? ту?
Но уходило прочь земное лето.
Валилось сердце в смертную пяту.
 
 
Пенился океан цветочным мылом.
Вода вздыхала, в раковине, тая:
Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,
Но мы не отвечали, улетая.
 
 
Кружась, не замечали, не смеялись,
Не узнавали, умирая, дом.
Мы никогда назад не возвращались,
Хоть каждый день ко флигелю идём.
 
 
И так пришли к тебе к тебе, бе! бе!
Ты слышишь, козы блеют перед смертью;
Как розовое милое бебе,
Как чёрные таинственные черти.
 

Париж август 925

74. Á Catulle Mendés

 
Я примерять люблю цилиндры мертвецов,
Их надевать белёсые перчатки.
Так принимают сыновья отцов
И Евы зуб на яблоке сетчатки.
 
 
На розовый, холёный книжный лист
Кладу изнемогающую руку
И слышу тихий пароходный свист
Как круговую гибели поруку.
 
 
Подходит ночь, как добродушный кот,
Любитель неприличия и лени;
Но вот за ним убийца на коленях,
Как чёрный леопард, крадётся год.
 
 
Коляска выезжает на рассвете,
В ней шёлковые дамы “fin de siècle”.
Остановите, это смерть в карете!
Взгляните, кто на эти козлы сел!
 
 
Растёт возок, и вот уже полнеба
Обвил, как змей, нерукотворный бич,
И все бросаются и торопятся быть
Под жёлтыми колёсами. Кто не был!
 
 
Но что скачок, пускай ещё скачок,
Смотри, с какой невыразимой ленью
Земля вращается, как голубой зрачок
Сентиментального убийцы на коленях.
 

август 1925

75.

 
Пролетает машина. Не верьте
Как кружащийся в воздухе снег
Как печаль неизбежной смерти
Нелюдим этот хладный брег
 
 
Полноводные осени были
Не стеснялись сады горевать
И что первые автомобили
Шли кареты как эта кровать
 
 
Та кровать где лежим холостые
Праздно мы на любильном станке
И патронами холостыми
Греем кожу зимой на виске
 
 
Выстрел выстрел фрегат сгоряча
По орудии. Зырили давече
Но Очаков на бахче зачах
Завернули за вечер и завечер
 
 
Сомный сон при бегах поспешах
Чует кол на коллоквиум счастия
Дует: Ластится ходко душа
К смерти рвущей на разные части
 

1925

76.

 
На улице стреляли и кричали
Войска обиды: армия и флот.
Мы ели пили и не отвечали,
Квартиры дверь была, была оплот.
 
 
Плыло, плыло разъезженное поле
В угоду экипажам сильных сном.
Ещё плыло, ещё, ещё, не боле,
Мы шли на дно, гуляли кверху дном.
 
 
Мычало врозь разгневанное стадо,
Как трам трамвай иль как не помню что.
Вода катилась по трубе из сада,
За ней махало крыльями пальто.
 
 
На сорный свет небесного песца
Другие вылезали, вяло лая.
Отец хватал за выпушку отца,
Мотал как будто. Вторя: не желаю.
 
 
Зверинец флотский неумело к нам.
Мы врозь от них, кто врос от страха в воду.
Питомник басуркуний. Время нам!
В хорошую, но сильную погоду.
 

1925

77.

 
Запор запоем, палочный табак.
Халтурное вращение обоев!
А наверху сиреневый колпак:
Я не ответственен, я сплю я болен.
 
 
(Катились прочь шары, как черепа
Катаются, бренчат у людоеда.
Бежала мысль со скоростью клопа,
Отказывалось море от обеда.)
 
 
Я отравляю холодно весну
Бесшумным дымом полюса и круга.
Сперва дымлю, потом клюю ко сну
(В сортире мы сидим друг против друга.)
 
 
И долго ходят духи под столом,
Где мертвецы лежат в кальсонах чистых,
И на проборы льют, как сны в альбом,
Два глаза (газовых рожков) – любовь артиста.
 
 
Запор рычит, кочуют пуфы дыма,
Вращается халтурное трюмо,
И тихо блещет море невредимо
Средь беспрестанной перемены мод.
 

1925

78.

А.Г.

 
В серейший день в сереющий в засёрый
Беспомощно болтается рука
Как человек на бричке без рессоров
Или солдат ушедшего полка
 
 
Лоснящиеся щёки городов
Намазаны свинцовою сурьмою
И жалкий столб не ведая годов
Руками машет занявшись луною
 
 
И было вовсе четверо надежд
Пять страшных тайн и две понюшки счастья
И вот уже готов обоз невежд
Глаголы на возах в мешках причастья
 
 
Беспошлинно солдатские портки
Взлетают над ледовыми холмами
И бешено вращаются платки
За чёрными пустыми поездами
 
 
Склоняется к реке холёный дым
Бесшумно убывая как величье
И снова город нем и невредим
Стирает с книг последние различья
 

1925

79.

 
Лицо судьбы доподлинно светло
Покрытое веснушками печали
Как розовое тонкое стекло
Иль кружевное отраженье шали
 
 
Так в пруд летит ленивая луна
Она купается в холодной мыльной пене
То несказуемо удивлена
То правдой обеспечена как пенье
 
 
Бормочет совесть шевелясь во сне
Но день трубит своим ослиным гласом
И зайчики вращаются в тюрьме
Испытанные очи ловеласов
 
 
Так бедствует луна в моём мешке
Так голодает дева в снежной яме
Как сноб что спит на оживлённой драме
Иль чёрт что внемлет на ночном горшке
 

1925

80.

 
Шасть тысячу шагов проходит жизнь
Но шаг один она тысяченожка
Дрема как драпать от подобных укоризн
Борцову хватку разожми немножко
 
 
Пусть я увижу. Знаю что и как
Но вовне всё ж ан пунктик в сём слепого
Быть может в смерть с усилием как как
Я вылезаю ан возможно много
 
 
Огромная укромность снов мужей
О разомкнись. Всю ль жизнь сидеть в сортире
Стук слышу рядом вилок и ножей
Музыку дале жизнь кипит в квартире
 
 
Звенит водопроводная капель
Но я в сердцах спускаю счастья воду
И выхожу. Вдруг вижу ан метель
Опасные над снегом хороводы
 

1925

81.

 
Окружает призрак моря призрак суши
Синевея невещественной волной во тьме железной
Невещественный поток течёт в пустыне
В города вступает сверху вниз
 
 
Улица-река где рыщут рыбы
Медленно несёт сутулый труп
И болтается в воде его игривый
Костяной язык меж тонких губ
 
 
А навстречу из воды пучистой
Дева-ангел в фиолетовом трико
Выплывает. Важный нежный чистый
Он скользит в глубоком сне вниз головой
 
 
А над ним подводный сад
Фосфоресцировала бледно флора дна
Лунный лик над морем возвращался
И прилив вставал смеясь со сна
 
 
И въезжают в воздух звуки мрака
Металлический марсианский вальс
Громкоговоритель на заборе
Нечеловечески и невидимо пел
 

82. Этика

 
Голубое солнце танцевало но не восходило
Оно щёлкало своими рачьими клешнями
Оно давало обратный ход
Полный оскорбления недействием
Полный увеселительных полётов
Полный скрежетом хрустальных зубов
Оно было в совершенной безопасности
 

83. Воскресная прогулка солдата

 
Завивание воздушного шара продолжалось целый месяц
Наконец золотой песок был насыпан
и алюминиевые граммофоны затрубили отъезд
Последней взошла на палубу M^elle Miecmemem
с полуконцертным роялем [под] мышкой
Это вызвало бурю энтузиазма
Растерявшийся солдат продолжает висеть на шёлковой верёвке
поднимается
Аааах
Море 40 000 метров высоты
Солдат висит
5 600
Солдат упорствует
Капитан вежливо просит его не настаивать
6 000
Солдат закуривает папиросу и насвистывает
Удивление пассажиров ночь
Молния начинает летать вокруг аэростата
Как фальшивая акула
Она впивается ему в затылок
Глухой выстрел тревога дирижабль
Ломается пополам как огурец
 

«Воскресная прогулка солдата»

84. La rose croix

 
Шум шагов и вод и боя
Танец птицы рёв трубы
Слышу[32]32
  Вариант: видишь.


[Закрыть] я через обои
Слышим[33]33
  Вариант: видим.


[Закрыть] мы через гробы
 
 
Возникает он как ранний
Хриплый голос тихий стук
Как виденье в ресторане
Жёлтый выстрел на мосту
 
 
Ан слегка и вот всецело
Мироздание гремит
Лихо пляшет Консуэла
Огнь меча из-под копыт
 
 
И на Вас на нас навылет
Клонится лазурный шаг
Ты ли мы ли Выли Вы ли
Ваша ли[34]34
  Вариант: мёртвая ль.


[Закрыть] моя ль душа
 
 
Тихо ходит кровь по жилам
Густо смерть лежит в часах
Дремлют лица пассажиров[35]35
  Вариант: старожилов.


[Закрыть]
В безобразных волосах
 
 
И опять привычным жестом
Чешет смерть гребёнкой лоб
Не подвинувшись ни с места
Не покинувши свой гроб
 
 
Это вечное вращенье
Это млечное прощенье
Голубое отвращенье
Смейся позабудь о мщенье
 

85.

 
Он на землю свалился оземь пал
Как этого хотел весенний вечер
Как в это верил день Сарданапал
Как смел он как решился человечек
 
 
Как смел он верить в голубой пинжак
В оранжевые нежные ботинки
И в синий синий синий синий галстук парижан
В рубашку розовую и в штаны с картинки
 
 
Цвело небес двуполое пальто
Сиреневые фалды молча млели
И кувыркалось на траве аллеи
Шикарное двухместное авто
 
 
И кажется в минуту ту минули
Качнулся воздух выпивший холуй
И стало что-то видно будто в дуле
В самоубийстве или на балу
 
 
И вечер обессилел точно жала
Змея лишилась душегуб ножа
Назад сползла зима и задрожала
Душа моя и хлад прошёл пинжак
 
 
Качнулся день и вылетел и вышел
Я к дому своему.