Текст книги "Дирижабль осатанел. Русский дада и «адские» поэмы"

86.

 
Bruire rire et mourir
Être amoureux et heureux
Pourrir et encourir
Toutes les horreurs des Hébreux
 
 
Je ne veux ni peindre ni écrire
Je voudrais dormir toujours
Rire et se détruire
Braire et traire l’amour
 
 
Ô cygne ô assassine
Libellule et saut des vaisseaux
Mélancolie des glycines
Ophélies des universaux
 
 
Bruits. Brumes des ruines
Gépides et rois Romains
Héroïnes des Druides
Droits divins des carlins
 
 
Ô chants, sons de Solange
Chansonelle de l’échanson
Le caleçon de son ange
Change comme la lune au seau
 
 
Ce dire et ce brandir
Se brailler et s’ébranler
Se dédire et se maudire
Se rouler et s’écrouler
 
 
Rimes ruines [нрзб.]
Horizons des Orions
Vous n’êtes que stellaires urines
Sons et rayons des acons
 
 
Sonnerie des téléphones
Où le rire seul résonne
Est la pomme de Perséphone
Qui ne la donne à personne
 

87.

 
Я яростно орудовал платком
Был страшный насморк и к тому же слёзы
И яблоки катились над лотком
Как мокрые коричневые розы
 
 
Так совершенно одинок холуй
Что даже не умеет жить как барин
Развязно ест воздушную халву
И отдувается (ну впрямь сейчас из бани)
 
 
(Дышали подворотни как киты
Земным эпилептическим весельем
И души мёртвых мягкие скоты
Летали в гости и на новоселье)
 
 
Признайся пери! нет тебя в живых!
Ты так как я притворно существуешь
Не опуская голову танцуешь
Не поворачивая головы
 
 
Шикарный день расселся в небеси
На белых белых шёлковых подушках
(Ты тихо ешь шикарная пастушка
Моё лицо с кружками колбасы)
 

88.

1

 
Лицо в окне висит, стоит, лежит.
Лицо в окне танцует неподвижно,
Как белая луна в ведре воды,
Как мёртвый кот на мостовой булыжной.
 
 
Лицо в окне кому принадлежит,
Кому необходимо или мило?
Лицо в окне положено, лежи.
Ты потемнело, так покройся мылом.
 
 
Величественно, жалко и легко
Лицо слегка белеет неподвижно.
Беспечно высоко и далеко
Над белой чистою страницей книжной.
 
 
Над чёрной грязною темницей жизни.
 

2

 
Мертвецы в салоне ели карты
Пели им в цилиндрах петухи
А при лунной музыке за партой
Гамлет сочинял свои стихи
Был он бледен некрасив и грязен
За стеклом смеялся соловей
 

3

 
Летит луна бесшумно по полям
Заглядывает в окна бесполезно
Душа разорванная пополам
Тоскует глупо сухо и бесслезно
 

4

 
Есть в этом мире специальный шик
Показывать что Ты лишён души
 

5

 
Лихорадочный голос осекся
Умирающий важно уселся
Год прошёл мёртвый был на отлёте
Тихо жили лягушки в болоте
 

6

 
Обожаю лунное затменье
Полное забвение луны
 

7

 
Упала молния зажглась в дыму реклама
Бесстыдно закричала чья-то дочь
Рванулась тень на волю из чулана
И началась двенадцатая ночь
 

8

 
Розовело небо холодело
Ранний час был дик как иностранец
Но земле молиться надоело
Над холмом возник жестокий глянец
 

9

 
Как тяжко и напрасно в этой жизни
Гремел рояль во сне и под водой
А дева расточала афоризмы
Что ей певал волшебник молодой
Ошибочно любовь брала разгон
Росла и расточалась безобразно
 

Рисунки Поплавского. Середина 1920-х

«Профессиональные стансы». Черновик

89.

 
Вознесися бездумный и синий
Подымися холодный и свой
Под кружащийся в воздухе иней
Над дубовой головой
 
 
Иностранец балуется пышно
Он шикарно живёт у других
Но гуляет легко и неслышно
Смерть евонная сняв сапоги
 
 
Это жёсткое пламя мечтаний
Это жёлтое пламя[36]36
  Вариант: поле.


[Закрыть] тоски
Наклоняется жизнь «до свидания»
И снимает тебя как носки
 

90.

 
Томился Тютчев в темноте ночной
И Блок впотьмах вздыхал под одеялом
И только я под яркою луной
Жду улыбаясь деву из подвала
 
 
Откуда счастье юное ко мне
Нелепое ненужное простое
Шлёт поцелуи городской луне
Смеётся над усердием святого
 
 
В оранжевых и розовых чулках
Скелет и Гамлет Делия в цилиндре
Оно танцует у меня в ногах
На голове и на тетради инда[37]37
  Вариант: чинно.


[Закрыть]
 
 
О муза счастье ты меня не знаешь
Я может быть хотел бы быть святым
Растрачиваешь жизнь и напеваешь
Прозрачным зимним вечером пустым
 
 
Я может быть хотел понять несчастных
Немых как камень, мелких как вода
Как небо белых, низких и прекрасных
Как девушка печальных навсегда
 
 
Но счастие не слушалось поэта:
Спало смеясь и проводило лето
 

91.

L’enchanteur pourrissant

 
Я люблю, когда коченеет
И разжаться готова рука
И холодное небо бледнеет
За сутулой спиной игрока.
 
 
Вечер, вечер, как радостна вечность,
Немота проигравших сердец,
Потрясающая беспечность
Голосов, говорящих: «конец».
 
 
Поразительной тленностью п́олны,
Розовеют святые тела.
Сквозь холодные быстрые волны
Отвращенья, забвенья и зла.
 
 
Где они, эти лунные братья,
Что когда-то гуляли по ней.
Но над ними сомкнулись объятья
Золотых привидений и фей.
 
 
Улыбается тело тщедушно,
И на козырь надеется смерд.
Но уносит свой выигрыш – душу
Передёрнуть сумевшая смерть.
 

92.

А.С.Г.

 
Блестит зима. На выгоне публичном
Шумит молва, и тает звук в трубе.
Шатается душа с лицом поличным,
Мечтая и покорствуя судьбе.
 
 
А Александр курит неприлично,
Отлично дым пускает к потолку.
Потом дитё качает самолично,
Вторично думает служить в полку.
 
 
И каждый счастлив боле или мене
И даже рад, когда приходит гость.
Хоть гость глазами метит на пельмени,
Лицом, как масло, а душой, как кость.
 
 
Но есть сердца, которые безумно,
Бесшумно и бесчувственно горят.
Они во мраке спорят неразумно,
Упорствуют и новый рвут наряд.
 
 
На холоде закрылся сад народный,
Темнеет день, и снег сухой шуршит.
А жизнь идёт, как краткий день свободный,
Что, кутаясь в пальто, пройти спешит.
 

93.

 
Мы ручей спросили чей ты
Я ничей
Я ручей огня и смерти
И ночей
А в ручье купались черти
Сто очей
Из ручья луна светила
Плыли льды
И весну рука схватила
Из воды
Та весна на ветке пела
Тра ла ла
Оглянуться не успела
Умерла
А за ней святое солнце
В воду в ад
Как влюблённый из оконца
За глаза
Но в ручей Христос ныряет
Рыба-кит
Бредень к небу поднимают
Рыбаки
Невод к небу поднимает
Нас с тобой
Там влюблённый обнимается
С весной
В нём луна поёт качаясь
Как оса
Солнце блещет возвращаясь
В небеса
 

94.

 
Нездешний рыцарь на коне
Проходит в полной тишине,
Над заколдованным мечом,
Он думает о чём! о чём!
 
 
Отшельник спит в глухой норе.
Спит дерево в своей коре.
Луна на плоской крыше спит.
Волшебник в сладком сне сопит.
 
 
Недвижны лодки на пруде,
Пустынник спит, согрев песок.
Мерлэн проходит по воде,
Не шелохнув ночных цветов.
 
 
Мерлэн, сладчайший Иисус,
Встречает девять муз в лесу.
Мадонны, девять нежных Дев,
С ним отражаются в воде.
 
 
Он начинает тихо петь,
Гадюки слушают в траве.
Серебряные рыбы в сеть
Плывут, покорствуя судьбе.
 
 
Ночной Орфей, спаситель сна,
Поёт чуть слышно в камыше.
Ущербная его луна
Сияет медленно в душе.
 
 
Проклятый мир, ты близок мне,
Я там родился, где во тьме
Русалка слушает певца,
Откинув волосы с лица.
 
 
Но в тёмно-синем хрустале
Петух пропел ещё во сне.
Мэрлэн-пустынник встал с колен,
Настало утро на земле.
 

1925–1934

95.

 
Приятный запах плесени пленил
Мое истасканное воображенье
О мир полубессмертный как ты мил
Ты весь в покое хоть и весь в движенье
 
 
Как я люблю прекрасный серый цвет
[И серый] дом над серою водою
И серый серый счастья пустоцвет
Холодный дым над головой седою
 
 
Как ты мила холёная опала
Под спудом тихо музицирует твой глас
Как в безмятежном молоке опала
Ворочается светло-синий глаз
 
 
[Богатые и бедные] лежат
Передо мной как мокрые поленья
И серые пары вокруг дрожат
От теплоты сидящей на коленях
 
 
Сю обоняю паровую душу
В ней плесень кал и светло-серый цвет
И вкус воды купален и кадушек
Что детям говорили пить не след
 
 
По улице великолепно серой
Законченно сереет влажный сброд
Прозрачный и приветливый как серна
Из рук поэта ест он бутерброд
 

96.

 
Напрасным истреблением страстей
Мы предавались на глазах гостей
Они смеялись жались забивались
Нас покидали и не возвращались
 
 
Был тёмен вечер той последней встречи
И дождь летел со скоростью картечи
Но ты нескромно прежде весела
Хотела тихо встать из-за стола
 

1926

97.

 
На белые перчатки мелких дней
Садится тень как контрабас в оркестр
Она виясь танцует над столом
Где четверо супов спокойно ждут
 
 
Потом коровьим голосом закашляв
Она стекает прямо на дорогу
Где револьвер уроненный в тарелку
Где огурцы и сладкие грибы
 
 
Такой она всегда тебе казалась
Когда пускала часовую стрелку
На новой необъезженной квартире
Иль попросту спала задрав глаза
 
 
Пошла пошла к кондитеру напротив
Где много всяких неуместных лампов
Она попросит там себе помады
Иль саженный рецепт закажет там
 
 
Чтобы когда приходит полицейский
Играя и свистя на медной флейте
Ему открыть большую дверь и вену
Английскою булавкою для книг
 
 
Зане она ехидная старуха
Развратная и завитая дева
Которую родители младые
Несут танцуя на больших руках
 

«На белые перчатки мелких дней…»

 
Подъёмным краном грузят на платформу
Не торопясь достойно заряжают
(Не слишком наряжая и не мало
Как этого желает главпродукт)
 
 
Но мне известно что её призванье
Быть храброй и прекрасной Консуэллой
Что радостно танцует на лошадке
В альбом коллекционирует жуков
 
 
Зане она замена гумилеху
Обуза оседлавшая гувузу
Что чаркает на жёлтом телеграфе
Ебелит и плюёт луне в глаза
 
 
Непавая хоть не стоит на голу
И не двоится серая от смеха
Зане давно обучена хоккею
И каждый день жуёт мирор де спор.
 

98.

 
Человек очищается мятою сна
Он как платье светлеет в воде и на солнце
Он чернеет как чопорная весна
Рвётся он точно розовый ситец кальсон
 
 
Он цветёт (он подчас незаметно растёт)
Как воздушного шара резиновый горб
Он трещит как мотор он свистит как свисток
Улетает на юго-юго-юго-восток
Подымаясь высоко над шишками гор
 
 
Нет опасности для «Бессмертного Жива»
Но проколот незримо аэростат
Уменьшается падает в воду и живо
Утопает у каменных палок моста
Утвердительный и нежный [простак]
 
 
А потом очищается мятою сна
Он светлеет как платье в воде и на солнце
Чтоб опять (точно розовый ситец кальсон)
Почернеть (всё занашивает весна).
 

март 1926

99. Дадафония

 
Зелёное синело сон немел
Дымила сонная нога на небосклоне
И по лицу ходил хрустящий мел
Как молоко что пляшет на колонне
 
 
Как набожно жена спала внизу
Вверху сидела в золотом Жилете
Пила лозу что бродит на возу
Изнемогала в обществе скелета
 
 
Беспомощно но мощно о мощна
Таинственная мышь в стеклянной чашке
Как шахмат неприступная грешна
Сомнительна как опера-ромашка
 
 
Журчи чулан освобождай бездумье
Большое полнолунье ублажай
Немотствуй как Данунцио в Фиуме
Ложись и спи на лезвии ножа
 
 
Ржа тихо, нежно ржа, прекрасно ржа.
 

Париж

март 1926

«Дадафония»

100.

 
Закончено отмщение; лови
Клочки летящие последних дней и ложных!
Но белых, белых, белых,
Белых, белых плеч любви
Не забывают. Это невозможно!..
 
 
Стекает ниц холёный бок лекала.
Сползает жизнь наперекор навзрыд.
Покрыта мягким белым лунным калом,
Она во сне невнятно говорит:
 
 
«Не возвращайтесь и не отвращайтесь,
Скользя по крыше, падая слегка,
Слегка бодая головой, прощайтесь,
Как лошадь-пери палого стрелка».
 
 
В вращающемся голосе, в ответе
Рождается угроза «роза У».
Доподлинно одна на хлёстком свете
Она несёт на лепестках луну.
 
 
Отравленное молоко несёт сиренью,
Шикарной ленью полон рот. Вода
Сгибает медленно, пловец, твои колени,
Как белый лист бумаги, навсегда.
 

март 1926

101. Армейские стансы

 
Ты слышишь, колокол гудёт, гудёт.
Солдаты пришли домой.
Прав, кто воюет, кто ест и пьёт,
Бравый, послушный, немой.
 
 
Прав, кто оправился, вышел и пал,
Под терновою проволокой сильно дыша,
А после в госпиталь светлый попал,
В толстые руки врача.
 
 
В толстые руки на белый стол,
В синие руки под белый плащ,
Сладкую маску не снять, хоть плачь,
Хоть издай человек последний свисток.
 
 
Лежат солдаты в сырой земле;
Но идти в караул – из землянки долой.
Идут солдаты в отпуск, как в бой,
Возвращаются навеселе.
 
 
Со леѓоньким треском кончают вшей,
С громким стуком Господь их ловит и давит.
А потом, поевши холодных щей,
Ложатся спать – не спать не заставишь.
 
 
Или по линии прямой,
Равняясь, стоят вдоль своей казармы.
Но время. Прощай, действительная армия,
Солдаты пришли домой.
 
 
Солдаты пришли в рай.
 
 
Летит солдат на белых крылах,
Хвостиком помахивает,
Ружьецом потряхивает.
А внизу сидят старики в домах,
Им чёрт твердит: скорей помирай,
И трясёт за плечо прозрачной рукой,
Будто пьяного милицейский какой.
 

102. Dies irae

 
Голубая модная Мадонна
Надевает соболя и бусы,
Покидает север беспардонный,
Улетает на аэробусе.
 
 
По оранжевой свинцовой туче
Алюминьевый крест скользит,
А влюблённый падает в падучей,
На дорожке парка егозит.
 
 
И поют сверкающие сферы
С контрабасами крестов винтов
Под смешным цилиндром Агасфера,
Что танцует средь полярных льдов.
 
 
Пролетает совершенный голубь.
Гидроаэроплан святого духа,
Над водой лазурною и голой,
Как брачующаяся молодуха.
 
 
Абсолютный, совершенный, ложный,
Простирается воздушный путь
Освиставшего балет наложниц,
Избежавшего чудес и пут.
 
 
А внизу, где вывеска играла,
Где гремел рояльный автомат,
Рыцарь, тонкое подняв забрало,
Пил у стойки изумрудный яд.
 
 
И с гармоникой-четырёхрядкою,
В сапогах, в манишке колесом
Пляшет дьявол, старый друг порядка,
С отвращением землёй несом.
 
 
И насмешливо потупив взоры
На оранжевые сапоги,
Стихотворные идут танцоры,
Человеческие враги.
 
 
И красавцы черти на машинах,
На шарах, кивая с высоты,
Расточают молодым мужчинам
Розовые тихие цветы.
 
 
И бесстрашный мир глядит назад
И свистит, скользя и уплывая
По лиловому асфальту в ад,
В преисподнюю, шутя, вливаясь.
 

“Dies irae”. Вариант в «Воле России» (1929. № 1)

103. Неправдоподобная весна

 
Запылённые снегом поля
Зацветают лиловыми грозами.
В океане шумят тополя,
И луна покрывается розами.
 
 
Волны ходят по лестнице дней.
Ветром полны подземные залы.
Стало счастие льда холодней.
А железо становится алым.
 
 
Возникают вещей голоса.
Перекличка камней, как солдаты.
А немой человек-соглядатай
Только зависть и весь в волосах.
 
 
Паровозы читают стихи,
Разлегшись на траве на диване,
А собаки в облачной ванне
Шумно плавают, сняв сапоги.
 
 
И не будет сему убавленья,
Избавленья бессмертью зимы,
Потому что отходит от лени
Пароход, говоря: вот и мы.
 
 
Поднимается он, толстобрюхий,
На белёсый блистательный лёд,
И зима, разрываясь, как брюки,
Тонет в море, как в рте бутерброд.
 

104.

 
Так я живу последний из людей
Отрезанный от верха и от низа
О посредине полон весь идей
Как тот маляр забытый на карнизе
 
 
[И сложную] систему наших бед
Отсюда зрю по линии трамвая
И смерть предовкушая свой обед
Сидит внизу я так подозреваю
 
 
Садятся птицы на носки мои
Меня за грязный камень принимая
И думают он дурака ломает
Почто труба не испускает дым
 
 
Почто губа что терпит снов окурок
Не подымается углами как усы
И нос к чему лиловые носы
И волос впрямь чалма как бишь у турок
 
 
Но я проворно ногу заношу
На воздух он совсем не уступает
Я двигаюсь гуляю и вишу
Как странно что так все не поступают
 
 
А ниже на десяток этажей
В кружок друзей сошлись городовые
И девушки им только бы глазей
Недопустимо вытянувши выю
 
 
Как будто голова лежит с ногой
И тулово поодаль до свиданья
Я по верхам дерев иду нагой
Как тот жених на первое свиданье
 

1926

105. L’ange de la Melancolie

A A. Dürer

Tristesse du Moyen Âge est la tristesse de l’ignorance naïve soif motivée une de celles qui peut être et fut soulagée mais vous mon maître et celui de Gérard de Nerval vous étiez le premier en Europe avec le grand pessimiste de Florence à éprouver un beaucoup plus grand et hélas mortel ennemi: la tristesse de connaître l’angoisse d’avoir exploré tout le globe de connaissance rationnelle – sans y trouver aucun soulagement à cette grande et noble maladie des hommes et des anges tendres prisoniers du trépas sentimental d’un explorateur des ténèbres – monsieur soyez glorifié dans l’éternité de la folie humaine.

(Triste) octobre MCMXXVI

 
Осень девушка в серой чалме
Расточает последние грозы
Безнадёжность поёт на земле
Собирая стеклянные розы
 
 
Голубые кресты облаков
Прилетают по воздуху с моря
И всплывают от странного горя
В горожанах сердца моряков
 
 
И туда под обрывом усатым
Желтовато сползает река
И клубясь над общественным садом
Возвращаются влажно века
 
 
И во сне проливаясь из кадки
Дождь шумит по листве золотой
В ресторане где тень акробатки
Возникает на сцене пустой
 
 
И тогда в пароксизме печали
В истеричном припадке дождя
Разрываются воздуха шали;
Сожаленья, мечты и года!
 
 
Безнадёжно хмелея и рея
Души падших от пуль ледяных
Видят флаги восходят на реи
Слышат странные выстрелы-сны
 
 
Но хрустальные руки из мрака
Простираются тонущих дев
Прокажённые с крыши барака
Машут красные кости воздев
 
 
И Христос в неразглаженных брюках
Что-то кратко кричит на дожде
Но огромные мёртвые звуки
Заглушают слетевших к воде
 
 
Страшный голос знакомый ликует
И на красных слоновых ногах
Оглушительно ангел танцует
В окровавленных облаках
 
 
И тотчас уроняя калошу
И безумно предчувствуя свет
Улетает в своём макинтоше
Опозоривший землю атлет
 
 
Он растёт точно дым орудийный
Точно пушечный выстрел цветёт
(А внизу головой лошадиной
Важно ржёт сатана-идиот)
 
 
И кружась по оранжевым волнам
Убегает фуражка туда
Где к луне подымается в полночь
Изумрудная дева вода.
 

Paris 1926.X.

106.

А.С. Гингеру

 
Синий синий рассвет восходящий
Беспричинный отрывистый сон
Абсолютный декабрь настоящий
В зимнем небе возмездье за всё
 
 
Белый мир поминутно прекрасен
Многолюдно пустынен и нем
Безупречно туманен и ясен
Всем понятен и гибелен всем
 
 
Тёмно море где нежатся рыбы
Под нагретыми камнями скал
И уходит кораблик счастливый
С непонятным названьем «Тоска»
 
 
Неподвижно зияет пространство
Над камнями змеится жара
И нашейный платок иностранца
Спит сияя как пурпур царя
 
 
Опускается счастье и вечно
Ждёт судьбы как дневная луна
А в тепле глубоко и беспечно
Трупы спят на поверхности дня
 

1926

107. Ars póetique

А. Гингеру

 
Поэзия ты разве развлеченье
Ты вовлеченье отвлеченье ты
Бессмысленное горькое реченье
Письмо луны средь полной темноты
 
 
Он совершён твой фокус незаметный
Молчу и жду сквозь мокрые леса
Уже несётся Филомелы бедной
Рассветный стон волнующий сердца
 
 
Седалище земного Аполлона
Душа почит в печальном шутовстве
В огромном галстуке в парах одеколона
С ущербным месяцем на каменном лице
 
 
Но вот летят над подлецом идеи
Он слушает с прищуренным лицом
Как режиссёр что говорит с борцом
Закуривает он кредиткой денег
 
 
Слегка идёт почёсывая бланк
Наполовину спит в иллюзионе
Где Чарли Чаплин и Дуглас Фербанкс
В экране белом ходят как в хитоне
 
 
Заходит в писатьер в публичный сад
Спешит вперёд потом ползёт назад
И наконец вытаскивает фишку
Все падают и набивают шишку
И подают пальто их благородью
 
 
С немытыми ногами слон в хитоне
Он смутно движется к жилищу Гесперид
Запутываясь в фалдах в смехе тонет
Являя задом безотрадный вид
 
 
Извержен бысть от музыки отвержен
Он хмуро ест различные супы
Он спит лицом в холодный суп повержен
Средь мелких звёзд с различной высоты.
 

108. Петя Пан

 
Стеклянная жена моей души
Люблю твой непонятный быстрый голос
Я ль тя когда отшил иль заушил
Иль сверзил ниц един свинцовый волос
 
 
Безлунную мадеру шустрых дней
Я пил закусывая пальцем как индеец
Жил всё бедней смешней и холодней
Смеялись Вы: «Он разве европеец»
 
 
Но жёлтого окна кривая пасть
Высовывала вдруг язык стеклянный
Я наклонялся с рисками упасть
И видел тя (с улыбкой деревянной)
 
 
Зелёными пальц́ами шевеля
Играла ты на мостовой рояле
Вокруг же как срамные кобеля
Читатели усатые стояли
 
 
И ты была тверда кругла худа
Вертлява точно мельница экрана
Ложились спать посереди пруда
А утром встав как Ио слишком рано
Верхом вбегала на парохода
 
 
(О если бы добраться до попа
Что нас венчал (всадить как в землю пулю)
Но он на солнце с головой клопа
Показывает огненную дулю)
 
 
Слегка свистишь ты пальцы набелив
Отчаливаю я беспрекословно
Как пуля подымаюсь от земли
Но мир растёт кругом клубясь условно
 
 
И снова я стою среди домов
Зелёные скелеты мне кивают
И покидая серое трюмо
Ползут бутылки яды выливая
 
 
Вращается трактирщицы душа
Трясётся заводное пианино
И на меня как лезвие ножа
Ты смотришь проходя спокойно мимо
 
 
И рвётся мостовая под тобой
Из-под земли деревья вылетают
Клубятся скалы с круглой головой
И за волосы феи нас хватают
 
 
Идут пираты в папиросном дыме
Ползут индейцы по верхам дерев
Но ты им головы как мягкий хлеб
Срезаешь ножницами кривыми
 
 
Бегут растенья от тебя бегом
Река хвостом виляя уползает
И даже травы под таким врагом
Обратно в землю быстро залезают
 
 
Стекают горы ќо морю гуськом
Оно как устрица соскальзывает с брега
А из-под ног срывается с разбега
Земля и исчезает со свистком
 
 
Но далее влачится наважденье
Опять с небес спускается вода
Леса встают и без предупрежденья
Идёт трамвай взметая провода
 
 
Но страшный рай невозвратимо длится
И я трясом стеклянною рукой
Беру перо готовый веселиться
И шасть зашаркал левою ногой.
 

1926

109.

 
Но солдаты и офицеры
К вам с любовью отношусь
В башмаках или в брюках серых
Вы стоите ночью в лесу
 
 
Ходят в небе трамваи их стаи
Воздух полон домов и усов
И газетчика крик нарастая
[Не снимает в лесу сапогов]
 
 
Тихо едет качаясь как палка
Опрокидывается и висит
А газета слетев с катафалка
Сыпью тоненьких букв моросит
 
 
Плоский город вскипает как рыба
Бьёт хвостом порываясь к воде
И кивает стеклянная дива
На его небольшой бороде
 
 
Пушки хлопают тихо как двери
Входит смерть ноги трёт о ковёр
И взлетает усатая пери
Как под горку безмозглый тапёр
 
 
Потому что лихое всё зелье
Возвращается навзничь насквозь
И луна отвертев новоселье
Прочь выбрасывается как пьяный гость
 

110.

 
Белоснежные дни одиноки
Густопсовые сны хороши
Как индеец на Ориноке
Я раскланиваюсь и пью Виши
 
 
Шум шагов заставляет проснуться
Заморгать и опять заснуть
Низким голосом дева смеётся
Уезжая в недальний путь