Текст книги "Еще о войне. Автобиографический очерк одного из пяти миллионов"

Командир эскадрона поставил на мой танк командиром воентехника, а тот – подобрал вместо меня другого водителя из старослужащих. Вместе с другими «безлошадными» я оказался пассажиром сверху на броне танка.

Стало светать. Мы продолжили движение. Проехав километров десять от города, танк въехал в глубокую воронку от бомбы, разорвавшейся прямо на дороге, которую водитель заметил слишком поздно. Он пытался выбраться из воронки, но безуспешно. Пришлось долго подкапывать единственной лопатой, имевшейся в инструменте, пока машина смогла выехать из воронки. За это время два первых танка уехали далеко вперед, и мы больше их не видели!

Ехали мы до полудня. Кончился бензин. Взять его было неоткуда и лейтенант, оказавшийся старшим по званию, принял решение оставить танк и идти дальше пешком. Ему не хватило смелости взять на себя ответственность за уничтожение танка и мы, сняв пулемет и затвор от пушки, оставили его на дороге, вместе с находившимся в коме на броне моим командиром. Меня глубоко поразило безразличие со стороны командира к судьбе товарища по службе, оставленного умирать на броне.

С этого момента начался наш поход на Минск в составе десяти человек, под командой воентехника, сначала по довольно пустынной дороге, затем все больше и больше появлялось попутчиков из других воинских частей. Питались вначале оставшимися сухарями, потом – тем, что предлагали жители деревень, мимо которых проходили. Чем дальше продвигались, тем больше отступающих было на дорогах и тем меньше шансов было получить от населения какую-либо пищу. Вышли на шоссе, ведущее к Минску, по которому изредка проезжали машины, набитые военнослужащими. Однажды проезжал бензовоз, на котором сидели военные. Наш воентехник ухватился за поручни, охватывающие бензоцистерну и оказался наверху, но когда я сделал то же самое, сидевший наверху военнослужащий, ударил ногой по моим рукам, и я упал на землю.

С отъездом лейтенанта фактически кончилось существование боевой единицы, мы превратились в группу голодных солдат, бредущих под жарким июльским солнцем по дороге на Минск. Вскоре вынужден был покинуть своих однополчан.

За десять дней вождения танка у меня на спине, в области поясницы, выскочил фурункул от грязи и постоянного упора спиной в стальную спинку танкового сидения. К этому времени фурункул достиг пика своего развития, невозможно было нагнуться, солдатский ремень давил на него и я сдвинул две гранаты Ф-1, висевших на ремне, на спину. Выбрал место на обочине дороги и лег на траву, где расположились больные и раненые. Врачей не было. Почти день потерял из-за фурункула. Кое-как, на ощупь, выдавил его. Стало легче, и я, вместе с другими отступающими, пошел на Минск.

По дороге на Слоним встретил брошенный грузовик, нагруженный снарядами. В бензобаке имелся еще бензин, двигатель не заводился, решил разобраться в чем дело. Определив, что не работает бензонасос, решил установить бензобак вверх, на снаряды, чтобы бензин самотеком подавался бы к карбюратору. Нашлись добровольные помощники. Через пару часов было почти все готово, но налетели немецкие самолеты и стали обстреливать из пулеметов, идущих по шоссе солдат. Пришлось прятаться во ржи, окружавшей дорогу, причем подальше от машины со снарядами, ибо при обстреле снаряды могли взорваться.

Одновременно с обстрелом дороги, немцы высадили десант с легкими танками. После прекращения обстрела дорога оказалась перекрытой. О машине пришлось забыть.

На дороге стали накапливаться подходившие с Запада отступающие воинские подразделения, как правило, солдаты без командиров, усталые и голодные после многодневного перехода. Среди них оказался политрук в чине подполковника, который взял на себя роль организатора боевого подразделения для прорыва блокады дороги сброшенным десантом. Это ему удалось, и он повел нас в атаку. К этому времени уже стемнело. Немцы обстреливали из пулеметов трассирующими очередями. Мы обошли дома, на чердаках которых засели десантники, по засеянному рожью полю. На протяжении всей ночи не могли оторваться от преследующих нас танков. На фоне горящих домов видны были бегущие по полю фигуры солдат, пулеметный обстрел не прекращался. Только к утру удалось оторваться от танков и выйти на грунтовую дорогу. Собрались в колонну и шли вперед, засыпая на ходу.

По дороге познакомился со старшим сержантом, имевшим автомат ППШ. Оказалось, он служил в 36 кавалерийской дивизии.

Строй вскоре распался на отдельные группы. Политрук исчез. Дальнейшее продвижение проходило не организованно.

Пошел пятый день после начала пешего похода. На подошве ног были сплошные мозоли, так как во время ходьбы часто шли босиком. Еды почти никакой не было, если не считать пучка лука, который иногда удавалось сорвать на огородах. Донимало жаркое солнце. Население в деревнях тоже ничем не могло помочь все, что имели – раздали раньше. Переправившись через Неман, решили наглушить рыбы, используя оставшуюся у меня после боя, гранату. Почти ничего не получилось – погибшая рыба всплывала медленно, ее уносило течением, а лодки, чтобы подобрать, не было. Что собрали, спекли на костре.

Подошли к старой границе, существовавшей до 1939 года, когда была поделена польская территория между Союзом и Германией. В ближайшей от границы деревне остался нетронутым скотный двор с множеством коров, оставленных без присмотра. Здесь уже скопилось много голодных солдат. Но, никто из присутствующих не осмеливался использовать животных для утоления голода. Не было и хозяев колхозного двора, кто мог бы дать разрешение на это. Самовольный же захват – это мародёрство, за которое грозил расстрел. Двухчасовое отсутствие в части считалось дезертирством – так воспитывали в армии. Поэтому все и спешили добраться к своим побыстрее.

Время шло, все больше и больше подходило голодных и, в конце концов, нашелся один, который взял на себя смелость застрелить корову. Им был мой товарищ по дивизии старший сержант сверхсрочник. Предварительно он составил список из тридцати человек, нашел охотников разделать коровью тушу и разделить мясо. Мы подождали, пока мясо делили на порции, получили приличный кусок на двоих. Сержанту, как руководителю, дали и коровьей печени. В сумерках дошли до деревни. Старания найти дом, где можно было бы сварить мясо, оказались неудачными. Никто не хотел нас принимать, даже какую-нибудь посуду для варки мяса дать отказывались. Да оно и понятно – все эти дни мимо проходили тысячи солдат, таких как мы, и всем помочь не могли..

Выход из положения нашли: поджарили печенку в солдатской каске на костре, а переночевали в коровнике, на соломе. Хозяйка одного из домов дала нам горсть соли.

На другой день, в одном из домов, сварили оставшееся мясо. И сложив его в сумку от противогаза, двинулись к Минску, до него оставалось немногим больше тридцати километров.

Прошли проселочными дорогами километров 18–20. На окраине небольшой деревушки набрели на озеро, небольшое с плавающими у самого берега пиявками. Было очень жарко, мой коллега выразил желание искупаться. Я этого делать не стал, спрятался в тени под кустарником.

Не успел сержант окунуться в воду, как над нами появился немецкий самолет-разведчик. Летчик летел очень низко, развернув самолет, смотрел прямо на нас. Сержант выскочил из воды, схватил автомат и стал его обстреливать. Через мгновение, над нашими головами просвистели пули. Сержант бросился в воду, а я – под большое дерево, стоявшее метров в двадцати впереди. Под деревом оказалась яма, заросшая крапивой, от которой, сравнительно недалеко сбоку, проходила проселочная дорога на Минск. Как нам сказали в деревне, до города оставалось всего 12 км, и мы уже считали, что достигли конечной цели. О том, что Минск был взят немцами неделю назад, мы и подумать не могли.

Уместно заметить, насколько растерялось наше командование – зная об окружении почти миллионной группировки войск на западе Белоруссии, оно не нашло возможности известить об этом, отступающие на Минск, разрозненные воинские части. Достаточно было бы сбросить с самолетов листовки с информацией о положении на фронте, дали бы указание уходить в леса, тогда и партизан было больше и появились бы они раньше. Да и жертв было бы меньше. Видно не было в это время самолетов! А может в шоке от происшедшего и забыли?

Немного оправившись от неожиданного обстрела, я выглянул из ямы и был потрясен увиденным: впереди на дороге, навстречу нам, двигались танки с крестами на башнях, сопровождаемые мотоциклистами.

Через несколько минут они уже были в двух десятков метров от моего дерева. Я приник к земле, крапива укрывала меня, и с дороги меня не было видно. Лежал долго, боясь обнаружить себя. Лязг танковых гусениц вскоре прекратился, но по дороге периодически проезжали немецкие мотоциклисты в обоих направлениях.

Прошло часа три. Движение прекратилось. Начало темнеть, решил про себя – как стемнеет перейти дорогу, за которой начиналось поле, засеянное рожью, Во ржи скрыться и передвигаться будет безопаснее. Однако в действительности всё оказалось по-другому. Выглянув из своего укрытия, увидел цепь немецких автоматчиков, выходивших изо ржи на дорогу, а впереди около десятка советских солдат, Прочесывая рожь, они собирали укрывшихся там наших военнослужащих. С другой стороны был луг с единственным на нем деревом, под которым я находился.

Луг хорошо просматривался и кроме какого-то строения, приблизительно в 500 метрах ничего не было.

Группа автоматчиков направилась к строению и, проходя мимо дерева, обнаружила меня. Оказать сопротивление немцам я не мог. Личное оружие танкиста револьвер. При его получении дали всего семь патронов, которые я использовал еще под Слонимом. Направив на меня автоматы, они скомандовали мне: «Los, los, schneller» – вот так я попал в плен, было только 5 июля 1941 года!

Собранную во ржи группу солдат подвели к офицеру, и он стал обыскивать каждого из нас. Зная, что документы у солдат хранятся в кармане на левой стороне гимнастерки, где в потайном карманчике хранятся и партийные документы, он обыск начинал с осмотра содержимого этого кармана. У меня он нашел фотографию 2-х летней племянницы, симпатичной девочки и, улыбнувшись, вернул мне ее, не стал больше ничего искать. Комсомольский билет, находившийся в потайном карманчике, остался при мне. В дальнейшем, стараясь его сберечь, я спрятал его под стельку сапога, где он и превратился через несколько дней в труху.

Всю собранную группу, оставили ночевать прямо на поле, под охраной автоматчиков. На другой день, из таких разбросанных по полю групп, собрали целую колонну и повели ее в Минск. Вот так немцы помогли нам достичь цели, к которой мы давно стремились! Но, увы, не такой она нам представлялась в сознании.

Нас провели по городу, вернее по оставшимся руинам. На центральной улице сохранился только Дом Правительства, на балконах сидели немцы, они во множестве встречались нам и на улицах, по которым нас вели. У многих были рукава засучены, в руках автоматы. В голове мелькнула мысль: «Эти солдаты воевать умеют». У них был уже опыт захвата европейских городов. Мы его приобрели в последующие годы сражений, ценой громадных потерь.

Привели в лагерь, точнее к месту сбора военнопленных, расположенному на берегу Цнянки, где уже было собраны десятки тысяч солдат и офицеров Красной армии, а рядом, на территории отгороженной только колышками и канатами, находилось собранное мужское население Минска.

Место сбора военнопленных на окраине Минска.

Приведу выдержки из докладной записки министириального советника К. Дорша рейхсляйтеру А. Розенбергу о лагере военнопленных в Минске:

10 июля 1941 Берлин

«В лагере для военнопленных в Минске, расположенном на территории размером с площадь Вильгельмплятц, находится приблизительно 100 тыс. военнопленных и 40 тыс. гражданских заключенных. Заключенные, загнанные в это тесное пространство, едва могут шевелиться и вынуждены оправлять естественные потребности там, где стоят… Военнопленные, проблема питания которых едва ли разрешима, живут по 6–8 дней без пищи, в состоянии вызванной голодом животной апатии, и у них одно стремление: достать что-либо съедобное».

Автор этой книги, побывав в послевоенные годы в Берлине, имел возможность сравнить площадь Вильгельмплятц с площадью лагеря под Минском. Первая была размером в сотни раз меньше территории лагеря. Ассоциации в голове советника Дорша возникли очевидно в связи с тем, что по роду службы ему приходилось сталкиваться с массами узников собранных в одном конкретном месте. В годы войны площадь Вильгельмплятц была местом сбора берлинских евреев перед отправкой их по лагерям для уничтожения (Майданек, Аушвитц, Тростенец и др). Сравнивая площади, он скорее всего имел ввиду плотность упаковки пространства будущими жертвами. На мой взгляд, площадь в Берлине могла вместить не более 3000 человек, а в Дроздах было 130–140 тысяч.

Как ни странно, почувствовал какое-то облегчение. Наконец-то можно было отдохнуть от многодневной ходьбы, ноги не в состоянии были выносить даже малую нагрузку. Хотелось только лежать и ничего не делать. Однако ощущение покоя вскоре улетучилось. На смену пришли мысли: «а что будет дальше»?

В первые часы пребывания в плену, разум был не в состоянии объективно оценить возможные последствия пленения. Казалось, что это просто какое-то неприятное событие, и оно долго продолжаться не может, что-то должно произойти, и плен пройдет как кошмарный сон. Были мысли и о нашей армии, которая не должна была допустить подобного развития событий. После многих лет внушения о непобедимости нашей армии, особенно просмотра фильма «Если завтра война», которым молодежь была «пропитана», невозможно было реально оценить случившееся. Не один день потребовался для того, чтобы осознать, что плен это надолго и что смерть где-то рядом, а за жизнь надо бороться.

В первую, как и последующие ночи, спать пришлось на голой земле. В одной гимнастерке, без нижней рубашки и головного убора ночью было довольно холодно, даже в июле. Скорее это был не сон, а полузабытье. Хотелось чтобы скорее взошло солнце. А когда оно всходило и начинало припекать – тоже было «несладко», от него негде было укрыться.

Однажды вечером прошел проливной дождь, вымочил всех до нитки. Так и остались на ночь в мокрой одежде. Чтобы не замерзнуть, сели в круг спина к спине, просидели всю ночь, согревая телами друг друга. В жару хотелось пить. Казалось, в чем дело рядом река – пей, сколько хочешь. Но когда на берегу, сотня тысяч жаждущих, представьте себе, какая вода была в небольшой реке, хотя и на входе в город. Она была перемешана с илом и грязью, а сколько в ней было разной заразы – этого никто не знал. Опережая события, скажу: мне удалось вылечиться от желудочных паразитов окончательно лишь спустя двадцать лет после окончания войны!

Набирать воду в посуду можно было только у самого берега, где она была особенно грязная. Однажды молодой парень (для солдата он был очень молод), зашедший в воду немного подальше от берега, получил пулю в руку. Стрелял охранник с противоположного берега. Я был рядом. После этого воды больше не хотелось.

В первые дни пребывания, с проезжавшей по лагерю машины бросали на землю ящики с макаронами, на другой день селедку. Получить что– либо из этого не удавалось – уж очень было много желающих. Большая часть сброшенных на землю продуктов затаптывалось ногами пленных. На третий день сбросили вяленую воблу. Накануне встретил своих однополчан, с которыми расстался на дороге несколько дней назад, и всем вместе нам удалось выхватить из рогожного куля несколько рыбок, Для этого мы, взявши друг друга за руки, страховали товарища, который и сумел это сделать. Без такой страховки толпа голодных могла просто затоптать тех, кто первый оказался у мешка.

Немцы поняли, что примененный способ обеспечения пищей ничего не дает, и отказались от него. В последующие дни вообще ничего не привозили.

За двенадцать дней моего пребывания в лагере у реки, только в последние три дня была организована раздача пищи. Для этого немцы привезли на отгороженный канатами участок армейские кухни, на землю поставили обыкновенную чугунную ванну, в пяти шагах от которой вывалили сотню эмалированных пол-литровых кружек. Сварив мучную с крупой перемешанную баланду (трудно иначе назвать это варево), выливали в ванну, мимо которой прогоняли колонну пленных. Каждый приближающийся к ванне, брал кружку, получал свою порцию, съедал ее и бросал ее с другой стороны. Несколько счастливчиков переносили использованные кружки на прежнее место. Так за день им удавалось «накормить» весь лагерь.

Вот некоторые сведения о лагере из справочника «Лагеря советских военнопленных в Беларуси 1941–1944», хранящегося в национальном архиве республики Беларусь (автор В. И. Адамушко и др. Редакционная коллегия: В. И. Адамушко и др.):

Лагерь Дрозды июль 1941

Место расположения: урочище Дрозды Минского района.

Время существования июнь-июль 1941 г.

Краткие сведения о лагере: в лагере содержалось также мирное население в возрасте от 15 до 60 лет (около 30 тыс. человек). В начале июня(?) расстреляно 10–12 тыс. человек. В конце июля часть пленных и гражданского населения направили на строительство и ремонт дорог. Остальные военнопленные переведены в 352-й шталаг.

Текст приведен без каких-либо исправлений. В таком же виде он был изложен на немецком языке «Объединением Саксонские мемориалы в память жертвам политического террора» и издан в Минске в 2004 году.

Можно понять составителей справочника немцев – они начали войну в 1939 году и могли допустить ошибку с датой расстрела пленных в лагере еще до начала войны с Советским Союзом! Уж слишком много было этих расстрелов. И об умолчании количества военнопленных – эти сведения известны. Но где же были переводчики и редактура, пропустившие грубейшие ошибки в тексте?

В предвоенные годы, до момента подписания Молотовым договора с Риббентропом, в Советском Союзе в СМИ проводилась информационная компания по созданию у населения представления о фашизме: широко демонстрировался антифашистский фильм «Профессор Мамлок», критиковались деятели Англии и Франции, проводившие политику заигрывания с Германией. Жестко оценивалась Мюнхенское соглашение между Германией и Англией и Францией по Чехословакии. И, тем не менее, и в мыслях не было, что немцы способны пойти на расстрел тысяч наших солдат и офицеров во исполнение уже подписанных фюрером и генералами приказов.

Должно было пройти какое-то время, чтобы эта истина дошла до сознания тысяч и тысяч попавших в плен.

Каждый день (в Дроздах) набирались рабочие команды. Помню, как несколько немецких офицеров, внимательно вглядываясь в лица окруживших их военнопленных, руководствуясь какими-то непонятными для нас установками, отбирали пленных якобы для работы. Я так ни разу и не попал в число отобранных. Несколько лет назад я узнал, что еще в 1972 году на окраине Минска, жителями при обработке земли под огороды, были извлечены несколько человеческих черепов. Проведенные Министерством обороны в 1994 году раскопки показали, что на этом месте были расстреляны и захоронены много тысяч военнопленных и евреев-жителей Минска. Место расстрела находилось в нескольких километрах от лагеря Дрозды. Можно сделать вывод, что каждый день в лагере отбирали многие сотни военнопленных и увозили не на работы, а на расстрел. За двадцать дней существования они успели (в чем и признались спустя более полувека)

Место расстрела и захоронения 10 000 жертв на окраине Минска

расстрелять более 10–12 тысяч человек. Жертвы лагеря в Масюковщине в это число не входят – там была своя арифметика.

Имеются свидетельства очевидцев ежедневных так называемых рутинных казней. В среднем казнили 200 человек в день (явно заниженная цифра) Из записей адъютанта Г. Гиммлера Вернера Гротманна за пятницу, 15 августа: «Утро. Присутствовали на казни партизан и евреев в окрестностях Минска. Инспектировали лагерь для заключенных. 14:00 – обед в Доме Правительства. 15:00 – поездка в минское гетто. Инспекция психиатрической больницы. Вечером возвращение в Минск, ужин и ночлег в Доме Правительства».

Минск. Гиммлер инспектирует лагерь для военнопленных.

Фотоматериалов о расстреле нет в наличии, хотя картина частично может быть восстановлена благодаря сохранившимся показаниям на суде начальника личного штаба Г. Гиммлера Карла Вольфа, присутствовавшего на расстреле. В частности, из них следует, что заключенных ударами принуждали спрыгивать в яму и приказывали лечь на живот, после чего 8-10 палачей стреляли одновременно в голову или шею, затем следующую партию людей заставляли спрыгивать и ложиться поверх только что убитых. Существуют некоторые свидетельства, что Г. Гиммлер был шокирован казнью и пришел в замешательство. После расстрела Г. Гиммлер дал указание сделать процедуру казни «более щадящей» для палачей. На ужине Гиммлер, будто бы оправдываясь, сказал о прошедшей казни: «Возможно, вы задаетесь вопросом, как можно делать такое, но если мы не будем делать это, то они сделают то же самое с нами».

Несколько уточнений по поводу информации адъютанта В. Гротманна, который явно лукавит упоминая о расстреле партизан. О каких партизанах можно было говорить в начале июля 41 – их еще не было. Названная цифра 200 человек ежедневно тоже не вписывается в общий итог расстрелянных за 20 дней существования лагеря в Дроздах. В справочнике, изданном Саксонским мемориалом приводится цифра расстрелянных 10–12 тысяч человек. Получается, что ежедневно казнили по 400–500 человек и не партизан, а военнопленных. Военнопленных то расстреливать было запрещено Женевской конвенцией! Вот и появились «партизаны».

Не следует забывать и о других захоронениях тысяч жертв в Минске – на улице Толбухина 10 тысяч военнопленных.

Были и иные, мало известные населению, пути уничтожения пленных. Приведу полностью отрывок из книги немецкого автора, бывшего узника концлагеря «Бухенвальд» Эмиля Карлебаха, опубликованной в Берлине в 1959 году под названием «Как военнопленные прибыли в лагерь» (перевод с немецкого Попова)

Медленно текла жизнь для нас узников концлагеря Бухенвальд. Еще сохранились в памяти тяжелые воспоминания о днях нападения на Советский Союз. И вдруг осенью 1941 года неожиданно произошло событие удивившее всех. Эсэсовцы выделили часть площади для построений и огородили колючей проволокой «маленький лагерь» как они его называли. Концлагерь в концлагере! Каждый из нас знал, что это означает, мы это уже пережили после гитлеровского марша в Польшу, а также после «Еврейской акции» в ноябре 1938. «Маленький лагерь» означало, что ожидаются новые узники, для которых условия проживания в лагере будут более жесткими, чем для нас старых. Но что дальше произошло, было страшнее, чем ожидали. Однажды железные лагерные ворота с надписью «Работа делает свободным» широко распахнулись. Ударами прикладов и грубыми выкриками загоняли эсесовцы внутрь лагеря людей. Людей? Было очень трудно в этих оборванных, грязных и голодных фигурах найти что-то человеческое. Гебельс и Гиммлер совершили новую сатанинскую подлость. Пригнанные к нам люди были частью двадцатитысячной колонны советских военнопленных из окружения под Минском. В июне – июле 1941 попали они в плен. Сейчас был уже октябрь. В промежуток с июля по октябрь произошло следующее: двадцать тысяч пленных совершили пеший переход на запад через Польшу а затем западную и среднюю Германию до Ганновера и затем опять на юго-восток до Бухенвальда. В походе на голгофу за эти длинные месяцы они ни разу не получали горячей пищи, ни на минуту не заходили в какое-нибудь помещение. В любую погоду должны были спать под открытым небом. И всё это было сделано с целью демонстрации немецкому населению. «Смотрите», так выглядят большевистские недочеловеки – выродившиеся, оборванные, грязные. Всё дальше по улицам населенных пунктов шли пленные. Кто не мог идти – расстреливали и его тело вместе с умершими от голода закапывалось. Излишне говорить, что господа офицеры из вермахта ни слова не обмолвились, как возмутительно нарушались ими правовые положения об обращении с военнопленными. Всего пригнанных в Бухенвальд оставалось две тысячи. Две тысячи из двадцати! Восемнадцать тысяч человек погибли в этом марше смерти. Погибли посреди высокоцивилизованной Германии.

В июле 1941 территория вдоль берега Цнянки служила местом сбора военнопленных (лагерь Дрозды)

17 июля нам выдали впервые по 200 грамм хлеба, и повели колонной через город по улице (ныне Богдановича) на новое место базирования лагеря. Колонну сопровождали охранники с автоматами и велосипедами, на багажнике которых привязаны тяжелые ранцы. Следить за пленными и вести рядом груженый велосипед было весьма неудобно и, сопровождавший нас рядом немец, выбирал из колонны пленного, поручал ему вести велосипед. Мне показалось, что предпочитал он кавказцев, которые, как правило, с велосипедом вели себя неумело – он постоянно у них падал на землю. Охранника это удивляло – он злился и ругал пленных, а иногда и избивал. Но очередь дошла и до меня. Недолго думая, я сел на него и поехал рядом. Как ни странно, немцу это понравилось. Когда колонна остановилась, он пошел в дом (мы шли мимо частных строений) и принес мне несколько блинов, взятых со стола в доме.

В июльском № 568 немецкого еженедельного киножурнала «Deutsche Wochenschau» за 1941 год несколько минут посвящено событиям того времени в Минске, в частности лагерю военнопленных в Дроздах и Дому Правительства. Вот слова диктора, сопровождающие идущую по улице стотысячную колону военноплнных:

«Diese Horden, unter Ihnen ungezählte Juden, sollten in Marsch Gesetzt werden um die deutschen Stadte und Dorfer in Schutt und Asche zu legen. Sie hatten ein Bludbed ohnegleichen Bevolkerung eingerichtet. Allein dem schnellen Zupaken des Fuhrers und seiner tapferen Soldaten zu verdanken dass Deutschland zum dies’ Gefahr bewahrt geblieben ist…».

«Эти полчища, среди которых несчетное количество евреев, согласно приказу должны были превратить немецкие города и деревни в пыль и пепел. Они должны были устроить нашему населению кровавую резню. Только благодаря быстрым действиям фюрера и его храбрых солдат мы не подверглись этой опасности. На лицах этих недочеловеков просматриваются черты убийц. Они должны идти в плен. Наверное, о дороге в Германию они думали иначе.

Стотысячная колонна военнопленных идёт в лагерь 352 в Масюковшине.

При передислокации потерял однополчан и на новом месте мыкался среди многочисленных голодных солдат. Пригнали нас в лагерь № 352, созданный немцами на территории военного городка, названный лагерем № 352. В городке имелась многоэтажная казарма, несколько кирпичных конюшен и ряд других построек. Лагерь располагался под Минском у деревни Масюковщина. Кормили прежним способом и всего один раз в день.

Однажды повезло: проходя мимо ванны, из которой наливали кружку баланды, встретил охранника, доверившего мне свой велосипед. Он узнал меня, вывел из общей очереди и поставил переносить кружки. В этот день я наелся баланды досыта.

Через несколько дней появились признаки постоянного голодания – слабость и головокружение. Мысль, что долго не протяну из головы не уходила. Решил, что надо что-то предпринять пока есть силы. Не помню как, но мне удалось миновать часового, стоявшего на воротах, отделявших общий лагерь с десятками тысяч голодных, от конюшен, в которых жили, работавшие ежедневно где-то за пределами проволочного ограждения, более удачливые коллеги по плену. Они питались значительно лучше, выглядели чище и были, как говорится, в «теле».

Был уже вечер. Рабочие команды возвращались с работы, и группами на кострах готовили себе пищу из принесенных продуктов. Я долго наблюдал за одной такой группой, которая варила на костре кашу. Сварили, стали есть. Я смотрел, но к ним не подошел. Знал, что получу отказ. Да и есть после долгих голодных дней не хотелось. Никакого плана дальнейших действий в голове не было.

Вдруг раздался резкий свисток, знак отбоя. Все стали быстро тушить костры и разбегаться по баракам (конюшням). Вместе с другими бросился к двери, но меня не пропустили – не знал пароля. Сообразив, я запомнил заветные слова и через другую дверь проник внутрь помещения. Там, на полу уже лежали, как сельди в бочке, рабочие бригад. Долго искал свободное место в упакованных рядах – его все не было. Наконец нашел свободный промежуток между лежавшими и попытался втиснуться между ними. Но услышал окрик в свой адрес: «Куда лезешь, кто такой»? «Попов» – сказал я и в ответ услышал: «Борис»? Мне страшно повезло: рядом лежал старшина из моей части, с которым мы, согревая друг друга спинами, сидели на берегу Свислочи после дождя, а потом потерялись.

Рано утром на другой день старшина стал собираться со своей командой на работу. Перед уходом он дал мне кусок подсолнечного жмыха, которому я был очень рад и сказал, что больше у него ничего нет. «Жди меня вечером, чего-нибудь принесу поесть». Но встретиться с ним мне – было не суждено!

Случилось так, что в полдень в зону рабочих команд приехал немецкий майор за рабочими для постоянной работы на полевой почте. Он долго отбирал пятнадцать человек, которые выглядели здоровыми, чистыми и имели на ногах сапоги, а не обмотки, которые носили солдаты в пехотных частях. Увидев меня в сапогах, а потом, осмотрев мою фигуру, не мывшегося почти три недели, он сначала отказался от мысли включить меня в состав команды. Но был полдень, все ушли на работу, и в блоке почти никого не осталось. Подозвав меня, он спросил о моей профессии. Я ответил: «Студент из Ленинграда». Ответ определил мою судьбу. Однако в последующие дни за этими событиями я пришел к мнению, что скорее всего основную роль при решении майора о включении меня в строй отобранных сыграли сапоги, а не мой ответ. Он отбирал рабочих и учитывал, что солдат в обмотках будет терять много времени нерационально.

Майор разрешил встать в строй отобранных пленных. Набрав необходимое количество, он повел нас к автобусу, стоявшему невдалеке. После недолгой езды по улицам города, мы оказались у Дома правительства, единственно сохранившегося здания на улице среди разрушенных бомбежкой домов.

Дом Правительства. Минск 1941 г.

Много десятилетий спустя, после освоения компьютерной грамоты и ознакомления по интернету с материалами по лагерю № 352, понял: покинув лагерь, я избежал гибели. Чтобы не быть голословным уделю немного описанию лагеря в последующие три года существования (с 17 июля 41 г по 3 июля 44 г). О лагере смерти в Масюковщине написано немного.