Текст книги "Еще о войне. Автобиографический очерк одного из пяти миллионов"

Он поведал мне, чем руководствовался в 43 году, когда сделал отметку в списке о моей инвалидности. Я встретился с ним еще раз осенью 45 года в г. Риза за Эльбой, когда он работал в должности начальника снабжения одной из наших армий, жил с женой в приличной квартире. При расставании вручил мне пакет с очень вкусным набором продуктов и вдобавок положил мне в карман оккупационную банкноту в тысячу марок, которую я долго не мог разменять из-за отсутствия у торговцев необходимой «сдачи».

Его решение занять должность лагерного переводчика было единственно правильным. Оно сохранило ему жизнь. Никто из немецких прислужников не мог и подумать, что переводчик еврей. Поэтому и в список кандидатов на депортацию он не попал. Да и в СМЕРШ’е к нему отнеслись лояльно. Будь на его месте русский, все было бы по-другому.

Разобравшись с нашими личностями, нам поручили этапировать группу немецких пленных в 25 человек в тыл, и передать их какой-либо из воинских частей, какую мы встретим по дороге. Вручили нам по пистолету Макарова. Мы повели их на восток.

Путешествие наше кончилось в Ельстерверде. В городе, скорее городке, обосновался пункт по репатриации угнанного немцами населения и пленных.

Немцы, опасаясь мести русских, в большинстве своем город покинули, поскольку до Эльбы было недалеко. Пустые дома заселялись советскими репатриантами и освобожденными военнослужащими. Народ шел пешком, более находчивые – приезжали на велосипедах, реквизированных у немцев.

Руководил пунктом майор Чистов с военнослужащими. При пункте работала группа следователей, офицеров в звании от капитана до лейтенанта (все работники органов НКВД)

Организовать работу такого пункта, с тысячами людей, было не просто, и руководство подбирало себе помощников из прибывающего контингента. В состав таких помощников были включены и мы с Ильей, причем прикрепили к группе следователей, в задачу которых входила первоначальная регистрация, составление анкетных данных, на проходивших через пункт, репатриантов.

Поскольку типографские бланки анкет у следователей отсутствовали, было отобрано тридцать молодых женщин со средним образованием и им было поручено писать бланки анкет от руки.

Мой коллега Илья вскоре куда-то исчез. Позже он дал о себе знать сообщив, что приглянулся командиру одной военной части, проезжавшей мимо пункта, и они его прихватили с собой.

Я же «застрял» на пункте надолго. Функции были очень разнообразны: от переводчика и шофера, до руководителя канцелярии, снабженца бумагой и начальника типографии, которую, по своей инициативе, я организовал для печати всевозможных анкет типографским способом (причем на русском языке).

В городке нашел бывшего владельца небольшой типографии., имевшую всего одну печатную машину, которую немецкие власти давно прикрыли из-за нелояльности ее владельца к властям. Пожилой немец, давно не работавший, испытывавший материальные затруднения охотно согласился сотрудничать с нами. Убрал мусор из помещения, где стояла машина, вычистил и смазал (она много лет не работала), разложил шрифты по ящикам и показал образцы печати. Недоставало только шрифтов с русскими буквами. Но и тут мы нашли выход из положения. В соседнем городке была типография, занимавшаяся печатью на иностранных языках, в том числе и русском. Я взял автомобиль, и мы с немцем поехали в этот городок.

Типографию мы нашли в руинах, после бомбежки. Нашли бывших сотрудников типографии, которые показали расположение русского отдела по печати. К нашему удовлетворению, среди обломков здания, удалось нагрести ящик русского шрифта. Немец несколько дней потратил на разборку шрифтов. Мы получили возможность печати на русском языке, которого немец не знал. Он мог делать набор необходимого текста только вслепую, по образцу. Для этого нужна была печатная машинка, а ее не было. Немецкую машинку не трудно было найти, но она не решала проблемы. Нужен был русский шрифт к машинке, и его тоже нашли. Предстояло перепаять – и все проблемы решены. Встретились трудности: как надо расположить русские буквы на клавиатуре? Собрали несколько машинисток и предложили разложить буквы по клавиатуре. Оказалось не простым делом – все варианты отличались друг от друга. По выбранному, наиболее вероятному, варианту перепаяли буквы и напечатали образец анкеты.

А затем владелец типографии набрал ее и отпечатал типографским способом. После исправления допущенных ошибок мы стали выпускать анкеты массовым тиражом. Весь штат девиц был освобожден и с ближайшим эшелоном отправлен на Родину, по домам.

Руководитель группы старший лейтенант Гринь из Мелитополя был очень доволен таким решением проблемы. Вместе с увеличением объема выполняемых мною обязанностей, уменьшалась вероятность скорой моей репатриации.

На пункт постоянно подходили люди, оказавшиеся не по своей воле на немецкой земле. И работе, казалось, не будет конца.

Однажды Гринь пригласил меня в свой кабинет и показал письмо, написанное красивым каллиграфическим почерком на шести страницах. В письме подробно была изложена автобиография бывшего русского генерала, окончившего до революции петербургскую военную академию.

Не буду придумывать фамилию, забылась по истечении многих прошедших с тех пор лет. Автору к тому времени исполнилось 70 лет.

В письме, помимо жизнеописания, была изложена просьба – разрешить и помочь ему вернуться на Родину, в Россию и указано его место проживания в Германии. Ознакомив меня с содержанием письма, Гринь тут же дал мне поручение разыскать генерала и привести его на наш пункт.

На другой день я взял машину и поехал по указанному в письме адресу. Городок, где жил генерал, располагался в 50 или 60 км от Эльстерверды. Приехав по адресу, я не застал генерала дома. Открывшая дверь немка, сказала, что такой человек живет у нее, но его сейчас нет дома, и разъяснила, что его можно найти в танцхаузе. Сидя за кружкой пива, он любил наблюдать за танцующей молодежью. Показала, как найти это заведение и рассказала, как он выглядит.

Заглянув в зал, я быстро его нашел, сидящим одиноко за столиком. Подошел и, спросив разрешения на немецком языке, сел напротив. Заказал пива. Посидев немного, я задал ему вопрос: «Вы писали советским властям письмо с просьбой о возвращении в Россию?» Он ответил: «Да, я писал такое письмо». После этого разговор велся на русском языке. Я сообщил ему, что мне поручено выяснить, когда можно будет прислать ему машину для переезда. Он сказал, что готов ехать немедленно, пояснил, что вещей у него всего два чемодана, а на сбор ему нужно всего несколько минут.

На машине вернулись домой, не прошло и полчаса, как он вышел из дома, действительно с двумя чемоданами. В своем письме он подробно описал свою жизнь в эмиграции по западноевропейским странам, и мне казалось, что имущества у него могло быть гораздо больше двух чемоданов. Я даже опасался, что моей машины будет недостаточно для перевозки. Но все сложилось очень удачно, и мы отправились в обратный путь.

По возвращении в Эльстерверду, предоставили генералу отдельную комнату со всеми удобствами и поставили на довольствие. В этом же доме проживали летчики офицеры, побывавшие в плену.

Я посещал генерала ежедневно. Он был очень доволен приемом. После встречи с Гринем помолодел на глазах, радуясь скорой встрече с Родиной, которую не видел со времен гражданской войны.

Он рассказал, что после революции примкнул к большевикам. Командовал красным полком в боях на Дону с Деникиным, проиграл сражение и попал в плен к Деникину, который отпустил его на все четыре стороны, как старого знакомого по службе. После этой истории он не мог вернуться обратно и эмигрировал на Запад. Семью не завел, переезжал из одной страны в другую. На жизнь зарабатывал разными изобретениями. В одном из чемоданов у него лежало множество патентов на эти изобретения, готовальня и бумага – орудия его труда. В другом – костюм, рубашки и белье – вот все богатство, нажитое им за многие годы странствий по Европе. Читая газету «Правда», вывешенную на стенде, он нашел в ней сообщение о награждении одного генерала в связи с семидесятилетием со дня рождения. Оказалось, что с награжденным он учился вместе в Петербургской военной академии еще до революции. Мне показалось, что в этот момент он глубоко сожалел о своих прожитых за рубежом годах.

Забегая вперед, расскажу о дальнейшей судьбе генерала. Недели через две его, вместе с группой летчиков, отправили в пересыльный лагерь, расположенный где-то на территории России. Долгое время я ничего о нем не слышал… В течение 1965 года в журнале «Юность» печаталось произведение советского автора Ю. Пиляр о жизни писателя оказавшегося в плену, после плена – в сибирских лагерях, а также побывавшего в том же пересыльном лагере, куда попали летчики вместе с моим генералом. Описывая порядки в лагере, где наряду с бывшими пленными офицерами содержались и солдаты, служившие в армии Власова, он писал: «Лагерь охранялся часовыми, которые при смене караула произносили слова: «Пост по охране изменников родины сдал», другой отвечал: «Пост по охране изменников родины принял». И дальше автор писал, что на днях в лагерь привезли партию советских летчиков, побывавших в плену, с ними был старый русский генерал, пожелавший вернуться на родину. Генерал, очутившись за проволокой, услышав слова охранников, был настолько потрясен, что через несколько дней умер.

Вот так я узнал о печальном конце своего подшефного генерала.

Что касается писателя, то он после проверки, из лагеря вышел и написал интересную повесть о своей жизни, напечатанную в журнале «Юность». Знай, наши советские порядки, может, генерал и не стремился бы вернуться на Родину.

За время работы на пункте познакомился со многими репатриантами, прошедшими регистрацию и затем отправленных эшелонами на родину и временно оставленными на пункте для выполнения вспомогательных работ. Людей надо было не только регистрировать, но и кормить и размещать на дни пребывания в городке, создавая им необходимые условия для жизни.

Познакомился с известным белорусским художником из Гомеля по фамилии– Малец. Он возвращался на родину вместе с семьей. Впоследствии узнал, что он был представителем Белорусской художественной элиты, по работам которой воспитывались молодые художники.

Среди репатриантов были и такие, за которыми тянулся след грязных дел, совершенных в годы оккупации на месте их проживания. Сами они о своих делах не рассказывали, тем не менее, дороги людские часто пересекаются. Находились свидетели, помнившие об их предательском поведении в дни лихолетья. На “таких” следователи заводили дела и отправляли домой уже под конвоем.

Познакомился с летчиками, побывавшими в плену. Не раз проводили вечера в разговорах. Всегда они угощали меня рюмкой другой разведенного спирта. Как-то я задал им вопрос: «где они берут спирт»? Один из них честно ответил: «Мы меняем на спирт велосипеды, на которых ты к нам приезжаешь». Велосипед был популярным транспортным средством у бывших пленных, на нем они прибывали на пункт, здесь его отбирали за ненадобностью и складывали на чердак. Для передвижения по городку я часто им пользовался. И к летчикам ездил на нем. Как правило, велосипед куда-то исчезал. Пропажа меня не беспокоила, я брал с чердака другой. В этом же доме жил и упомянутый ранее генерал, которого я часто навещал. Так, что летчики имели постоянную возможность праздновать свое освобождение.

Был у меня еще один хороший знакомый, задержавшийся в городке. На него возложили нелегкие обязанности по обеспечению мясными продуктами столовой, кормившей весь контингент репатриационного пункта. В его распоряжении находилась лошадь с повозкой, на которой он почти каждый день разъезжал по окружающим деревням и добывал свиные туши и другие продукты. Нередко привозил и бутылки с вином, шнапсом, а иногда и спиртом. В этих случаях мы позволяли себе расслабиться за рюмкой спиртного.

Однажды вечером я получил приглашение принять участие в очередной такой встрече, но был занят работой и не смог посетить друзей. На другой день, утром, я навестил знакомого. Он с трудом встал с постели, и произнес: «Борис, я плохо себя чувствую». Я предложил ему пойти со мной к доктору Афиногенову, моему старому знакомому, который дежурил на медпункте. После тщательного осмотра, доктор сказал мне, что он выпил древесный спирт и сделать уже ничего нельзя – спирт уже в крови и нужно ждать только последствий, которые будут зависеть от того, сколько выпил и на какой желудок.

К полудню мой товарищ ослеп, а к вечеру умер в страшных мучениях. Так же погибли и два советских офицера в военной части, купившие у немцев метиловый спирт, почти не отличимый от этилового. Товарища мы похоронили на городском кладбище.

Прошло почти три месяца работы, а я по-прежнему носил еще лагерную одежду. Правда, пометок SU на ней не было. Еще в лагере я раздобыл пиджак английской летной формы и с тех пор регулярно его носил. В июле мне удалось обзавестись гражданской одеждой. Произошло это следующим образом: на пункт пришли два пожилых немца и рассказали моему начальнику, что они принимали участие в создании тайного хранилища различных вещей, созданного владельцем одного завода, в 40 км от города.

Мы заинтересовались полученной информацией и, захватив с собой немцев, поехали к месту тайника на машине. Приехали к деревянному бараку, где недавно жили советские военнопленные, работавшие на заводе. Барак они давно покинули, оставив после себя старую одежду и разный хлам. Немцы сказали, что склад находится в подвале под полом. Вход в подвал заложен кирпичом и присыпан землей. Взяв приготовленные лопаты, они со знанием раскопали подход к хранилищу, пробили брешь в боковой стене в месте, где она была толщиной в полкирпича. И мы оказались в подвале. Рядом с входом стоял мотоцикл, бак которого был заправлен бензином, а по всему помещению лежали ящики разных размеров и навалом лежали различные сельскохозяйственные инструменты. В отгороженной небольшой комнате стояли ящики с большим количеством разных компотов в стеклянных банках домашнего производства.

Вскрыв некоторые ящики, обнаружили различные мужские и женские вещи, бывшие в употреблении, но сохранившие приличный вид. По размеру некоторые оказались мне впору, используя возможность, подобрал себе полный комплект вещей, в том числе пальто, костюм, шляпу. Гринь ничего брать не стал. В остальных ящиках было мыло, разные строительные материалы, сельхозинвентарь и хозяйственные принадлежности. Сложилось мнение, что хозяин тайника приготовил себе все, что необходимо для начала новой жизни.

Мы взяли с собой мотоцикл и набили машину компотами, остальное оставили немцам. Я сел на мотоцикл, который неожиданно легко завелся после долгого стояния, и мы уехали.

В трофейной одежде я появился в Ленинграде после возвращения, и еще долго ходил в ней в институт.

В повседневной работе пролетело все лето. Количество репатриантов с каждым днем сокращалось. Руководство пункта свертывало работу, постепенно сокращая обслуживающий персонал. Количество следователей уменьшилось.

Один из них, москвич, по образованию инженер строитель, имевший отношение к планам по строительству Дворца Советов, так и не построенный впоследствии, попросил проводить его по территории Германии до населенного пункта Лимбах в Саксонии. В связи с окончанием работ, он получил назначение в районную комендатуру этого города. Как потом оказалось, комендантом этого города был полковник Климачев, с которым он служил в одной воинской части.

Город был расположен за Эльбой, в 30 км от известного города Хемниц, и вместе с территорией, прилегающей к реке, был освобожден американской армией. Затем, согласно союзническим договоренностям в Ялте, отошел в советскую зону оккупации. А город Хемниц был переименован в Карл-Марксштадт.

Я согласился, и мы, используя железнодорожное сообщение, добрались до Лимбаха.

Прием, устроенный в честь нашего приезда комендантом, был очень теплым. Мы просидели за накрытым столом весь вечер. В конце беседы комендант предложил мне работу переводчика в своей комендатуре.

В качестве переводчика в комендатуре работала полячка по национальности. До перехода территории в зону оккупации советских войск в этом же здании располагалась американская комендатура и, оказывается, эта полячка, зная английский язык, тоже работала переводчицей у американцев. Получалось, что вместе со зданием в распоряжение коменданта перешла и переводчица.

Рассказывая мне о сложившейся ситуации, полковник призывал к моей сознательности и уговорил меня дать согласие. Я считал, что в связи со свертыванием работ по репатриации, функции мои закончились, и Гринь не будет противиться моему решению.

Вернувшись в Эльстерверду, я рассказал обо всем начальнику, получившему к этому времени новое назначение в Бухенвальд. Он согласился меня отпустить и через два дня вручил документ об откомандировании меня в распоряжение коменданта города Лимбах.

По пути в Лимбах я разыскал в г Риза Илью Дыкмана, как вы помните, выручившего меня в лагере от отправки в рабочую команду. Как бы сложилась моя жизнь в противном случае неизвестно. Илья, занимая должность начальника снабжения армии, в материальном отношении имел большие возможности. Провожая меня в дорогу, дал мне увесистый пакет с продуктами. В дальнейшем нам не приходилось больше встречаться.

В Лимбахе для проживания мне предоставили отдельную комнату в гостинице, расположенной в непосредственной близости от комендатуры Комендант полковник Климачев имел двух заместителей майора Воробьева – по политчасти и майора Дегурко – по хозяйственным вопросам, и целую дюжину молодых лейтенантов, среди которых были лишь два в звании старших лейтенантов. Каждый из них руководил какой-нибудь отраслью: образованием, сельским хозяйством, финансами, торговлей и т. п. Я их называл в шутку министрами.

Офицеры военной комендатуры

Районной комендатуре были подчинены 33 участковых комендатуры со своим штатом и комендантами, руководившие жизнью деревень, похожих по своим постройкам на небольшие городки. Непосредственно городской жизнью руководила магистратура во главе с бургомистром. В его подчинении находилась полиция, с которой иногда приходилось сотрудничать и нам.

В районе насчитывалось около пятисот частных предприятий по производству трикотажных изделий, в том числе мужского и женского нижнего белья, носочно-чулочных изделий и других товаров. Вся выпускаемая продукция, в основном, шла по репарациям, и владельцы предприятий не имели право реализовать ее без особого на то разрешения.

В основном это были небольшие пошивочные цеха, где работало от нескольких человек до нескольких сот на крупных фабриках, которых в районе было несколько.

Оборудование с чулочной фабрики в Аахене впоследствии было вывезено в Витебск.

Работа переводчика была чрезвычайно разнообразной. С утра с комендантом в кабинете принимали посетителей, затем нужно было давать разрешение на печать местной газеты и разной печатной продукции, вплоть до разных форм и квитанций. Этими вопросами занимался заместитель по политчасти. Вначале он вникал в содержание статей газеты, а потом ему это надоело и он возложил контроль за печатью целиком на меня, вручив печать с красной звездой. На печати нужно было написать еще слово «Разрешено».

Однажды я не обратил внимания на объявление в газете о каком-то собрании в церкви, и оно было напечатано. Последовал звонок из окружной комендатуры с вопросом, что за совещание и кто из комендатуры на нем присутствовал? Оказывается и это входило в мои обязанности.

Оттуда же поступило указание подготовить к отправке уникальную пушку, находившуюся на бывшем складе военного имущества, оружия и боеприпасов, сгоревшего в последние годы войны. Склад был расположен на территории района, обслуживаемого нашей комендатурой. Комендант поручил это сделать мне.

Я взял машину и поехал разыскивать этот склад. Нашел склад и пушку. Эта пушка была аналогом пушек под названием «большая Берта», применявшихся для обстрела Парижа в первую мировую войну с расстояния 120 км. Их было три, о них я знал из довоенной литературы.

Ствол пушки имел 43 метра длины, калибра 820 мм состоял из трех частей и располагался на железнодорожных небольших платформах. При транспортировке по рельсам допускался изгиб ствола. Пушка обслуживалась вспомогательным элетро-оборудованием, компрессорами и персоналом, для перевозки которого использовался целый железнодорожный состав, стоявший рядом на рельсах.

Я узнал, что пушка использовалась для обстрела Севастополя снарядами весом 1200 кг. Из нее было сделано около 60 выстрелов (по другим источникам из пушки по Севастополю было сделано всего шесть выстрелов снарядами весом до 7 т, из которых только один попал в цель) затем произошло вздутие канала ствола вблизи от казенной части (сохранившееся после взрыва), и она была привезена на упомянутый склад. Незадолго до конца войны, немцы взорвали казенную часть пушки, осколки разлетелись вокруг. Эти осколки и предлагали собрать и приготовить пушку к отправке. Пушка была изготовлена заводами Круппа в единственном экземпляре. Приведенные данные получены из беседы с работником на территории бывшего хранилища военного имущества и оружия. По возвращении в комендатуру я доложил обо всем коменданту.

В опубликованной в интернете много десятилетий спустя статье «Бронеэкзотика: огромная, но бесполезная сверхпушка Гитлера» приведены несколько иные характеристики. «32-метровый ствол умещался в 20 вагонах». На самом деле никаких вагонов под пушкой не было. Ствол лежал по всей своей длине на железнодорожных двухколесных тележках. Мне даже удалось сесть на край ствола в дульной его части. Автор статьи называет калибр ствола 813 мм. Вызывает сомнения приводимый автором вес снаряда 7000 кг, оставлявший после взрыва воронку диаметром около трех метров.

На фотографии приведенной ниже пушка показана в собранном виде. При транспортировке пушка выглядит совершенно иначе: ствол с казенной частью лежит по все длине на железнодорожных двухколесных катках. Рядом длинный состав из желдорожных вагонов с необходимым вспомогательным оборудованием, и для перевозки многочисленного обслуживающего персонала (около 4000 человек, в том числе и 22 инженеров).

Сверхпушка Гитлера «Дора» (Меткое определение «Доре» дал начальник Генерального штаба вермахта генерал-полковник Гальдер: «Настоящее произведение искусства, но, к сожалению, бесполезное».)

Вскоре в комендатуре появилась еще одна переводчица из угнанных немцами на работу в Германию молодых девиц, стало немного легче. Тем не менее, круг обязанностей все больше и больше расширялся, стал исполнять обязанности машинистки (которой не было) и печатать разные донесения в вышестоящую комендатуру, а иногда и автобиографии начальства. Печатая биографию молодого майора Дегурко, имевшего на кителе много разных орденов, узнал, что всю войну прошел, находясь при штабе воинской части.

В январе или феврале 1946 года в комендатуру из союзнической контрольной комиссии Берлина приехала делегация англо-американских представителей для проверки работы местных советских властей по обеспечению нормальных условий жизни населения. К их приезду мы организовали выставку продукции, производимой предприятиями района.

Не знаю точно, в чем заключалась проверка, но после устроенного комендантом приема, им показали выставку с множеством изящных дамских гарнитуров. После демонстрации от выставки почти ничего не осталось. Все экспонаты были подарены в качестве сувениров членам высокой делегации.

Майор английской армии, из этой же делегации, хорошо владевший русским языком (нам сообщили, что он был переводчиком Черчиля на Ялтинской конференции трех держав) выразил желание посетить английских граждан, проживающих в Лимбахе, для беседы с ними. Конечно, у руководства комендатуры было большое желание узнать, о чем же будет эта беседа.

Мне поручили сопровождать майора, никуда от него не отлучаясь и, по возможности, узнать содержание предстоящего разговора. Шофер майора довольно быстро доставил нас по адресу проживания английского гражданина и его жены, и мы втроем зашли на его квартиру. Майор представился хозяевам, после чего, предложил своему шоферу выйти из комнаты. Вместе с ним вышла и хозяйка. Состоявшийся разговор был очень кратким – майор спросил у англичанина «не желает ли он вернуться на родину», на что получил отрицательный ответ, и не нуждается ли в чем, и тоже в ответ прозвучало слово «нет».

После этого, мы вернулись в комендатуру, заехав по дороге в наш военторг, где майор купил перчатки и тут же вручил их шоферу. У меня промелькнула мысль: не поощрение ли это за выполненное задание? Был какой-то скрытый смысл в этом визите, очень уж крупная фигура – майор для такого, с виду пустякового, задания.

Письмо матери июнь 1945 г.

Без малого почти год прошел со дня моего освобождения из лагеря, а я оказался еще дальше от своего дома. Сразу после освобождения я послал письмо матери в Ленинград.

Про блокаду города и голодное существование населения в течение длительного времени я знал, и очень беспокоился о судьбе матери – пережила ли она блокаду или нет. Ответ ее не сразу меня нашел, и когда я его получил, был несказанно обрадован. Представляю себе, как была обрадована она, получив мое письмо после четырехлетнего молчания.

Работая в комендатуре, я регулярно переписывался с домом, обещая матери что скоро вернусь. Однако комендант и слышать не хотел о том, чтобы отпустить меня. Он отвечал, что собирается в отпуск и обещал взять и меня с собой. И опять помог его величество «случай». Как вы помните, читатель, он уже много раз выручал меня в трудные, а иногда, и опасные моменты.

Проездом наш город посетил начальник воздушной морской разведки полковник Ш. Скорее всего в город он попал не случайно, а прослышав про Саксонский трикотаж, решил запастись подарком для жены.

Зная о существующих порядках, он начал с посещения коменданта. После состоявшейся между полковниками беседы, комендант пригласил меня и дал поручение съездить с гостем на одну из фабрик и дать разрешение руководителю фабрики на продажу гостю трикотажных изделий на определенную сумму. Владельцы фабрик меня хорошо знали (мы побывали на двух предприятиях) и предоставили возможность широкого выбора имевшегося у них товара. Не часто их посещали гости из Москвы! Полковнику тоже понравилось оказанное ему внимание. Забыв про установленный лимит, он выбрал понравившиеся ему вещи, а я не стал его ограничивать в суммарном выражении. Коробки с гарнитурами сложили в машину и вернулись в гостиницу, где он остановился.

При расставании полковник предложил мне слетать в Москву и обратно на самолете. Я с радостью принял его предложение. На этом мы расстались. Однако подумал, что это пустое обещание и не больше.

Не помню, сколько времени прошло после его отъезда, но в феврале 46 года, ко мне приехали на такси три летчика военно-морской авиации из Лейпцига, расположенного в 70 километрах от Лимбаха, и сказали, что им приказано доставить Попова в Москву и обратно. Я обрадовался, пошел к коменданту просить разрешения. Не тут-то было. Он категорически отказал мне в моей просьбе, сказав, что в отпуск мы поедем вместе, как только у него появиться такая возможность. Летчики уехали.

В начале марта они приехали вновь, с тем же предложением. И опять я пошел просить коменданта. В этот раз, сложившаяся в комендатуре ситуация благоприятствовала мне. И вот в чем. За несколько месяцев до этого коменданта посетил его сын, возвращавшийся после отпуска в часть по месту службы. Полковник, своей властью, оставил его для прохождения дальнейшей службы при комендатуре. И все было бы ничего, да сын, старшина по званию, выпив, повздорил с одним лейтенантом и, применив оружие, ранил его в руку.

К моменту повторного приезда летчиков, шло расследование этого инцидента, коменданту предстояло сменить место службы. Он не стал мне препятствовать с отъездом и, буквально через час дал мне справку о моей работе и характеристику.

Летчики помогли мне собрать вещи и, сняв чехол с чемодана, набили его, помимо моей воли, не вошедшими в два чемодана вещами, которые я решил не брать. Дома в Ленинграде они мне очень пригодились.

Наконец-то я был свободен!

В Лейпциге я поселился в той же гостинице, где были размещены летчики. В связи с нелетной погодой, вылет пришлось отложить на несколько дней.

Самолет марки «дуглас» выполнял грузоперевозки по маршруту Москва – Лейпциг и обратно, с посадками в Свинемюнде и Риге. В этот раз перевозил тетради.

Дни ожидания лётной погоды экипаж самолета использовал для своих нужд. Скупали различные вещи и даже совершили поездку к границе Саксонии и Чехословакии за аккордеоном.

Попросили меня помочь купить для начальства несколько бутылок шнапса. Поехали на спиртоводочное предприятие. Там я представился переводчиком военной комендатуры и, используя имевшийся опыт, дал указание отпустить господам офицерам два ящика шнапса, что было тотчас же выполнено, причем, по государственным, а не спекулятивным ценам, по которым они покупали все вещи.

Погода установилась, и капитан самолета принял решение на вылет. Помимо меня, он взял на самолет еще одного попутчика-заместителя коменданта какого-то города и его багаж, который, в отличие от моего, был более тяжелым и даже перегрузил самолет. Было несколько ящиков набитых консервами, бутылками и несколько чемоданов.

При взлете, мы с трудом набирали высоту, что я, не будучи специалистом, и не заметил, а понял, по скандалу, происшедшему между капитаном самолета и экипажем, после приземления на военно-морской базе в Свиномюнде. Летчики выдвинули ультиматум капитану: или капитан разгружает часть груза на базе, или они отказывются лететь дальше. Вопрос был каким-то образом решен, и на другой день мы продолжили путь на Ригу.

В Риге мы пробыли сутки и после посещения городского рынка, меня посадили на поезд Рига-Ленинград, и я расстался с экипажем. Перед этим, летчики рассказали, как и где их можно найти для обратного полета в Лейпциг. О том, что я не собираюсь возвращаться в Германию – я умолчал.

На вокзале в Ленинграде меня встречала мать и сестра. На календаре было 6-ое марта 1946 года. В армию я пошел служить 18 октября 1940 года.

На этом событии я мог бы и окончить свое повествование, но факт трехгодичного пребывания в плену сопровождал меня всю последующую жизнь, постоянно напоминая о себе, поэтому, дорогой читатель, я продолжу рассказ.