Текст книги "Тайфун приходит с востока"

Борис Руденко
Тайфун приходит с востока

* * *

Игнатьев проснулся от щемящего чувства тоски и несколько минут лежал с закрытыми глазами, снова и снова переживая увиденный сон. Этот сон повторялся все последние четыре года примерно раз в три-четыре месяца. Сюжет всегда оставался неизменным, сопровождаясь лишь небольшими вариациями. Ему снилось, что они встретились с Жанной. Случайно, на улице, словно едва знакомые, абсолютно далекие друг от друга люди. За ее вежливостью было лишь равнодушие, а он, напялив в ответ ту же равнодушную маску, скрывал за ней боль. Они говорили о чем-то незначащем, навсегда оставшемся в прошлом и уже полузабытом; ему хотелось спросить ее совсем о другом, но он не смел, оттого что предвидел, каким будет ответ. Потом она уходила, небрежно попрощавшись, а он смотрел ей вслед, точно зная, что это навсегда…

Сон закончился, но тоска теперь останется с ним до конца дня, постепенно затихая, вытесняясь реальностью в отдаленные уголки памяти, чтобы вновь вырваться оттуда в положенный час, когда уснувший мозг утратит контроль над подсознанием.

Игнатьев отбросил одеяло и одним движением поднялся, стряхивая остатки дремоты. Утро оказалось серым – совершенно под стать настроению. Порывистый ветер бросал в стекло дождевые капли, в комнате было сумрачно и неуютно. После секундного колебания Игнатьев поддался слабости отказаться сегодня от привычного комплекса утренних гимнастических процедур. Только вяло помахал руками, потом поставил на плиту чайник и забрался под душ. Плескался он довольно долго: вода в чайнике успела выкипеть наполовину, заполнив кухню влажным теплом. Впрочем, оставшейся вполне хватило на кружку кофе.

Он успел сделать всего пару глотков, когда в дверь позвонили. Потом, после совсем короткого перерыва, еще раз. Игнатьев поперхнулся, направился было к двери, но обнаружил, что до сих пор из одежды на нем всего лишь трусы. Пока он искал и натягивал спортивный костюм, звонок звенел почти не переставая, а Игнатьев ругался все громче. Сегодня он никого не ждал и скорее по привычке, чем из реального ощущения опасности, положил на столик рядом с входной дверью короткую тяжелую дубинку.

Тусклый свет на лестничной площадке не позволял разглядеть через глазок лица гостя, и Игнатьев грубовато спросил:

– Кто?

– Сергей! Открой, пожалуйста!

К сожалению, он узнал голос секундой позже, чем распахнул дверь, иначе бы этого, скорее всего, не сделал. Это был Малецкий.

– Ты?

– Я. Здравствуй. Можно мне войти?

– Что тебе нужно?

– Ты разрешишь мне войти?

Игнатьев медленно посторонился. Не отступил назад, а просто повернулся на пол-оборота, так, что гость вынужден был протискиваться боком, вплотную к нему, глаза в глаза. Вошел, и бросил мокрый зонт на столик, поверх дубинки, даже ее не заметив.

– Проходи на кухню, – сказал Игнатьев, захлопывая дверь.

Он понял, что должен побороть всплеск неприязни. Довольно глупо показывать ее сопернику, безоговорочно победившему четыре года назад. Помешал сон: кабы не этот сон, Игнатьев бы справился со своими чувствами быстрее. Но какого черта Малецкому здесь надо!

– Понимаю, ты удивлен, – торопливо начал Малецкий, даже не успев сесть на стул. – Я бы сам на твоем месте удивился.

Он нервно хохотнул и тут же смолк, словно испугавшись своего смешка.

– Боже мой, о чем я говорю! Извини. Сядь, ради бога. Ты можешь сесть?

– Зачем. Ты. Ко мне. Пришел? – отделяя слово от слова, произнес Игнатьев.

– Мне нужна твоя помощь, – ответил Малецкий, и теперь уже рассмеялся Игнатьев.

– Не смейся, – жалобно попросил Малецкий, и сам этот тон для него был настолько неожиданным, что Игнатьев умолк.

– Ты можешь говорить что хочешь, ты можешь поступить как угодно, но сначала выслушай.

Игнатьев взял стул, сел за стол напротив.

– Говори.

– Жанна в опасности. Мы все попали в большую беду, – Малецкий быстро взглянул на Игнатьева, но тот оставался совершенно спокойным. – Ты меня слышишь?

– Я тебя слушаю, – равнодушный тон Игнатьева, видимо, неприятно поразил Малецкого, что немедленно отразилось на его лице.

– Да, – печально сказал он. – Наверное, я пришел к тебе напрасно. Но все равно я расскажу. У меня случился очень неприятный конфликт на почве бизнеса. Это не банальный наезд, те времена давно минули, теперь все намного серьезнее. Ты знаешь, что у нас в Морском происходит?

– Нет.

– Как? – поразился Малецкий. – Ты что, газет не читаешь? Телевидение не смотришь?

– Я сказал: нет.

– Ну хорошо… Власть у нас в Морском теперь странная. То есть, не то что странная – бандитская. И в переносном смысле, и в прямом. Криминал, победивший в отдельно взятом городе. Полгода назад народ, полностью охренев, взял да избрал мэром Гену Бычка. Ты помнишь Бычка? Бочкарева?

– Это который авторынок держал? – тут Игнатьев по-настоящему удивился. – Но он ведь действительно бандит. Вы что, там все с ума посходили?

– А вы?! – выкрикнул Малецкий. – Это у вас, столичных жителей, нужно спросить в первую очередь, как такое стало возможным!

– Тихо, тихо, – поднял ладонь Игнатьев. – Я столичным стал всего четыре года назад, как тебе известно.

– Извини… – Малецкий тут же увял, сгорбился, опустил голову.

– У меня в городе был неплохой бизнес, я крепко стоял на ногах…

– Это я знаю, – в тоне Игнатьева нечаянно проскользнула горечь пополам со злостью, и Малецкий вновь вскинулся.

– Не нужно меня ни в чем обвинять! Я вел себя абсолютно честно по отношению к тебе. Я мог дать Жанне все… почти все. И я это сделал. Это был ее выбор!

– Ты не отвлекайся, – неожиданно для самого себя мирно предложил Игнатьев. – А то мы так никогда не закончим. Значит, ты крепко стоял на ногах. Что дальше?

– А дальше то, что шестерки Бычка захотели отнять у меня мое дело. Знаешь, что такое «недружественное присоединение»? Это сейчас очень популярно. Приходят братки с липовым или купленным постановлением суда о фальшивом банкротстве. Вышвыривают тебя за ворота и садятся на твое место. Пока ты ахаешь и бегаешь в поисках правды, все стрелки переводят на себя или просто банкротят предприятие – но уже по-настоящему. Но со мной все получилось не так просто. Мой бизнес – не ларек на базаре, из которого можно выгнать или спалить. И даже не фабрика по производству чего бы то ни было. Из офиса, конечно, меня выгнать можно, но толку-то! Контракты, партнеры, связи – вот что главное. Нет меня – и ничего нет, ты понимаешь?

– Приблизительно, – сказал Игнатьев. – Но, думаю, это неважно.

– Да, – кивнул Малецкий. – Сейчас уже не важно! Пусть! Но все равно я доскажу. Они потребовали, чтобы я добровольно, своими руками, за жалкие копейки отдал им все, что создавал эти годы!

– Зачем?

Малецкий опустил голову.

– Я и сам не понимаю, – тихо сказал он. – Мой бизнес сугубо легальный. У меня не было собственных сейнеров и траулеров. Я – посредник в цепочке поставок экзотических морепродуктов. Но посредник ключевой. Без меня поставщик не доберется до места реализации. Я выстраивал эту цепочку не один год, потратил массу сил и бабок. Скромный бизнес, скромные объемы, но он кормил меня и всех, кто имел к нему отношение. Бычок решил у меня его забрать. Зачем? Не знаю! Но он меня недооценил. Я сразу просчитал ситуацию и принял меры, едва только раздался первый звоночек. Активы перевел за кордон, параллельную фирму открыл на Окинаве – партнеры помогли. Нашел покупателя на дом… ты помнишь, какой у меня дом? Ах да, ты же его не видел… Дом, признаться, было жалко больше всего. Знал бы ты, как я его строил… Сотрудников отправил с премией в оплачиваемый отпуск и предупредил, что возвращаться пока не стоит… Все было на мази, я смеялся про себя, представляя рожу Бычка, когда он узнает, что произошло. Мне оставались только какие-то последние мелочи. И тут все покатилось… Какая-то сука, какая-то подлая тварь меня продала. Я почти точно знаю, кто это был, да только теперь это неважно. На меня немедленно объявили охоту. Мне пришлось бежать.

– Не понимаю, – признался Игнатьев. – Ты убежал – фирма умерла. Чего им еще надо?

– Фирма существует! – воскликнул Малецкий. – Убить фирму намного сложнее, чем ее владельца. Но без меня ее как бы и нет. По правде говоря, фирма – слишком сильно сказано. У меня постоянный штат был всего шесть человек – просто технические работники. Я законсервировал все операции, предупредил партнеров о временном прекращении поставок. Новых людей я могу хоть сейчас с улицы набрать. Лишь бы читать-писать умели. Сейчас как бы каникулы. Конечно, такое не может продолжаться долго, но, короче, порушить фирму, когда рядом нет ее хозяина, нельзя. А хозяин-то убежал! Когда все уладится, я просто перееду в другой город и мгновенно восстановлю свой бизнес.

– А Жанна?

– Я успел их спрятать в одном месте. В самый последний момент.

– Кого их? – спросил Игнатьев.

– Ты что, не знаешь? – Малецкий изумленно взглянул на него и тут же отвел глаза. – Жанну и Дашку – нашу дочку. Ей скоро четыре года будет. Значит, за все это время ты ни разу… Никогда бы не подумал!

– Продолжай!

– В общем, мне удалось скрыться. Как – это другая история, не в ней дело. Жанна с Дашкой остались в Морском, мы регулярно перезванивались, я искал случая, чтобы их вывезти. Не думай, я спрятал их в надежном месте, в деревне недалеко от города. Нужно было переждать некоторое время, их искали ублюдки Бычка. Но два дня назад ее мобильник не ответил и молчит до сих пор. Я не знаю, что произошло. Я попытался выяснить через одного человека – единственного, кому я еще доверяю в Морском, но ему ничего не удалось узнать. Жанна и Дашка просто исчезли.

– Что Бычку нужно от Жанны? – спросил Игнатьев. – Она-то тут при чем?

– Как ты не понимаешь! – воскликнул Малецкий. – Моя семья – это идеальные заложники! Если они захватят их, я вынужден буду принять любые условия!

– Я не понимаю другого, – сказал Игнатьев. – Какие проблемы могут быть у тебя, крутого бизнесмена? Найми десяток частных детективов. Два, три десятка! Неужели они не смогут их найти и вывезти? Ментов найми, в конце концов, из того же Морского. Понимаю, они нынче ходят под Бычком, они продажные – так это и хорошо! Купи их, заплати больше – и все дела. Ко мне-то ты зачем пришел?

– Да, да, – затряс головой Малецкий. – «Найми», «купи» – думаешь, я и без тебя не догадался бы? Но все не так просто. Во-первых, против Бычка никто сейчас не пойдет. Ни бандиты, ни милиция. Он в городе хозяин. К тому же у меня просто нет денег.

Брови Игнатьева поползли вверх.

– Что?

– У меня нет денег! – с силой повторил Малецкий. – Я страховался, я допускал, что меня могут банально схватить на улице и попытаться выколотить деньги. Менты или бандиты – без разницы. И тогда я перевел счета на Жанну. Все бумаги остались у нее. Впрочем, она без меня тоже не сможет ничего сделать…

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты спас мою семью. Я знаю, что могу на тебя надеяться, я знаю, как ты относился к Жанне…

– Заткнись! – тихо и грозно сказал Игнатьев. – Ты ни черта не знаешь! И если ты произнесешь еще что-нибудь подобное, то вылетишь отсюда даже не через дверь!

– Хорошо. Прости. Я думал…

– Я прекрасно понимаю, о чем ты думал. Ты хочешь, чтобы я вернул твои деньги. Твои поганые бабки. Ну, если повезет, то заодно и супругу с дочкой.

– Ты не имеешь права так говорить!

– Разве? – удивился Игнатьев. – Так, значит, тебе не нужны деньги?

Малецкий с усилием сглотнул, отвернулся к окну и сказал после паузы:

– Я хочу, чтобы ты спас мою семью. Я заплачу тебе…

– За Жанну?

– Конечно, ты можешь меня сейчас унижать. Пожалуйста, сколько угодно. Я буду терпеть, я все вытерплю. Я готов на все. Мне нужно только, чтобы с моей семьей ничего не случилось. Ты сможешь это сделать. Пойми, им просто не на кого больше надеяться.

Игнатьев видел, каких усилий стоит Малецкому сдерживаться, и подумал, что тот, вероятно, никогда не простит Игнатьеву сегодняшнего унижения. Он встал, сделал два шага к мойке, без нужды громыхнул ложками в подставке и вернулся на место.

– Да, я это сделаю, – произнес Игнатьев. – Не из-за твоих денег. И даже не из-за Жанны, на что ты, как я понимаю, особенно надеялся. И даже не ради твоего ребенка, которого я ни разу в жизни не видел. Нет. Знаешь, из-за кого? Из-за Бычка. Не нравится мне, когда бычки жируют. Хотя с этим, наверное, уже ничего не поделаешь, проехали. Но хоть немного оттянусь.

– Мне все равно, – быстро сказал Малецкий. – Из-за Бычка, из-за черта, дьявола, кого угодно. Я отдам тебе все, что у меня сейчас есть. Вот… вот…

Он выхватил бумажник и принялся выбрасывать на стол купюры. Тысяч на шесть зеленых, прикинул Игнатьев. Не считая, он сгреб деньги. Ему показалось, что на лице Малецкого мелькнуло нечто вроде усмешки. Игнатьев застыл и мрачно уставился ему в глаза.

– Чему ты улыбаешься? – спросил он голосом, не обещающим ничего хорошего. – Может быть, ты решил, что сумел меня купить? Не заблуждайся.

– Я и не думал ничего подобного! – запротестовал Малецкий. – Просто тебе понадобятся там деньги.

– Вот именно, – сказал Игнатьев. – Потому что лишних у меня нет. Не беспокойся, остаток верну полностью. Теперь давай, рассказывай по делу, что и как там…

* * *

Слежки за собой Кравченко пока не опасался, поэтому на встречу отправился в своей машине. Проверился, конечно, на всякий случай несколько раз, но слежки не было точно. Машину загнал задком в ветхий сарайчик без ворот недалеко от дебаркадера – со стороны не видно, пока не подойдешь вплотную, машину не обнаружишь. Последние три сотни метров Кравченко шел по открытому всем ветрам пустырю, одинокий, словно айсберг в океане. А ветер сегодня дул со стороны причалов, принося с собой густой запах рыбной гнили. По-хорошему, надо было бы осмотреть огромную кучу разбитой тары неподалеку от бытовки, где его должен был ждать Соловьев, чтобы полностью убедиться в отсутствии случайных свидетелей в виде бичей, которых нынче все чаще именовали по-столичному бомжами. Но там воняло намного сильнее, и Кравченко решил не усердствовать с бдительностью.

Перекошенная временем дверь в тамбур поддалась лишь со второго рывка, зато вторая, внутренняя, открылась совсем легко. Из окошка хорошо просматривалась дорога, на которой, как предполагал Кравченко, должен был появиться Соловьев. Придвинув к окну колченогий стул, Кравченко приготовился смотреть и ждать: до назначенной встречи оставалось еще полчаса.

Он увидел Соловьева, когда тот вышел из кустарника, языком подступавшего к океанскому берегу. Следуя инструкциям Кравченко, Соловьев добирался сюда на автобусе, а последние полтора километра топал пешком. Теперь ему оставалось совершить несколько виражей мимо траншей для отходов рыболовного производства. Эти траншеи откопали несколько лет назад ради защиты экологии, строго-настрого приказав капитанам сейнеров сваливать дерьмо и всякую гниль, накопившуюся в рейсе, именно сюда, а не в открытое море. Капитаны отдали под козырек, но выполнять приказ не собирались: ходить несколько месяцев подряд на судне, копящем зловонные отходы и все более пропитывающемся этим запахом, команды бы им не позволили. Взбунтовались бы и повесили на бушприте, за отсутствием нок-реи. А потом количество заходов сейнеров на этот причал сильно сократилось. Промысловики предпочитали сбывать добычу в японских или корейских портах, а то, что привозили для отвода глаз на родину, в помойных ямах не нуждалось, умещаясь в нескольких компактных и чистеньких контейнерах.

Но не в траншеях дело. Плохо то, что в течение нескольких минут Соловьев оставался открытым всем ветрам и возможным соглядатаям, особенно со стороны основной подъездной дороги. Кравченко с досадой на себя передернул плечами. Тут он явно недодумал.

Сообщая о появлении Соловьева, двери бытовки дважды скрипнули и хлопнули. Кравченко подумал, что в гражданском облачении Соловьев выглядит довольно непривычно. К тому же замечательный желтый галстук к общему помойному антуражу места встречи вовсе не шел. Оглядев бытовку, Соловьев это почувствовал и печально скривился. Интересно, на кой черт он надел этот галстук?

– Здорово, – сказал Кравченко. – Как доехал?

– Да нормально, как видишь, – недовольно ответил Соловьев. – Слушай, Кравченко, а к чему вообще такая конспирация? Маскарад этот… Что, кроме этой халупы, негде было встретиться?

– Есть на то причины. Одна из них та, что ты должен был посмотреть на этот причал. Но о деталях – чуть позже.

– Ладно, – пожал плечами Соловьев. – Так о чем разговор?

– Основной вопрос звучит так, – сказал Кравченко. – Если ты будешь точно знать о времени и месте появления судна-нарушителя, можно ли организовать его задержание без лишнего шума?

– Что значит без шума? – удивился Соловьев. – На веслах? Под парусом?

– Это значит, с момента получения информации о нарушителе до самого задержания никто ничего знать не должен. Кроме тех, естественно, кто будет находиться на борту, – терпеливо объяснил Кравченко. – Но самое главное, выходить нужно будет точно в момент ее получения.

Соловьев пошарил в карманах и достал пачку сигарет, хотел вытянуть одну, но остановился и задумался.

– Практически невозможно, – заявил он спустя минуту. – Кто же меня выпустит в море без приказа? Ты знаешь, кстати, сколько в отряде солярки осталось? На плановое патрулирование едва хватает. Пусть твое начальство договаривается со штабом, согласует… Только так, я полагаю.

– Так не получится, майор, – Кравченко печально подвигал нижней челюстью. – Согласовывали уже, и не раз. Результаты тебе известны. Где-то постоянно идет мощная утечка. У нас или в вашем штабе – я не знаю. Возможно, и там и там. Но речь сейчас не о том. Предателей сегодня везде хватает, искать их – времени нет, а вопрос, если придется, решать нужно будет очень быстро.

– Тут надо серьезно думать…

– Конечно надо, если есть чем, – проговорил Кравченко с очевидным нетерпением, но Соловьев не обиделся.

– А на чем же мы фуражки носим? – удивился он. – Этим самым и подумаем… Сложно это, честно говорю!

– А что не сложно? – откровенно разозлился Кравченко. – Сидеть и смотреть? В носу пальцем крутить, когда кругом отморозки командуют? Помнишь, когда два года назад дом в вашем городке взорвали? Неужели не догадываешься, кто и почему? И до сих пор ищут, кто это сделал. Ты хочешь их поймать или нет? Если нет, тогда сиди… в фуражке, товарищ офицер.

– В том-то и дело, что офицер, – грустно сказал Соловьев. – Флот, Кравченко, не твоя милиция, он на дисциплине держится. Хочу или не хочу – таких слов в уставе нет. Если бы ты объяснил понятнее…

– Не могу я сейчас объяснять, майор, ты уж извини. Все и так на волоске висит. Но очень надо, поверь, – сказал Кравченко. – Я же тебе в прошлые разы не тухлую информацию сливал. Брал ты тех, на кого я тебя ориентировал? Брал или нет?

– Ну, – интонационно подтвердил Соловьев. Немного подумал и решил, что нужно обидеться. – А ты знаешь, сколько я за ними гонялся? В твоей информации координат ведь не было!

– Извини, – развел руками Кравченко. – Координатам меня не учили. У нас, ментов, не та квалификация. Зато сейчас я тебя привел прямо на то самое место, где жду приключений. Запоминай на здоровье.

– Я с тобой займусь координатами, если желаешь, – предложил Соловьев. – Ладно, рассказывай дальше.

– Короче говоря, сигнал получишь непосредственно от меня. Или через человека, которого я пришлю. Это на случай, если меня грохнут без предупреждения.

– Хороши у тебя шутки, – покрутил головой Соловьев.

– Шутки, – признал Кравченко. – Но все же не совсем. В наше время всякое может случиться. Но учти: если придет сигнал, времени на раскачку уже не останется…

– Тогда я должен знать, в чем дело, – твердо сказал Соловьев. – Хотя бы в общих чертах.

Кравченко встал, сделал два шага к окну, снова вернулся и сел на место.

– Я тебе доверяю, поверь. Иначе бы не обратился. Ты ведь едва ли не последний остался, кто мзды не берет.

– Не заблуждайся, – грустновато усмехнулся Соловьев. – Мне тоже семью кормить чем-то надо. И офицеров своих…

– Но душу ты ведь продавать не станешь?

– Не стану, – согласился Соловьев. – А что ты имеешь в виду?

– Например, предложат тебе наркоту за большое лавэ мимо пропустить. Пропустишь?

– Нет, – сказал Соловьев. – Этого не дождутся.

– Это я и хотел от тебя услышать, майор.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Соловьев. – Только пора бы уже тебе запомнить, Кравченко: не майор я, а капитан третьего ранга, моряк. Все-таки ты всю жизнь рядом с океаном живешь.

– Тогда еще раз извини! Привычка. Я не морской орел, а обычная сухопутная крыса.

Кравченко подошел к окну, оглядел окрестности. Смутное беспокойство шевелилось в душе последние десять минут, и он пытался понять, в чем его причина.

– Все, товарищ капитан третьего ранга, будем расходиться, – решил Кравченко. – Ты идешь первым, я контролирую. Не нужно, чтобы нас вместе видели.

– Просто кино какое-то, – пробурчал Соловьев. – Ну, давай, Кравченко, поиграем в твои милицейские игры.

Кравченко еще раз посмотрел в мутное, засиженное мухами оконное стекло и увидел, что кино кончилось, играть не придется. В смысле – уже не до игр. Вымахнув из-за пригорка, к старому колхозному причалу на большой скорости мчались две машины. Кравченко не сомневался в том, кто и зачем сюда катит. Все-таки за Соловьевым следили. Теперь же, доложившись хозяину и получив приказ, начали действовать. Каковы были их намерения, Кравченко гадать не собирался. Может, они решили выяснить, с кем встречается командир сторожевика «Зоркий» – самого удачливого судна в погранотряде, а может, просто завалить его вместе с визави и решить проблему полностью и окончательно. Дверь бытовки пока находилась вне поля зрения вновь прибывающих. Ненадолго.

– Выследили они тебя все-таки, – сказал Кравченко. – Иван! Быстро за мной!

Они выскочили из домика и перебежали за кучу мусора.

– Давай дуй к тому сараю, там стоит моя машина, – Кравченко достал из кармана и сунул Соловьеву ключи. – Заводи и подгоняй вплотную к забору. Вперед! Чего ты тянешь?!

Машины остановились у траншей. Выскочившие из них люди (Кравченко насчитал шестерых) бросились вперед, не особо разбирая дороги. Они понимали, что их уже заметили, и очень торопились. Кравченко выхватил «макаров» и три раза подряд бабахнул, целясь в кучу железного лома на краю пустыря. Грохот выстрелов и возмущенный звон раненого железа прервал атаку. Нападавшие затормозили и резво попрыгали в траншеи, на что Кравченко и рассчитывал. Не теряя времени, он помчался к забору, за которым уже урчала мотором подогнанная машина.

За спиной он услышал хлопки выстрелов, но не озаботился: нападавшие стреляли в белый свет, как в копеечку. Еще через несколько секунд он захлопнул дверцу, и машина тут же прыгнула вперед, унося их от неприятностей.

* * *

Последними на борт самолета в сопровождении сразу двух бортпроводниц поднялась довольно большая группа людей в добротно сшитых костюмах, которая прошла в первый салон, укрытый от глаз прочих пассажиров занавесками.

– Ну, теперь взлетим, – насмешливо произнес сосед Игнатьева. – Большие люди наконец загрузились.

– А кто это?

– Большие люди, я же говорю, – повторил попутчик. – Московская комиссия. Летят к нам порядок наводить.

Игнатьев заинтересованно поднял брови. Информированность попутчика была достойна удивления.

– Вы-то откуда знаете? – спросил он.

Попутчик довольно засмеялся.

– В бизнесе главное – информация. Я еще неделю назад знал, что готовятся какие-то разборки.

– И по какому поводу?

– Что?

– По какому поводу разборки?

– Боже мой, да повод всегда найдется. Нужно же показать, что работа кипит, все при деле. Что пятнадцать лет назад, что сейчас, – все одно и то же. Ничего не изменилось.

– Ну и как? Наведут порядок?

Попутчик развеселился еще больше.

– Да ты что! Знаешь, как наша территория называется? Край. Потому что с самого краю. Дальше – ничего нет, один океан. И до Москвы очень далеко. Приедут, руками поводят, водки с местным начальством попьют, закусят крабами – и назад. Раньше хоть снять могли, шею намылить. А сейчас – нельзя. У нас Конституция, демократия. Не то что губернатора или мэра – сельского главу тронуть нельзя. Сиди себе, спокойно делай свои дела и не дергайся.

– Ты, однако, оптимист, – сделал вывод Игнатьев.

– Я – реалист. И вообще, мне плевать на эти игры. Главное, чтобы меня не трогали… А ты к нам тоже в командировку? По коммерческой части?

– Именно так, – подтвердил Игнатьев. – Есть кое-какие деловые вопросы.

Сосед что-то хотел сказать еще, но заревели двигатели и самолет начал самостоятельное движение на взлетную полосу. Сосед туго затянул ремень безопасности и отвернулся к иллюминатору. Игнатьев понял, что он волнуется. Самому Игнатьеву тоже никогда не нравились ни взлет, ни посадка. Но в его жизни их состоялось так много, что он научился оставаться равнодушным. Разговор с попутчиком возобновился лишь после того, как лайнер благополучно набрал полетную высоту и пассажирам было разрешено расслабиться в рамках установленных правил.

– Кстати, насчет промтоваров могу посодействовать, – сказал сосед, к которому полностью вернулось хорошее настроение. – Отличный китайский трикотаж – чистый хлопок, ширпотреб разный. У меня солидная фирма, связи налажены, – попутчик протянул ему визитную карточку. – Мой офис в центре города, отыскать легко. Соберетесь – звоните, заходите. Как говорится, милости просим.

Звали его Эрман Лев Иванович. Конечно же, он был президентом. Фирма его звонко называлась «Интертрейдинг». Игнатьев деликатно покосился на хозяина визитки. Внешность что ни на есть самая среднерусская: толстый нос картохой, мягкий подбородок, круглое пузико от злоупотребления калорийной пищей и небрежения заботой о теле.

– Мы из остзейских немцев, – степенно пояснил Эрман, поймав взгляд Игнатьева. – Приехали на Дальний Восток по указу императора Павла Петровича осваивать новые земли. Почти двести лет тут живем. Так что, мое предложение вас интересует?

Лет десять назад, вероятно, он с такой же важностью и убежденностью рассказывал о том, что его папа был ближайшим соратником Эрнста Тельмана, подумал Игнатьев. А дедушка – лучшим другом Розы Люксембург. Но времена меняются, нынче требуются уже иные биографические вехи.

– Я немного по другой линии, – сказал Игнатьев. – До китайского хлопка, возможно, дело когда-нибудь тоже дойдет. Сейчас меня больше интересуют морепродукты. Крабы, икра, гребешки и все такое.

– О-о, вот это сложно, брат, – покачал головой потомок благородных остзейцев. – В эту систему со стороны прорваться трудно, заказы расписаны на десять лет вперед.

– Так уж и на десять?

– А как же! – воскликнул остзеец Эрман. – Специфика отрасли. Дефицит. Бабки немереные, потому и все схвачено, все поделено. Одни ловят, другие продают, третьи за порядком смотрят. Ну, понятно, отстегивают кому надо, как положено – всё по понятиям.

– Значит, ты тут мне ничего подсказать не можешь, – покачал головой Игнатьев. – Жаль. Ладно, попробую сам разобраться.

– Только зря время потеряешь, – заверил Эрман.

– Вообще, у меня серьезные предложения, солидные фирмы. Гарантии и все такое. Обычно это помогает.

– Не знаю, не знаю… Ты где остановишься?

– Пока не решил.

– Советую в «Золотом лотосе». Сервис приличный и цены нормальные.

– Значит, в «Золотом лотосе», – согласился Игнатьев.

– Тогда если у меня что-то проявится, я тебе туда позвоню, – пообещал Эрман. – А насчет хлопка ты подумай…

В поле зрения Игнатьева появилась тележка, а за ней крутое, туго обтянутое синим сукном, бедро стюардессы.

– Напитки, кондитерские изделия не желаете?

Эрман оживился.

– Милая, а виски у вас есть?

– Пожалуйста, фляжка – пятнадцать условных единиц.

– Ну, круто тут у вас, – крякнул Эрман. – Дай, пожалуйста! И водички с газом, и шоколадку, и пару стаканчиков.

Стюардесса была уже немолода: ей было, пожалуй, далеко за тридцать, но взамен юной свежести обладала, с точки зрения Игнатьева, намного более важным достоинством – обаянием, которое приносит зрелая женственность. Стать, плавные формы, величавая таинственность движений – все это Игнатьев определял словом «порода». На таких женщин он всегда смотрел с огромным удовольствием, при том сексуальная составляющая его ощущений была относительно невелика – обычно так смотрят на произведения искусства. Жаль, что расположение его кресла отпустило на это зрелище чуть более минуты.

– Давай за знакомство? – Эрман уже разлил виски по стаканчикам и разломал шоколад на дольки.

Игнатьев и сам собирался чего-нибудь выпить. Долгие перелеты он предпочитал проводить во сне, чему алкоголь способствовал. К счастью, его новый знакомый придерживался такого же мнения. Он мирно и негромко захрапел даже раньше Игнатьева.

* * *

В перечне врачебных кабинетов, которые каждый сотрудник органов внутренних дел обязан был посетить в ходе ежегодной диспансеризации перед отбытием в отпуск, кабинет психиатра появился недавно. Новое руководство министерства вдруг серьезно озаботилось состоянием душ своих подчиненных и сочло необходимым поставить его на постоянный контроль. К столбику подписей, без которых отпускное удостоверение не выдавалось, добавилась еще одна. Этот кабинет Игнатьев никогда прежде не посещал и шел сейчас сюда со смешанным чувством любопытства и некоторой робости. Психиатр, в его понимании, был чем-то сродни венерологу, о визитах к этим специалистам в компании одинаково неудобно говорить вслух. Была уже половина восьмого вечера, приемные часы заканчивались, и коридор поликлиники опустел. На стульях перед кабинетом никто не сидел, поэтому Игнатьев просто постучал, а потом отворил дверь.

– Разрешите?

– Заходите.

Верхнее освещение в кабинете было выключено. Горела только настольная лампа, освещавшая лишь стол и небольшое пространство вокруг него. Хозяйка кабинета что-то быстро писала за своим столом, низко склонив голову, и на вошедшего пациента даже не взглянула. Игнатьев постоял несколько секунд, нарочито шумно вздохнул, а потом совершенно неслышно, так, как он умел, переместился на несколько шагов влево, к окну.

– Садитесь, – сказала врач, продолжая писать.

Игнатьев молчал.

Врач удивленно подняла голову, никого перед собой не увидела и легонько вздрогнула.

– Я здесь, – мирно проговорил Игнатьев от окна, но это заставило ее вздрогнуть еще раз. – Просто не хотел вам мешать.

– Садитесь, – повторила она намного суше.

Игнатьев подошел и сел напротив нее на стул для пациентов. Коротко подстриженные, чуть вьющиеся волосы, легкая неправильность черт лица, рождающая неповторимость облика – все это Игнатьев увидел чуть позже. А самым первым впечатлением, которое осталось с ним на всю жизнь, оказался ее халатик. Снежно-белый медицинский халатик из синтетики, прозрачный, словно оконная кисея. Нет, все выглядело абсолютно пристойно, и по-иному быть не могло: халатик был надет поверх светло-бежевого платья с весьма скромным вырезом у шеи и длинными рукавами; такие же халатики, вероятно, носила половина персонала поликлиники, но именно он, именно сейчас, заставил сердце Игнатьева заколотиться чуть быстрее. Прозрачность халатика будила воображение, Игнатьев почувствовал, как кровь прилила к лицу, и порадовался недостатку освещения.