Текст книги "Жила-была Клавочка"

– У нас, Клавочка, девушки по вечерам не ходят.

Приезжие ночевали в родном гнезде, и Клаве пришлось спать с тетей Раей в той комнатке, куда уложили ее перед обедом. И тут как-то так само собой получилось, что она все-все рассказала – и про утерянную сводку, и про умницу Леночку, и про предательницу Наташу, и про несчастную Липатию Аркадьевну, и про саму Людмилу Павловну, и даже про то, какая она подлая, что от ребеночка избавилась, – ну, про все, все решительно, кроме, конечно, слесаря. Вот про него она даже тете Рае не могла рассказать, хоть режьте ее на куски. Это было так стыдно, так противно, что ей делалось жарко внутри.

– А зачем тебе Москва эта? – спросила тетя Рая. – Во всем доме я одна теперь. Мужа приведешь, и ему места хватит.

– Ой, тетя Рая.

– Что – ой? Замуж выдадим, на свадьбу всех созовем – опять весело. А работа не вопрос. Мы с Шурой не последние ткачихи на фабрике.

– А Липатия? – робко спросила Клава.

– А тетя Дуся на что? Дуся у нас почтой заведует, неужто не поможет? Звони в Москву, пусть собирается. Ты чего не раздеваешься? Спать пора, доченька, завтра спозаранку – за труды.

Клава стояла полураздетая, не зная, как поступить со строгим наказом Липатии Аркадьевны. Но все так изменилось, что никакие наказы уже действовать не могли; Клава стащила с себя поясок, вынула из потайного кармашка отпускные деньги и положила на тумбочку:

– Вот, тетя Рая. На расходы.

13

Клава проснулась среди ночи от счастья. Счастье не было сосредоточено в какой-то определенности – это было счастье вообще, им заполнилась вся комната, весь сияющий дом покойной бабушки Марковны и весь огромный мир за его пределами. Это было одновременно и ощущение счастья и предчувствие его, потому что сама ее жизнь – жизнь Клавы Сомовой – и была этим счастьем. Рядом с нею, изредка вздыхая и жуя сухими губами, спала тетя Рая, за дощатой перегородкой слышался мощный храп дяди Коли, а Клава улыбалась в темноту и не вытирала слез, которые ласково ползли по щекам. «Отчего же это? – думала она. – Будто мама рядом и будто никто еще не обижал. Все, все позади, в другом мире, на другой планете. А я – здесь, у меня есть тетя и дядя, и, может быть, я буду называть тетю Раю мамой Раей, если она позволит. А еще в этом мире окажется счастливая Липатия и начнет продавать газеты в стеклянном киоске, а в газетах напечатаны одни только радости, и все говорят: „Спасибо вам, Липатия…“ Нет, тут не может быть Липатии Аркадьевны, а есть Евлампия Авдеевна, и люди скажут: „Спасибо вам, Евлампия Авдеевна, за прекрасные новости…“ А рядом – Сергей в красивой форме регулирует движение и порядок. И больше не будет пьяных, и будут рождаться здоровые дети, и все женщины станут удивительно красивыми. Дети. Девочки и мальчики, только девочки обязательно должны рождаться первыми, чтобы помогать маме. Вы думаете, просто вырастить ребенка? Ого-го, еще как непросто, потому-то и рожают еле-еле одного. А у меня будет…

До этого мгновения Клава думала сквозь нежную теплую дрему, в которой все улыбалось и все счастливо путалось. Но, зацепившись за детей, закружилась, завертелась, хотела что-то поймать, что-то додумать и окончательно прогнала тихо подкравшийся сон. И вместо него пришла мысль, такая ясная, что Клава стала еще счастливее, чем была мгновение назад. В самом деле, если первой непременно должна родиться девочка и уже есть тетя Рая и еще несколько теть, то зачем искушать судьбу? Во-первых, мальчик может обогнать девочку и явиться на свет раньше, а во-вторых, когда еще Сережа сделает ей предложение? Куда как проще пойти в детский дом и выбрать себе девочку – только непременно Леночку! – а когда она подрастет, рожать, сколько можно прокормить. Валерика, потом девочку… Ирочку, конечно же – Ирочку! И еще одного – Дениску. И будет у них четверка: Леночка, Валерик, Ирочка и Дениска. И надо успеть их поставить на ноги, пока они с Сережей еще молоды, а тети не совсем уже старенькие. И еще… Еще завтра же об этом рассказать тете Рае – она поможет выбрать Леночку! – и Сереже. Надо, чтобы всегда была одна мечта, тогда семья – навсегда. И поэтому ничего не надо скрывать, особенно – детишек. А он поймет, потому что веселый. И они вместе пойдут в детский дом. Нет, только не завтра: завтра он дежурит. Послезавтра. Послезавтра, послезавтра, после…

И тут Клава опять уснула, да так крепко, что разбудили ее к завтраку. Тетя Рая уже ушла на работу, а ей велела перетащить свои вещи из гостиницы. Так начался день, и выдался он таким солнечным, ласковым и теплым, какие редко случаются поздней осенью в нашей неласковой стороне.

И все же, как ни хотелось Клаве поскорее перебраться к тете Рае и тем самым начать отсчет своей новой жизни, она не понеслась за вещами сломя голову. Она нагрела воды и неторопливо выскребла весь дом от порожка до последнего сучка в последней стене. Правда, ей помогала Светка, но при этом так боялась за свои пальчики, что Клава держала ее для легких работ – поднести да отнести – и еще для рассказов. Светка послушно таскала ведра и болтала. И только когда все было отдраено, Клава занялась личными делами.

По дороге в гостиницу Клава зашла на почту, где командовала тетя Дуся. Тетя была очень занята и чем-то озабочена, но тем не менее твердо обещала стеклянную мечту для Липатии.

– Пусть едет, без работы не оставим.

Клава с детства была приучена дотягивать до получки на копейках, а потому по дороге в гостиницу обдумывала, как ей быть. Вчера она заплатила за сутки, но поскольку в гостинице не ночевала и постелью не пользовалась, то и попросила старшую администраторшу вернуть ей деньги. Администраторша с утра была не в духе, начала говорить обидные слова в повышенном тоне, но Клава тихо и спокойно доказывала, зачем же ей платить, если она ночевала совсем в другом месте. Потеряв на этом добрый час и ничего не добившись, она высказала свою точку зрения на справедливость, забрала чемодан и поволокла его на улицу Кирова в отныне свой дом. Ей очень хотелось сообщить все ослепительные новости Сергею (а также насчет поисков в детском доме девочки Леночки), и она некоторое время постояла на крыльце гостиницы – там, где вчера стояла с Сергеем, раздумывая, не зайти ли ей в милицию, но потом решила, что это уж слишком, что нечего самой бегать и суетиться и что Томка абсолютно права, когда говорит, что их надо томить. И, решив так, потащилась на улицу Кирова.

Там опять варили да парили, потому что сегодня все иногородние уезжали вечерним поездом. Клава бросила чемодан, подвязала фартук и включилась. Настроение у нее было певучим, и все что касалось ее рук, пело и улыбалось.

– Умница, доченька, – похвалила тетя Рая, забежав попрощаться. – Вот вам молодая хозяйка, а нас с Шурой простите. Митинг на ткацкой, знамя вручают, а я – в президиуме.

И Клава осталась за хозяйку. Не за ту, о которой вспоминают, починив кран: «Эй, хозяйка, погляди работу!», и даже не за хозяйку вечера, принимающую Томку с Липатией, – нет, она осталась полноправной владычицей и дома, и семьи, и дорогих гостей, и традиций, и памяти. Всего, что вмещает в это слово женщина, что чудо как преображает ее, наделяя радушием и властностью, добротой и расчетливостью, достоинством и терпением.

– Тетя Люба, дайте я заменю вам тарелку. Дядя Леня, кажется, вы забыли налить вино. Света, положи отцу капусты, она ведь нравится вам, правда, дядя Коля? Тетя Зоя, вот огурчики. Чудные огурчики, верно?.. Что с вами, тетя Дуся? – Села рядом, обняла за плечи. – И не ели ничего.

– Не пришел он, видишь, – шепотом, глотая слезы, сказала тетя Дуся. – Ах ты, господи, вот наказанье-то. Думала, хоть сюда придет, на вино польстится.

– Ну и наплевать! – сердито сказала Клава. – Подумаешь, цаца какая, Витька этот. Не маленький, не пропадет.

– Пропадет…– заплакала мать. – Клавочка, милая, он же… Он получку мою украл. Всю, до копеечки, потому и не пришел, пьет где-то. А водка до добра не доведет.

– Украл? Всю получку? Ну, попадись он мне только! Ну, я за него возьмусь! Тетя Дусенька, не горюйте, мы с Сережей…

– Ты милицию не впутывай, – решительно перебила тетя Дуся. – Мы уж сами, по-родственному.

– А я про что? И я – по-родственному, – сказала Клава и помчалась на кухню за вторым.

Потом дружно мыли посуду, а прибравшись, пошли на вокзал, не дождавшись ткачих. Но и без них все прошло замечательно, все распрощались, расцеловались, помахали руками; поезд ушел, и на перроне остались тетя Дуся и Клава.

– И зачем тебе телефоны эти? – недовольно вздохнула тетя. – Только зря деньги тратить. Лучше письмо написать.

– Очень уж похвастаться хочется, – смущенно улыбнулась Клава. – Ну, кто я была такая? Так, безродная растяпа. А теперь у меня родственников – все обзавидуются! – И она поцеловала новую тетку.

– Ладно уж, лисонька. – Тетка была очень довольна. – Только уговор: своих в милицию не впутывай. Ему до армии полгодочка осталось, зачем же биографию портить?

– Но он ведь украл…

– Не в первый раз, – скорбно поджала губы тетя Дуся. – А дело это семейное.

– Потакаете вы ему, а воспитывать надо строго.

– Отца у него нет, и полгодочка осталось, – умоляюще повторила тетя Дуся. – А в армии исправят. Дисциплина.

– Ладно уж, – вздохнула Клава. – Но дома я ему всыплю. По-семейному!

И побежала на телеграф. Тот самый, от которого намеревались перестраивать город, как от центра, а потом пожалели денег. И современное здание оказалось среди глухих заборов и одноэтажных домишек за городским парком, уже закрытым на осенне-зимний период.

– Москва после двадцати двух, – сказала телефонистка.

– Так поздно?

– И в течение часа. – Телефонистка не отрывалась от книги, которую читала со вниманием. – Будем оформлять? Телефон в Москве?

Клава собиралась уходить, но требовательное: «Телефон в Москве?» – заставило ее без задержки пробормотать телефон Леночки – один лишь домашний телефон, который она знала.

– Три минуты. Сколько с меня?

Расплатившись, Клава оглянулась. Небольшой зальчик был пуст, только на единственной скамье сидела худенькая востроносая девчонка с распущенными светлыми волосами в куцем, каком-то подростковом пальтишке. Было в ней что-то трогательно перепуганное, и Клава сразу уселась рядом.

– Звонить?

– Жду.

Голос у девчонки был под стать цыплячьему виду: тонкий и дрожащий. Клава одобряюще улыбнулась:

– Ну, что съежилась? Куда звонить собралась?

– Маме.

– Это я сообразила. А куда маме?

– В Москву. Я на практике тут. Третий день.

– Учишься где?

– Страшно, – сказала девчонка и доверчиво взяла Клаву за руку. – Вы меня, пожалуйста, не бросайте. Я раньше не думала, что может быть так страшно.

– Ну-ка, выкинь все из головы, – строго сказала Клава. – Что такое «страшно»? Это только ощущение. Ощущение, и все, как холод или жарища. Ты же можешь в тонких колготках в мороз на танцы пойти? На мужчин и смотреть-то потешно, как укутались, и хоть бы что. Как будто на улице ноль. Скажешь, неправду говорю?

– Хочешь быть красивой – терпи.

– Молодец. Как тебя зовут?

– Лена.

– Как? – Это показалось нарочным, как ложь; Клава решила, что ослышалась.

– Елена. Я в библиотечном учусь, думала, что Пронск – это рядом, всего ночь ехать, а тут ужас какой-то.

– Опять? – совсем как когда-то мама, спросила Клава и подумала, что спросила так потому, что – надо же! – такое совпадение имен. – Я тебе зря, что ли, про мороз рассказывала? И ты верно отреагировала: хочешь быть человеком – терпи.

– Красивой, – поправила некрасивая практикантка.

– Человеком важнее. А еще важнее – глушить в себя всякие ненужные ощущения. Холодище, а ты – в чулочках, и нос кверху. Страшно, а ты – вперед. Вот у меня…– она запнулась, – жених, так он орденом награжден, потому что без всякого оружия задержал бандита. Я – ну, прямо, как ты сейчас! – страшно, говорю? А он: им, говорит, в тысячу раз страшнее, потому что кругом-то люди. Люди кругом, понимаешь, глупышка? Они одни среди людей, и им – жутко страшно, вот и все. Ты пойми это и сразу перестанешь трусить. Ты в библиотечном, говоришь? Интересно? Я жутко книги люблю, и у меня есть, только мало, я на макулатуру выменяла. Ты мне лучше про книжки расскажи, а не про страх.

– А что рассказывать? У нас сейчас – учет и комплектация технической литературы. Уголок рационализатора или там новая техника. Ну, периодика, всякие справочники… Кто это воет так, а?

– Да не трясись ты, вот смешная. Ну, ветер. Ветер поднялся, понимаешь?

– Девушка! – крикнула телефонистка. – Мама у телефона! Четвертая кабина.

Библиотечная практикантка ринулась в кабину. Сквозь тонкие стенки было слышно, как долго она кричит: «Алло! Мама! Мама! Мама!..» А потом, видно, маму подключили, потому что девчонка сразу ударилась в рев. И Клава очень рассердилась.

– Не реви! – строго крикнула она, подойдя к стеклянным дверям. – Зачем маму пугаешь?

Девчонка отчаянно глянула отсутствующими глазами, но реветь перестала. Клава удовлетворенно вернулась на место, а из кабины неслось:

– Сходи в деканат, упроси, чтоб перевели. Упроси, слышишь! Не могу я тут, не могу. Тут страшно, мама. Тут ужас как страшно, тут в общежитие ломятся…

Клава огорченно подумала, что девчонка – паникерша и дуреха и что придется забрать ее с собой, чтобы пока жила у них. А потом найти Сергея, и пусть-ка он поинтересуется, что это за общежитие и кто в него ломится. Решив так, она встала, намереваясь сказать трусихе, чтобы подождала ее непременно, но тут телефонистка окликнула ее:

– Эй, Москва! В третью кабину иди, там лучше слышно.

Слышно и вправду было отлично, но Клава все равно кричала, потому что три минуты казались совсем уж ничтожным временем и нужно было заглушить Леночкины вопросы и успеть все сказать. И про то, сколько у нее теперь родных, и про то, что она сюда переезжает, и про милиционера Сергея, и про тетю Раю, и про бабушку Марковну, и про то («Господи, самое главное чуть не забыла!»), чтобы Липатия Аркадьевна немедленно собиралась к ней.

– Ты сходи завтра же! – орала она в трубку. – Скажи, что вместе будем жить и что на работу ее берут! При почте у тети Дуси! Пусть поскорее выезжает, я встречу!

Она выпалила все новости с пулеметной быстротой, а время еще оставалось. Клава растерянно передохнула, лихорадочно соображая, что бы такое еще проорать, но Лена спросила весело:

– Кончила вопить? Теперь послушай, а я в поликлинику ходила.

– Зачем?

– А на обследование, поняла? Теперь эти жабы заткнутся!

– Леночка, милая, как же ты могла? – зашептала в трубку Клава. – Это… это же совестно, Леночка.

– Ну, чего тут совестного, ну, чего? Обыкновенная медицина. Да. А я за правду от Белорусского до Манежа в одних колготках пройду, поняла?

– А я не пройду. Я скорее умру.

– Да я же из принципа!

– И я из принципа. – Клава хотела объяснить, почему ее принцип важнее Леночкиного, но тут телефонистка строго сказала: «Заканчивайте», – и она опять заорала про Липатию, а потом в трубке щелкнуло и связь оборвалась.

– Спасибо, – сказала Клава, подойдя к телефонистке. – Я ничего не должна?

– Уложилась, только орала очень. Зачем? Я же сказала: третья кабина.

– С непривычки. – Клава смущенно улыбнулась и завертела головой. – А где та девочка? Ну, что с мамой…

– Ушла. Ты – в кабину, а она – в дверь.

– Пока! – крикнула Клава.

Она выскочила на улицу и остановилась, оглядываясь. Дул порывистый ветер, шуршал облетевшими листьями, морщил воду в лужах, раскачивал редкие фонари. Они со скрипом мотались на столбах, разбрасывая свет, и в этом разбросанном свете Клава разглядела людей. Далеко, у парка, где уже кончились дома и начинались глухие заборы, вроде бы мелькнули светлые волосы, и она, не раздумывая, со всех ног бросилась туда.

Двое парней молча тащили за руки девчонку к пролому в заборе, в глухую черноту парка, а двое шли сзади, изредка подталкивая ее в худенькую, дугой выгнутую спину. Пальтишко было расстегнуто, косынка сбилась: девчонка изо всех сил упиралась, но не кричала, а, всхлипывая, бормотала:

– Только не убивайте. Только не убивайте. Только не убивайте.

– Перестать! – задыхаясь, выкрикнула Клава. – Не сметь! Сейчас же!..

Она кого-то с разбегу оттолкнула, парни выпустили девчонку, а та мышонком юркнула за Клавину спину. А парни не побежали, не шевельнулись даже, и Клава поняла, что бежать ей и девчонке нельзя: догонят. Что надо кричать, шуметь, говорить, надо не давать им опомниться, пока они сами не уйдут или кто-нибудь не появится возле телеграфа.

– Что, справились, да? Четверо на одного, да? – лихорадочно и бессвязно выкрикивала она. – Молодец, Леночка, ничего не бойся. Это они пусть боятся, а ты ори что есть силы. Пусть у них поджилки трясутся, только стой сзади, чтоб не подкрались. И ори, ори, Ленка, есть же люди, их много, а мы с тобой – молодая гвардия, а вы, вы знаете кто? Вы сегодняшние фашисты, вот вы кто…

Сердце Клавы стучало так громко, что его, казалось, могли бы услышать даже в домах, даже за наглухо закрытыми дверьми и окнами, да слишком уж много развелось телевизоров, и они сладко урчали в каждой квартире, заглушая яростный клекот Клавиного сердца. Но она об этом не знала, как не знала и о том, что перепуганная пигалица с именем ее будущей приемной дочери давно уже что есть духу мчится по пустынным улицам, вереща и потея.

– Не бойся, родная, вдвоем мы – силища! – в непонятном торжествующем восторге кричала Клава. – Знаешь, у меня дочку Ленкой зовут, она тоже смелая, как мы с тобой…

А парни не уходили, в настороженном молчании стоя перед нею, и ей уже казалось, что стыд парализовал их, она уже предвкушала победу, потому что во всех фильмах, которые она смотрела, и в тех книжках, которые ей удалось прочитать, зло всегда терпело сокрушительное поражение и несчастливых концов просто не могло быть. Ветер раскачивал фонарь, лучи снега всполошно метались по черной осенней земле, изредка мазком касаясь затаенных лиц. И Клава вдруг перестала кричать.

– Смотри, Ленка, – удивленно сказала она, по-прежнему не оглядываясь, чтобы держать в поле зрения всю четверку. – Смотри, это же Витька, сын тети Дуси, мой двоюродный братец. Он сегодня деньги у матери украл, всю получку, это же такая подлость! Ты, Витенька, забыл, что у меня жених милиционер? Ну, мы за тебя возьмемся. У меня свидание с ним, он дежурит сегодня и сейчас сюда на машине приедет. Вот тогда вы запляшете! Тогда ты, Витенька, сразу скажешь, кто тот второй, которого они ищут. Не тот ли, кто с тобой в гостиницу заявился? В шляпе на носу? Ах, вас уже трое осталось, уже бежите! – победно рассмеялась она. – Ничего, никуда не денетесь, я всех вас запомнила. Всех! Так что…

Она ни разу не оглянулась, она твердо верила, что за спиной стоит друг и что спина надежно прикрыта. И именно оттуда, со спины, сзади пришелся удар, коротким грохотом и яркой вспышкой отдавшийся в голове. И наступил мрак.

Клаву нашли рано утром: милиционер Сергей не успел еще сдать дежурство. Он прибыл вместе с бригадой и, пока фотографировали тело, пока писали протокол осмотра происшествия да искали следы, молча стоял поодаль. А когда принесли носилки, сказал следователю:

– Я знаю ее, вместе из Москвы ехали. Она из кино, Адой ее зовут.