Текст книги "Из глубины"

Из глубины

Рукопись и письмо из архивов Титуса Кроу, попавшие к нему совершенно случайно из-за ошибки в работе почтовой службы

Глава 1
Раковина

Моя главная цель за то время, что мне осталось – а у меня есть причины полагать, что его может оказаться не так уж и много, – описать события, приведшие к моему теперешнему безвыходному положению. Тем самым я намерен оставить предостережение и обвинение против коварного вторжения кошмара, о котором никто раньше и не ведал. Я предвижу, что достоверность фактов, которые я сообщу, будет поставлена под сомнение, но в одном я уверен: если когда-нибудь все обстоятельства этого дела станут известны общественности, человек никогда больше не сможет претендовать на роль «повелителя своей судьбы»! Ибо он не повелитель – и никогда им не был.

Я ловлю себя на том, что сомневаюсь в фундаментальных законах пространства и времени, в давно устоявшихся и общепринятых концепциях космогонии, наследственности и, прежде всего, антропологии. Да и в самом основополагающем принципе человеческого существования тоже. Начало этой истории казалось вполне безобидным. Я вспоминаю об этом, и...

Но будет лучше, если расскажу по порядку.

* * *

Несколько недель назад, в конце весны, авиапочтой мне прислали из Америки довольно крупную, необычную и особо привлекательную раковину. Ракушка, заботливо упакованная, чтобы не разбиться по дороге, по размеру была с два моих кулака, сложенных вместе. У нее было почти круглое устье приблизительно двух дюймов в диаметре, а ее красноватый оттенок и украшенный острыми шипами тугой завиток придавали ей сходство с каким-то огромным ядовитым насекомым. Конечно же, называя ракушку «привлекательной», я говорю как человек, однажды отыскавший во всех ракушках полный спектр красоты, представленной в Природе. Оглядываясь назад, я полагаю, что другие вполне могли бы счесть ее отталкивающей.

Мой доселе неизвестный благодетель указал адрес в Иннсмуте, прибрежном городке в американской Новой Англии, и написал коротенькое рекомендательное письмо. Вот оно:

Дорогой мистер Воллистер, прошу простить мое самонадеянное вторжение, но, прочитав ваши недавние статьи в «Океанах», я понял, что вы являетесь известным конхиологом[11]11
  Конхиология – наука, изучающая моллюсков.


[Закрыть] и морским биологом. Чтобы выразить вам мою высокую оценку вашей работы (я сам всегда интересовался конхиологией, но профессионально никогда ею не занимался), прикладываю к этому письму раковину из местных вод. Мне сказали, что эта раковина не характерна для вашего атлантического побережья, и, поскольку это особенно прекрасный экземпляр, я подумал, что вы были бы рады иметь такую. Если в вашей коллекции уже присутствует что-то подобное, прошу простить легкомысленный импульс, заставивший меня сделать этот подарок, и в любом случае принять раковину в знак моего восхищения.

Искренне ваш

Уильям П. Марш.

Сказать, что я обрадовался этому неожиданному подарку, значит ничего не сказать. Что же касается замечания мистера Марша об относительной редкости его раковины на моей стороне Атлантики, то оно тоже было немалым преуменьшением.

Хотя я неплохо осведомлен обо всех видах моллюсков и раковин в мировом масштабе, моя узкая специализация касалась тех моллюсков, которые обитали в британских водах. Поэтому я с достаточной степенью уверенности мог заявить, что море никогда не выбрасывало на британское побережье подобной раковины. Более того, этот вид моллюска оказался мне незнаком, я никогда не сталкивался ни с чем подобным.

После того, как мое первоначальное удивление утихло, я стал более подробно рассматривать раковину и обнаружил еще один факт, странность, которую в обычных обстоятельствах заметил бы сразу: ракушка была левосторонней. Если смотреть на нее с острого конца, ее спираль закручивалась против часовой стрелки – налево. Мне было известно лишь о полудюжине таких раковин во всем мире. Все они находились в частных коллекциях и считались бесценными.

Короче говоря, эта раковина оказалась абсолютно уникальной. Несмотря на ее левосторонность, я не заметил в ней ничего зловещего. Тогда не заметил.

Однако вскоре я обратил внимание, что новая раковина как-то... все изменила? Да, думаю, пожалуй, именно так лучше всего и выразиться: ракушка как-то изменила меня, мое восприятие. И первое проявление этой перемены я испытал на себе в ту же самую ночь.

Я живу один с тех пор, как четыре года назад умерла моя жена. Со времени ее смерти мой милый домик всегда казался мне пустым. И все же в ту ночь это было не так. Казалось, в доме появилось чье-то почти ощутимое присутствие. У меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, следят за каждым моим шагом и настроением. Я впервые почувствовал, что нахожусь в доме не один. Это ощущение вовсе не было тем, что описывают в романах о привидениях. Я не чувствовал никакого страха, но в то же время обнаружил, что мне очень трудно сосредоточиться на чтении. Дважды поймал себя на том, что оглядываюсь через плечо, словно слышу какой-то воображаемый звук. И всякий раз мои глаза натыкались на новую раковину, стоявшую на столике.

Перед тем как лечь спать, я написал письмо одному своему лондонскому другу. У него имелась превосходная коллекция ракушек, содержащая многие тысячи образцов, и хотя его общие знания в области морских наук были ограничены, о моллюсках – от их форм, цветов и размеров до вод, в которых они жили, размножались и умирали – он знал почти все. Он считался самым выдающимся в мире конхиологом и, следовательно, заслуживающим доверия авторитетом. В письме я дал подробное описание моего нового приобретения, вплоть до довольно точного наброска, и попросил его дать мне какие-либо сведения об этом виде молюсков. О происхождении этой раковины я не упомянул.

Написав письмо, я внезапно почувствовал себя усталым и, выпив обычный ежевечерний стаканчик «на ночь», на несколько минут вышел на балкон. Передо мной расстилалось море, спокойное и далекое. Как раз был отлив. Луна серебрила песок перед домом. Вскоре прохладный ночной бриз порядком заморозил меня, и, закрыв балкон, я отправился в постель.

Заснул я почти сразу же, погрузившись в сновидения. В ту ночь в моих снах, как ни странно, не было ни видений, ни действий – лишь звуки. Но какие звуки! Они начались с легчайшего шелеста – шепота волн, набегающих на дикий скалистый берег где-то на краю света. Этот звук казался таким чистым, таким невинным, что я понял – так, как всегда «понимаешь» в сновидениях: это были первые волны на первом берегу, берегу первозданного океана, порожденного миллиардом лет дождя, того первого великого дождя, воды которого, заполнив скалистые бассейны юной Земли, плескались, подогреваемые вулканами, все годы докембрийской эпохи; теплые, и все же безжизненные, стерильные и мертвые, ожидая великого пробуждения Природы.

Потом шум воды стал громче, и мне привиделась первобытная луна – неровный шар из еще не до конца затвердевшего камня, дышащий собственной вулканической деятельностью – планета, неуверенно ковыляющая по орбите, постепенно приручая волны в громадных земных океанах, баюкающих первые формы жизни, которые плавали или бродили по дну на членистых хитиновых ногах. А волны набегали на берег и снова отступали. Шум океана постепенно становился громче, пока мне не показалось, что я слышу крики его обитателей, ведущих вечную борьбу за жизнь, за существование, в безбрежных соленых водах. На заднем плане, в моем мозгу, постоянно звучал менее отчетливый шум, который я скорее чувствовал, чем слышал, невероятный звук разумной деятельности, пусть и чуждого, нечеловеческого разума, в мире, где первым динозаврам еще предстояло выйти из дымящихся топей каменноугольного периода палеозоя.

Потом, стремительно вырастая из плеска беспокойного моря, зазвучал рев и грохот больших валов и вой океанской бури. Я слышал треск могучих вулканических утесов, когда бушующее море, накатывая беспощадной лавиной, разбивало волны; слышал крики огромных крылатых рептилий, борющихся с ветром, неистово взбивавшим в белую пену барашки на гребнях волн.

И, заглушаемые этим яростным безумием, странные голоса взывали к океану в... молитвах? В молитвах, да, но не к богам Земли. Это я понял, и понял также, что эти молящиеся, кем бы... чем бы... они ни были, являлись предшественниками Человека.

Вскоре эти странно знакомые голоса утихли, унесенные прочь потоком ревущей воды. Мне показалось, что это я сам борюсь с грохочущим прибоем и мутными водоворотами. Наконец, оглушенный и ошеломленный ужасающими звуками и ощущениями, я резко проснулся.

Или, скорее, мне показалось, что я проснулся. Моя неуверенность проистекает из того факта, что позже меня заставили поверить, что я не мог проснуться. Позвольте мне пояснить.

Я сказал, что неожиданно проснулся. За окнами бушевала буря, и я ясно слышал прибой, с грохотом обрушивающийся на утесы. Одной из первых моих мыслей, сколь бы замедленными и тяжелыми они ни были, было встать и проверить окна и двери дома. Потом я вспомнил, что уже сделал это перед тем, как лечь спать. Взгляд на часы сказал мне, что сейчас 2:15 ночи. Я улегся обратно на подушки, еще немного послушал вой ветра и грохот воды. Наконец я снова погрузился в сон, который, если не считать смутных впечатлений от беспредельных глубин и украшенных гирляндами водорослей подводных городов и храмов, был спокойным и мирным.

Утром, когда солнце, уже наполовину подобравшееся к зениту, пробралось сквозь занавески, я проснулся, вспомнил ночной шторм и, накинув халат, прошел в кабинет, а оттуда на балкон. Море оказалось столь же спокойным, как и накануне вечером, когда я смотрел на него. На пляже у подножия утесов не было видно прибитого морем топляка и мусора, как я ожидал, да вообще нигде не осталось никаких следов ночного шторма!

Но ведь шторм был. В этом я не сомневался.

Когда принесли утреннюю газету, я вышел на крыльцо и как бы ненароком упомянул, какой свежей выглядит природа после шторма. Молодой человек из деревенского магазинчика – Грэм Лэйн, ответил:

– Какой шторм, мистер Воллистер? – ухмыльнулся он. – Должно быть, вам это приснилось. Ночью не было шторма...

– Примерно в два ночи? – уперся я, нахмурившись. – А может, между двумя и тремя часами ночи. Ветер выл, а на море было волнение...

Он зевнул и покачал головой.

– Нет, прошлой ночью было тихо. Я со своей девушкой гулял по берегу до двух тридцати. Прекрасная была ночь.

Внезапно я понял, что он прав, и сменил тему:

– До двух тридцати, Грэм? С девушкой? Так значит, это серьезно?

Он рассмеялся.

– Свадьба будет в сентябре, – объяснил он. – Вас пригласить?

– Ну конечно же! Буду рад, – ответил я, потом снова сменил тему. – Как там Лэйн-старший?

– Не слишком здорово. Магазин ему уже не по силам. Думаю, как только я женюсь, он передаст мне дела и уйдет на заслуженный отдых.

Мы поболтали еще пару минут, после чего я отдал ему письмо с просьбой отослать, и юноша поехал дальше на своем мотоцикле. Я же попытался понять, что же произошло. Случилось нечто странное. В конце концов сон есть сон, он не должен иметь никаких сверхъестественных последствий. Сны не переходят в реальный мир – или не должны переходить... Мои, по крайней мере, раньше никогда не переходили. До сих пор. В конце концов я просто выкинул случившееся из головы.

Затем я рассеянно просмотрел газету, прочитал пару интересных заметок. После этого умылся и оделся, приготовил завтрак и, наконец, отправился в кабинет, где странная раковина опять привлекла к себе мое внимание. Я взял ее в руки и залюбовался ею, мысленно пытаясь сравнить ее с другими экземплярами моей собственной обширной коллекции. Формой она чем-то походила на сицилийскую Spondylus gussoni, хотя, разумеется, была во много раз больше, чем эта обычная ракушка. Я был сильно озадачен.

Сняв с полок несколько книг по конхиологии, я начал просматривать их, думая, что возможно, ранее мог что-то забыть или просто пропустить раздел, посвященный моллюскам Новой Англии. Но нет, подобная раковина не была упомянута даже в самых полных научных трудах, которыми я располагал. Это был неизвестный до сих пор вид. Но если это так, почему мой американский благодетель счел необходимым притвориться, что это вполне обычная раковина? И зачем послал ее мне?

Я аккуратно составил письмо мистеру Маршу по его иннсмутскому адресу, затем полчаса разговаривал со своим другом из одной из крупных лондонских справочных библиотек. Если уж моей библиотеки оказалось недостаточно, то библиотека в соседнем городке Ньюквее явно не смогла бы предложить мне что-то большее. Но Лондон, говорил я себе, совсем другое дело. Как бы то ни было, моя попытка снова оказалась бесплодной. Нигде в архивах не нашлось никакого упоминания о ракушке, которая подходила бы под мое описание.

В тот день я совершил свою ежедневную прогулку по деревне, отослал письмо мистеру Маршу, купил парочку хозяйственных мелочей и наконец отправился домой. Мне надо было закончить одну статью, чем я и занимался приблизительно около часа, прежде чем отправиться в кровать. Хотя я и слегка побаивался спать (мне пришла в голову мысль, что моя проблема – если она у меня была – связана с моим подсознанием), это не помешало мне провести совершенно безмятежную ночь. На следующее утро, слегка позавтракав, я снова занялся рукописью.

Моя тихая и мирная жизнь продолжалась еще два дня и ночи, пока не наступили выходные. К тому времени, несмотря на то, что моя новая раковина оставалась столь же загадочной и непостижимой, как и раньше, ее тайна для меня несколько потускнела, в особенности после того, как мне позвонил Иен Карлинг – коллега-конхиолог. Его звонок, сколь бы возбужденным моими новостями Иен ни казался, оставил меня в недоумении. Иен упомянул, что разговаривал о моем открытии с одним из своих друзей, «странным, но в своем роде неплохим малым», который сказал, что, возможно, свяжется со мной. По просьбе Иена я мысленно приказал себе сделать фотографии раковины и как можно быстрее передать их ему.

Но потом, почти в полдень, когда я начал перечитывать свою рукопись, снова зазвонил телефон. Звонки были столь настойчивыми, что мне пришлось прервать работу и снять трубку. Звонивший представился неким Дэвидом Семплом из Мэйфэйра в Лондоне и оказался именно тем «малым», о котором говорил Иен Карлинг.

– Друзья Иена – мои друзья, мистер Семпл. Чем могу вам помочь?

– Дэвид. Пожалуйста, называйте меня Дэвид. Думаю, это скорее я могу вам помочь.

– Простите?

– Иен рассказал мне о вашей странной ракушке, и я думаю, что, возможно, смогу пролить немного света на ее историю.

– Так значит, вы конхиолог, мистер, гм... Дэвид?

– Нет, нет... Но я коллекционер.

– Раковин?

– Книг!

– Книг?

– Именно, мистер Воллистер... Или лучше называть вас Джоном?

– Да, пожалуйста.

– Хорошо... Да, я коллекционирую книги. Старые и новые, первые издания и современные перепечатки, бесценные фолианты и ничего не стоящие буклеты. Но у них у всех есть кое-что общее. Видите ли, Джон, я всю свою жизнь интересовался макабрическим, сверхъестественным, странным, оккультным!

– Ну, все это очень интересно, Дэвид, но я не вижу...

– Погодите, погодите! Касательно вашей ракушке... Позвольте мне кое-что прочитать вам. Минуточку. Ах, вот оно: «Столь же большая, как головка младенца, эта раковина плотная и у нее острые шипы на кольцах. Ее устье не меньше, чем рот человека, и воистину напоминает пасть какого-то зверя. Красноватого оттенка, эта раковина выглядит не слишком приятно, но на извращенный вкус глубоководных, сама улитка – величайший деликатес. И все же они собирают моллюсков осторожно, ибо под их руководством огромные колонии этих созданий складывают жемчужные дома и храмы их городов! Так были украшены величественные Тихоокеанские храмы в огромных глубинах рядом с Р'льехом, а также колонны и колоссы Й'ха-Нтхлеи были скреплены серо-зеленым перламутром из покрова моллюсков...»

Голос на том конце линии замолк, потом послышался снова:

– Ну?

– Полагаю, это может быть моя раковина, – согласился я, – но где, ради всего святого, вы нашли отрывок, которой только что мне прочитали? Он показался мне ужасно старым – не говоря уж о том, что очень таинственным!

– Да, ему больше двухсот лет. Это английский перевод еще более старого немецкого труда, довольно мерзкого «Untersee Kulten» графа Грауберга. Есть еще и иллюстрации – довольно грубые, но вполне пригодные. Так что если это действительно ваша ракушка, вы сможете сопоставить рисунки с реальной вещью.

– Я хотел бы взглянуть на эту книгу, – заинтересовался я, пытаясь, хотя и не вполне успешно, заставить мой голос звучать безразлично.

– Именно поэтому я и звоню, – ответил Семпл. – Так сложилось, что на следующей неделе я на несколько дней приеду в ваши края, мне надо уладить кое-какие дела, и я подумал, что мы могли бы встретиться.

– Ну конечно же. Я буду с нетерпением ждать. Возможно, вы захотели бы остановиться в моем доме?

– Благодарю вас, вы очень гостеприимны. Но нет. Я – член-учредитель лодочного клуба, расположенного неподалеку от Ньюквея. Я остановлюсь там и не доставлю вам никаких неудобств. А теперь, если вы скажете мне, когда мы могли бы встретиться...

– Да в любое время... Однако вы не могли бы прямо сейчас рассказать мне еще немного об этой книге? Возможно, я смог бы найти экземпляр и...

– Найти экземпляр «Cthaat Aquadingen»? – расхохотался Семпл. – Не думаю, чтобы вам это удалось, Джон. Это одна из книг... вроде «Hydrophinnae» Гэнтли и «Обитателей глубин» Гастона ле Фе, которые нечасто найдешь. По большей части они были запрещены или сожжены многие века назад. Запретные труды, «черные книги», как их называли, как «Некрономикон» Абдула Альхазреда и «Безымянные культы» Фон Юнтца... Поговорим на следующей неделе.

– Прекрасно. Я всю неделю дома. Обычно я днем гуляю по берегу или в городе, но большую часть времени меня можно застать дома. Позвоните мне...

– Не беспокойтесь, Джон, – внезапно ответил он странным и далеким голосом. – Я свяжусь с вами...

И он повесил трубку.

* * *

Воскресенье и понедельник тянулись невыносимо медленно. Мой интерес к ракушке возрос, потом немного утих, потом вспыхнул с удвоенной силой. Время от времени я обнаруживал, что вышагиваю по своему кабинету с этой штукой в руках, совершенно не осознавая, что вообще держу ее. Я не мог дождаться звонка от мистера Семпла. Потом, во вторник днем...

Я шел вдоль обрыва к крутой деревянной лестнице, ведущий вниз, на пляж. Там, сидя на траве на самом краю обрыва, какая-то девушка смотрела на море, болтая ногами над ста двадцатью футами пустоты над камнями и уткнувшись подбородком в ладони. На ней были джинсы и мешковатый хлопковый свитер, а волосы перехвачены сзади зеленой шелковой косынкой. Позади нее на траве лежал желтый шлем со стильным козырьком, которые молодые женщины надевают, когда ездят на мотороллерах и мотоциклах.

Я не слишком люблю высоту и всегда чувствую себя не в своей тарелке, когда другие относятся к ней без должного почтения. Я остановился, стараясь держаться подальше от края, и позвал:

– Мисс? Простите? Можно с вами поговорить?

Она обернулась и улыбнулась – очень своеобразная улыбкой, подумал я тогда. Потом она отодвинулась от края. Взяв свой шлем, она легко вскочила на ноги. Ей явно было не больше двадцати двух-двадцати трех, но в ее лице было что-то такое, что выдавало редкий ум, мудрость, совершенно не вязавшуюся с ее возрастом. Ее лицо – личико эльфа, большеглазое и с маленьким подбородком, обрамляли волосы такие черные, что они отражали зелень косынки и сами казались почти зелеными.

Она подошла ко мне, склонив голову набок:

– Да?

– Прошу прощения... Э-э-э... Мисс. Меня очень пугает высота. Я просто хотел, чтобы вы отошли от края обрыва. Пожалуйста, простите меня.

– Не стоит волноваться, – ответила незнакомка с еле заметным акцентом, который выдавал американку. – В любом случае я собиралась спуститься на пляж. Вы идете вниз?

– Да, иду.

– Не будете возражать, если я пойду с вами?

– Нет, конечно, нет, я...

– Просто пляж кажется таким пустынным...

– Понимаю.

Мы не проронили больше ни слова до тех пор, пока лестница не оказалась позади. Девушка шла впереди и, признаюсь, я был пленен ее гибкой, затянутой в джинсы фигуркой. Вдруг она обернулась и снова улыбнулась мне, как будто что-то знала. Но знала что? Ее взгляд, пришло мне в голову, вовсе не был преисполнен невинного простодушия. Потом она засмеялась над моим серьезным выражением, спросив:

– Вы не против, если я прогуляюсь с вами?

– Э-э... Да... Я не против.

– У вас такой встревоженный вид, – улыбнулась она и взяла меня под руку. Мы пошли к морю, потом, после того как дошли до отметки наибольшего прилива, повернули на север, к деревне.

– Большое, правда? – пробормотала она, крепко держась за мою руку.

– Гм? Море? Да, большое.

– Мой дом, дайте подумать... он вон там! – она прищурилась на спокойное серое море, указывая пальцем куда-то на запад и немного на юг.

– Северная Америка, – поинтересовался я. – Возможно, Нью-Йорк?

– Почти правильно. Что такое несколько сотен миль? – она с притворным испугом прикрыла рот ладошкой. – Ну вот, я уже выдаю свои секреты.

– Секреты?

– Девушка, у которой нет секретов, перестает быть загадкой... – она быстро сменила тему. – Вы умеете плавать?

– Да. Неплохо плаваю. Но море еще пока довольно холодное. Еще с месяц здесь будет не слишком много купальщиков.

– Давайте поплаваем, – импульсивно предложила она.

– Но... как же купальные костюмы?

Она рассмеялась низким грудным смехом и начала через голову стягивать свитер. Смущенный, я отвернулся в сторону, беспокойно оглядывая пляж, но так никого и не заметил. Уголком глаза я увидел, как она сбросила джинсы, и снова отвел взгляд. Но ее смех звучал совершенно непринужденно и чисто, так что, услышав, что она побежала к морю, я повернулся и поглядел ей вслед... И тоже не удержался от смеха. Ее бикини, пусть и совсем крошечное, оказалось вполне благопристойным. Очевидно, купальник уже был на ней под одеждой, и она сознательно намеревалась смутить меня! Как ни странно, это ничуть меня не задело.

Незнакомка забежала в воду и проплыла примерно пятьдесят ярдов. Там она принялась играть, плескаться и кричать, время от времени уходя под воду и оставаясь там необыкновенно долго. Взглянув на часы, я засек время, и обнаружил, что она оставалась под водой много больше двух минут. Девчонка плавала, как рыба! И все же это совершенно не удивило меня. Я сам всегда считал плавание большим удовольствием, и моя способность долго оставаться под водой частенько удивляла друзей. Я считал это просто вопросом силы воли.

Через несколько минут незнакомка вышла из воды и побежала по берегу ко мне. Она села у моих ног на плоском камне и протянула мне свой свитер из мягкого хлопка.

– Вытрите мне спину, – приказала она, повернувшись ко мне спиной. Сколь бы замерзшей она ни была – ее кожа казалась очень холодной, – она не показывала этого. На ее бледной коже не было мурашек, а дыхание казалось вполне размеренным. Несмотря на то, что я был, по меньшей мере, лет на пятнадцать-двадцать ее старше, а возможно, именно по этой причине, я почувствовал, что мое сердце забилось немного быстрее, когда я промокал ее спину.

Позже, когда мы возобновили прогулку вдоль берега и взобрались на осыпающийся волнорез, чтобы вернуться в деревню, она сказала мне свое имя. Оказалось, ее зовут Сара Бишоп. Она была американкой из старой новоанглийской семьи, а сейчас отдыхала (находилась на каникулах, сказал она) и путешествовала со своим отцом. Им предстояло пробыть в Англии еще несколько недель, пока ее отец не уладит различные проблемы с собственностью. Имея нескольких родственников, живущих в Корнуолле, пожилой джентльмен – отцу Сары было шестьдесят семь – подумывал о том, чтобы провести остаток жизни здесь. Когда я спросил, где они с отцом остановились, она сказал мне, что они живут в комнатах в лодочном клубе, расположенном между деревней и Ньюквеем.

Тут я вспомнил, что Дэвид Семпл ответил на мое приглашение остановиться у меня. Он ведь заявил, что «член-основатель лодочного клуба неподалеку от Ньюквея». Я подумал, не мог ли этот клуб, по-видимому, какое-то дорогое и престижное место для богатых яхтсменов и им подобных, оказаться тем самым, о котором говорила Сара, и уже чуть было не спросил ее об этом. Вскоре мы добрались до стоянки у местного полицейского участка. И тут она повела себя так, будто меня больше не существует, или как будто она никогда ничего не слышала о слове «до свидания». Развернувшись ко мне спиной, Сара надела свой шлем, отключила противоугонное приспособление на своем мотороллере, который был припаркован у обочины, и завела двигатель. Когда она уже выводила мотороллер на дорогу, что-то побудило меня окликнуть ее:

– Возможно, мы еще увидимся?

И тут я почувствовал себя невероятным дураком.

Девушка оглянулась через плечо и улыбнулась своей странной улыбкой:

– Ну конечно, увидимся, – подмигнула она. – Непременно!

Двигатель взревел, и она уехала, оставив за собой быстро рассеивающееся облачко голубоватого дыма.

Возвращаясь домой по тому же самому берегу, я обнаружил, что мои мысли витают далеко-далеко. Я находился во многих милях отсюда, совершенно не следя ни за временем, ни за расстоянием, и удивился, когда очутился на вершине деревянной лестницы, ведущей на вершину обрыва. Мои мысли крутились вокруг многих вещей... но в основном вокруг этой девушки. Она что-то пробудила во мне, какое-то воспоминание, которое казалось чем-то большим, нежели простое воспоминание, или какое-то чувство... дежа вю?

Взять хотя бы ее кожу. Вытирая ей спину, я заметил какую-то странную пленку, что-то вроде легкой маслянистости, но это чувство не было неприятным. От этих воспоминаний мои пальцы едва заметно задрожали. Мне пришло в голову, что я не чувствовал себя так уже... уже очень давно.