Текст книги "Сокровище семи звезд"

Глава 6
Подозрения

Первой, к кому вернулось самообладание, была мисс Трелони.

– Прекрасно, миссис Грант, пусть уходят! – сказала она с высокомерным достоинством. – Выплатите каждому все, что с нас причитается на сегодняшний день, плюс месячное жалованье. Они служили нам добросовестно, а повод для увольнения у них весьма необычный. Нельзя ожидать большой преданности от людей, одержимых суеверными страхами. Те же, кто остался, отныне будут получать двойное жалованье, и я прошу вас прислать их ко мне по первому моему требованию.

Миссис Грант еле сдерживала негодование. Как домоправительница, она решительно не одобряла столь великодушного обхождения со слугами, сговорившимися уволиться.

– Они этого не заслуживают, мисс. Взять и уйти после такого к ним отношения! Да я в жизни не видала, чтобы кто-нибудь обращался со слугами столь ласково и учтиво, как вы. Они тут что при дворе королевском жили, такое к ним уважение. А теперь, в час беды, вон как поступают! Это гнусно, иначе не скажешь!

Мисс Трелони мягко урезонила оскорбленную в своем достоинстве домоправительницу, и та удалилась прочь, настроенная к неблагодарным уже менее враждебно. Немного погодя миссис Грант вернулась совсем в ином расположении духа и спросила, не прикажет ли госпожа нанять – или хотя бы попытаться нанять – полный штат новых слуг.

– Вы же знаете, мэм, – продолжала она, – когда на половине слуг поселяется страх, от него, почитай, уже не избавиться. Слуги придут, но быстро и уйдут: их ничем не удержишь. Они все одно не останутся. А даже если и останутся отрабатывать положенный месяц после уведомления, то устроят вам такую жизнь, что вы ежечасно будете жалеть, что взяли их в услужение. И женщины-то не подарок, эти дерзкие негодницы, но мужчины еще хуже!

Ни видом своим, ни голосом не обнаружив беспокойства или возмущения, мисс Трелони ответила:

– Давайте, миссис Грант, попробуем обойтись теми, кто остался. Пока мой дорогой отец болен, принимать гостей мы не будем, так что обслуживать придется лишь нас троих. Но если, по-вашему, оставшихся слуг недостаточно, я найму еще нескольких им в подмогу. Полагаю, найти двух-трех горничных не составит труда; возможно, у вас уже есть кто-нибудь на примете. И пожалуйста, имейте в виду, что новые служанки – если они нам подойдут и останутся в доме – должны получать такое же жалованье, как и нынешние. Разумеется, миссис Грант, хотя я никоим образом не приравниваю вас к служанкам, мое решение о двойном жалованье распространяется и на вас тоже.

С этими словами она протянула свою тонкую изящную руку, которую домоправительница взяла и поцеловала с непринужденностью старшей женщины, опекающей младшую. Я не мог не восхититься великодушным обхождением мисс Трелони со слугами и мысленно согласился с замечанием, которое миссис Грант вполголоса обронила, выходя из комнаты:

– Неудивительно, что наш дом сродни королевскому дворцу, когда хозяйка ни дать ни взять принцесса!

«Принцесса»! Вот именно! Эта мысль отозвалась во мне восторгом, ярко высветив в моей памяти незабвенное мгновение, когда я впервые увидел мисс Трелони на балу в доме на Белгрейв-сквер. Царственная красавица – высокая и стройная, в грациозной плавности движений подобная лилии или лотосу, что тихо колеблются на водной глади. На ней было свободно ниспадавшее платье из тончайшей черной ткани с золотой нитью. Волосы украшала старинная египетская драгоценность – маленький хрустальный диск в обрамлении острых перьев, вырезанных из лазурита. На запястье у нее был тяжелый браслет, тоже старинной работы, в виде двух раскрытых златокованых крыльев с перьями из самоцветов. Несмотря на всю любезность, которую она выказала мне, когда хозяйка дома представила нас друг другу, поначалу я отчаянно робел перед нею. И лишь позже, во время нашей прогулки по реке, я начал постигать ее милую и нежную душу, и мой боязливый трепет сменился иным чувством.

Некоторое время мисс Трелони сидела за столом, делая какие-то хозяйственные записи или заметки для памяти, затем отложила бумаги в сторону и послала за преданными слугами. Посчитав, что ей будет удобнее поговорить с ними наедине, я вышел из комнаты, а когда вернулся, в глазах у нее еще блестели слезы.

Следующий важный разговор, в котором я принял самое непосредственное участие, оказался еще более неприятным и встревожил меня не в пример сильнее. Ближе к вечеру в кабинет, где я находился, вошел сержант Доу. Бесшумно закрыв за собой дверь и удостоверившись, что мы одни, он приблизился ко мне.

– В чем дело? – спросил я. – Вижу, вы хотите поговорить со мной с глазу на глаз.

– Так точно, сэр. Могу ли я рассчитывать, что этот разговор останется между нами?

– Разумеется. Во всем, что касается мисс Трелони – и, разумеется, мистера Трелони, – вы можете быть со мной совершенно откровенны. Насколько я понимаю, мы оба хотим оказать им всю посильную помощь.

После недолгого колебания сержант сказал:

– Как вам известно, сэр, у меня есть свои непреложные обязанности, и вы меня достаточно хорошо знаете, чтобы понимать, что я их выполню. Я полицейский, детектив, и мой долг – беспристрастно установить все факты порученного мне дела. Я предпочел бы поговорить с вами строго конфиденциально, не принимая во внимание ничей долг перед кем-либо, кроме моего долга перед Скотленд-Ярдом.

– Конечно, конечно! – машинально произнес я, внутренне холодея, неведомо почему. – Будьте со мной полностью откровенны. Даю слово, все останется между нами.

– Благодарю вас, сэр. Полагаю, о нашем разговоре не следует знать никому – ни самой мисс Трелони, ни даже мистеру Трелони, когда он очнется.

– Безусловно, если вы ставите такое условие, – довольно сухо ответил я.

Заметив перемену в моем голосе и выражении лица, сержант сказал извиняющимся тоном:

– Прошу прощения, сэр, но мне и заговаривать-то с вами на эту тему не положено. Просто я давно вас знаю и уверен, что вам можно доверять. Не столько даже вашему слову, сэр, – хотя на него я полагаюсь всецело, – сколько вашему благоразумию!

Я кивнул:

– Продолжайте.

Доу не мешкая приступил к сути вопроса:

– Я снова и снова обдумывал это дело, сэр, пока голова не начинала идти кругом, но по-прежнему не нахожу никакой удовлетворительной разгадки. В ночь каждого покушения, как нам известно, в дом никто не входил и уж точно никто не выходил. Какой отсюда напрашивается вывод?

– Кто-то уже находился в доме, – невольно улыбнулся я. – Человек или кто иной.

– Вот и я так думаю, – с видимым облегчением подхватил сержант. – Прекрасно! И кто же он, этот человек?

– Я сказал «человек или кто иной», – уточнил я.

– Давайте остановимся на человеке, мистер Росс! Кот, положим, мог поцарапать или покусать, но нипочем не стащил бы нашего пожилого джентльмена с кровати и не попытался снять у него с руки браслет с ключом. Подобные допущения хороши лишь в бульварном романе, где сыщики-любители, все знающие наперед, строят на них свои блистательные гипотезы. Но у нас в Скотленд-Ярде дураков не держат, и обычно мы устанавливаем, что за всеми преступлениями стоят именно люди, а не существа иного рода.

– Хорошо, сержант, пусть это будут люди.

– Но мы говорили о ком-то одном, сэр.

– Верно. Кто-то один, да будет так!

– Не удивило ли вас, сэр, что в каждом из трех случаев нападения – или попыток нападения – первым на месте происшествия оказывался один и тот же человек, который и поднимал тревогу?

– Погодите, дайте подумать! В первый раз, насколько мне известно, тревогу подняла мисс Трелони. Во второй раз я сам сидел у постели больного, хотя заснул почти мгновенно, как и сиделка Кеннеди, а по пробуждении увидел в комнате целую толпу, включая вас. Я так понимаю, тогда мисс Трелони тоже появилась раньше вас. В последний же раз она при мне лишилась чувств, и я вынес ее из комнаты, а потом вернулся туда. Я вошел первым, а вы, кажется, следом за мной.

После недолгого раздумья сержант Доу сказал:

– Она либо находилась там, либо оказывалась первой во всех трех случаях. А телесные повреждения были нанесены мистеру Трелони только в первых двух!

Как опытный юрист, я тут же понял, куда он клонит, и почел за лучшее опередить его. Я не раз убеждался, что самый верный способ опровергнуть предположение – это обратить его в утверждение.

– То есть, по-вашему, тот факт, что мисс Трелони первой оказывалась на месте происшествия оба раза, когда ее отцу были нанесены раны, доказывает, что она-то и совершила нападение или имела прямое к нему отношение?

– Я не посмел высказаться столь определенно, но да, именно к такому выводу склоняют терзающие меня сомнения.

Сержант Доу был не робкого десятка – его явно не пугали никакие умозаключения, логически вытекающие из фактов.

Какое-то время мы оба молчали. Меня начали одолевать страхи. Я не сомневался в мисс Трелони и ее действиях, но опасался, что они могут быть превратно истолкованы. В деле, безусловно, крылась какая-то загадка, и, если она не будет разгадана, на кого-то неминуемо падет подозрение. При подобных обстоятельствах большинство идет в своих предположениях и выводах по пути наименьшего сопротивления, и, если будет доказано, что кто-то получает личную выгоду от смерти мистера Трелони (буде таковая случится), доказать свою невиновность перед лицом столь подозрительных фактов будет чрезвычайно сложно. Я поймал себя на том, что уже мысленно выстраиваю линию защиты, которая сейчас, пока было неизвестно, какую стратегию выберет обвинение, казалась очень убедительной. Однако пока что я не собирался опровергать никакие гипотезы, рождавшиеся в голове детектива. Если я внимательно все выслушаю и приму к сведению доводы противной стороны, это будет лучшей помощью, которую я могу оказать мисс Трелони. Когда же настанет время разнести эти гипотезы в пух и прах, я выступлю со всем своим воинственным пылом и во всеоружии.

– Разумеется, вы выполните свой долг, и без всякого страха, – сказал я. – Что вы намерены предпринять?

– Пока не знаю, сэр. Видите ли, я до сих пор не определился с подозреваемым. Скажи мне кто-нибудь, что очаровательная юная леди причастна к такого рода преступлению, я только покрутил бы пальцем у виска. Но я вынужден считаться с собственными выводами. Да и сколько уже раз в суде доказывалась вина самых неожиданных людей, в невиновности которых готовы были поклясться все участники процесса – кроме стороны обвинения, знающей факты, и судьи, не имеющего права спешить с выводами. Меньше всего на свете мне хотелось бы причинить зло этой юной леди, особенно сейчас, когда она так удручена и подавлена. И можете быть уверены: я никому не скажу ни слова, способного навести на мысль о ее виновности. Вот почему я разговариваю с вами наедине, как мужчина с мужчиной. Вы знаете толк в искусстве доказательств, это ваша профессия. Моя же работа состоит лишь в том, чтобы подозревать на основании так называемых доказательств, которые, в сущности, есть не что иное, как улики, заведомо неблагоприятные для подозреваемого. Вы лучше меня знаете мисс Трелони, и хотя я волен наблюдать за комнатой больного и свободно расхаживать по дому, у меня, в отличие от вас, нет полной возможности выяснить, чем и как она живет, какими средствами располагает, или любые другие факты, способные пролить свет на ее действия. Подступись я к ней с прямыми расспросами, она тотчас заподозрит неладное. А тогда, если она и впрямь причастна к преступлению, шансов доказать ее виновность у нас не останется, ибо она, несомненно, изыщет способ воспрепятствовать установлению истины. Но если она невиновна – на что я надеюсь, – то обвинить ее будет с моей стороны неоправданной жестокостью. Я в меру своих способностей обдумал это дело, прежде чем высказаться перед вами, сэр, и, если позволил себе лишнее, приношу свои глубокие извинения.

– Нет-нет, вам решительно не за что извиняться, Доу, – сердечно сказал я, поскольку смелость, честность и деликатность этого человека внушали уважение. – Я рад, что вы поговорили со мной начистоту. Мы оба хотим установить истину, а в деле этом так много странностей, выходящих за пределы нашего опыта, что в конечном счете важно лишь наше стремление все выяснить независимо от наших взглядов и предпочтений!

Сержант, явно довольный моими словами, продолжил:

– Потому-то я и рассудил так: если мы допускаем, что нападение совершил кто-то из обитателей дома, нам надо кропотливо собирать необходимые доказательства или по крайней мере взвешивать все свидетельства «за» и «против». Тогда мы, в конце концов, придем к определенному выводу или хотя бы исключим все версии, кроме наиболее вероятной – то есть самой доказательной и достоверной. Затем нам надлежит…

Тут дверь открылась, и в кабинет вошла мисс Трелони. При виде нас она поспешно отступила назад.

– Ах, извините! Я не знала, что вы здесь!

Когда я поднялся с места, она уже двинулась прочь.

– Не уходите, прошу вас, – произнес я. – Мы с сержантом Доу просто обсуждали положение дел.

Пока мисс Трелони стояла в нерешительности, на пороге возникла миссис Грант и доложила:

– Доктор Винчестер прибыл, мэм, и желает вас видеть.

Повинуясь просительному взгляду мисс Трелони, я покинул кабинет вместе с ней.

Осмотрев пациента, доктор сообщил нам, что никаких изменений в его состоянии не наблюдается, и добавил, что, невзирая на это, хотел бы сегодня остаться на ночь, если возможно. Мисс Трелони заметно обрадовалась и велела миссис Грант приготовить для него комнату. Позже, когда мы с доктором оказались наедине, он неожиданно сказал:

– Я решил остаться здесь сегодня, поскольку мне надо поговорить с вами, причем сугубо конфиденциально. Вот я и подумал, что меньше всего подозрений мы вызовем, если уединимся где-нибудь и выкурим по сигаре поздно вечером, когда мисс Трелони будет присматривать за отцом.

Мы по-прежнему придерживались договоренности, что на протяжении всей ночи у постели мистера Трелони будет сидеть либо его дочь, либо я, а под утро нам предстояло нести дежурство вдвоем. Это меня тревожило, так как из нашего разговора с детективом я понял, что он намерен тайком наблюдать за комнатой больного и проявлять особую бдительность именно в предрассветные часы.

День прошел без каких-либо событий. Мисс Трелони поспала днем, а после ужина сменила сиделку. Миссис Грант оставалась с ней, а сержант Доу дежурил в коридоре. Мы с доктором Винчестером ушли пить кофе в библиотеку. Когда мы закурили сигары, он спокойно произнес:

– Теперь, когда мы одни, я хотел бы поговорить с вами. Разумеется, все должно остаться между нами – по крайней мере, пока.

– Да-да, конечно! – согласился я, и сердце мое упало при мысли о недавнем разговоре с сержантом Доу, породившем во мне мучительные страхи и сомнения.

– Это дело испытывает на прочность рассудок каждого из нас, – продолжал доктор. – Чем дольше я над ним размышляю, тем сильнее у меня заходит ум за разум. И две линии размышлений, постоянно укрепляясь, все настойчивее ведут в противоположные стороны.

– Какие именно линии?

Прежде чем ответить, он проницательно посмотрел на меня. В такие минуты взгляд доктора Винчестера мог привести в замешательство любого. Я бы тоже смутился, когда бы имел какое-нибудь отношение к делу, не считая моей заинтересованности в благополучии мисс Трелони. Теперь же я спокойно выдержал его взгляд. Отныне я был просто юристом: с одной стороны – amicus circæ[1]1
  Другом закона (лат.).


[Закрыть], с другой – представителем защиты. Самое мысль, что в голове у этого весьма неглупого человека сложилось две версии, одинаково убедительных и друг другу противоположных, успокоила меня настолько, что я перестал опасаться возможности нового нападения.

Доктор заговорил с непроницаемой улыбкой, вскоре сменившейся выражением мрачной серьезности:

– Две линии рассуждений: факты – и фантазии! К первой относится все, что мы доподлинно знаем: нападения, попытки ограбления и убийства, одурманивание, искусственная каталепсия, вызванная либо гипнозом или внушением, либо просто воздействием ядовитого вещества, пока еще неведомого нашим токсикологам. Другая же предполагает некое таинственное влияние, которое не описано ни в одной из известных мне книг – помимо чисто художественных. Еще никогда в жизни я не осознавал столь ясно истинность слов Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»[2]2
  Пер. М. Вронченко.


[Закрыть].

Давайте сначала рассмотрим факты. Вот у нас человек, в своем доме, в окружении домочадцев; слуги здесь самого разного рода и племени, что исключает вероятность злоумышленного сговора между ними. Он богат, образован, умен. Черты лица его явственно свидетельствуют о железной воле и неколебимой целеустремленности. Дочь – единственный его ребенок, юная девушка, необычайно привлекательная и умная – спит в соседней с ним комнате. Нет никаких причин ожидать нападения или любых иных неприятностей – как нет и никакой возможности проникнуть в дом с улицы, чтобы их причинить, – но все же нападение происходит, жестокое и зверское нападение посреди ночи. Пострадавшего обнаруживают очень быстро – а в криминальных делах чье-либо мгновенное появление на месте происшествия обычно оказывается не случайным, а умышленным. Нападавшего или нападавших явно спугнули прежде, чем они успели довести до конца задуманное, в чем бы оно ни состояло. Однако никаких следов бегства нет: ни улик, ни беспорядка в комнате, ни открытой двери или окна, ни малейшего шума – ничего, что указывало бы на виновника преступления или хотя бы на сам факт преступления, – ничего, кроме жертвы и ряда косвенных улик, свидетельствовавших о покушении!

Следующей ночью предпринимается еще одна попытка, даром что дом полон недремлющих людей, а в комнате и рядом с ней дежурят полицейский следователь, опытная сиделка, родная дочь пострадавшего и ее преданный друг. Сиделка впадает в каталептический транс, а упомянутый друг, хотя и защищен респиратором, погружается в глубокий сон. Даже у детектива затуманивается в голове, и он открывает пальбу в комнате больного, сам толком не понимая, в кого или во что стреляет. Ваш респиратор, похоже, единственная вещь, безусловно относящаяся к «фактической» стороне дела. В отличие от прочих – впавших в ступор, более или менее глубокий, в зависимости от проведенного в комнате времени – вы остались в ясном сознании; стало быть, весьма вероятно, что усыпительное воздействие, какова бы ни была его природа, носит не гипнотический характер. Но, с другой стороны, у нас имеется факт, не согласующийся с данным предположением. Мисс Трелони, находившаяся в комнате дольше любого из вас – ибо она не только подолгу дежурила там подобно другим, но еще и постоянно туда наведывалась, – ни разу не обнаружила даже малейших признаков сонливости. Отсюда напрашивается вывод, что неведомому воздействию подвержены не все подряд, если только, конечно, у мисс Трелони со временем не выработалась невосприимчивость к нему. Если окажется, что дело в странных испарениях, исходящих от египетских древностей, это объяснит многое, и тогда резонно предположить, что мистер Трелони, находившийся в комнате дольше всех, по сути, проживший там половину своей жизни, пострадал от этих испарений сильнее прочих. Что же это за диковинное воздействие, которое вызывает столь разные, даже прямо противоположные последствия? В самом деле, чем больше я размышляю обо всех этих несообразностях, тем в большее замешательство прихожу! Даже если допустить, что физическое нападение на мистера Трелони совершил кто-то из обитателей дома, не попадающий под подозрение, случаи ступора все равно остаются загадкой. Погрузить человека в каталепсию совсем не просто. Более того, по данным современной науки, достичь такой цели усилием воли решительно невозможно. А главная загадка здесь – мисс Трелони, которая не подверглась ни одному из воздействий или, быть может, разных видов одного и того же воздействия. С ней ни разу ничего не сделалось, если не считать кратковременного приступа дурноты. В высшей степени странно!

Я слушал с упавшим сердцем: хотя видом своим доктор не выражал ни сомнения, ни недоверия, его доводы до крайности меня встревожили. Хотя и не столь определенные, как подозрения сержанта Доу, они все равно выделяли мисс Трелони из круга остальных участников событий, а в деле столь темном привлечь к себе особое внимание – значит стать главным подозреваемым, если не сразу, то в конечном счете. Я почел за лучшее ничего не говорить. В такой ситуации молчание поистине золото. Если я промолчу сейчас, возможно, впоследствии мне не придется лишний раз оправдываться, объясняться или отказываться от своих слов. Посему в глубине души я был рад, что манера, в которой собеседник излагал свои мысли, не предполагала никакого отклика с моей стороны – по крайней мере, пока. Доктор Винчестер, похоже, не ждал от меня ответов на поставленные им вопросы, и, когда я это понял, на сердце у меня полегчало, сам не знаю почему. Некоторое время он сидел молча, подперев рукой подбородок и хмуро уставившись в пустоту. Про сигару, слабо зажатую между пальцами, он давно уже забыл. Потом ровным голосом доктор продолжил свою речь с того самого места, где прервался:

– Вторая же линия рассуждений – совсем иное дело. Двинувшись по ней, мы должны забыть все, что имеет отношение к науке и опыту. Признаюсь, она по-своему притягательна для меня, хотя каждая следующая мысль уводит в такие фантазии, что мне всякий раз приходится одергивать себя и вновь решительно смотреть в лицо фактам. Иногда я задаюсь вопросом: а вдруг бесплотная субстанция или эманация в комнате пациента оказывает и на меня такое же воздействие, как и на всех остальных – на того же сержанта Доу, к примеру? Конечно, если речь идет о некоем химическом веществе – скажем, наркотике в летучей форме, – эффект может быть и кумулятивным. Но, с другой стороны, что же там может вызвать такой эффект? Воздух в комнате насыщен запахом мумий – оно и неудивительно, ведь там полно разных реликвий из гробниц, не говоря уже о настоящей мумии животного, на которую нападал Сильвио. Кстати, завтра я проведу с ним эксперимент: я наконец отыскал забальзамированного кота в одной антикварной лавке и завтра утром заполучу его в собственность. А когда доставлю сюда, мы выясним, действуют ли у животного видовые инстинкты в отношении сородича, умершего пять тысячелетий назад… Однако вернемся к теме нашего разговора. Эти специфические запахи обусловлены наличием веществ и соединений, пресекающих естественный процесс разложения, как многовековым опытным путем установили древнеегипетские жрецы, выдающиеся ученые своего времени. Для достижения этой цели применялись самые сильные субстанции, и вполне вероятно, что сейчас мы имеем дело с неким редким веществом или соединением, качества и свойства которого давно забыты и недоступны пониманию в новейшую эпоху, куда более прозаичную. Интересно, есть ли у мистера Трелони какие-либо мысли или хотя бы предположения на сей счет? Я точно знаю лишь одно: худшей атмосферы для пребывания больного невозможно представить, и я восхищаюсь решимостью сэра Джеймса Фрира, отказавшегося заниматься пациентом в таких условиях. Распоряжения, которые мистер Трелони оставил дочери, и предусмотрительность, с какой он – через поверенного – настаивает на своих требованиях, заставляют предположить, что он по меньшей мере о чем-то догадывался. Создается даже впечатление, будто он ожидал чего-то подобного… Очень хотелось бы разузнать об этом хоть что-то! Безусловно, из его бумаг мы смогли бы кое-что почерпнуть… Задача, конечно, не из простых, но никуда не денешься. Пациент не останется в нынешнем состоянии навечно, а если с ним что случится, непременно будет полицейское расследование с тщательным изучением всех обстоятельств дела… Дознание установит, что на мистера Трелони было совершено три покушения. А за отсутствием явных улик придется искать мотивы.

Доктор Винчестер умолк. Под конец он говорил все тише и тише, и в тоне его ощущалась какая-то безнадежность. У меня вдруг явилась твердая уверенность, что сейчас самое время выяснить, есть ли у него конкретные подозрения, и – словно подчиняясь чьему-то приказу – я спросил:

– Вы кого-то подозреваете?

Он посмотрел на меня скорее испуганно, нежели удивленно.

– Кого-то? Вы хотели сказать «что-то»? Я, безусловно, подозреваю, что имело место какое-то воздействие, но пока мои подозрения этим и ограничиваются. В дальнейшем, если мои рассуждения приведут к конкретным выводам – вернее, предположениям, ибо для окончательных выводов у меня недостаточно фактов, – я смогу кого-то подозревать. Пока же…

Он вдруг осекся и посмотрел на дверь. Ручка с тихим лязгом повернулась. Сердце у меня замерло от дурного предчувствия. Сразу вспомнился наш утренний разговор с сержантом, прерванный таким же образом.

Дверь отворилась, и в комнату вступила мисс Трелони.

Увидев нас, девушка густо покраснела и чуть попятилась. Несколько секунд она растерянно молчала, а в подобных неловких ситуациях секунды словно растягиваются в геометрической прогрессии. Я весь напрягся, да и доктор, судя по его виду, тоже, но напряжение разом отпустило нас обоих, как только она заговорила:

– Ох, прошу прощения, я не знала, что вы заняты разговором. Я искала вас, доктор Винчестер, чтобы спросить, могу ли я лечь спать со спокойной душой, раз вы остаетесь с нами. Я настолько устала, что просто с ног падаю, и сегодня от меня проку не будет.

– Да-да, конечно! – горячо воскликнул доктор. – Ступайте к себе и выспитесь хорошенько! Видит Бог, вам это необходимо! Я очень рад, что вас посетила такая здравая мысль, потому что, увидев вас нынче вечером, испугался, как бы вы не стали следующей моей пациенткой.

Она облегченно вздохнула, и усталое выражение, казалось, сошло с ее лица. Никогда не забуду я глубокий искренний взгляд ее прекрасных черных глаз, обратившихся затем на меня.

– Надеюсь, вы тоже присмотрите за моим отцом вместе с доктором Винчестером? Я очень тревожусь за него, и каждую минуту в моей душе рождаются новые страхи. Но я смертельно устала и, если сейчас не высплюсь, наверное, просто сойду с ума. Сегодня я лягу в другом месте: боюсь, что, оставшись рядом с комнатой отца, я буду в ужасе просыпаться от каждого шороха. Но, разумеется, вы должны разбудить меня, если что-нибудь случится. Я буду в спальне, смежной с будуаром, что в другом конце коридора. Эти покои я занимала, когда только-только переехала к отцу и еще не ведала никаких забот… Там мне будет спокойнее: возможно, я забудусь сном на несколько часов, а наутро встану бодрой и свежей. Доброй ночи!

Когда я закрыл за Маргарет дверь и вернулся к столику, за которым мы сидели, доктор Винчестер сказал:

– Бедная девушка изнурена до крайности. Слава богу, она наконец-то отдохнет. Сон восстановит ее силы, и утром она будет в совершенном порядке. Нервы у нее совсем расшатались. Вы заметили, как она разволновалась и покраснела, застав нас здесь за разговором? Столь обычное дело – в собственном доме и с собственными гостями – при любых других обстоятельствах не вывело бы ее из равновесия!

Я уже собирался сказать доктору – в защиту мисс Трелони, – что днем она точно так же застала нас с детективом, почему и опешила сейчас, но вовремя вспомнил, что наш с Доу разговор был сугубо конфиденциальным и лучше о нем вовсе не упоминать, дабы не возбуждать ненужного любопытства, поэтому промолчал.

Мы встали и направились в комнату больного, но, пока шагали по тускло освещенному коридору, в голове у меня неотвязно крутилась одна мысль, не дававшая покоя и в последующие дни: как странно, что оба раза, лишь только речь заходила о конкретных подозрениях, разговор прерывало появление мисс Трелони.

Определенно всех нас опутывала паутина странных случайностей.