Текст книги "Гламорама"

– Ну, короче, Херли в городе.

Пауза.

– Я начинаю возбуждаться.

Слышно постукивание по клавиатуре компьютера, затем:

– Где?

– В Paramount.

– Ты трогаешь меня за самые интимные места, – говорит Бадди. – Почему он не в Финиксе на съемках «Города Солнца-три» вместе со всеми остальными?

Пауза.

– Гмм, Шерри Гибсон…

– Я возбуждаюсь. Я возбуждаюсь все сильнее и сильнее, Виктор.

– Она… бросила его…

– У меня просто торчком стоит. Продолжай.

– Из-за… проблем с крэком. Его проблем.

– Я вот-вот кончу.

– И он, эээ, избил… Шерри.

– Виктор, я кончаю!

– Так что Шерри тоже пришлось уйти из «Вечеринок на пляже»…

– Брызги летят во все стороны…

– Потому что на ее лицо теперь просто смотреть нельзя…

– Я кончаю, я кончаю, я кончаю…

– И он теперь думает залечь в нарколечебницу где-нибудь в Поконосских горах[58]58
  Курортная местность в Пенсильвании.


[Закрыть].

– О боже, все, я кончил…

– И Шерри теперь напоминает, эээ, «заплаканного енота»…

– Я кончил. Ты слышишь, как я постанываю?

– Ну и редкостный же ты козел, – шепчу я.

– Так уж у меня на роду написано.

– Бадди, я чувствую удивительную близость с тобой.

– А где же его братец, Керли?

– Он повесился.

– Кто был на похоронах?

– Джулия Робертс, Эрика Кейн, Мелисса Этеридж, Лорен Холли и, гмм, Сельма Хайек.

– Разве у нее не было романа с его отцом?

– Был.

– Значит, Керли то тут, то там…

– Так что, Бадди, фотографии больше нет?

– Фотография, на которой ты и Элисон Пул, исчезла.

– Для протокола, а что на ней было?

– Для протокола? Тебе не стоит даже и знать.

– Понимаешь, Бадди, Элисон только что потеряла роль в экранизации «Отражений», – добавил я, – что бы это ни значило.

– А означает это ровным счетом nada. Спасибо тебе, Виктор. Приехали для интервью.

– Нет, это тебе спасибо, Бадди. И пожалуйста, я тебе ничего не говорил. – Я замолкаю на мгновение, затем до меня кое-что доходит, и я кричу: – Только не говори, что это я, не говори…

– Положись на меня, – говорит Бадди и вешает трубку.

21

Возле Nobu в полдень: я заглатываю полтаблетки ксанакса, проходя мимо запаркованного у входа лимузина, который, очевидно, доставил сюда моего отца, и ныряю внутрь – толпа начальников с MTV, а нового метрдотеля интервьюирует программа утренних новостей CBS, Хелена Кристенсен, Мила Йовович и французский дизайнер обуви Кристиан Лубутен за одним столом, за другим же – Трейси Росс, Саманта Клюге, Робби Кравиц и Козима фон Бюлов, а мой папа – худой образцовый англосакс в темно-синем костюме от Ralph Lauren – сидит во второй кабинке от входа, черкая что-то в желтом блокноте, а на столе рядом с миской с суномоно[59]59
  Японский салат из водорослей, лапши и морепродуктов.


[Закрыть] лежит подозрительного вида толстая папка. Два его помощника сидят в первой кабинке. Ему полагалось бы выглядеть на средний возраст, но благодаря недавней подтяжке лица и тому, что, по словам моей сестры, он с апреля принимает прозак (секрет), выглядит он, в общем-то, блестяще. На досуге: охота на оленей, астролог, чтобы уладить дела с планетами, сквош. Диетолог рекомендовал ему сырую рыбу, коричневый рис, тэмпура абсолютно исключена, но хидзики[60]60
  Морская капуста и блюда из нее (яп.).


[Закрыть] – пожалуйста, ну а я сюда пришел в основном ради торосашими[61]61
  Сашими из брюшной части тунца.


[Закрыть], светской беседы и ненавязчивой просьбы одолжить немного наличных. Отец улыбается, сверкая зубами.

– Извини, папа, я заблудился.

– Какой-то ты худой.

– Это все наркотики, папа, – вздыхаю я, усаживаясь на скамью.

– Совсем не смешно, Виктор, – говорит он устало.

– Папа, я не употребляю наркотики. Я в великолепной форме.

– Да нет, я вижу. Как твои дела, Виктор?

– Я пользуюсь успехом, папа. Сногсшибательным успехом. Я в прорыве. Все идет по плану. Я контролирую все аспекты. Ты посмеиваешься как-то нехорошо, папа, но на самом деле я нахожусь в состоянии непрерывного движения.

– А толк-то от этого есть?

– Я осваиваю новую территорию, папа.

– Это какую же?

Я направляю взгляд в светлую даль:

– Будущее.

Папа глядит на меня хмуро, не выдерживает моего взгляда, смотрит по сторонам, смущенно улыбается.

– Ты стал намного изощреннее, Виктор, в формулировке своих, гмм, амбиций.

– Еще бы, папа. Я научился брать быка за рога.

– Ну и славненько.

Он жестом просит официанта, которого зовут Эветт, принести еще холодного чая.

– Итак, откуда ты сейчас?

– У меня была фотосессия.

– Надеюсь, ты больше не снимаешься голым для этого Вебстера или как там его, господи!

– Почти голым. Для Брюса Веббера. Я стараюсь больше не злить тебя, папа.

– Вихлял задницей, словно…

– Это была реклама Obsession, папа, а ты ведешь себя так, словно я снялся в порнухе.

– Докажи мне это, Виктор.

– Сейчас докажу, папа. Говорю медленно: колонна – прикрывала – мои – гениталии.

Но он уже листает свое меню.

– Пока не забыл, хочу поблагодарить тебя за, эээ, компакт Патти Лупоне, который ты прислал мне на день рождения. Это был очень удачный подарок.

Я тоже углубляюсь в меню:

– Не стоит благодарности, чувак.

Отец беспокойно смотрит на столик MTV, за которым, похоже, кто-то явно острит по его поводу. Я едва удерживаюсь от того, чтобы помахать им рукой.

Отец спрашивает:

– Почему они на нас так смотрят?

– Может быть, потому, что на тебе написано печатными буквами: «Я не туда попал»? – предполагаю я. – Господи, мне нужно срочно выпить стакан минералки. Или сухого пива.

Эветт приносит холодный чай, молча принимает заказ, а затем нерешительно направляется на кухню.

– Классная девчонка, – восхищается мой отец.

– Папа, – начинаю я.

– Что?

Я опускаю глаза:

– Вообще-то, это парень, но какая разница?

– Шутишь?

– Нет, это действительно парень. Он сейчас как раз находится в процессе, ну понимаешь, смены пола.

– Ты забыл снять темные очки.

– Я не забыл. – Снимаю очки и пару раз моргаю. – Ну так что за дела, стоит как стрела?[62]62
  Строчка из песни группы Oasis «What’s The Story, Morning Glory» с одноименного альбома (1995).


[Закрыть]

– Я же все вырезки о тебе собираю, – говорит он, зловеще поглаживая папку. – И стоит мне только подумать о моем единственном сыне, как вспоминаю тот разговор, что был у нас прошлым летом. Не собираешься ли вернуться в колледж?

– О черт, папа, – стону. – Я учился в Кэмдене! Я его даже почти закончил. Я даже уже забыл, на какой специальности я учился.

– «Экспериментальные оркестры», насколько я помню, – сухо отзывается отец.

– Эй, ты забыл про «Анализ дизайна».

Отец скрипит зубами и оглядывает зал – видно, что ему отчаянно хочется выпить.

– Виктор, у меня есть связи в Джорджтауне, в Колумбийском университете, в Нью-Йоркском, в конце концов, черт побери! Это не так сложно, как ты думаешь.

– О черт, папа, да я об этом вообще не думаю.

– Я волнуюсь о твоей карьере и…

– Знаешь, папа, – перебиваю я, – еще когда я учился в школе Хораса Манна, там был один советник, который постоянно задавал мне ненавистный вопрос, а именно о моих планах на будущее.

– Почему? Потому что у тебя их не было?

– Нет. Потому что я знал, что он засмеется, если я скажу ему правду.

– Я помню, как однажды тебя выгнали с занятий за то, что ты отказался снять темные очки на уроке алгебры.

– Папа, я открываю клуб. Я немного прирабатываю моделью. – Я слегка выпрямляюсь, чтобы звучать убедительнее. – Да, и с минуты на минуту я получу роль в «Коматозниках-два».

– Это что, кино? – спрашивает он недоверчиво.

– Да нет, бутерброд, – отвечаю я в ошеломлении.

– Боже мой, Виктор, я скажу тебе лишь одно, – вздыхает он. – Тебе уже двадцать семь, а ты все еще только модель.

– Только модель? – говорю я, все еще ошеломленный. – Только модель? Ты хорошенько подумал, прежде чем это сказать, папа?

– Я ожидал, что ты займешься чем-нибудь серьезным и действительно важным…

– Да, папа, я все помню. Я помню, что вырос в среде, где богатства приходилось достигать, занимаясь чем-нибудь серьезным и действительно важным. Это так.

– Только не надо мне рассказывать, что ты намереваешься добиться самосовершенствования и творческого развития, демонстрируя – будем называть вещи своими именами – тряпки.

– Папа, мужская топ-модель зарабатывает до одиннадцати тысяч долларов в день.

– Ты что, мужская топ-модель?

– Нет, но не в этом дело.

– Я ночами глаз не смыкал, пытаясь понять, в чем же все-таки дело, Виктор.

– Я неудачник, детка, – вздыхаю я, откидываясь на спинку скамьи, – так почему бы тебе не убить меня?[63]63
  «I’m a loser, baby, so why don’t you kill me?» – строчка из песни Бека Хансена «I’m a Loser» с альбома «Mellow Gold» (1994).


[Закрыть]

– Ты не неудачник, Виктор, – вздыхает в ответ отец. – Просто ты должен, эээ, найти себя. – Он вздыхает еще раз. – Найти, что ли, – уж не знаю – нового себя?

– «Нового себя»? – Изумленно открываю рот. – О боже, папа, ты делаешь все для того, чтобы я почувствовал себя бесполезным.

– А открывая этот клуб, ты чувствуешь себя ужасно полезным?

– Папа, я знаю, знаю…

– Виктор, я просто хочу…

– Это я просто хочу делать что-нибудь такое, что бы зависело целиком от меня, – подчеркиваю я. – Где я был бы, что ли, незаменимым.

– И я того же хочу, – идет на попятную отец. – Я хочу для тебя именно этого.

– Модели… модели все заменимы… – вздыхаю я. – На свете тысячи парней с пухлыми губами и симметричным лицом. Но вот открыть клуб – это…

У меня перехватывает дыхание.

После продолжительного молчания отец говорит:

– На прошлой неделе мне попалась на глаза твоя фотография в журнале People.

– В каком номере? Я не видел. Кто на обложке?

– Не знаю. – Отец пристально рассматривает меня. – Кто-то из моих сотрудников обратил на нее мое внимание.

– Черт побери! – Я бью кулаком по столу. – Вот почему мне срочно нужен пиар-агент.

– Короче говоря, Виктор, ты находился в шикарном отеле где-то…

– В шикарном отеле где-то?

– Да. Где-то в Майами.

– Я был в отеле? Где-то в Майами?

– Да. В отеле. Где-то в Майами. И на тебе ничего не было, кроме белых хлопчатобумажных плавок, к тому же очень мокрых…

– Я хорошо выглядел?

– На тебе были темные очки. Ты что-то курил, – надеюсь, это была всего лишь сигарета. А руки – на плечах у двух цветущих плейбоевских девок…

– Как бы я хотел это увидеть, папа!

– Когда ты ездил в Майами?

– Я не был в Майами уже много месяцев, – отрезаю я. – Как это печально – ты путаешь собственного сына, плоть от плоти своей, того, кого…

– Виктор, – спокойно сообщает мне отец, – твое имя значилось в подписи под фотографией.

– Чувак, по-моему, это был не я.

– Хорошо, – заходит он с другой стороны, – если это был не ты, Виктор, то кто это был?

– Придется выяснить, зайка.

– А как теперь твоя фамилия? – спрашивает он. – По-прежнему Вард?

– Мне казалось, это ты предложил мне поменять фамилию, брателло.

– В то время мне казалось, что это – хорошая идея, – бормочет он, аккуратно открывая папку, которая содержит статьи из журналов и мои фотографии.

– Вот цитата, – говорит отец, переворачивая нечеткий факс, – из New York Times, из рубрики «Стиль». В небольшой заметке о тебе приводятся твои слова: «В утробе любви мы все – как слепые пещерные рыбы». Это правда, Виктор? Можешь ли ты объяснить, что означает термин «утроба» в контексте данного предложения. А также существуют ли в реальности слепые пещерные рыбы?

– Ну, блин, это же фраза с двойным дном. Чувак, это все – откровенный вымысел, – вздыхаю я. – Журналисты постоянно искажают мои слова.

– А каковы они были на самом деле?

– Папа, ну почему ты такой буквалист?

– Теперь реклама СК One. Мы видим на ней двух парней – хотя, по мне, их легко можно принять за двух девок, и – да, да! – они целуются, а ты смотришь на это, положив руки на свою мотню. Почему ты положил их туда? Этот жест означает, что СК One – качественный продукт?

– Секс помогает продажам, чувак.

– Понимаю.

– Чем лучше выглядишь, тем больше видишь.

– А вот интервью, которое ты дал журналу YouthQuake, – кстати, прими мои поздравления: ты на обложке, и глаза у тебя подведены миленьким таким коричневым карандашом…

– Это терракота, – вздыхаю я. – Но не суть.

– …и они спрашивают тебя, с кем бы ты хотел пообедать, и ты отвечаешь: с Foo Fighters, с астрологом Патриком Уокером – который, кстати, уже умер – и (это ведь не опечатка, верно?) с Унабомбером[64]64
  Теодор Качински (р. 1942) – знаменитый американский «почтовый» террорист, приговоренный в 1998 г. к пожизненному заключению.


[Закрыть].

Мы смотрим друг на друга.

– И что такого? – говорю я.

– Ты хотел бы пообедать… с Унабомбером? – спрашивает он. – Ты считаешь, что это – важная информация? Ты полагаешь, публике действительно стоит знать об этом?

– Моим поклонникам – стоит.

– Еще одна цитата, которую приписывают тебе, если это не очередное искажение: «Вашингтон, округ Колумбия, – самый отстойный город в мире, в котором живут самые отстойные в мире люди».

– Но, папа…

– Я живу и работаю в Вашингтоне, округ Колумбия. То, что ты говоришь и делаешь, может серьезно повлиять на мою жизнь, а поскольку моя жизнь такова, какова она есть, влияние это может быть крайне негативным.

– Папа…

– Просто будь добр это помнить.

– Я тебя умоляю!

– Тут также сказано, что ты играешь в группе, которая называется Pussy Beat, а прежде она называлась Kitchen Bitch…

– Мы поменяли название – теперь мы просто Impersonators.

– О боже, Виктор, а с какими людьми ты водишься…

– Папа, когда Чарли и Моник татуировали своего грудного ребенка, я устроил целый скандал. Ну и что? Из-за этого ты считаешь меня преступником?

– Прибавь к этому то, что, по словам твоей сестры, твои фотопробы для книги Мадонны утекли в интернет.

– Папа, я держу все под контролем.

– Откуда ты знаешь, Виктор? – спрашивает он. – Это все дурно пахнет. Очень дурно.

– Папа, вся жизнь дурно пахнет.

– Но тебе-то зачем стремиться пахнуть еще дурнее?

– Итак, ты мне хочешь, в сущности, сказать, что я серединка на половинку?

– Нет, – говорит он. – Не вполне.

– Это следует понимать так, что на наличные рассчитывать не приходится?

– Виктор, прошу тебя, не надо! Мы об этом уже столько раз говорили.

После непродолжительного молчания я повторяю:

– Так на наличные рассчитывать не приходится?

– На мой взгляд, тебе должно хватать содержания.

– Послушай, Нью-Йорк безумно дорог…

– Переезжай в другой город.

– О господи, посмотри на вещи реально!

– Что ты от меня хочешь, Виктор?

– Папа, – шепчу я, – пойми меня: я – банкрот.

– Через пару дней тебе придет чек.

– Я уже его потратил.

– Как ты мог его потратить, если ты его еще даже не получил?

– Поверь мне, я и сам теряюсь в догадках.

– Раз в месяц ты получаешь чек, Виктор. Не чаще. Не реже. Понял?

– Что ж, видимо, придется мне изнасиловать кредитку.

– Блестящая идея, сынок.

Аманда де Кадене останавливается возле нашего столика, целует меня в губы и уходит, сказав, что мы встретимся вечером, даже не дав мне возможности представить ее моему отцу.

– Как поживает Хлоя? – спрашивает он.

20

Обед оказался щадяще недолгим; сейчас всего лишь 13:10, и я прошу водителя выкинуть меня на углу Бродвея и Четвертой, чтобы заскочить перед репетицией в Tower Records, прихватить какой-нибудь исключительно желанный новый компакт, а внутри Sheep – та самая новая группа альтернативного рока, чей клип «Diet Coke at the Gap» стал последним писком моды на MTV в этом месяце, – толчется в зале магазина перед объективами видеокамер, в то время как Майкл Левин – вот уж поистине Энни Лейбовиц альтернативного рока – фотографирует их, а на экранах всех мониторов – «Aeon Flux»[65]65
  Культовый мультипликационный сериал Питера Чанга.


[Закрыть], и я роюсь по полкам, разыскивая новый номер YouthQuake, чтобы посмотреть, есть ли там какие-нибудь письма читателей с отзывами на статью обо мне. И моей корзине: Трей Льюд, Rancid, Cece Пенситон, Yo La Tengo, Алекс Чилтон, Machines of Loving Grace, Jellyfish, the 6th’s, Teenage Fanclub. Туда же я швырнул мое модельное портфолио, и тут я засекаю хорошенькую девчонку-азиатку в белых джинсах с серебряным пояском-цепочкой, жакетке из джерси с глубоким вырезом и черных сандалиях без каблука, которая что-то высматривает на задней стороне компакта ELO, и я «случайно» роняю портфолио, так что мои снимки в плавках рассыпаются у нее прямо под ногами. Затем, слегка помедлив, наклоняюсь, чтобы собрать их, делая вид, что страшно смущен, и надеясь, что она обратит на это внимание, но она всего лишь смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Да и насрать», и уходит, а мне бросается на помощь невероятно смазливый голубой паренек. «Все в порядке, все в порядке», – говорю я, вырываю у него из рук мою фотографию в мини-плавках, и тут я замечаю самую отвальную девчонку во всем Tower Records.

Она стоит возле стенда для прослушивания, наушники на голове, жмет кнопки, покачиваясь, – на ней пара капри дынного цвета в обтяжку в сочетании с маленькими черными сапожками и расстегнутым фиолетово-бежевым пальто от Todd Oldham, а когда я подхожу к ней поближе, то вижу, что в руках у нее компакты Blur, Suede, Oasis и Sleeper. В тот момент, когда она снимает наушники, я оказываюсь прямо у нее за спиной.

– Дико прикольная пластинка, – говорю я, показывая на компакт Oasis. – Треки три, четыре, пять и десять просто великолепны.

Она поворачивается, испугавшись от неожиданности, видит меня, и странное выражение – которое можно описать только как на треть улыбка, на треть волнение, на треть что-то еще – возникает у нее на лице, а затем она спрашивает:

– Разве мы знакомы?

Но делает она это с чуть насмешливой интонацией, которая мне привычна, поэтому уверенно отвечаю:

– Знакомы. Лос-Анджелес или Майами – верно?

– Ничего подобного, – говорит она, и ее взгляд тяжелеет.

И тут меня озаряет:

– Не в Кэмдене ли ты училась?

– Горяче́е, – отвечает она.

– Постой! Ты – модель?

– Нет, – вздыхает она. – Не модель.

– Но насчет Кэмдена я угадал? – спрашиваю с надеждой.

– Да, конечно, – вздыхает она опять.

– Так-так, туман потихоньку развеивается.

– Отлично! – Она скрещивает руки на груди.

– Итак, ты училась в Кэмдене? – спрашиваю я, добавив для верности: – Штат Нью-Гэмпшир.

– А что, есть какой-то другой? – нетерпеливо спрашивает она.

– Эй, зайка, очнись!

– Ну ладно, – говорит она, постукивая пальцем по компакту Oasis. – Спасибо за рецензию, Виктор.

– Блин, так ты меня знаешь?

Она поправляет круглую сумочку из красной замши на молнии у себя на плече, опускает темные очки Matsuda – у нее голубые глаза – и говорит, надув губки:

– Если тебя на самом деле зовут Виктор Джонсон, то знаю.

– Ну да, – покорно соглашаюсь я. – Сейчас, правда, меня зовут Виктор Вард, но я от этого другим не стал.

– Ну вот и славненько! – восклицает она. – Ты женился? И кто этот счастливчик?

– Вон тот дурень с земляничным штруделем на голове, – говорю я, показывая на голубого парнишку, который, как я только сейчас заметил, все же приватизировал один из снимков; заметив, что я показываю на него, парень улыбается, а затем улепетывает. – Он, гмм, такой застенчивый, – разъясняю я.

И тут до меня доходит, что я и в самом деле знаю эту девушку.

– Блин, у меня такая плохая память на имена, извини, – говорю я.

– Давай, – говорит она, явно сдерживаясь, – будь большим мальчиком, попытайся угадать.

– Ладно, попытаюсь пробудить мои экстрасенсорные способности. – Я подношу руки к вискам и закрываю глаза. – Карен… Нэнси… Джоджо… у тебя не было брата по имени Джо? Чувствую явное «дж»… Эээ, много «дж»… Вижу… вижу… вижу котенка… по кличке Кути?

Открываю глаза.

– Меня зовут Лорен.

Она смотрит на меня непроницаемым взглядом.

– Лорен, верно!

– Да, – говорит она сурово. – Лорен Хайнд. Теперь вспомнил?

У меня перехватывает дыхание от услышанного.

– Ни хрена себе! Лорен Хайнд. Вот это да!

– Теперь ты понял, кто я? – спрашивает она.

– Ах, зайка, мне так… – Озадаченный, я вынужден оправдываться. – Знаешь, говорят, что клонопин вызывает кратковременные провалы в памяти, так что…

– Тогда почему бы не начать с того, что мы дружим с Хлоей?

– Да, да, – говорю я, стараясь успокоиться. – Мы как раз недавно о тебе говорили.

– Ммм… – И она шагает по проходу между стеллажами с компактами, ведя пальцами по кромке полок и удаляясь, удаляясь от меня.

Я следую за ней.

– Слушай, ну мы так, эээ, мило болтали о том о сем, верно?

– О чем именно?

– Не суть, главное – позитивно.

Она не останавливается, и тогда я отстаю от нее немного и опускаю темные очки, чтобы изучить тело, скрывающееся под расстегнутым пальто: стройное, с большой грудью, длинные красивые ноги, короткие светлые волосы, все остальное – глаза, зубы, губы и т. д. – тоже в полном порядке. Я догоняю Лорен и иду рядом, непринужденно покачивая корзинкой с компактами.

– Итак, ты помнишь меня по Кэмдену? – спрашиваю я.

– О да, – говорит она несколько презрительно. – Я-то тебя помню.

– Извини, в колледже ты тоже вела себя со мной так или это я вел себя с тобой по-другому?

Она останавливается и поворачивается ко мне:

– Ты что, серьезно не помнишь, кто я такая, Виктор?

– Почему?.. Помню. Ты – Лорен Хайнд. – Пауза. – Пойми, мы давно не виделись, а клонопин вызывает долговременные провалы в памяти…

– А мне послышалось – кратковременные…

– Вот видишь – я уже ничего не помню.

– О боже, хватит об этом.

Она уже собирается отвернуться, когда я спрашиваю:

– Скажи, а я все такой же?

Она тщательно изучает меня.

– Пожалуй, да, как мне кажется. – Она останавливает взгляд на моей голове и внимательно рассматривает лицо. – Ну разве что баков у тебя тогда не было.

Это брешь в обороне, в которую я тут же устремляюсь:

– Надо учиться любить свои баки, зайка. Они – твои лучшие друзья. Приласкай их. – Я поворачиваюсь к ней в профиль, наклоняюсь и мурлыкаю.

Она смотрит на меня как на абсолютного болвана.

– Что такое? Что с тобой? – удивляюсь я. – Приласкай мои баки, зайка!

– Приласкать баки?

– Люди боготворят мои баки, зайка.

– Ты водишься с людьми, которые боготворят волосы? – спрашивает она чуть ли не в ужасе. – С людьми, которые хотят всю жизнь выглядеть на двадцать лет?

Я отмахиваюсь от ее вопроса, словно от мухи, и меняю тему:

– Итак, что же такое творится, Лорен Хайнд? Выглядишь ты просто великолепно. В чем дело? Где ты пропадала?

Возможно, я неверно выбрал тон, потому что в ответ тут же звучит неизбежное.

– Я столкнулась с Хлоей у Патриции Филд на прошлой неделе, – говорит она.

– Дома? – спрашиваю я, впечатленный.

– Нет, – говорит она и как-то странно смотрит на меня. – У нее в магазине, тупица.

– А! Все равно круто!

Долгая пауза, в течение которой мимо проходят разнообразные девушки. Пара-другая из них здоровается со мной, но я делаю вид, словно их не замечаю. Лорен провожает их настороженным взглядом, что само по себе хороший знак.

– Гмм, я не совсем помню, о чем мы сейчас говорили…

Пищит пейджер. Я смотрю на экран: Элисон.

– Кто это? – спрашивает Лорен.

– Да так, скорее всего, очередной призыв ко всем мужчинам-моделям объединиться в профсоюз, – пожимаю я плечами и, выдержав небольшую паузу, добавляю: – Я ведь работаю моделью.

– Профсоюз мужчин-моделей?

И она снова идет прочь, а я снова следую за ней по пятам.

– Ты сказала это с какой-то насмешкой.

– Мне просто всегда казалось, что в профсоюз могут объединиться только идейные люди, Виктор.

– Эй, долой темный сарказм из наших классов![66]66
  «No dark sarcasm in the classrooms» – строчка из песни группы Pink Floyd «Another Brick In The Wall» с альбома «The Wall» (1979).


[Закрыть]

– Это просто смешно, – говорит она. – Мне пора идти.

– Куда?

– У меня обед с одним человеком.

– Мужчиной?

– Виктор!

– Да ладно, говори…

– С Бакстером Пристли, если тебе хоть что-то говорит это имя.

– Ну, здорово, – стенаю я. – Кто такой этот маленький засранец? Послушай, зайка, я тебя умоляю!

– Виктор, мы с Хлоей подруги. Предполагаю, что тебе это известно, – говорит она, глядя мне прямо в глаза. – По крайней мере, ты должен был бы это знать.

– А с чего бы я должен был это знать? – улыбаюсь я.

– Потому что она – твоя девушка? – неуверенно предполагает она, приоткрыв от удивления рот.

– И что, это к чему-то повод?

– Нет, Виктор, это причина. В повод ее превратить пытаешься ты.

– Ты теряешь контакт со мной, зайка. Похоже, нас обоих глючит.

– Ну так очнись.

– А как насчет капучино?

– Ты не знаешь подруг твоей девушки? Ты что, с ней вообще ни о чем не разговариваешь? – Видно, что Лорен перестает понимать что бы то ни было. – Какая муха тебя укусила? Боже, зачем я это спрашиваю? Все и так понятно, понятно, понятно… Мне пора.

– Погоди, постой – мне надо расплатиться. – Показываю на корзинку с компактами у меня в руке. – Пойдем со мной к кассе, а потом я тебя провожу. У меня репетиция группы, но я найду время, чтобы выпить с тобой латте.

Она колеблется, а затем направляется вслед за мной к кассе. Разумеется, аппарат не принимает мою карточку American Express, я цежу сквозь зубы свое: «Я тебя умоляю!», но Лорен тут же улыбается – и эта улыбка пробуждает во мне смутное déjà vu – и платит своей карточкой и за свои, и за мои диски, причем даже не говорит ничего о том, как и когда я верну ей деньги.

В магазине так холодно, что все – воздух, витающие в нем звуки, стеллажи с компактами – кажется снежно-белым. Люди проходят мимо, направляясь к соседней кассе, но свет флуоресцентных ламп на потолке, делающий все вокруг плоским, блеклым и бесцветным, не в состоянии справиться с кожей Лорен, которая выглядит как покрытая загаром слоновая кость, и все в ее облике – даже тот жест, которым она подписывает слип кредитной карточки, – трогает меня так сильно, что я не могу очнуться от чар, а от музыки, звучащей вокруг, – «Wonderwall»[67]67
  Песня группы Oasis.


[Закрыть] – кажется, будто я под кайфом и полностью оторвался от окружающей действительности. Вожделение – это то, с чем я уже давненько не сталкивался, и вот оно посетило меня в торговом зале Tower Records, и теперь мне почти невозможно отрешиться от мысли, что Лорен Хайнд – часть моего будущего. Выйдя наружу, я кладу руку ей на поясницу и веду ее через толпу прохожих к повороту на Бродвей. Она оборачивается, пристально смотрит на меня, и я убираю руку.

– Виктор, – начинает она, поняв мое состояние, – я хочу, чтобы ты понимал все правильно. Я встречаюсь с одним человеком.

– С кем?

– Это не имеет значения, – отвечает она. – Но я не свободна.

– Хорошо, но почему ты не хочешь сказать мне, кто он? – спрашиваю я. – Если вдруг им окажется этот прохвост Бакстер Пристли, я даже готов дать тебе тысячу долларов.

– Боюсь, у тебя нет тысячи долларов.

– У меня дома есть большая копилка с мелочью…

– Было очень интересно повидаться с тобой, – обрывает она меня.

– Брось, давай пойдем выпьем кофе с молоком в Dean & Deluca. Клевая идея, а?

– А как же репетиция группы?

– Этим неудачникам торопиться некуда.

– А мне есть куда.

Она поворачивается и уходит. Я догоняю ее, ласково трогаю руку:

– Погоди, ты придешь на показ Тодда Олдема? Это в шесть. Я там работаю.

– О боже, Виктор, очнись, – говорит она, даже не замедляя шага.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я.

– Вся эта публика меня не очень интересует.

– Какая «эта публика», зайка?

– Та, которую всегда интересует, кто кого трахает, у кого член длиннее, у кого сиськи больше, кто кого знаменитее и так далее.

Обескураженный, я тем не менее следую за Лорен.

– Так тебе все это, значит, эээ, не интересно? – кричу я, глядя, как она ловит такси. – У тебя что, типа проблемы какие-то?

– Я опаздываю, Виктор.

– Эй, оставь мне хотя бы номер телефона.

Перед тем как Лорен захлопывает дверцу, даже не посмотрев в мою сторону, я успеваю услышать:

– Спроси его у Хлои.

19

Хлоя и я отправились прошлым сентябрем в Лос-Анджелес по причине, которую мы и сами толком не могли понять, хотя задним числом я теперь понимаю, что это было как-то связано с попыткой спасти наши отношения, к тому же ожидалось, что Хлоя будет вести церемонию вручения MTV Awards, от которой в памяти у меня сохранились только смутные обрывки бесконечных разговоров об «Оскаре», Фриде Кало, мистере Дженкинсе, о том, какого размера член у Дуизила Заппы, Шерон Стоун в пижаме, Эдгар Бронфман-младший, старавшийся обратить на себя внимание Хлои, две зеленые жевательные конфеты Juicyfruit в коробке, которую я держал во время церемонии, и везде была одна только Синди, Синди, Синди, и на всех фотографиях со мной, которые напечатали и в W, и в US, и в Rolling Stone, у меня в руках одна и та же полупустая бутылка Evian.

Мы остановились в Chateau Marmont в огромном номере с балконом, который был еще раза в два больше самого номера, и с балкона открывался шикарный вид на Западный Лос-Анджелес. Когда Хлоя не хотела разговаривать со мной, она кидалась в ванную, включала фен на полную мощь и направляла струю горячего воздуха в мое спокойное, недоуменное лицо. В те недели она обычно звала меня не иначе как «мой маленький зомби». Я в то время пытался получить, но так и не получил роль приятеля героя-наркомана в пилотной серии одного больничного сериала, который так и не сняли, но даже это уже не могло меня утешить, я был настолько не в себе, что даже интервью с Полой Абдул приходилось перечитывать. Хлоя вечно «умирала от жажды», нам все время всучивали пригласительные на какие-то беспонтовые просмотры, мы постоянно недопонимали друг друга, улицы были всегда – по совершенно непонятной причине – усыпаны конфетти, мы то и дело оказывались на барбекю у Херба Ритца, куда то и дело являлись или Мадонна, или Джош Бролин, или Эми Локейн, или Вероника Уэбб, или Стивен Дорф, или Эд Лимато, или Ричард Гир, или Лела Рошон, или Асе of Base и где всегда подавали гамбургеры с индейкой, которые мы неизменно запивали холодным чаем с соком красного грейпфрута, а по всему городу горели костры и гигантские световые конусы прожекторов возвещали о близящихся премьерах.

Когда мы отправились на благотворительный вечер в пользу фонда по борьбе со СПИДом, устроенный Лили Тартикофф в Barneys, кругом сверкали фотовспышки, и сухая рука Хлои впивалась в мою безвольную конечность, и она сжала ее один только раз – предупредительно, когда репортер с канала Е! спросил меня, зачем я сюда приехал, а я ответил, что мне нужен был повод надеть мой смокинг от Versace. Я с трудом одолел несколько крутых лестничных пролетов на верхний этаж, но как только я там оказался, Кристиан Слейтер хлопнул своей пятерней по моей, и мы зависли с Деннисом Лири, Хелен Хант, Билли Зейном, Джоэли Фишер, Клаудией Шиффер и Мэтью Фоксом. Кто-то показал мне на кого-то еще и прошептал на ухо: «У нее пирсинг воспалился», перед тем как снова слиться с толпой. Люди разговаривали о том, чтобы постричься коротко и сжечь свои ногти.

Большинство гостей, слонявшихся по залу, были настроены добродушно и имели здоровый, упитанный и загорелый вид. Другие явно находились в состоянии истерики: их тело покрывали синяки и шишки, и я не мог понять ни слова из того, что они говорили мне, так что я пытался не упускать Хлою из виду, чтобы у нее не возникло соблазна вернуться к своему опасному пристрастию, а на ней были брючки-капри и макияж от Kamali, и она ради этой вечеринки отменила сеанс ароматерапии, а я даже не знал, что она его назначила, и диета ее сводилась в основном к бесконечным гранитас на основе виноградного или свекольного сока и лимонеллы. Хлоя не ответила на звонки от Эвана Дандо, Роберта Тауна, Дона Симпсона, Виктора Драя, Фрэнка Манкузо-младшего, Шейна Блэка. Хлоя постоянно рвала и метала, она купила эстамп Фрэнка Гери[68]68
  Фрэнк Гери (р. 1929) – американо-канадский авангардный архитектор, дизайнер и художник.


[Закрыть] где-то штук за тридцать и туманную картину Эда Рушея[69]69
  Эд Рушей (р. 1937) – лос-анджелесский художник, один из видных представителей поп-арта.


[Закрыть] за гораздо большую сумму. Хлоя купила также настольные лампы в стиле сегуната, от Lucien Gau, и кучу корзин из чугуна и отправила все это посылками на Манхэттен. Мы изо всех сил старались оттолкнуть от себя как можно больше людей. Мы много занимались сексом. Все говорили про две тысячи восемнадцатый год. В один день мы решили притвориться привидениями.