Текст книги "Гламорама"

Дани Янсен хотела показать нам какие-то таинственные места, а четыре совершенно разных человека спросили меня, какое мое любимое наземное животное, но поскольку я не знал, какие наземные животные вообще существуют, то не смог им даже соврать. Тусуясь с двумя парнями из Beastie Boys в доме на Серебряном озере, мы повстречались с толпой коротко стриженных блондинок, а также Тамрой Дэвис, Грегом Киннером, Дэвидом Финчером и Перри Фарреллом. Тот день прошел под постоянные возгласы «Ммм, а где лед?», поскольку мы все время пили теплую смесь «Баккарди» с колой и проклинали налоги. На заднем дворе незаполненный бассейн был забит мусором, а в пустых шезлонгах валялись использованные шприцы. Единственный вопрос, который я задавал в течение всего ужина, был таким: «А почему вы траву покупаете, а не растите сами?», с того места, где стоял, я видел, как одному из гостей понадобилось минут десять, чтобы отрезать себе кусок сыра. Еще на заднем дворе рядом с загаженным бассейном рос куст, фигурно постриженный под скульптуру Элтона Джона. Мы глотали викодин[70]70
  Кодеинсодержащее средство от кашля.


[Закрыть] и слушали записи Velvet Underground периода Нико.

– Мелочное уродство нашего существования кажется столь ничтожным перед лицом всех этих красот природы, – сказал я.

– Красот? Да у тебя за спиной куст в виде Элтона Джона, – откликнулась Хлоя.

Мы снова в номере Chateau: компакты и разодранные упаковки из-под посылок Federal Express разбросаны по всей комнате. Слово «кавардак» лучше всего характеризует состояние наших отношений – по крайней мере, так считает Хлоя. Мы несколько раз поссорились в пивном ресторане Chaya, три раза в торговом центре Беверли, позже еще один раз в ресторане Le Colonial на ужине в честь Ника Кейджа и еще один раз в House of Blues. Мы постоянно заверяли друг друга в том, что это ничего не значит, что не стоит придавать этому значения, и пошло оно все куда подальше, что было довольно несложно. Во время одной из этих ссор Хлоя обозвала меня «батраком», у которого амбиций не больше, чем «у сторожа на автостоянке». Она была одновременно и права, и не права. Если после очередной ссоры мы оказывались в своем номере, то нам некуда было деться, разве что на кухню или на балкон, где постоянно ошивались два попугая – Мигун и Растрепа, он же Лепечущий Идиот. Хлоя лежала в постели в одном нижнем белье, в темноте комнаты мерцал свет от экрана телевизора, музыка Cocteau Twins монотонно лилась из динамиков, я же в моменты такого затишья выбирался побродить вокруг бассейна, жуя резинку, прихлебывая Fruitopia и листая старый номер Film Threat или «Последний поворот»[71]71
  Бестселлер (1991) Дерека Хамфри – описание методик самоубийств для терминальных больных и членов их семей.


[Закрыть], где бесконечно перечитывал главу под названием «Освобождение от страданий с помощью пластикового пакета». Мы жили на нейтральной полосе.

Бездыханные тела десяти или одиннадцати продюсеров были найдены в особняках района Бель-Эр. На обложке джонсовских спичек я накарябал своим «абсолютно неразборчивым почерком» автограф для какого-то юного создания. Я подумывал о том, не опубликовать ли мне отрывки из своих дневников в Details. В Maxfields была распродажа, но у нас не хватило терпения. Мы ели тамалес[72]72
  Мексиканское национальное блюдо – толченая кукуруза с говядиной и красным перцем.


[Закрыть] в пустых небоскребах и заказывали скатанные вручную роллы с экзотическими начинками в суши-барах, оформленных в стиле «индустриальный шик», в ресторанах с названиями типа Muse, Fusion, Buffalo Club в компании таких людей, как Джек Николсон, Энн Магнусон, Los Lobos, Шон Макферсон, и четырнадцатилетней модели мужского пола по кличке Стрекоза, на которого всерьез запал Джимми Рип. Мы проводили слишком много времени в баре отеля Four Seasons и слишком мало – на пляже. Подруга Хлои родила мертвого ребенка. Я разорвал отношения с ICM. Незнакомые люди или говорили нам, что они вампиры, или утверждали, что у них есть знакомый вампир. Пьянка с Depeche Mode. Огромное количество людей, которых мы едва знали, исчезло или умерло за те несколько недель, что мы провели там, – разбились на машине, скончались от СПИДа, были убиты, передозировались, попали под грузовик, упали сами (или не сами) в чан с кислотой – счет за одни только венки, оплаченные с кредитки Хлои, составил пять тысяч долларов. Все это время я выглядел просто великолепно.

18

В лофте Конрада на Бонд-стрит, сейчас 13:30 – единственное подходящее для репетиции время, потому что в этот момент все обитатели билдинга находятся или на работе, или в Time Café, где за обедом с легкостью изображают друг перед другом идиотов; слегка просунув голову в дверной проем, отчетливо вижу всех членов Impersonators, рассредоточившихся по лофту в самых разных позах, каждый возле собственного усилителя: Ацтек, в футболке с надписью Hang-10, скребет татуировку под Кенни Шарфа у себя на бицепсе, положив на колени гитару Fender; Конрад, наш вокалист, наделенный несколько патологическим обаянием и крутивший в свое время роман с Дженни Маккарти, увенчан копной блеклых волос лимонадного цвета и облачен в мятое х/б; Ферги, в длиннополом кардигане забавляется с «Волшебным шаром 8»[73]73
  Игрушка от фирмы Mattel: непрозрачный шар, в окошечке которого появляется «ответ» на заданный вопрос.


[Закрыть], опустив на нос солнцезащитные очки; Фицджеральд раньше играл в готической рок-группе, передозировался, его откачали, он вновь передозировался, его вновь откачали, по глупости принял участие в агитации за Клинтона, работал моделью для Versace, встречался с Дженнифер Каприати – сейчас на нем пижама, и он дремлет в гигантском кресле-набивнушке в зеленую и розовую полоску. Все они ведут свое существование в этом промерзшем, загаженном лофте, где постоянно везде разбросаны DAT-кассеты и компакт-диски, на телевизоре всегда MTV, песня The Presidents of the United States плавно перетекает в рекламу Mentos, которая, в свою очередь, плавно перетекает в рекламу нового фильма Джеки Чана, повсюду валяются пустые коробки для обедов навынос из Zen Palate, белые розы вянут в пустой бутылке из-под «Столичной», во всю стену гигантская фотография грустной тряпичной куклы работы Майка Келли, собрание сочинений Филипа К. Дика целиком занимает единственную в комнате книжную полку, тут же «лава»-лампы, жестянки из-под Play-Doh.

Я набираю побольше воздуха в легкие и вхожу в комнату, скинув конфетти, налипшие на мой пиджак.

Все, кроме Фица, поднимают глаза, а Ацтек тут же начинает бренчать на гитаре что-то из «Tommy»[74]74
  Рок-опера группы The Who; далее следуют цитаты из нее.


[Закрыть].

– Ни на какие раздраженья не реагирует он, – напевает Ацтек, – и все показывают тесты, что чувств отныне он лишен.

– Заткнись, – зеваю я, доставая ледяное пиво из холодильника.

– Он видит, он слышит, он может говорить, – продолжает Ацтек.

– Все стрелки на приборах находятся в движенье, – подхватывает Конрад.

– Машина не способна настолько ошибаться, – подводит итог Ферги, – должны мы попытаться стряхнуть с него оцепененье.

– Что творится в его голове? – поют они хором.

– Как бы мне хотелось знать, – внезапно просыпается в кресле Фицджеральд. – Как бы мне хотелось зна-а-ать!

Дотянув до конца последнюю ноту, он вновь возвращается в позу эмбриона.

– Ты опоздал, – констатирует Конрад.

– Я опоздал? Ребята, да у вас только на то, чтобы настроиться, уходит час, – зеваю я, падая на груду индейских подушек. – Это не я опоздал, – зеваю вновь, прикладываясь к банке ледяного пива, и замечаю, что все как один уставились на меня. – А что вы на меня так глядите? Мне пришлось отказаться от визита к Орибе[75]75
  Модный нью-йоркский салон красоты.


[Закрыть], чтобы успеть сюда.

Я швыряю номер Spin, который валяется на полу рядом с древним кальяном, в Фица, тот даже не делает попытки увернуться.

– «Magic Touch»! – выкрикивает Ацтек.

Отвечаю не задумываясь:

– Plimsouls, «Everywhere at Once», три минуты девятнадцать секунд, лейбл Geffen.

– «Walking Down Madison», – наносит он следующий удар.

– Кирсти Маккол, «Electric Landlady», шесть тридцать четыре, Virgin.

– «Real World».

– Jesus Jones, «Liquidizer», три ноль три, SBK.

– «Jazz Police».

– Леонард Коэн, «I’m Your Man», три пятьдесят один, CBS.

– «You Get What You Deserve».

– Big Star, «Radio City», три ноль пять, Stax.

– «Ode to Boy».

– Yaz, «You and Me Both», три тридцать пять, Sire.

– «Top of the Pops». – Ацтек явно начинает терять интерес.

– The Smithereens, «Blow Up», четыре тридцать две, Capitol.

– Если бы ты только уделял столько же внимания нашей группе, – говорит Конрад своим фирменным тоном, который следует понимать как «эй, со мной сегодня лучше не связываться».

– А кто, по-твоему, пришел сюда на прошлой неделе со списком песен для группы? – парирую я.

– Я не собираюсь перепевать «We Built This City» под эйсид-хаус, – начинает вскипать Конрад.

– Ты швыряешь бабки в окно, чувак, – пожимаю я плечами.

– Кавер-версии – это тупик, Виктор, – встревает Ферги. – На каверах денег не заработаешь.

– Вот и Хлоя всегда так говорит, – отзываюсь я. – А если я не верю даже ей, с чего это я буду верить вам?

– Какой в этом смысл, Виктор? – вздыхает кто-то.

– Ты, зайка, – я показываю пальцем на Ацтека, – обладаешь уникальной способностью взять песню, которую люди слышали миллион раз, и сыграть ее так, как никто и никогда не играл ее раньше.

– А ты, – говорит Конрад, тыкая пальцем в меня и источая яд человека, пришедшего из среды инди-рока, – настолько охренительно ленив, что не в состоянии написать свой собственный материал.

– Я лично думал о версии «Shiny Happy People» в стиле коктейль-микс…

– Но это же REM, Виктор, – терпеливо разъясняет Конрад. – Это классический рок, а мы договаривались не делать каверы классического рока.

– О боже, мне хочется наложить на себя руки, – стонет Ферги.

– Да, кстати, у меня есть хорошая новость для всех: Кортни Лав наконец перевалила через тридцатник, – говорю я радостно.

– Отлично. Я чувствую себя гораздо лучше.

– А какие авторские получает Кортни с продаж дисков Nirvana? – спрашивает Ацтек у Ферги.

– Интересно, заключали ли они брачный договор? – задумывается Ферги.

Все пожимают плечами.

– Так что, – заключает Ферги, – после того как Курт помер, возможно, и ничего.

– Эй, брось, Курт Кобейн жив, – говорю я. – Его музыка живет в наших сердцах.

– Нам бы сосредоточиться на новом материале, парни, – говорит Конрад.

– Блин, можем мы, в конце-то концов, написать хоть одну песню не в ритмике этого дерьмового регги, которая не начиналась бы со строчки «Я ла-вил свой кайфф на тоу-чке пад крэ-кам»? – вопрошаю я. – Или со строчки «У ми-ня на кухне крысса – что ми-не дье-лать те-те-теперь»?

Ацтек с хлопком открывает банку пива Zima и вновь начинает задумчиво бренчать на гитаре.

– Когда вы в последний раз записывали демо, парни? – интересуюсь я.

Замечаю Хлою на обложке последнего номера Manhattan File, а рядом лежат последний номер Wired и номер YouthQuake со мной на обложке. Моя фотография старательно исчеркана фиолетовыми чернилами.

– На прошлой неделе, Виктор, – цедит сквозь зубы Конрад.

– Целую вечность назад, – бормочу я, пролистывая статью о Хлое.

Сплошная болтовня – последний год выходит на подиум, контракт с Lancôme, ее диета, роли в кино, отрицает слухи о пристрастии к героину, Хлоины рассуждения о том, что она хочет иметь детей («Купить огромный манеж и все такое» – ее собственные слова), фотография нас вдвоем на вручении наград в области музыки и моды телеканала VH1 (я смотрю в камеру отсутствующим взглядом), фотография Хлои на вечеринке в Doppelganger под названием «Пятьдесят самых легендарных людей мира», Бакстер Пристли, который волочится следом за ней, – я отчаянно пытаюсь вспомнить, каковы были мои отношения с Лорен Хайнд в Кэмдене и были ли у нас вообще какие-то отношения, как будто сейчас, в лофте на Бонд-стрит, это что-нибудь да значит.

– Виктор, – изрекает Конрад, уперев руки в боки, – огромное количество групп приходит в шоу-бизнес с совершенно ложными намерениями: зарабатывать деньги, спать с кем попало…

– Стой, погоди-ка, Конрад. – Я вытягиваю руки вперед и принимаю сидячее положение. – Ты называешь это совершенно ложными намерениями? Ты серьезно? Я просто хочу уточнить.

– На репетициях, Виктор, – говорит Конрад, склоняясь надо мной, – ты только пьешь пиво да перечитываешь журналы, в которых есть что-нибудь о тебе или твоей подружке.

– А вы все живете в легендарном прошлом, – говорю я устало. – Пластинки Кэптена Бифхарта? Йогурт? Что за херня здесь творится, а? И кстати, Ацтек – ты когда-нибудь подстрижешь ногти на ногах? Где твоя сила духа, мать ее, а? Что ты вообще делаешь на этом свете, кроме того, что таскаешься на дурацкие поэтические чтения в Fez? Начал бы хоть в гребаном тренажерном зале заниматься.

– Мне и без того физических нагрузок хватает, – неуверенно заявляет Ацтек.

– Забить косяк – вот и все твои физические нагрузки, парень, – чеканю я. – И сбрей чертову щетину с морды. Выглядишь как натуральный козел.

– Мне кажется, тебе пора немного остыть, Виктор, – говорит Ацтек, – и занять свое место в среде избранных.

– Я просто подсказываю вам, как вырваться из всего этого затхлого хиппанского нафталина.

Ферги смотрит на меня и как-то странно ежится.

– Ты ставишь под удар нашу дружбу, – говорю я, хотя эти слова звучат не слишком озабоченно.

– Ты никогда не бываешь здесь достаточно долго, Виктор, – выкрикивает Конрад, – чтобы было что ставить под удар!

– О, я тебя умоляю, – бормочу я, вставая, чтобы уйти.

– Иди, иди, Виктор, – вздыхает Конрад. – Ты никому здесь не нужен. Иди открывай свой большой занюханный клуб.

Я хватаю свой портфолио и сумку с компактами и направляюсь к двери.

– Вы все такого мнения? – спрашиваю я, останавливаясь возле Фица, который вытирает нос об свитер от хоккейной формы, служащий ему подушкой. Глаза его закрыты, он явно безмятежно спит и видит во сне полные упаковки с таблетками метадона.

– Могу поспорить, что Фиц не хочет, чтобы я уходил. Правда, Фиц? – спрашиваю я, склоняясь над ним и тряся за плечо. – Эй, Фиц, проснись!

– Не стоит даже пытаться, Виктор, – зевает Ферги.

– Что случилось с нашим синтетическим мальчиком? – изумляюсь я. – Если не считать, разумеется, того, что он провел юность в Гоа.

– Он перепил Jägermeister вчера вечером, – вздыхает Конрад. – А сейчас он закинулся ибогаином.

– Ну и что? – спрашиваю я, по-прежнему пихая Фица.

– А на завтрак – экстази, разбавленный слишком большой дозой героина.

– Слишком большой дозой?

– Героина.

– Вместо…

– Правильной дозы героина, Виктор.

– О боже, – бормочу я себе под нос.

– Ну и ну, Виктор, – ухмыляется Конрад. – Тебе бы в деревне жить.

– Лучше я буду жить в деревне, чем водиться с людьми, которые сосут сами у себя кровь, вы, гребаные хиппующие вампиры.

– Фиц также страдает бинокулярной дисфорией[76]76
  Раздвоение поля зрения.


[Закрыть] и ущемлением лучезапястного нерва.

– Сияй же, безумный бриллиант![77]77
  Строчка из песни Pink Floyd «Shine On You Crazy Diamond» с альбома «Wish You Were Here» (1975).


[Закрыть]

Я роюсь в карманах, извлекаю оттуда купоны на бесплатную выпивку и раздаю их ребятам.

– Ну что ж, я пришел сюда исключительно чтобы сообщить вам о моем уходе из группы – да, кстати, купоны действительны только в период от двадцати трех сорока шести до нуля часов одной минуты сегодня вечером.

– Так вот в чем дело, – говорит Конрад. – Ты просто уходишь?

– Я благословляю вас продолжать наше дело, – говорю я, возлагая два купона на бесплатную выпивку на бедро Фица.

– Как будто это тебя волнует, Виктор, – бурчит Конрад.

– Думаю, Конрад, это хорошая новость, – говорит Ферги, тряся в руке «Волшебный шар». – Я бы воскликнул по этому поводу: «С ума сойти!» Надо заметить, что «Волшебный шар» придерживается того же мнения – посмотрите, он говорит: «С ума сойти!» – И Ферги поднимает шар так, чтобы всем было видно.

– Короче говоря, весь этот ваш инди-рок – один большой пшик, – говорю я. – Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

Конрад молча смотрит на Фица.

– Конрад, послушай, может, нам стоит сходить на выходных попрыгать с тарзанки вместе с Дуэйн и Китти? – говорит Ацтек. – Что ты на это скажешь, Конрад? Конрад? – Пауза. – Конрад?

Конрад продолжает взирать на Фица, а затем, когда я уже выхожу за дверь, говорит:

– Понимает ли хоть кто-нибудь из вас, что в нашей группе у барабанщика самая ясная голова?

17

Пешком по Лафайет, не в силах отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит, и останавливаюсь на углу Восточной Четвертой, заметив свое отражение в стекле, покрывающем рекламу Armani Exchange, и отражение накладывается на фотографию мужской модели, выдержанную в светло-коричневых тонах, таким образом, что оба мы сливаемся в единое существо, и мне настолько трудно оторвать от этой картины взгляд, что на мгновение шум города вокруг стихает, если не считать попискивания пейджера, а сухой воздух начинает потрескивать, но не от статического электричества, а от чего-то другого, более трудноуловимого. Мимо беззвучно проезжают такси, кто-то, одетый в точности как я, пересекает улицу, три красивые девушки проходят рядом и смотрят на меня, им всем не больше шестнадцати, а за ними плетется какой-то бычара с видеокамерой, приглушенная, звучащая диссонансом музыка Моби доносится из открытой двери гимнастического зала Crunch на другой стороне улицы, а над дверью на самой крыше здания возвышается огромный рекламный щит, на котором печатными черными буквами написано «ТЭМПУРА». Но тут некто кричит «Стоп!», и все оживает – шумит стройка нового магазина сети Gap у меня за спиной, пищит пейджер – на нем по какой-то странной причине высвечивается телефон ресторана Indochine, – этот-то звук и заставляет меня направиться к телефонной будке, где, перед тем как набрать номер, я представляю себе обнаженную Лорен Хайнд, которая идет ко мне через холл номера люкс в отеле Delano с намерениями столь серьезными, что оценить до конца всю их серьезность я не способен. Элисон снимает трубку.

– Я хочу заказать у вас столик, – говорю я, пытаясь изменить голос.

– Мне нужно сказать тебе что-то важное, – говорит Элисон.

– Что? – Я делаю вид, будто сглатываю слюну. – Т-т-ты раньше была мужчиной?

Элисон ударяет трубкой по какой-то твердой поверхности.

– Ах, извини, меня вызывают к столику, мне пора идти.

– По звуку не похоже на, эээ, вызов, зайка.

– Это новый звонок такой. Он симулирует звук, который возникает, когда женщина, уставшая поддерживать отношения с бестолковым идиотом, в гневе бьет трубкой по стене.

– Ты очень доходчиво объясняешь, солнышко, очень доходчиво.

– Я хочу, чтобы ты явился сюда в течение двух минут.

– Я в запарке, зайка, я в дикой запарке!

– Что у тебя там такое? Обращение к нации, что ли? – отрезает она. – Подними задницу и будь здесь немедленно.

– У моей задницы, эээ, совсем другие планы.

– О господи, Виктор, эта многозначительная пауза, наполненная мычанием, означает только одно: у тебя свидание с этой твоей идиоткой.

– Зайка, увидимся вечером, – изображаю я натужное мурлыканье.

– Слушай, я отлично знаю номер Хлои, могу позвонить прямо сейчас и…

– Ее нет дома, горгона.

– Ты прав, ее нет дома, она в баре Spy снимается в рекламе для японского телевидения, и…

– Черт тебя подери, Элисон, ты…

– …я в настроении испортить всем нам жизнь по-крупному. И меня необходимо срочно вывести из этого настроения, Виктор, – предупреждает Элисон. – Иначе я действительно испорчу все по-крупному.

– Ты такая стерва, зайка, что слушать тошно, – вздыхаю я. – Ой-ой-ой! Последнее восклицание типа подчеркивает мою мысль, – разъясняю я.

– Ах, Хлоя, это был сплошной ужас! Он набросился на меня. Он вел себя как последняя un animale[78]78
  Скотина (исп.).


[Закрыть]. Он говорил мне, что он тебя даже вот ни чуточки не любит!

– Что ты от меня хочешь, в конце-то концов, зайка?

– Я просто больше не хочу ни с кем делить тебя, Виктор, – говорит Элисон с безразличным вздохом. – Я на сто процентов уверена, что пришла к этому заключению во время показа коллекции Alfaro.

– Но ты ни с кем меня не делишь, – говорю я, понимая всю бесполезность своих слов.

– Ты спишь с ней, Виктор.

– Зайка, но если бы этого не делал я, это делал бы какой-нибудь больной СПИДом подонок, и тогда…

– О боже!

– …мы все влипли бы по самые уши.

– Заткнись! – вопит Элисон. – Немедленно заткнись!

– А ты что, собралась бросить Дэмиена?

– У нас с Дэмиеном Натчесом Россом…

– Зайка, прошу тебя, не называй его полной кличкой. У человеческого существа не может быть такого имени.

– Виктор, я пытаюсь тебе кое-что объяснить, а ты ведешь себя так, словно меня в упор не слышишь.

– Что? – Я снова делаю вид, будто сглатываю слюну. – Т-т-ты раньше была мужчиной?

– Без меня, а следовательно, и без Дэмиена у тебя бы не было никакого клуба. Сколько еще раз я должна напоминать тебе об этом? – Пауза, во время которой слышно, как Элисон выдыхает дым. – И тогда у тебя не было бы ни малейшего шанса открыть тот, другой клуб, который ты собираешься открыть…

– О!

– …втайне от всех нас!

Мы оба молчим. Я вижу мысленным взглядом, как верхняя губа Элисон расплывается в торжествующей ухмылке.

– Уж не знаю, откуда тебе в голову приходят такие мысли, Элисон.

– Заткнись! Продолжать беседу с тобой я намерена, только если ты явишься в Indochine. – Повисает пауза, которой я даже не пытаюсь воспрепятствовать. Поэтому последнее слово остается за Элисон: – Тед, не можешь ли ты набрать для меня телефон бара Spy?

Она вешает трубку, бросая мне вызов.

Мимо лимузина, запаркованного перед входом возле гигантской кучи белого и черного конфетти, вверх по лестнице, ведущей в Indochine, где метрдотель Тед, водрузив на голову гигантскую шляпу-цилиндр, дает интервью программе Meet the Press, и я спрашиваю его: «Что за дела?», и он, не прерывая визуального контакта со съемочной группой, указывает мне пальцем кабинку на задах пустого, вымерзшего ресторана, и я следую в указанном направлении под аккомпанемент свежего альбома Пи Джей Харви, который звучит откуда-то из промозглых глубин. Элисон замечает меня, гасит сигарету и, прервав беседу по своему мобильному телефону Nokia 232 с Нэн Кемпнер, встает из-за столика (возле каждого прибора лежит по свежему номеру Mademoiselle), за которым она ела кекс в компании Питера Гэбриэла, Дэвида Лашапеля, Джанин Гарофало и Дэвида Кореша[79]79
  Дэвид Кореш (1959–1993) – лидер секты «Ветвь Давидова», погиб при осаде полицией ранчо Маунт-Кармел (Уэйко, Техас).


[Закрыть], ведя занимательную беседу об игре в лакросс и новом обезьяньем вирусе.

Элисон волочет меня вглубь ресторана, заталкивает в мужской туалет и захлопывает за нами дверь.

– Давай по-быстрому, – хрипло рычит она.

– Как будто с тобой можно по-другому, – вздыхаю я, выплевывая жевательную резинку.

Она бросается на меня, впиваясь губами в мой рот. Не успеваю и глазом моргнуть, как она уже торопливо расстегивает свою зеброидную жилетку и отчаянно выпутывается из нее.

– В последний раз ты был со мной так холоден, – стонет она. – И все же вынуждена признать, от одного взгляда на тебя я сразу промокла.

– Зайка, но мы же с тобой сегодня не виделись, – говорю я, извлекая ее груди из бежевого Wonderbra.

– А как же показ коллекции Alfaro, солнышко?

Она стягивает с себя синтетическую мини-юбку с оплавленными термической сваркой швами, обнажая загорелые бедра, а затем приспускает белые трусики.

– Зайка, ну сколько можно повторять? – спрашиваю я, расстегивая джинсы. – Меня не было на показе коллекции Alfaro.

– Господибожемой, ну ты и поц, – стонет она. – Ты говорил со мной сегодня на показе Alfaro, солнышко. – Она скашивает глаза, ее язык так и снует у меня во рту. – Всего пару слов сказал, но тем не менее.

Я впиваюсь ей в шею, но на середине поцелуя резко выпрямляюсь, так что мои джинсы падают на пол, и смотрю в ее обезумевшее от предвкушения секса лицо.

– Ты куришь слишком много травки, зайка.

– О, Виктор…

Элисон в исступлении, моя рука лежит у нее между ног, я ввожу два пальца внутрь, три, она откидывает голову назад, облизывает пересохшие губы, давит на мою руку, сжимает бедра.

– Мне бы хотелось покончить со всем этим…

– С чем «этим»?

– Иди сюда.

Она хватает меня за член, крепко его сжимает и водит им, без презерватива, по своим влажным гениталиям.

– Чувствуешь? Это реальность?

– Вопреки всему вынужден с тобой согласиться, – говорю я, вонзаясь в нее со всего размаху – так, как ей это нравится. – Но, зайка, у меня такое ощущение, что кто-то затеял крупный розыгрыш.

– Солнышко, трахай меня сильней, – хрипит Элисон. – И задери рубашку: я хочу видеть твое тело.

Уже после, медленно направляясь к выходу через пустынный ресторан, я хватаю недопитый Greyhound co стола и, прополоскав рот, выплевываю коктейль обратно в стакан. Пока я вытираю губы рукавом пиджака, Элисон, уже ублаготворенная, поворачивается ко мне и сообщает:

– За мной весь день следили.

Я резко останавливаюсь:

– Что?

– А то, что за мной весь день следили.

Закурив сигарету, она отправляется дальше, лавируя между официантов, которые накрывают столы к вечеру.

– Элисон, ты что, хочешь сказать, эти гориллы ждут снаружи прямо сейчас? – Бью кулаком по столу. – О черт, Элисон!

Она поворачивается ко мне:

– Я скинула их с хвоста в кофейне Starbucks час назад. – Элисон выпускает дым и предлагает мне «Мальборо». – Даже не представляю, каким надо быть кретином, чтобы упустить человека в Starbucks.

– В Starbucks иногда бывает полным-полно народу, зайка, – говорю я, все еще ошеломленный, но уже слегка успокоившийся, и беру предложенную сигарету.

– Они меня не очень беспокоят, – говорит Элисон пренебрежительно.

– А по-моему, тот факт, зайка, что ты можешь заняться сексом только в туалете Indochine, должен заставить крепко задуматься.

– Я хотела отпраздновать то, что насчет небезызвестной фотографии можно наконец выдохнуть.

– Я говорил с Бадди, – сообщаю. – Я в курсе.

– Какой ужасный секрет ты вытянул на свет божий? – с восхищением спрашивает она. – Подтвердил, что Хлоя сидела на игле?

– Тебе лучше об этом не знать.

Она обдумывает услышанное.

– Ты прав. Лучше не надо.

– Это ты заставила Дэмиена купить новый шестисотый?

– На самом деле он взял его в лизинг, – роняет Элисон, – засранец.

– Дэмиен не засранец.

– Я говорила не про него, но его тем не менее это тоже касается.

– Слушай, расскажи мне, что тебе известно про Бакстера Пристли?

– У него восхитительные скулы. – Элисон пожимает плечами. – Играет в группе, которая называется «Эй, это мой ботинок». Он модель дефис актер. В отличие от тебя, который модель дефис неудачник.

– Он у нас, часом, не педик или что-нибудь в этом роде?

– На мой взгляд, Бакстер потерял голову от любви к Хлое Бирнс, – говорит она, радостно вглядываясь в мое лицо в ожидании реакции, затем, подумав о чем-то, пожимает плечами. – Мог бы подвернуться и кто-нибудь похуже.

– Блин, Элисон!

Элисон, довольная, смеется:

– Будь бдителен, Виктор!

– Что ты имеешь в виду? – говорю я, потягиваясь.

– Как это ты всегда говоришь? – переспрашивает она. – Чем лучше выглядишь, тем больше видишь? Я правильно сказала?

– Не хочешь ли ты сказать, что Бакстер и Хлоя – эээ, как это ты выражаешься? – спрашиваю я, по-прежнему потягиваясь. – Чпокаются?

– А тебя-то это почему беспокоит? – Она передает мне сигарету назад. – И что вообще ты нашел в этой бедной девочке, за исключением невообразимых умственных способностей?

– Как там у Лорен Хайнд дела? – спрашиваю я непринужденно.

Элисон заметно напрягается, выдергивает сигарету из моего рта, докуривает ее и вновь направляется к выходу.

– Какие у нее могут быть дела? Две роли в фильмах Атома Эгояна, две – у Хэла Хартли, одна – в последней картине Тодда Хайнса. Ах да – и маленькая роль в новом фильме Вуди Аллена. Вот и все дела. А что?

– Ни фига себе! – изумленно восклицаю я.

– Вы с ней в настолько разных весовых категориях, Виктор, что это даже не смешно.

Элисон берет свои пальто и сумочку, которые лежат на табуретке у бара.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что тебе с ней ничего не светит, – говорит Элисон. – Нечего даже и пытаться.

– Да я так, просто интересуюсь, зайка, – пожимаю плечами.

– У нее, судя по всему, эта самая болезнь, при которой на себе волосы выдирают. Впрочем, симптомы полностью исчезли после лечения прозаком. По крайней мере, так говорят.

– Короче говоря, ты утверждаешь, в сущности, что мы попали в мышеловку, дверца захлопнулась и назад ходу нет?[80]80
  «Caught in a Trap and I Can’t Back Out ‘Cause I Love You Too Much, Baby» – выпущенный в январе 1998 г. (то есть почти за год до выхода романа Эллиса) альбом Марка Эйцеля, лидера группы American Music Club, стоявшей у истоков таких жанров, как слоукор и построк. Название альбома почти дословно воспроизводит первые строчки позднего хита Элвиса Пресли «Suspicious Minds» (1969): «We’re caught in a trap / I can’t walk out / Because I love you too much baby».


[Закрыть] Так? – спрашиваю я.

– Тем не менее тебе придется отступать через задний ход, – говорит она и целует меня в нос.

– Элисон, тут нет заднего хода, я точно знаю.

– Тогда просто подожди пять минут, – зевает она, застегивая пальто.

– Куда ты сейчас? – спрашиваю я робко. – Учитывая обстоятельства, подозреваю, что ты меня вряд ли подвезешь, а?

– У меня встреча, опоздать на которую равносильно смерти. Я записалась на стрижку к Стефену Ноллу, – говорит Элисон, прижимаясь к моей щеке. – Чмок-чмок, до скорого.

– Увидимся вечером, – роняю я, вяло махая рукой.

– Удачи, – отзывается она, уже спускаясь по лестнице и уходя все дальше и дальше от меня.

16

Умберто охраняет дверь в бар Spy на Грин-стрит, отмахиваясь от мух своей рацией; он желает мне удачи сегодня вечером, впускает меня, и я направляюсь вверх по лестнице, обнюхивая на ходу пальцы, затем ныряю в мужской туалет, где мою руки и разглядываю свое отражение в зеркале над умывальником, пока не вспоминаю, что время летит стремительно и безумие пожинает свои плоды[81]81
  «Time is fleeting. Madness takes its toll» – строчка из песни «The Time Warp» из мюзикла «The Rocky Horror Picture Show» (1975).


[Закрыть] и все такое, а в зале уже собрались режиссер, ассистент режиссера, осветитель, оператор, электрик, еще два ассистента, Скотт Бенуа, сестра Джейсона Вурхиза, Брюс Халсе, Джерлинда Костифф, режиссер спецэффектов, еще один оператор со «Стедикамом», и все они стоят молча вокруг большого белого яйца, и повсюду снуют видеокамеры, документируя процесс съемки рекламного ролика, а фотографы делают снимки видеооператоров.

Хлоя сидит отдельно от всех в большой кабинке у задней стены зала. Толпа гримеров с гелями и кисточками вьется вокруг нее, а на ней – бриджи с нашитой хрустальной бижутерией, мини-платье с легкомысленной юбочкой, и она выглядит неестественно счастливой в этой сумеречной зоне, но, поймав мой взгляд, беспомощно передергивает плечиками. Некто по имени, кажется, Дарио, который одно время встречался с Николь Миллер, в темных очках и шляпе из кокосовой соломки от братьев Брукс с полосатой лентой и складным верхом и в сандалиях, лежит по соседству на татами, а на бицепсе у него татуировка с надписью «Mighty Morphin Power Rangers». С телефона в баре я проверяю свой автоответчик: Бальтазар Гетти, чек на оплату занятий у моего инструктора по тай-чи не принят банком, Элейн Ирвин, пиар-агент из моего гимнастического зала, Вэл Килмер, Риз Уизерспун. Кто-то подает мне кофе с молоком, а я зависаю с моделью по имени Андре и выкуриваю с ним слишком туго набитый косяк возле длинного закусочного стола, на котором расставлен весьма шикарный ассортимент суши и корзиночки с мороженым от Kenny Scharf, но Андре все это нельзя, потому что жизнь его сводится к питьевой воде, грилеванной рыбе и всем видам спорта, на которые у него только хватает сил, так что он выглядит весьма молодо, при этом как-то по-оранжевому изможденно, но это ему дико идет.