Текст книги "Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья"

Живут джинны в реках, источниках, на перекрестках дорог и на рынках, в развалинах зданий, в брошенных домах, в печах, под лестницами, в щелях стен и на деревьях. Злые джинны творят всякие неприятности человеку: вызывают пылевые бури, ужасные в пустыне, смерчи, ураганы, а в городах швыряют с крыш и из окон кирпичи и камни на проходящих мимо людей, похищают красивых женщин, преследуют тех, кто поселяется в необитаемом доме, и крадут провизию. Вурдалаки, посещающие кладбища и питающиеся человеческими телами, – это тоже джинны, самого низшего разряда.

Дэв из арабских сказок. Художник Энтони Пик

Часто злые джинны вселяются в больных, и самое плохое, если в теле женщины поселится джинн мужского пола, а в теле мужчины – женского. Как известно, взаимодействие двух противоположных начал в одном организме вызывает спазмы, судороги, припадки или жар. Плохо и тому обитателю дома, лица которого коснулся злой джинн: печать этой встречи сохраняется навсегда, половина лица несчастного до смерти остаётся парализованной.

Зато добрые джинны способны по вашему желанию совершать чудеса: некоторые учёные монахи, долго жившие на Востоке, считают, что царь Соломон мог вызывать джиннов, и они послушно выполняли его приказы: величественный Иерусалимский храм был построен именно таким образом. У доброго джинна можно попросить вечную жизнь и сказочные богатства, и он исполнит оба желания. А если вы хотите, чтобы добрый джинн поселился в вашем доме и оберегал ваших домочадцев, то из комнат следует убрать колокольчики и собак, ибо джинны терпеть не могут звона и лая.

* * *

На Востоке есть много и других удивительных созданий, не похожих на наши, – продолжал Робер. – Там водится, например, птица Рух, – с виду она напоминает орла, только куда огромней; она так громадна и могуча, что лапами своими хватает слона, поднимает его в воздух, а потом бросает на землю, дабы убить и расклевать до костей. Люди, видевшие эту птицу, утверждают, что крылья её в развороте достигают с края до края шестнадцати шагов, а перья имеют в длину восемь шагов и соответственную ширину.

Птица Хумаюн, которая тоже часто встречается в восточных землях, имеет лапы и крылья, подобные совиным, но голова и грудь у нее женские, а голос такой нежный, что пение этой птицы можно слушать часами. Она предвещает будущее тем, кто умеет слышать тайное.

Есть там также божественные птицы Феникс и Алконост. Птицу Феникс считают самой удивительной из всех птиц небесных. Величиной Феникс с орла, шея блестящая, золотистая, в хвосте же есть розовые перья; лицо круглое, на голове хохолок. Живёт она сто шестьдесят лет, а некоторые утверждают, что и дольше. О ней говорят, что она единственная во всём свете, поэтому видят её очень редко. Отсюда пошла поговорка: «Более редкостный, чем птица Феникс».

В отличие от всех других птиц, рождается Феникс без спаривания. Происходит это так. Когда птица доживает до преклонного возраста и чувствует приближение смерти, она устраивает гнездо из трав и редких дорогих растений, таких как кофе, мирро, алоэ, которые легко воспламеняются. Потом усаживается в гнездо, ждёт, когда оно загорится, и вместе с гнездом сама сгорает дотла. После того как Феникс сгорит, появляется червячок, а из этого червячка вырастает потом похожий на прежнего Феникс.

Без Феникса жизнь на Востоке была бы невозможна, ибо эта птица защищает людей от нестерпимого солнечного жара. О том сохранилось свидетельство ангела, явившегося к одному из святых ещё в старые времена. Ангел сказал о птице Феникс: «Это ваша хранительница. Если бы она не прикрывала огненный зрак солнца, то не был бы жив ни род человеческий, ни вся тварь на этой земле от жары солнечной»…

Птица Алконост обликом схожа с птицей Хумаюн, только более разлаписта, широка в груди, а перья ее разноцветные и пёстрые. Живет она на реке Евфрат, однако яйца несёт на морском берегу; погружая их в глубину моря, делает его спокойным на семь дней, какие бы бури не бушевали до этого. Песни птицы Алконост печальны, но светлы: она утешает своим пением святых, возвещая им будущую жизнь.

В восточных странах обитают еще грифоны – существа с головой, когтями и крыльями орла и телом льва. Это самые сильные из зверей, а живут они на крайнем севере Азии и охраняют от одноглазых аримаспов, страшных чудовищ, месторождения золота. Некоторые наши монахи говорили, что грифоны являются верными помощниками дьявола, помогая ему похищать человеческие души. Однако другие монахи доказывали, что грифонов по праву можно считать победителями змея и василиска, воплощающих демонов дьявольского толка. Само вознесение на небо Иисуса эти монахи связывали с грифонами…

* * *

– Что за чушь! – не вытерпел Фредегариус. – Спасителю не нужны были помощники для того чтобы вознестись.

– Ну, святой отец, я этого и не утверждаю! – ответил Робер. – Я просто передаю вам слова монахов.

– «Клобук ещё не делает монаха», – напомнил известную пословицу Фредегариус. – Должен признать, что и в монастырях бывает мало святости, а у монахов – мало ума.

– Хорошо сказано, святой отец, – Робер подлил себе вина, выпил и продолжил: – Последнее из удивительных существ Востока, о которых мне хотелось вам сообщить, – это Сфинкс. У него туловище и лапы льва, а голова человеческая. В Египте есть его изображение, при виде которого люди приходят в ужас, теряют рассудок и накладывают на себя руки. Сфинкс был создан нам в назидание: он хранит величайшую тайну, и когда мы познаем её, то очистимся от грехов и обретём бессмертие. Сфинкс после этого станет не нужен и провалится под землю, но пока он находится на своём месте, умирать будем мы.

– Я думал, что бессмертие придет к нам после Страшного суда, – заметил монах.

– Верно, – согласился Робер. – Вот тогда-то Сфинкс уже обязательно провалится под землю, однако до тех пор мы должны стремиться познать Божью тайну и избавиться от грехов.

– Через веру, – прибавил Фредегариус.

– Через веру, – кивнул Робер. – Без веры мы бы пропали в походе, ведь восточные люди очень искусны в колдовстве и магии. Они умеют летать на коврах, превращаться в животных и птиц, вызывать духов, общаться с мертвыми, изготавливать такие сабли, которые можно обернуть вокруг пояса, и такие ткани, большие куски которых легко проходят сквозь перстень.

Нам пришлось бы туго, если бы мы не отдали себя под защиту Господа. Молитвы, заклинания, оберёги и святые реликвии сопровождали весь наш путь. Мне самому очень помогла ладанка с мощами, подаренная моей матушкой, когда я собирался на службу к королю. Дважды я избежал серьезной опасности, благодаря этому священному амулету. В первый раз я был послан на разведку с отрядом наших воинов. Дорога пролегала через мрачную долину между холмов; выслав вперед несколько человек, я напрасно дожидался их возвращения, и, наконец, отправился вслед за ними. Можете представить моё удивление, когда я нигде не обнаружил моих людей – они пропали бесследно! Ясно, что тут не обошлось без нечистой силы: её присутствие ощущалось в воздухе, который был здесь тяжелым и густым. Прочитав молитву святого Патрика, охраняющую от демонов мужского и женского рода, и от прочих порождений ада, прижав к груди ладанку моей матери, я смело поехал по этой долине, и остался жив, как видите!

Во второй раз меня пытался околдовать крестьянин, в хижине которого я остановился на ночлег. Мне показалось странным, что селянин пристально рассматривает меня и бормочет при этом какие-то слова. Улегшись спать, я почувствовал, что моё тело оцепенело, руки и ноги будто свинцом налились, а голова упала набок, как у грудного ребёнка. Беспомощный и слабый, я был не способен даже подать голос, и вдруг дом закачался так, что горшки и миски посыпались с полок. Последним усилием я нащупал святые мощи в ладанке, проговорил «Отче наш…» – и хижина перестала трястись, а моё тело окрепло настолько, что я смог выскочить наружу. Проклятый колдун испарился, исчез вместе со всей семьей, а я остался невредимым… Да, святой отец, христианину следует быть чрезвычайно осторожным на Востоке и постоянно поминать Бога!

Часть 7

О милосердии и жестокости в сражении. Взятие Иерусалима. Посвящение в рыцари. О суде потомков

– Но я хотел рассказать вам о сражениях, в которых участвовал, – спохватился Робер. – Вы записываете?..

Впервые мы столкнулись с противником, едва отдалившись от побережья. Сарацинская конница внезапно обрушилась на нас, пытаясь смять и опрокинуть в море. С диким криком сарацины неслись в атаку; их было много, они были свирепы и неистовы. Нам показалось, что невозможно остановить эту смертоносную лаву, но мы не дрогнули и приняли удар. Выяснилось, что их сила больше показная, чем действительная: встретив достойный отпор, наткнувшись на умелого и твёрдого противника, они утратили свою воинственность; вскоре их войско распалось на небольшие группы всадников, спасающихся бегством.

Так было и впредь во всём походе: наших врагов хватало ненадолго, их порыв быстро улетучивался и на смену ему приходили уныние и паника. Я до сих пор не могу понять, как сарацинам удалось захватить в своё время почти всю Испанию, да и другие христианские земли? Единственное объяснение, которое мне приходит в голову, – христиане тогда дрались друг с другом, были ослаблены междоусобицей и лишь поэтому стали жертвами иноверцев, пришедших с Востока. Иного объяснения я, видевший сарацин в бою и сражавшийся с ними, не нахожу. Не буду утверждать, что они никчёмные воины и победить их легко, но по сравнению с нами они слабы…

На поле битвы осталось много убитых и раненых: последних следовало добить «ударом милосердия» – коротким ударом в левый бок, прямо в сердце. Однако мы не стали этого делать, и я не сумею объяснить – почему. То ли опьянение от легкой победы вскружило нам голову, то ли в нас пробудилась внезапная жалость к поверженным врагам, то ли Христос, смотревший на нас с наших знамен, воспретил нам это. Мы не добили своих врагов, – скажу вам больше, мы оказали им помощь, перевязали раны и отправили с обозом в ближайшее селение. Не знаю, как у моих товарищей, но у меня в тот момент было чувство, будто Бог находится среди нас.

В ночь после битвы мы праздновали победу и веселились. Было очень тепло, несмотря на позднюю осень, но земля быстро остывала, и к утру повеяло настоящим холодом. Мои товарищи улеглись спать в походной палатке, а я стоял на краю лагеря и смотрел на небо. О, святой отец, там небо не такое, как у нас! Его цвет меняется от черного на закате до фиолетового в зените и синего на восходе; оно бездонное и сияет тысячами звёзд; оно полно жизни. Я понимаю, отчего великие пророки разговаривали с Богом в пустыне – нет на земле места ближе к Богу, чем пустыня: здесь чувствуется близость жизни вечной, и бренность нашего земного существования.

* * *

– Второе сражение, о котором мне хотелось бы упомянуть, – продолжал Робер, – произошло при осаде большого сарацинского города. Его окружали два ряда стен со рвами, подходы к которым были открытыми, так что сарацины не давали нам приблизиться, забрасывая стрелами, дротиками и камнями. Если бы численность нашего отряда была большей, мы, невзирая ни на что, прорвались бы к воротам, но имея слишком мало людей, мы простояли в осаде целый год.

А далее произошло чудо: когда мы были уже близки к отчаянию, город вдруг сдался на нашу милость. Иначе, чем чудом, это не назовёшь, ведь у осаждённых было вдоволь припасов, а гарнизон был многочисленным, стало быть, они долго могли держать осаду. Тем не менее, они сдались: выслали к нам переговорщиков, которые обещали богатый выкуп и признание нашей власти с тем только условием, чтобы мы не покушались на жизнь и имущество мирных граждан. Наш граф поручился за это своим рыцарским словом, и город открыл перед нами ворота. Мы ничем не обидели жителей, даже не препятствовали исповедовать их веру, – впрочем, там была и значительная христианская община, – а увидев, сколь велико наше милосердие, услышав наших проповедников, познав истину, принесённую в мир Спасителем, большинство граждан добровольно приняли христианство. В дальнейшем этот город всегда был нашей надежной опорой в борьбе с сарацинами.

– Пожалуйста, подождите, мессир рыцарь, – попросил монах. – У меня закончился свиток пергамента, я должен взять новый. Ваш рассказ удивителен, его следует записать слово в слово. Вот пример того, как вера творит чудеса.

– Конечно, святой отец! – отозвался Робер. – Доставайте ваш пергамент, а я пока подброшу поленья в очаг. Огонь в нём почти погас, а ночи у нас холодные… Вы готовы?.. Очень хорошо. Боюсь, однако, что повесть о третьем сражении вас разочарует. Случившееся в нём противоречит тому, что было ранее. Милосердие сменила жестокость, доброту – злоба, прощение – ненависть, а еще вмешались корысть и жажда быстрого обогащения.

Это сражение случилось незадолго до взятия Иерусалима. Мы заняли тогда крепость, находившуюся на караванном пути в Индию. Тут, в крепких амбарах хранилось много ценностей: шелка, ковры, оружие, слоновая кость, самоцветы, пряности – всего не перечесть. Понятно, что трудно было устоять перед таким искушением, но на первых порах мы взяли лишь малую часть этих богатств, ибо крепость приняла нас без какого-либо сопротивления, хотя и вынужденно, волей судьбы оставшись без защиты.

На нас смотрели настороженно, будто ожидая неприятностей, а наше воображение будоражили сокровища, которые были рядом с нами. Соблазн был очень велик: более двух лет мы воевали в Святой земле, но не нашли здесь сундуков, заполненных бриллиантами, и подвалов, набитых золотыми слитками. Наша добыча была, в сущности, невелика; правда, военных трофеев хватило бы каждому из нас на несколько лет безбедной жизни на родине, однако мы мечтали о большем, когда шли в поход.

И вот подлинные, настоящие богатства лежали теперь возле нас, – отчего бы их не взять? Если бы жители крепости были радушны и гостеприимны, если бы они являлись нашими единоверцами, то и тогда было бы трудно победить искушение, а нас встретили с враждебностью, с упорным нежеланием понять и принять веру Спасителя. Было ясно, что нас терпят, как внезапно набежавшую из диких краев орду варваров, но уповают на быстрое избавление и молят своего Бога поскорее уничтожить нас. В свою очередь, мы тоже прониклись ненавистью к местным сарацинам и ждали от них какой-нибудь каверзы, постоянно пребывая настороже. В такой обстановке достаточно было крошечный искры, чтобы вспыхнул большой пожар, и он, понятное дело, вспыхнул!

Как-то утром мы обнаружили мёртвыми пятерых воинов из ночного дозора; их доспехи и одежда пропали, оружие тоже исчезло; нагие окровавленные тела были свалены в сточной канаве. О грабителях как виновниках этого злодеяния не могло быть и речи: никакие грабители не справились бы с пятью вооружёнными воинами, да и побоялись бы напасть на них, – очевидно, что здесь действовали наши враги, умевшие сражаться.

Граф потребовал, чтобы виновные были найдены и выданы нам в течение трех дней; в противном случае, он пообещал казнить каждого десятого мужчину в крепости. Это требование и угроза расправы вызвали возмущение сарацин, и уже к исходу первого дня их разъярённые толпы бушевали у ворот центральной цитадели, где мы укрылись. Видя, что сарацины вот-вот пойдут на приступ, граф приказал нам совершить вылазку и подавить мятеж. Наши сердца ожесточились, мы вспомнили, как святейший папа призывал нас истреблять неверных, это «отродье».

Не хочу говорить о том, как мы им отомстили, скажу только, что в живых остались немногие из здешних жителей, но и их участь была плачевной: все они были проданы в рабство, включая женщин и детей. Крепость была разрушена до основания, а хранившиеся в ней богатства мы поделили между собой. Любовь и всепрощение, завещанные Христом, были забыты; жестокий и мстительный ветхозаветный Бог восторжествовал над нами.

* * *

– Сила гнева Его велика, око за око и зуб за зуб, – проговорил Фредегариус. – Сеющий ветер, пожнёт бурю.

– Да, безусловно, – подтвердил Робер, – но мне всегда казалось странным, что Бог-Отец и Бог-Сын призывают к разным вещам. Как это совместить? Следуя Ветхому Завету, не нарушаем ли мы заветы Нового?

– Всему своё место и всему своё время, – ответил Фредегариус. – Святая Троица нераздельна, но мы не можем понять её ипостаси во всём объёме и во всех проявлениях земной жизни.

– Я тоже пришёл к подобному выводу вслед за Григорием Богословом, – подхватил Робер. – Иначе трудно объяснить, как богоугодное дело может сопровождаться насилием и кровью: я имею в виду освобождение Иерусалима.

– Насилием и кровью? – Фредегариус с изумлением взглянул на Робера. – Но разве не было рыцарям перед штурмом дивного видения, как то описывают хроники: «Разверзлись небеса и показался в них пресветлый облик Сына Божьего, и грянул голос, преисполненный чудесной силою: «Се град мой и бысть ему моим!»». Возможно ли, чтобы насилие и кровь были там, где явился Спаситель?

– Увы, сего чудного видения я не наблюдал, – развел руками Робер. – Мучимый приступом жестокой лихорадки я отлёживался в лагере. Я принял участие в штурме, презрев советы лекаря, в самый последний момент, когда славный рыцарь Летольд уже ворвался в город, крепкие Яффские ворота были проломлены, и наш неустрашимый граф Танкред вошел в Иерусалим.

По городу мы, оруженосцы, пробивались наравне с рыцарями, защищая их от нападения, а иногда и расчищая им дорогу. Ручаюсь вам, святой отец, крови там пролилось немало: особенно отличились германцы, не щадившие никого и не проявлявшие снисхождения даже к иерусалимским христианам, – напрасно те показывали им нательные кресты и именем Христа молили о спасении! Отряды германцев рыскали по городу и, выволакивая, как скот, из узких и отдаленных переулков несчастных, которые хотели укрыться там от смерти, убивали их. Другие врывались в дома и хватали отцов семейств с женами, детьми и всеми домочадцами и закалывали их мечами или сбрасывали с каких-либо возвышенных мест на землю, так что они погибали, разбившись. Невозможно было смотреть без ужаса, как валялись всюду тела убитых и разбросанные части тел, и как вся земля была залита кровью.

Еще до взятия города было согласовано между германцами, что по завоевании его каждый сможет владеть на вечные времена по праву собственности, без смущения, всем, что ему удастся захватить. Потому они проникали в самые уединённые и тайные убежища, вламывались в дома жителей, и каждый вешал на дверях дома щит или какое-либо другое оружие, как знак для приближающегося не останавливаться здесь, а проходить мимо, ибо это место уже занято другими.

Грабёж и насилия продолжались три дня; с гордостью отмечу, что ни я, ни мои товарищи, ни рыцари нашего отряда, среди которых было много французов, не запятнали себя в Святом городе насилием по отношению к безоружным, более того, мы с друзьями спасли от смерти одну сарацинскую семью. Нам отвели для постоя квартал на городской окраине, где жили мелкие лавочники. Когда мы прибыли сюда, то увидели, что здесь хозяйничают германцы, которые без зазрения совести грабили обывателей, мучили и убивали их. Так, они вышибли из дома семью сарацин из четырёх человек: мужчину средних лет, его жену, юную дочь и ребенка лет семи.

Пока часть германцев разоряла жилище этих людей, другие восхотели совершить бесчинство над матерью семейства и её дочерью, предварительно намериваясь умертвить мужчину с ребенком. Не сговариваясь, мы бросились на защиту этих несчастных, и тогда шайка мародёров накинулась на нас, как стая волков. Нас было втрое, а то и в четверо меньше их, но, несмотря на это, мы задали негодяям хорошую трепку. В схватке с нами они потеряли несколько человек и убрались прочь с воплями и проклятиями.

Нельзя передать, сколь велика была благодарность спасённых! Они пали к нашим ногам, плакали и горячо лепетали на своём языке благодарственные слова – не нужен был переводчик, чтобы понять это. После мы простояли неделю в том квартале, и нас обхаживали, как самых лучших гостей, задаривали подарками и угощали изысканной едой. Спасённая нами девушка была чудо как хороша, что, надо признаться, редкость среди сарацинок. Их женщины некрасивы и поэтому закрывают лицо платком, – поразительно, но мужчина, имеющий желание жениться, должен заплатить выкуп за свою избранницу, внешность которой вряд ли его обрадует. Ну, не странно ли, святой отец, – за наших пригожих северных красавиц приплачивают родители, выделяя жениху приданное, а за сарацинок, не способных восхитить мужчину своим видом, платят их будущие супруги!

* * *

После взятия Иерусалима его правителем стал граф Готфрид, который был провозглашен иерусалимским королем, – продолжал Робер. – Наш граф Танкред отбыл в Антиохию, дабы управлять там, но мы не пошли за ним. Помню мой разговор с друзьями накануне того, как я навсегда расстался с ними.

– Что же, – сказал один из них, – наша миссия выполнена. Святая земля свободна и принадлежит христианской церкви. За время похода я добыл достаточно богатств, которых хватит мне и моим потомкам. Я возвращаюсь домой.

Взятие Иерусалима крестоносцами 15 июля 1099 года. Художник Эмиль Синьоль

– Я с тобой, – поддержал его второй мой товарищ. – Я соскучился по родным местам, мне надоела жара и безводные пустыни. Я хочу увидеть наши зеленые поля, пышные леса, широкие реки и бескрайние озера.

– И я с вами, – произнёс третий. – А ты? – спросил он, обращаясь ко мне.

– Я остаюсь. Великие святыни, хранящиеся тут, вызывают во мне трепет и восторг. Я хочу пожить на той земле, где ступала нога Спасителя.

Они поняли меня, хоть и не могли скрыть своей грусти…

Однако перед тем как я проводил их в обратный путь, мы удостоились великой чести: нас посвятил в рыцари сам граф Танкред. Мы исповедовались, причастились, облачились в белые льняные одежды и предстали перед нашим господином.

Прежде всего, нас спросили, любим ли мы Господа и трепещем ли перед Ним? Затем свидетелями из числа рыцарей было подтверждено наше душевное благородство, проявляющиеся в вере, надежде, милосердии, справедливости, отваге, преданности и иных добродетелях.

После нас спросили, не совершил ли кто-нибудь из нас низкого поступка, противоречащего установлениям рыцарства, не обуревает ли кого-нибудь тщеславие, или подобострастие, или гордыня: не является ли кто-нибудь пьяницей, чревоугодником и клятвопреступником, жестокосердым, корыстолюбивым, лживым, вероломным, ленивым, вспыльчивым и сластолюбивым или погрязшим в иных пороках?

Мы отвечали, что нет, и свидетели подтвердили это.

Потом был задан вопрос о дворянском происхождении, и поскольку все мы были дворянами, но не из знатных родов, то за нас поручился сам граф. Здесь же мы предъявили свое оружие и доспехи, ибо не может быть рыцарем безоружный воин, к тому же, не располагающий определёнными средствами. Из-за нехватки денег он не сможет приобрести доспехов, а из-за недостатка доспехов и средств он станет грабителем, изменником, вором, лжецом, лицемером, – и ничего в нём не будет от рыцарства.

Наконец, граф сказал, что мы достойны стать рыцарями, а испытания, которые мы с честью выдержали, будучи оруженосцами в трехгодичном тяжёлом походе, позволяют посвятить нас в рыцарское звание без дальнейших условий. Он опоясал каждого из нас мечом и нанес удар ладонью по щеке с кратким наставлением: «Будь храбр». Это единственная пощечина, святой отец, которую рыцарь получает, не возвращая.

Тут вперёд вышел священник, благословивший наши мечи и прочитавший поучение: «Господи, Боже мой! Спаси рабов Твоих, ибо от Тебя исходит сила, без Твоей опоры исполин падает под пращей пастуха, а бессильный, воодушевляемый Тобой, делается непоколебимым, как чугунная твердыня против немощной ярости смертных.

Всемогущий Боже! В руце Твоей победные стрелы, и громы гнева Небесного; воззри с высоты Твоей славы на тех, кого долг призывает в храм Твой, благослови и освяти мечи их, не на служение неправде и тиранству, не на опустошение и разорение, а на защиту престола и законов, на освобождение страждущих и угнетённых; подаждь им, Господи, во имя этого священного дела, мудрость Соломона и крепость Маккавеев».

По окончании обряда мы оделись, как подобает рыцарям, прикрепили к сапогам шпоры и, взобравшись на коней, показали свое умение обращаться с копьём, коим каждый из нас поразил на всём скаку специально изготовленное для этой цели чучело…

Ох, простите, святой отец, слёзы текут из моих глаз при этом воспоминании, – произнёс Робер, закрыв лицо рукой. – Это был самый торжественный момент в моей жизни, который мне не забыть до гробовой доски. А ещё мне не забыть слова графа, сказанные на прощание: «Нас будут судить: потомки заметят за нами много грехов. Но пусть они не забудут и наших добродетелей: мужества, чести, не задетой торгашеством, стремления жить жизнью, достойной мужчины и воина!».

Ах, святой отец, какие были времена, какие были люди! Нет, не могу вспоминать спокойно, – душа моя плачет и тоскует по славному прошлому!