Текст книги "Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья"

– По вашему мнению, деяния Петра Пустынника вдохновлялись не Спасителем? – Фредегариус, в свою очередь, улыбнулся, ибо эта мысль была нелепа для него.

Робер привстал и пошевелил кочергой поленья в камине.

– Не знаю, не знаю… – задумчиво проговорил он после некоторого молчания. – Пётр обещал людям великие победы и великие богатства, – а к чему это привело?.. А мне не нравилось, что он возбуждал народ несбыточными мечтаниями. Я собственными глазами видел, как простой люд бросился к Петру после проповеди, как ему целовали руки и даже выдёргивали волоски из шерсти его осла – бедное животное почти облысело!..

Беднота тут же засобиралась в поход: крестьяне точили свое нехитрое оружие – вилы, топоры, косы – и прилаживали новые колёса к телегам. Каждый, стараясь всеми средствами собрать сколько-нибудь денег, продавал всё, что имел, – не по стоимости, а по цене, назначенной покупателем; за одну овцу раньше давали больше, чем теперь за двенадцать овец. Сбыв всё за гроши, крестьяне и бедные горожане нашивали на грудь кресты, сажали на телеги жён и детей и отправлялись в путь по стезе Господней, указанный Петром.

Дальнейшее мне известно со слов свидетелей, чудом оставшихся в живых после этого несчастного похода. К весне армия Петра насчитывала бесчисленное множество народа, – говорили, что больше двухсот тысяч. Кроме крестьян и горожан, здесь были разбойники, бродяги, беглые преступники, попрошайки и прочий сброд. Если бы эти заблудшие овцы тянулись к Петру как к своему пастырю, который должен был вывести их из тьмы кромешной к Божьему свету, от греха к праведности, – о, это было бы прекрасно! Разве Спасителя нашего не окружали люди самого низкого пошиба, в чём его упрекали фарисеи, а он ответил им: «Врач не нужен здоровым, врач нужен больным». И действительно, придя к Спасителю, разбойники, воры, блудницы становились его учениками, праведниками и апостолами христианской веры. Они умирали для прежней, греховной жизни и возрождались для жизни новой, духовной.

Но не то происходило с воинством Петра Пустынника; сброд так и оставался сбродом, и больше, чем прежде, погрязал в грехах. Сбившись в толпу, ощутив свою силу и безнаказанность, они творили страшные бесчинства, грабили и убивали мирных жителей, так что слёзы невинных жертв сопровождали эту преступную армию, и кровавый след тянулся за ней. Больше всех досталось иудеям: им припомнили распятие Спасителя, отрицание нашей веры, а также разорение, которое они непрестанно приносили христианскому люду, обогащаясь, в то же время, сами.

* * *

– Разве это не так? – позволил себе заметить Фредегариус.

– Так, – согласился Роббер, – но я бы прибавил кое-что. Без Ветхого завета не было бы Нового, без иудеев не было бы Христа, а без распятия не было бы христианства. Что касается разорения, которые приносят иудеи христианам, то не одни иудеи занимаются этим: есть такие христиане, что хуже иудеев. Народ же иудейский отмечен Богом и наделен многими талантами: счастье, когда их употребляют во благо, горе – когда во зло. Бог пристрастен к этому народу, святой отец, Он его неслыханно милует, но и жестоко карает; неизвестно, что пересилит, в конце концов, в Господе – милость или гнев, ибо нет у иудеев лучших защитников перед Господом и худших врагов против Него, чем они сами…

Но мы остановились на злодействах войска Петра Пустынника. Ответьте же мне, как могло статься, что святой человек, которым вы считаете Петра, не имел никакого влияния на тех, кто шел с ним? Как могло случиться, что войско, движимое священной целью, грабило и убивало задолго до своего прихода на земли, которые были заняты неверными?

– По сведениям, дошедшим до нас, Пётр был не единственным вожаком бедняцкого войска, – сказал Фредегариус. – Войско разделилось на несколько частей, в нём главенствовали разные люди. Пётр не мог уследить за каждой заблудшей овцой.

– Пусть так, – кивнул Робер. – Будем полагать, что святость действует только выборочно и на близком расстоянии; в конце концов, даже Спаситель исцелял не всех больных и страждущих, а лишь тех, кто пришел к нему. Предположим, что отряды, руководимые лично Петром, не занимались грабежами и не несли с собой смерть, подобно всадникам Апокалипсиса, однако невозможно отрицать странные действия этого воинства, и, в результате, его нелепую, глупую кончину.

Выступившие в поход против сильнейшей сарацинской армии, – армии, в которую входили представители десятков яростных воинственных народов, – солдаты Петра были почти безоружными и не имели понятия, как надо сражаться, какие существуют способы ведения боя, как правильно осаждать крепость, – и о многом другом, без чего нельзя добиться победы. Да что там, воинское искусство, – они не позаботились о самых простых вещах: о припасах для долгого пути, да, собственно, и направления этого пути толком не знали! Предводителями одного из отрядов, как мне рассказывали, были гусь и коза, которые шли перед воинством и указывали ему путь к Иерусалиму. По мнению крестьян, эти животные были проникнуты божественным духом и лучше любого рыцаря или монаха могли указать верную дорогу к Святому Гробу.

Как ни странно, армия Петра добралась всё-таки до Константинополя, дабы переправиться далее на земли сарацин, и я готов был бы поверить, что её привёл туда Господь, если бы не финал этой истории, в котором нет ничего божественного.

Византийский император уговаривал Петра подождать, пока подойдет наше, основное войско, ибо плохо вооруженная толпа не в состоянии сражаться с сарацинами. Но Пётр не желал ждать: выражая свою волю и волю своих воинов, он попросил поскорее переправить их на азиатский берег и позволить вступить в борьбу с врагами креста Христова. Что оставалось делать императору? Он внял словам Петра и предоставил ему корабли для переправы.

Очутившись на берегу, который почти сплошь был занят неприятелем, солдаты Петра вели себя с поразительной беспечностью. Кое-как устроив лагерь, они разбрелись по окрестностям, разоряя деревни и небольшие городки… Да, да, святой отец, это сущая правда, что подтвердил никто иной, как Пётр Пустынник! Он увещевал свое воинство образумиться, но то ли его святость померкла, то ли их греховность возросла, – его не слушали. Тогда, потеряв терпение, он отправился назад в Константинополь, чтобы там ожидать прихода настоящей армии, как и советовал ему император, – правда, тот не советовал Петру бросать христиан, пришедших освобождать Святую землю.

Можно ли бросить тех, кто верит вам, кто пошел за вами, кто отдал всё что имел и саму свою жизнь в ваши руки? Ученик, предавший своего учителя, достоин осуждения, но как мы назовем учителя, предавшего своих учеников?..

* * *

Участь оставшихся без надзора, неумелых воинов Петра была предрешена. Снова приведу свидетельство очевидца. Через некоторое время в лагере распространился слух, что одна из сарацинских крепостей взята: как выяснилось позже, этот слух был ложным, его специально распустили лазутчики сарацин, однако никто из воинства Христова не удосужился проверить полученные известия. Все пожелали участвовать в добыче и без всякого порядка, без разведки и охранения отправились к якобы захваченной цитадели. Путь лежал по гористой местности, где сильный отряд неприятеля устроил засаду по всем правилам воинского искусства: вначале ничего не подозревавшие христиане попали под меткие стрелы лучников, а затем были атакованы превосходной сарацинской конницей.

Разгром был полный. Двадцать или тридцать тысяч христиан пало здесь же, на поле битвы, десятки тысяч попали в плен, и лишь немногим удалось вырваться из кровавого ада и проложить себе путь к побережью, где они были подобраны византийскими кораблями и вывезены в Константинополь. Но таких счастливцев было очень мало – менее трех тысяч; все остальные нашли на азиатском берегу собственную гибель.

А Пётр Пустынник благополучно дождался в Константинополе нашего войска и впоследствии сопровождал нас, где-то в обозе. Когда через пару лет сарацинам удалось осадить одну из отвоеванных нами крепостей, там был и Пётр. В крепости настал такой голод, что многие спускались на верёвках со стен и уходили в степь. В числе беглецов оказался Пётр, – тогда-то я увидел его в третий и последний раз. Его подобрали в поле воины из отряда, в котором я сражался, и привели к графу, нашему командиру.

Петр Пустынник обходит Италию. Гравюра Даниэля Ходовецкого

Пётр был всё такой же оборванный и грязный, как в первый раз, когда я его увидел. Он продолжал бормотать что-то несусветное, потрясая кулаками и вздымая глаза к небесам. Впрочем, он довольно-таки связно потребовал, чтобы его немедленно отпустили на родину, дали провожатых и провизию в дорогу. Наш граф отказался это сделать и отослал его в обоз. Больше я Петра не встречал; слышал, что после взятия Иерусалима он вернулся домой, основал какой-то монастырь, в котором, кажется, и умер.

* * *

– Вот таким был ваш любимец, святой отец. Что вы теперь скажите? – Робер взглянул на отца Фредегариуса.

– Нам не дано понять замыслы Божьи. Если Господь избрал своим орудием Петра, значит, для этого были причины, – твёрдо отвечал монах.

– В этом я не сомневаюсь, на всё воля Божья, – Робер осенил себя крестом. – Только я не понимаю, зачем было губить столько людей, среди которых были, ведь, не только негодяи и преступники, а немало добрых честных христиан. Я не могу поверить, чтобы Бог восхотел убить их, поэтому предполагаю вмешательство Князя Тьмы. Если считать, что Пётр был его орудием, тогда всё встает на свои места.

– Церковь придерживается на сей счет другого мнения, – не сдавался монах.

– И нет выше мнения, чем мнение её! – подхватил Робер. – Она – тело Христово, оплот веры Его… Мне остается признать, что я заблуждаюсь; моя вина, моя вина, моя вина… Но если бы вы знали, святой отец, как бы мне хотелось докопаться до истины! – непоследовательно закончил он свое покаяние.

– «Что есть истина?.» – устало произнес Фредегариус, потирая глаза.

– О, да вы утомились, святой отец! – воскликнул Робер. – Не мудрено, – сейчас уже далеко за полночь; это моя старческая бессонница не дает мне спать и позволяет болтать хоть до утра, а вам необходим покой. Хотите, я провожу вас в комнату, где вы сможете хорошенько отдохнуть? Продолжим завтра, если вы не против.

– Нет, мессир. С вашего позволения, я хотел бы сейчас продолжить записи. Не обращайте внимания на знаки, которые подает моя слабая плоть, я пересилю её. Разрешите лишь умыться холодной водой и размять спину, и я буду готов записывать за вами, – улыбнулся Фредегариус.

– Сделайте одолжение… Кувшин и тазик стоят на столике в углу. Может быть, мне полить вам? Христос омывал ноги своим ученикам, и мне, стало быть, не зазорно дать вам умыться, – Робер посмотрел на монаха.

– Ваше смирение заслуживает похвалы, но не утруждайте себя. С моей стороны было бы гордыней принять от вас, благородного рыцаря, такую услугу, – Фредегариус поднялся со своей скамеечки, расправил плечи, покрутил головой и пошел умываться.

– Ну, вам виднее… Вина по-прежнему не хотите выпить? А я налью себе стаканчик, согрею холодную кровь, – сказал Робер.

Часть 6

Несметные богатства Востока. Выступление в поход. О греческой вере и греческих нравах. Птицы Феникс, Алконост, Хумаюн и прочие чудеса

– В то время как Пётр Пустынник уже вел свою босую и голодную армию на Восток, мы только готовились к походу, – продолжал Робер, глядя, как перо монаха бежит по пергаменту. – У нас появились деньги, которые знатные синьоры, богатые купцы и церковь охотно суживали теперь воинам Христовым в надежде окупить свои расходы сторицей после завоевания Святой земли. Это было выгодное предприятие: неизбежная потеря части денег из-за гибели должников казалась ничтожной по сравнению с захватом несметных богатств Востока. Об этих богатствах говорили тогда решительно все – от нищих на улицах до придворных в королевском замке.

Я слышал, как один бродяга на площади рассказывал о том, что в Святой земле бедных нет; даже угольщики, трубочисты и дворники ходят в парче и бархате, едят и пьют из серебряной посуды, а живут в отдельных домах, где комнат столько, что в них можно заблудиться. Пища у простого люда изобильная и такая дешевая, что голода они не знают совсем, зато часто умирают от переедания. А господа на Востоке носят одежды, расшитые бесценными самоцветными камнями, и на каждый камень можно купить наши полгорода; а едят и пьют с чистого золота, потому как с серебра брезгуют; а дома у них – не дома, а дворцы: на что уж дворец нашего короля большущий, но он запросто вместится во внутреннем дворике любого из господских домов сарацин, – и ещё место останется!

В тот же день в передних покоях королевского замка я стал свидетелем беседы двух важных синьоров, которые пытались определить, сколько доходов приносит Святая земля сарацинам. С важным видом знатоков они перечисляли налоговые поступления, подати и пошлины, а также натуральный оброк от полей, пастбищ и виноградников, а кроме того, доходы от морской и сухопутной торговли, и помимо прочего, от торговли рабами и рабынями, очень прибыльного дела. По подсчётам этих синьоров выходило, что Святая земля дает сарацинам в три тысячи раз больше всего, что имеют христиане всех земель, оставшихся от Карла Великого, – и эта самая скромная цифра, а в реальности она наверняка намного больше.

С жадностью слушали тех, кто побывал на Востоке или, по крайней мере, утверждал, что был там, и они не скупились на необыкновенные подробности! Из уст в уста передавались рассказы о сундуках, заполненных бриллиантами величиной с голубиное яйцо; о подвалах, доверху набитых золотыми слитками размером с плиту кафедрального собора.

Тогда же, по указу короля, в его замке были выставлены на всеобщее обозрение подлинные вещи, привезенные из Азии: оружие с такой богатой отделкой, так сверкающей и сияющей, что темнело в глазах; чаши, тарелки и кувшины из благородных металлов, цены такой высокой, которую никто не мог назвать даже приблизительно; ткани и ковры такие дорогие, столь удивительные по качеству и мастерству изготовления, каких и вообразить нельзя!

От подобного зрелища и непрерывных разговоров о богатствах люди буквально сходили с ума; приют для душевнобольных при монастыре святого Вита был к началу лета переполнен, – как раз к празднику этого мученика.

Второй темой, которую широко обсуждали в то время, были зверства сарацин, и притеснения, которым подвергались христиане в Святой земле. Исходя из речи его святейшества, сарацинов объявляли извергами, душегубами и врагами рода человеческого. Говорили, что у них нет ничего святого; они коварны, вероломны, хитры и злы. Склонность к жестокости и убийству сидит у них в крови, и когда сарацин никого не убил, он печален, а когда убил, – радуется и веселится. Рассказывали, как они издеваются над христианскими рабами, а особенно – рабынями; как глумятся над священниками и монахами, а монахинь насилуют прямо в монастырях. Отмечая склонность сарацин к содомскому греху и скотоложству, говорили ещё об их многоженстве как очевидном подтверждении обшей развращенности.

Раньше рыцари, отправлявшиеся на войну с неверными и совершавшие убийства, на семь лет отлучались от причастия за нарушение заповеди «не убей», но сейчас об этом не было и речи. Какое отлучение, когда сам святейший папа заранее отпустил грехи всем, кто пойдет воевать с сарацинами, и призвал убивать «это отродье»!

* * *

– Вы повторяетесь, мессир, – заметил Фредегариус, прекратив записывать.

– Неужели? – удивился Робер. – Это всё моя старость. О, старость – великая насмешница, она любит шутить над людьми!.. А о знамениях накануне похода я вам не сообщал? Нет?.. Тогда запишите, что таковых было много. К примеру, в одной деревне все петухи начали кричать вместо «кукареку» троекратное «аллилуйя», оборотив головы на восток, туда, где находился Иерусалим. В другой деревне лягушки в пруду начали квакать на мотив «Господи, помилуй», рассаживаясь в ряд на берегу и поднимая глаза к небу. В некоем городе тогда же обнаружилась собака, читающая Псалтырь столь чётко и выразительно, на такой правильной латыни, что епископ, который приехал подивиться на чудо, поставил эту собаку в пример местным священникам.

Но всех превзошёл невесть откуда взявшийся осел, ходивший по дорогам и несший на спине барабан и трубу; время от времени он начинал выстукивать копытом барабанную дробь, громко трубить и кричать: «Пора! Пора! В поход! В поход!», – а когда заходил в какое-нибудь селение, просовывал морду в каждую дверь и строго вопрошал: «Вы в походе? Вы в походе?». Да, да, так оно и было, святой отец: труба и барабан этого осла, вскоре испустившего дух, до сих пор хранится в одном кафедральном соборе, а шкура была съедена молью из-за небрежности церковного служки, забывшего пересыпать ее лавандой, перед тем как положить на хранение в сундук.

…Одним словом, всё звало нас к выступлению и всё предвещало победу, – продолжал Робер. – Правда, ни один из королей не пожелал участвовать в походе. Почему? Толковали разное: кто-то говорил, что из страха потерять власть в государстве в своё отсутствие; кто-то утверждал, что из-за опасения внешних врагов, а кое-кто упрекал королей в недостаточном религиозном рвении. Но не наше дело судить государей, тем более что и без них нашлись сильные предводители: герцоги и графы из разных областей христианского мира выступили со своими армиями, а от дворян, желающих присоединиться к походу, не было отбоя.

Я и мои друзья хотели попасть в отряд графа Гуго, брата нашего короля, но у него был переизбыток молодых дворян, и для нас не нашлось достойного места. Однако граф Гуго милостиво позволил нам идти вместе с его воинами до Константинополя и далее до Азии, где мы должны были присоединиться к графу Танкреду из Италии, объявившему через своих людей, что он нуждается в хороших оруженосцах. Замечу, что оруженосцев у него набралось немало, всех возрастов, – от отроков до почти стариков, – в иное время это было бы невозможно.

Мы выступили в конце лета, из лагеря, расположенного за городом, и надо было видеть эту величественную и красочную картину! Ранним утром, на огромном поле стояли стройные ряды конницы и пехоты; парадные доспехи рыцарей блистали в лучах восходящего солнца, от разноцветных вымпелов, флагов и гербов рябило в глазах; породистые разномастные кони, покрытые вышитыми попонами, горячились и кусали серебряные удила; пешие воины в нетерпении переминались с ноги на ногу и звенели щитами и копьями, а толпы празднично одетого народа приветствовали войско бурными радостными криками.

Наконец, был дан сигнал к выступлению, и наша армия медленно двинулась по дороге; в этот момент в накрывшем солнце облаке показался просвет в виде креста, а под ним отчетливо виднелся опрокинутый полумесяц. Тут вся огромная масса людей выдохнула, как одно живое существо, а потом неистово взревела: «Божий знак!», – возликовала и вознесла Господу благодарственную молитву.

– Будьте любезны, мессир, не торопитесь, – попросил монах, стремительно строчивший пером по пергаменту. – Я не успеваю записывать, а это надо обязательно записать.

– Пожалуйста, пожалуйста, святой отец, – замахал руками Робер. – Я вас совсем загнал; вы уж извините меня, но я разволновался от своих воспоминаний. Записывайте, я подожду, – куда нам спешить…

* * *

– Прошу вас, продолжайте, – вскоре произнес монах.

– Можно только позавидовать вашей выносливости, – сказал Робер. – Сколько часов вы уже пишете, а готовы писать и дальше. Ваш дух, действительно, превозмогает вашу плоть.

– Когда нужно, я могу работать несколько дней и ночей подряд и чувствую себя бодро, – ответил Фредегариус и смутился: – Господи, прости меня за гордыню! Грешен я, грешен…

– Эх, святой отец, мне бы ваши грехи! – воскликнул Робер. – Я совершил много зла, сам не желая этого; всей душой, всем сердцем, разумом своим я всегда стремился к добру и к Богу, но мои поступки часто вели меня к дьяволу, во тьму кромешную. Я ужасался, каялся – и грешил опять; видимо, я просто слабый человек, не способный совладать со своими страстями.

– Господь не отставит вас, если вы предадите Ему всего себя, – заметил монах. – Слабости человека возникают от недостатка веры, – кто крепко верит, тот силён.

– Ваша правда, – кивнул Робер. – Мне не хватало веры, меня одолевали сомнения, и я грешил. Бог высоко вознёс меня: Он дал мне выбор, предоставил мне самому строить свою жизнь, но как мне хотелось иногда, чтобы Он вёл меня, давая знать об этом. Ах, если бы мне были какие-нибудь видения от Бога, – жалел и продолжаю жалеть, что их не было!

– Но вы только что рассказали о таком видении, – возразил Фредегариус.

– При нашем выступлении в поход? – переспросил Робер. – Ну, оно было не для одного меня, а для всех. Впрочем, вы и здесь правы: для всех – значит, и для меня.

Хорошо, вернёмся к моему рассказу… Я не буду говорить о том, как мы достигли Константинополя, мы дошли туда без особых приключений. На византийских землях я впервые увидел, что такое православие. По вашему мнению, святой отец, что это?

– Ересь и раскол в доме христианском, – коротко ответил монах.

– Да, да, да! – подхватил Робер. – Православные издеваются над религией Христа. Как можно было выбросить из Символа веры слова об исхождении Святого Духа от Бога-Сына, оставив только Бога-Отца! Так принизить нашего Спасителя могли лишь еретики! Они же еще изгаляются над Девой Марией, уверяют, что она была не свободной от первородного греха до того, как Иисус принес свою искупительную жертву на кресте. Выходит, что Христос был рожден, вскормлен и воспитан грешницей? Какой надо иметь извращенный ум, чтобы додуматься до этого!.. А учение о несотворённой благодати? Если она несотворенная, то существовала всегда, как и Бог? Но разве не Бог сотворил всё сущее, в том числе и благодать?

А крещение с полным погружением в воду, когда достаточно обливания или кропления? А употребление квасного хлеба на литургии, что прямо противоречит Священному Писанию? А причащение младенцев – это разве не насмешка над тем, что говорил Христос, который призывал к осознанию этого таинства? Может ли младенец осознавать, что такое причащение?.. Много у них и других отступлений от веры и искажений её. Понятно, что опасаясь наказания за свою ересь, они не признают власти святейшего папы и дерзко выступают против него.

– Вы, я вижу, неплохо разбираетесь в теологии, – заметил монах.

– Недаром же я обучался при монастыре, а после долгие годы защищал нашу веру, – сказал Робер. – Но будем, всё же, снисходительны к нашим заблудшим братьям во Христе, – они, ведь, тоже по-своему любят Бога, – и кое-что в их обрядах мне, признаться, понравилось. Скажем, у православных очень красивое песнопение во время службы – торжественное, величественное и трогательное. Также я бы отметил их поистине детскую наивность в вопросах веры: они не мудрствуют и не ищут для неё глубокого обоснования, но верят именно как дети, просто и бесхитростно. Нам остается лишь молиться, чтобы Господь не оставил их и не дал им погибнуть…

Однако большего всего меня поразило в Константинополе даже не православие, а характер правления и жизнь народа. Император обладает там громадной властью: его почитают, как Бога, и беспрекословно слушаются – все, от высших сановников до бедноты, – а он вправе распоряжаться их жизнями, подобно какому-нибудь Навуходоносору. В подчинении императору греки видят высшее счастье; что такое свобода, они не знают, и мне кажется, если бы они получили её, то наделали бы больших бед, не умея распорядиться свой свободой. Рыцарства у них нет совсем, отсюда нет понятия о чести и благородстве; обман и воровство у них так распространены, что считаются сами обычными вещами.

Получается замкнутый круг: для управления этим народом нужна жёсткая власть, однако она же порождает в нём те пороки, о которых я говорил. Чем жёстче власть – тем больше пороков, и чем больше пороков – тем жёстче власть. Несчастный народ, обречённый на неизбывное рабство!..

Пока мы находились в Константинополе, наше поведение и наши традиции вызывали пристальное любопытство греков. Мне почудилось, что они завидовали нам, скрывая свою зависть презрением и насмешками; они называли нас «дикими и необузданными франками», – вот вам ещё один пример ненависти к «чужим»! – стремились показать свое превосходство над нами и были искренне рады, когда мы отбыли из Константинополя и переправились на азиатский берег.

* * *

Сарацины занимали тогда всю Азию, – во владении императора осталась только узкая полоска земли вдоль берега с несколькими крепостями, да небольшие острова в море, продолжал Робер. – Наша миссия казалась невыполнимой, но мы бесстрашно двинулись вперёд. Один из моих друзей сочинил песню, который мы потом часто пели в нашем походе:

 
Мы восхваляем наши имена,
Но станет явной скудость суесловий,
Когда поднять свой крест на рамена
Мы в эти дни не будем наготове.
 
 
За нас Христос, исполненный любви,
Погиб в земле, что туркам отдана.
Зальем поля потоком вражьей крови,
Иль наша честь навек посрамлена!
 
 
Земная жизнь была забот полна,
Пускай теперь при первом бранном зове
Себя отдаст за Господа она.
Войдем мы в царство вечных славословий.
 
 
Не будет смерти. Для прозревших внове
Блаженные наступят времена,
А славу, честь и счастье уготовит
Вернувшимся родимая страна.
 

Наше войско разделилось на отряды, действующие по своему усмотрению, – как я уже вам говорил, мы с друзьями вошли в отряд графа Танкреда. Кто-то решит, что подобное распыление сил ослабило армию, а я скажу, что оно её усилило. Каждый из наших рыцарей мог в одиночку сражаться с десятком врагов и побеждать их, а конный рыцарский строй, состоящий всего из сотни-другой всадников, был способен прорвать самую крепкую вражескую оборону. Зачем же было скучиваться, если это приводило к ограничению пространства для боя и позволяло противнику уменьшить число его потерь?

Кто-то скажет, возможно, что единоначалие укрепляет дисциплину, но я спрошу, – а кому она нужна? Тем, кто без неё не может воевать как следует, кто нуждается в том, чтобы его направляли и не давали ослабнуть его боевому духу. А к чему дисциплина рыцарю, когда он безо всякой указки сражается так, что лучше нельзя и желать, и уж, конечно, никогда не покинет поля боя бесчестно!

Если нам и нужен был командир, то лишь для того, чтобы сдерживать наш воинский пыл и не позволять идти в самое опасное место боя, к чему стремился каждый из нас! Да, да, каждый из нас, потому что мы, оруженосцы, тоже были преисполнены отваги, с каждым сражением набирались опыта, и, в конце концов, многие были посвящены в рыцари, – в том числе и ваш покорный слуга, но об этом речь впереди… И не важно, что двигало нами в большой степени – вера, жажда наживы или ненависть к сарацинам, – ибо в горячке боя забываются все побудительные мотивы и остается лишь отвага, которая либо есть, либо её нет.

Доблесть, умение и честь – вот что помогло нам одержать победу в великих битвах за Святую землю. У наших врагов было преимущество в силе, то есть в количестве воинов, в крепостях и припасах; у них были неограниченные резервы, которые поставлялись из глубин необъятной Азии, но всё-таки мы победили! И пока не ослабнет рыцарский дух, пока честь будет стоить дороже жизни, пока храбрость будет неразлучной спутницей благородства, – до тех пор сарацинам не одолеть нас, сколько бы их ни было.

Помните слова Маккавеев: «Горстка воинов легко может победить многочисленного врага»? Господь не видит разницы даровать ли освобождение руками множества или малого числа воинов, ибо победа в войне не зависит от многочисленности армии. Воистину, поражение или победа зависят от настроя сердца воинов, а не от военной удачи.

* * *

– Мне бы хотелось поведать вам о некоторых достопамятных сражениях, в коих я участвовал, – сказал далее Робер. – Но перво-наперво мы столкнулись с другими опасностями: нам пришлось бороться со страхом перед всякими нечеловеческими существами, населяющими Восток. Вы слыхали о дэвах и джиннах, святой отец?

– Дэвы и джинны? Это что-то вроде чертей? Или ангелов ада? – переспросил Фредегариус.

– Не совсем так, – возразил Робер. – Вы подлейте чернил в чернильницу, очините новое перо, а я тем временем расскажу вам о них…

Дэвы – это безобразные звероподобные великаны, покрытые шерстью. Иные из них имеют по семь рогов на лбу, загибающихся назад, у других есть розовые крысиные хвосты или суставчатые лапы, как у саранчи, а ещё у дэвов бывают кожистые крылья. Женские существа можно сразу распознать по длинным грудям, которые эти дэвицы закидывают за плечо, чтобы они не свисали до земли. Впрочем, дэвицы приветливы и хорошо относятся к людям, в особенности к мужчинам: как утверждал один из моих приятелей, видевших дэвиц, при встрече с ним они радостно скалили свои желтые клыки, растягивали до ушей жабьи рты, махали когтистыми лапами, шушукались между собой и масляно ему подмигивали.

Дэвы нередко владеют большими богатствами, так как управляют сокровищами земли – драгоценными металлами и камнями, – а обитают они обычно в диких, труднодоступных местах или внутри гор и на дне озер. Когда-то существовал целый город дэвов – где-то в Персии – но один из персидских королей разгромил его. Видя, что город удержать не удастся, дэвы пошли на прорыв: в книге, описывающей это событие, говорится так: «Многие взобравшиеся на колесницы, многие на слонах, многие на свиньях, многие на лисицах, многие на собаках, многие на змеях и ящерицах, многие пешком, многие летая, как коршуны, а также многие шли перевернутыми вниз головой и ногами кверху… Они подняли дождь, снег, град и сильный гром; они издавали вопли; испускали огонь, пламя и дым». Прорвав осаду, дэвы разбежались кто куда; удивительно, что они не дошли до наших христианских земель: видимо, дэвы плохо переносят холод и могут жить только в жарких странах.

Джинны выше дэвов, как по рождению, так и по положению. Сарацины верят, что Бог сотворил три рода разумных существ: ангелов, созданных из света; джиннов, созданных из огня; и людей, созданных из земли. В одной сарацинской рукописи, переведённой для меня знающим восточные языки аббатом из Антиохии, было сказано, что джинны – это воздушные существа с прозрачным телом, которые могут принимать различные формы. Сперва они являются в виде облаков; затем уплотняются и их форма становится видимой, приобретая облик человека, шакала, волка, льва, скорпиона или змеи. Когда джинны принимают человеческий облик, они порой бывают гигантского размера, и если они добрые, то ослепительно прекрасны и одеты в белое или зеленое, а если злые, отвратительно безобразны и облачены в красное. В рукописи было написано, что джинны могут по желанию становиться невидимыми благодаря быстрому расширению и разжижению частиц, из которых состоят, и тогда они могут исчезнуть, растворившись в воздухе или в воде, или проникнуть сквозь прочную стену.