Текст книги "Тайна Эдвина Друда"

Глава VIII
На ножах

Молодые люди, проводив девиц, посмотрев, как они вошли во двор Монастырского дома, и видя, что медная доска на дверях дерзко смотрит на них, точно старый франт со стеклышком в глазу, молча переглянулись, устремили взор на освещенную луной улицу и медленно побрели домой.

– Долго ли вы еще пробудете здесь, мистер Друд? – спрашивает Невил.

– На этот раз нет, – небрежно отвечает Эдвин Друд, – я завтра еду в Лондон. Но я буду наезжать время от времени до будущего июня, когда я уже распрощаюсь с Клойстергамом и с Англией – надеюсь, надолго.

– Вы уезжаете за границу?

– Еду пробуждать Египет от долгого сна, – снисходительно произносит Друд.

– Вы готовитесь сейчас к экзамену?

– К экзамену! – с презрением повторяет Друд. – Нет, это не для меня, я действую, работаю, знакомлюсь с машинами. Маленькое состояние, оставленное мне отцом, составляет часть капитала промышленной фирмы, одним из компаньонов которой был мой отец; до совершеннолетия фирма меня содержит, а потом я стану компаньоном. А до тех пор Джак (вы видели его за обедом) – мой опекун и попечитель. В этом мне очень повезло.

– Я слышал от мистера Криспаркла и о другом, в чем вам повезло.

– Что вы под этим подразумеваете? Что, собственно, имеете в виду?

Невил делает свое замечание в форме, характерной для него, – с вызовом, не лишенным, однако, осторожности, что вполне соответствует уже указанной в нем черте, делавшей его похожим одновременно и на охотника, и на преследуемого зверя. Что же касается Эдвина, то он отвечает с резкостью, далеко не вежливой и не учтивой. Молодые люди останавливаются и обмениваются недружелюбными взглядами.

– Я надеюсь, что нет ничего оскорбительного, мистер Друд, в моем невинном замечании о вашем обручении.

– Боже мой, – восклицает Эдвин, разгорячившись и ускоряя шаг, – все в этом старом, болтливом Клойстергаме не упускают случая упомянуть о моем обручении! Я удивляюсь, что ни на одном трактире нет вывески с моим портретом и надписью: «Жених». Или отчего нигде нет портрета Кошурки с надписью: «Невеста», или того и другого.

– Я не виноват и не могу отвечать за то, что мне вовсе не по секрету, а совершенно открыто сказал мистер Криспаркл, – произносит Невил.

– Нет, это правда, вы не виноваты и не можете отвечать, – неохотно соглашается с ним Эдвин Друд.

– Но, – продолжает Невил, – я виноват в том, что сказал вам это и был совершенно уверен, что вы гордитесь таким событием.

Здесь надо отметить две любопытные черты человеческой природы, служившие тайными пружинами раздора между молодыми людьми. Маленькая Роза произвела уже на Невила Ландлеса такое впечатление, что он злится на Эдвина Друда (который гораздо ниже ее и не стоит ее) за то, что тот недостаточно трепетно относится к такому сокровищу. А Елена уже произвела на Эдвина Друда достаточное впечатление, чтобы он с негодованием увидел, как брат Елены (который гораздо ниже ее и ее не стоит) так высокомерно и бесцеремонно обходился с ним.

Однако на последнее замечание следовало ответить, и Эдвин произносит:

– Я не знаю, мистер Невил, – Эдвин заимствует у мистера Криспаркла его любимую форму речи, – говорят ли люди больше чем надо о том, чем они гордятся, и любят ли они, чтоб об этом на всех перекрестках кричали другие; но я живу среди деловых людей и потому, может быть, не умею выражаться, как вы, ученые, готовящиеся к экзамену, которые, конечно, все знают.

Молодые люди теперь уже совершенно вышли из себя: Невил негодует прямо, открыто, а Эдвин Друд старается притвориться равнодушным и скрыть свой гнев, напевая себе что-то под нос и останавливаясь на каждом шагу, словно восхищаясь лунным сиянием.

– Я полагаю, что не очень учтиво с вашей стороны, – произносит наконец Невил, – насмехаться над человеком, который приехал сюда, чтобы наверстать потерянное время, и не имел возможности получить ваше воспитание и образование. Конечно, я был далек от «деловой жизни», и мои понятия об учтивости сложились среди дикарей.

– Самая лучшая форма учтивости, где бы мы ей ни обучались, – отвечает Эдвин Друд, – по-моему, заключается в том, чтобы не вмешиваться в чужие дела. Если вы покажете мне в этом пример, то и я обещаю вам делать то же.

– Знаете, что я вам скажу? – гневно восклицает Невил. – Вы слишком много себе позволяете, и в той части света, где я жил, от вас потребовали бы удовлетворения!

– Кто бы, например? – спрашивает Эдвин Друд, останавливаясь и измеряя своего собеседника с головы до ног презрительным взглядом.

В эту самую минуту чья-то рука неожиданно опускается на плечо Эдвина, между ними вырастает Джаспер. По-видимому, он так же, как они, ходил к Монастырскому дому и бродил, невидимый в густой тени деревьев, следуя за ними.

– Нэд, Нэд, Нэд, – произносит он, – довольно, я этого не люблю. Я слышал крупный разговор! Помни, милый мальчик, что ты здесь почти хозяин, ты у себя дома, а мистер Невил – гость, и ты должен исполнять долг гостеприимства. А вы, мистер Невил, – продолжает он, кладя левую руку на плечо молодого человека и таким образом идя между ними и держа их обоих за плечи, – извините меня, но прошу вас, умерьте свой пыл. В чем тут у вас дело? Но зачем спрашивать? Все уже улажено, ничего объяснять не нужно, и мы трое понимаем друг друга. Между нами – мир, не правда ли?

После безмолвной борьбы между обоими молодыми людьми, выжидающими, кому говорить первым, Эдвин Друд восклицает:

– Что касается меня, то я нисколько не сержусь!

– И я тоже, – подхватывает Невил Ландлес, но не так быстро и охотно, а быть может, не так небрежно, – но если бы мистер Друд знал мое прошлое, мою прежнюю жизнь, то он понял бы, как больно колют меня резкие слова.

– Не лучше ли нам не нарушать нашего примирения, – успокаивающе произносит Джаспер мягким тоном, – не вдаваться в подробности, не делать никаких замечаний и упреков. Вы видите, я говорю прямо и откровенно, что Нэд на вас не сердится. Скажите и вы прямо и откровенно, что вы не сердитесь на него, мистер Невил.

– Нисколько, мистер Джаспер, – отвечает Невил, но не так уж прямо и откровенно, или, быть может (повторим снова), не так небрежно, как Эдвин Друд.

– Ну и отлично, значит, все кончено. А теперь послушайте меня: моя квартира рядом, камин растоплен и вино на столе, к тому же от меня два шага до дома младшего каноника. Ты завтра, Нэд, уезжаешь рано утром, поэтому зайдем ко мне вместе с мистером Невилом и выпьем на прощание по стакану вина.

– С большим удовольствием, Джак.

– С большим удовольствием, мистер Джаспер, – повторяет Невил, чувствуя, что невозможно сказать что-либо другое, хотя очевидно, что он охотно отказался бы от этого предложения, ибо сознает, что действительно плохо владеет собой и холодность Эдвина Друда только распаляет его горячность, а вовсе не успокаивает.

Джаспер, все еще идя между молодыми людьми и держа их за плечи, затягивает веселую песню и ведет их к себе в дом. Первое, что бросается им в глаза, когда он зажигает лампу, – портрет над камином. Этот портрет далеко не в состоянии поддержать доброе расположение между молодыми людьми, так как он очень некстати воскрешает в их памяти недавнюю распрю. Они оба поглядывают на портрет, но не произносят ни слова. Однако Джаспер, который, вероятно, не разобрался в причине их спора, так как не слышал всего на улице, обращает на портрет их внимание.

– Вы узнаете, мистер Невил? – спрашивает он, поднося к картине лампу.

– Я узнаю, но портрет неудачен и вовсе не льстит оригиналу.

– Вы слишком строги. Эта работа Нэда, и он мне его подарил.

– Я очень сожалею, мистер Друд, что так резко выразился, – Невил искренне огорчен и желает загладить свою оплошность, – если бы я знал, что передо мной художник…

– Это в шутку написано, сэр, больше ничего, – перебил его Эдвин, зевая самым вызывающим образом. – Я польстил некоторым слабостям Кошурки. Но я как-нибудь напишу ее серьезно, если она будет умница.

Тон небрежного покровительства и равнодушия, с которым произносит эти слова молодой человек, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову, производит самое раздражающее действие на вспыльчивого и легко возбудимого Невила. Джаспер внимательно взглядывает на одного и другого и, улыбнувшись, начинает помешивать вино, кипятившееся в кружке на огне. Приготовление этого напитка, по-видимому, требовало продолжительного времени.

– Я полагаю, мистер Невил, – говорит Эдвин, торопясь ответить на гневный протест, выражающийся в глазах Невила так же ясно, как видны портрет, камин или лампа, – я полагаю, что, если бы вы нарисовали портрет любимой женщины…

– Я не рисую, – быстро перебил его Невил.

– Это ваша беда, а не вина. Вы бы нарисовали, если бы умели. Итак, я говорю, если бы вы умели рисовать, то, конечно, представили бы ее (какова бы она ни была в действительности) Юноной, Дианой и Венерой в одном лице. Не правда ли?

– Не знаю, у меня нет любимой женщины, так что мне нечего вам ответить.

– Если бы я попробовал нарисовать портрет мисс Ландлес, – произносит Эдвин с юношеским хвастовством, – серьезно, понимаете, только серьезно, то вы увидели бы, на что я способен!

– Поскольку прежде всего для этого нужно, чтобы сестра согласилась вам позировать, а такого согласия вы никогда не получите, то я не смогу увидеть, на что вы способны. Делать нечего, я обойдусь и без этого удовольствия.

К этому времени Джаспер отходит от камина и наливает три больших бокала: Невилу, Эдвину и себе.

– Ну, мистер Невил, – произносит он, подавая бокалы, – выпьем за здоровье моего племянника Нэда. Образно выражаясь, можно сказать, что он уже вскочил на коня, поэтому на прощанье поднимем эти бокалы за него. Итак, ты завтра уезжаешь, Нэд, друг мой, за твое здоровье!

И Джаспер подает пример, первым почти разом осушив свой бокал, лишь чуть-чуть оставив на донышке. Невил следует его примеру. Эдвин Друд делает то же, говоря:

– Очень благодарен вам обоим.

– Посмотрите на него, – восклицает Джаспер, нежно, с восхищением, но и с добродушной насмешкой указывая на него. – Посмотрите, как он небрежно развалился в кресле, мистер Невил. Весь мир перед ним, он может выбирать себе любую жизнь! Полную труда, интересную работу, путешествия, яркие впечатления и удовольствия или, наконец, жизнь у домашнего очага, покой, семейные радости и любовь. Посмотрите на него!

Лицо Эдвина Друда чересчур быстро и заметно покраснело от выпитого вина, то же случилось и с лицом Невила Ландлеса. Эдвин по-прежнему сидит, откинувшись на спинку кресла, сплетя руки на затылке и опираясь на них головой, как на подушку.

– Посмотрите, как мало он на все это обращает внимания, как мало ценит, – продолжает Джаспер, будто поддразнивая племянника. – Он почти презирает то, что открывается перед ним, ленится сорвать золотой плод, созревший для него на ветке. И посмотрите на контраст, мистер Невил, на разницу между ним и нами. Перед нами обоими жизнь не открывает ни радости труда, ни новых впечатлений, ни перемен, путешествий, ни семейных радостей, спокойствия и любви. Нам с вами предстоит только (разве что вы счастливее меня и вам повезет больше, чем мне, что вполне может быть) скучное, унылое, однообразное существование в этом уединенном городке, где никогда ничего не меняется.

– Уверяю тебя, Джак, – весело и самоуверенно произнес Эдвин, – я очень тебе благодарен, что ты таким гладким представляешь мне мой жизненный путь. Но ты, Джак, так только говоришь, а знаешь то, что и я знаю: этот путь, быть может, вовсе не так легок и не так гладок. Не правда ли, Кошурка? – прибавляет он, обращаясь к портрету и щелкая пальцами. – Нам еще предстоит многое расчищать и разглаживать, Кошурка, не правда ли? Ты понимаешь, о чем я говорю, Джак?

Речь его делается невнятной и язык тяжело поворачивается, словно рот набит кашей. Джаспер, спокойный и, как всегда, вполне владеющий собой, обращает взгляд на Невила, словно ожидая от него ответа или замечания. Когда Невил начинает говорить, то заметно, что и его речь так же невнятна и язык так же тяжело поворачивается, а рот будто забит кашей.

– Для мистера Друда, мне кажется, было бы лучше, если бы он испытал трудности и лишения, – произносит он вызывающим тоном.

– Скажите, пожалуйста, – отвечает Эдвин, не меняя позы, только поворачивая глаза в ту сторону, где сидит Невил, – почему же мистеру Друду лучше было бы испытать трудности и лишения?

– Да, – повторяет с любопытством Джаспер, – объясните нам, почему же лучше?

– Потому что тогда он больше бы чувствовал счастье, которое никак не является результатом его личных достоинств, ведь он его пока не заслужил.

Мистер Джаспер быстро взглядывает на племянника, ожидая от него ответа.

– А вы, смею спросить, испытали лишения и трудности? – произносит Эдвин Друд, выпрямляясь в кресле.

Джаспер мгновенно переносит свой взгляд на Невила.

– Да, испытал.

– Что же вы поняли?

Глаза мистера Джаспера с неимоверной быстротой перебегают с одного собеседника на другого, и в продолжение всего их разговора он упорно молчит.

– Я уже сказал вам сегодня вечером, еще на улице.

– Нет, вы не говорили.

– Я вам говорю, что сказал, и повторю, если хотите, что вы слишком много себе позволяете.

– Мне кажется, вы прибавили к этому еще что-то, если я не ошибаюсь?

– Да, я прибавил еще что-то.

– Повторите!

– Я сказал, что в той части света, где я жил, от вас потребовали бы удовлетворения и притянули бы к ответу.

– Только там! – восклицает Эдвин Друд с презрительным смехом. – А эта страна, должно быть, очень далеко отсюда! Да, понимаю, и поскольку она так далеко, мы с вами от нее на безопасном расстоянии.

– Хорошо, скажем, здесь, где хотите! – произносит Невил, вскакивая вне себя от гнева. – Где угодно! Ваше чванство невыносимо, ваше высокомерие безгранично, ваша наглость нестерпима! Вы говорите и ведете себя, словно вы редкое, драгоценное сокровище, а не самый простой хвастун и грубиян! Вы обыкновенный человек и при этом бахвал!

– О, о, – отвечает Эдвин Друд, тоже разозлившись, но лучше владея собой, – откуда вам знать? Вы можете видеть среди чернокожих простака и хвастуна, и я уверен, ваше знакомство в этом отношении обширное, вы бы с полным правом сказали, что вот черный грубиян, а вот черный хвастун, – их много среди ваших знакомых. Но вы не можете судить о белых.

Оскорбительный намек на темный цвет его кожи приводит Невила в окончательное бешенство и, плеснув в лицо Друду остатки вина в бокале, он собирается бросить в него и сам бокал, но Джаспер успевает схватить его за руку.

– Нэд, милый Нэд, – восклицает он посреди общего смятения, звона посуды и шума падающих стульев, – ни с места, ни слова больше, прошу тебя, приказываю! Мистер Невил, как вам не стыдно! Отдайте мне бокал, разожмите руку, сэр! Отдайте же, я требую!

Но Невил резко отталкивает его, останавливается на минуту, дрожа всем телом от злобы и высоко подняв бокал над головой. Потом он бросает его в каминную решетку с такой силой, что осколки разлетаются по всей комнате, и молча выбегает из дома.

Очутившись на чистом воздухе, он с удивлением осматривается: вокруг него все вертится и шумит, ничто не сохраняет своих естественных очертаний, и он сознает только, что стоит с открытой головой среди какого-то кроваво-красного потока, ожидая нападения и сам готовый биться до смерти.

Но ничего подобного не случается. Луна холодно смотрит на него с высоты, словно он уже умер от разорвавшей его сердце злобы, и, стиснув голову руками и чувствуя сердце, в котором будто бьет паровой молот, он шатаясь направляется сам не зная куда. Потом он в каком-то полусознании слышит, что за ним запирают двери на запор, задвигают засовы, накладывают болты, словно защищаясь от дикого зверя. И он спрашивает себя, что же ему теперь делать?

Дикое желание броситься в реку на минуту блеснуло в его голове, но тотчас же исчезло под чарующими серебряными лучами луны, живописно освещающими собор и могильные плиты, и при мысли о сестре и о том добром человеке, который в этот самый день заслужил его доверие и обещал ему поддержку и на которого он вполне положился. Он медленно направляется к дому младшего каноника и тихо стучит в дверь.

Мистер Криспаркл обычно ложится спать после всех в доме (а все ложатся довольно рано) и, когда все стихнет, он любит еще часок посидеть в одиночестве, тихо наигрывая на рояле и повторяя свои любимые арии. Южный ветер в тихую летнюю ночь не производит более шума, чем голос Криспаркла в эти ночные часы: так нежно он оберегает сон фарфоровой пастушки.

Услыхав стук в дверь, мистер Криспаркл немедленно ее отворяет со свечой в руках. Когда он увидел на пороге молодого человека, его всегда веселое лицо вытягивается от изумления и становится печальным.

– Мистер Невил! В таком виде! Где вы были?

– Я был у мистера Джаспера, сэр, с его племянником.

– Войдите.

Младший каноник берет его под локоть твердой рукой (строго научным образом, по всем правилам самообороны, отлично усвоенным им во время его утренних упражнений) и вводит в свою маленькую библиотеку, плотно закрыв за собою дверь.

– Я дурно начал, сэр, страшно дурно.

– К сожалению, это правда, вы нетрезвы, мистер Невил.

– Я боюсь, что вы правы, сэр; но уверяю вас, что я очень мало пил и непонятно почему винные пары подействовали на меня таким странным и неожиданным образом.

– Мистер Невил, – произносит младший каноник с грустной улыбкой, – я не раз слышал подобные оправдания.

– Я думаю… Мои мысли путаются… я как в тумане, но я думаю, что племянник мистера Джаспера в таком же состоянии, сэр.

– Вполне вероятно, – сухо отвечает Криспаркл.

– Мы поспорили с ним, сэр; он меня грубо оскорбил и вел себя так, чтобы во мне закипела кровь тигра, о которой я вам говорил сегодня до всего, что случилось.

– Мистер Невил, – обращается к нему младший каноник спокойно, но твердо, – прошу вас, разговаривая со мной, никогда не сжимайте кулаков. Разожмите правую руку, сделайте одолжение.

Юноша повинуется.

– Он очень уж подстрекал, провоцировал меня, сэр, – продолжает молодой человек, – так что я не мог больше сдержаться. Я не знаю, нарочно ли он стал выводить меня из терпения, но уверен, если вначале и не нарочно, то под конец он знал, что делал. Одним словом, сэр, – прибавляет Невил, снова с жаром, – он довел меня до такого бешенства, что я убил бы его на месте, если бы мог, да и чуть этого не сделал.

– Вы опять сжали кулак, – спокойно произносит Криспаркл.

– Извините, сэр.

– Вы знаете, где ваша комната, я показал вам ее перед обедом. Но дайте мне руку, я вас провожу. Тихонько, пожалуйста, в доме все уже спят.

Взяв снова Невила под руку тем же специальным приемом и с искусством, достойным опытного полицейского, зажав ее под собственным локтем, Криспаркл спокойно провожает своего ученика в приготовленную для него светлую, опрятную комнату. Войдя в комнату, молодой человек бросается в кресло и, положив руки на письменный стол, закрывает голову руками с видом кающегося грешника.

Младший каноник намеревается выйти из комнаты, не сказав ни слова. Но, увидев горестное, отчаянное выражение лица молодого человека и всю его поникшую фигуру, подходит к нему и, нежно прикоснувшись рукой к его плечу, ласково произносит: «Доброй ночи». Глухое рыдание служит ему единственным ответом. Много могло быть ответов хуже этого, но навряд ли нашелся бы лучший.

Спускаясь по лестнице, Криспаркл снова слышит тихий стук в дверь и идет к ней. Он отворяет дверь и видит на пороге мистера Джаспера со шляпой Невила в руках.

– У нас только что была страшная сцена, – произносит Джаспер вполголоса, протягивая шляпу хозяину.

– Он действительно вел себя так дурно?

– Могло дойти до убийства.

– Нет, нет! Не говорите таких ужасных слов! – протестует мистер Криспаркл.

– Он готов был убить моего дорогого мальчика, и не его заслуга, если это ему не удалось. Если бы я, с Божьей милостью (у меня достало сил и ловкости), не остановил его, то он убил бы моего племянника на месте.

«Ах! – думает Криспаркл, пораженный последней фразой мистера Джаспера. – Он употреблял те же слова».

– После того, что я сегодня видел и слышал, – продолжает мистер Джаспер с жаром, – я никогда ни на минуту не буду спокоен, буду думать, что остается возможность этим двум встретиться как-то с глазу на глаз. Это будет ужасно, ведь некому будет его остановить. В нем словно течет кровь тигра. И сегодня он был прямо страшен!

«О, – думает Криспаркл, – он говорил то же самое».

– Вы, любезный сэр, – продолжает Джаспер, взяв руку Криспаркла, – взяли на себя такую ответственность, что сами теперь в опасности.

– Вам нечего бояться за меня, Джаспер, – отвечает мистер Криспаркл со спокойной улыбкой. – Я за себя не боюсь.

– И я не боюсь за себя, – восклицает Джаспер, делая ударение на последнем слове, – ибо я не раздражаю его и не вызываю у него злости – для этого нет причин. Но вы можете ее вызвать, а мой бедный мальчик уже испытал это! Прощайте. Спокойной ночи!

Мистер Криспаркл, повесив на крючок шляпу, получившую в его доме так легко, почти незаметно право гражданства, задумчиво удаляется в свою комнату.