Текст книги "Лавка древностей"

Настроив своего собутыльника на соответствующий лад и зная, на какую педаль нужно нажимать в трудные минуты, Дэниел Квилп сильно облегчил себе свою задачу, и вскоре замысел легковесного Дика и его расчетливого дружка стал известен ему во всех подробностях.

– Довольно! – воскликнул Квилп. – Молодцы! Отлично придумали, отлично! Мы все уладим, обязательно уладим! По рукам! И с этой минуты я ваш друг!

– Как? Вы считаете, что еще не все потеряно? – спросил Дик, не ожидавший такой поддержки.

– Не все потеряно? Да вы действуете наверняка! Пусть Софи Уэклс меняет фамилию на Чеггс или на любую другую, только не на Свивеллер. О счастливец! Старик богат, как жид! Ваше будущее обеспечено. Я уже вижу вас муженьком Нелли, вижу, как вы купаетесь в золоте и серебре. Можете рассчитывать на мою помощь. Все уладится! Все уладится, не сомневайтесь!

– Но как? – спросил Дик.

– Времени впереди много – уладится, – сказал карлик. – Сейчас мы сядем и обсудим все с самого начала и до конца. Налейте себе джину, а я отлучусь на минуточку. Я ненадолго… ненадолго!

С этими словами Дэниел Квилп выбежал на заброшенную площадку для игры в кегли позади трактира, повалился там на землю и давай кататься клубком, завывая во весь голос в порыве буйного восторга.

– Вот находка-то! – выкрикивал он. – Ведь прямо само в руки идет! Они все затеяли, они все обдумали, а удовольствие получу я! Кто недавно наломал мне бока – этот пустобрех? Кто заглядывался на миссис Квилп, строил ей глазки и слал ей улыбочки – его дружок и сообщник, мистер Трент? Ухлопают два-три года на эту дурацкую затею и наконец поймают в свои сети нищего, а один вдобавок свяжет себя по рукам и по ногам на всю жизнь! Ха-ха-ха! Пусть женится на Нелли! Пусть она достанется ему, а когда узел будет затянут накрепко, я первый доложу этим молодчикам, чего они достигли, да еще с моей помощью! Вот тогда-то мы и сведем старые счеты, вот тогда-то они и вспомнят, какой у них был верный друг и как он помогал им подцепить богатую наследницу! Ха-ха-ха!

Достигнув крайнего предела восторга, мистер Квилп чуть было не налетел на серьезную неприятность, так как он подкатился кубарем почти вплотную к полуразвалившейся собачьей конуре, откуда вдруг выскочил огромный свирепый пес. Пес этот мог бы оказать ему весьма суровый прием, да помешала короткая цепь. Карлик лежал на спине в полной безопасности и корчил страшные рожи псу, наслаждаясь, что тот не может приблизиться к нему ни на один дюйм, хотя их разделяло каких-нибудь два шага.

– Ну, трус! Куси, куси! Что ж ты стал? Бросайся на меня! Рви меня на клочки! – приговаривал Квилп, подсвистывая псу и доводя его этим до бешенства. – Боишься, задира? Врешь, боишься!

Пес, выпучив глаза, с яростным лаем рвался на цепи, а карлик как ни в чем не бывало лежал в двух шагах от него и назло ему презрительно пощелкивал пальцами. Когда же восторг его немного утих, он встал, подбоченился и, приплясывая, прошелся эдаким фертом вокруг конуры и окончательно озверевшей собаки – у самой границы, отмеренной длиною цепи. Это помогло ему успокоиться и прийти в ровное расположение духа, вслед за чем он вернулся к своему ничего не подозревающему собутыльнику, который с необычайно серьезным видом глядел на реку и мечтал о золоте и серебре, обещанных ему мистером Квилпом.

Глава XXII

Остаток того дня и весь следующий прошли в хлопотах у семейства Набблс, для которого все, что касалось сборов и отъезда Кита, было делом не меньшей важности, чем если бы он готовился к путешествию в дебри Африки или кругосветному плаванию. Трудно себе представить, чтобы какой-нибудь другой сундучок открывали и закрывали столько раз в течение одних суток, сколько тот, где лежал гардероб Кита и прочие необходимые ему вещи, и во всяком случае ни один сундук не казался паре детских глазенок вместилищем таких сокровищ, какие являл изумленному взору маленького Джейкоба этот сундучище с тремя рубашками и соответствующим количеством чулок и носовых платков. Но вот за сундучком заехал возчик, на квартире которого, в Финчли, Кит должен был получить свой багаж на следующий день; и когда сундучок унесли из дома, семейству Набблс осталось размышлять над двумя вопросами: первый – не потеряет ли его возчик по дороге, или не солжет ли самым бессовестным образом, будто потерял; и второй – сознает ли мать, как она должна беречь себя в отсутствие сына.

– Я, по правде сказать, не думаю, чтобы он его действительно потерял, но соблазн уж очень велик! Эти возчики вечно прикидываются, будто вещь потеряна, – озабоченным тоном говорила миссис Набблс, касаясь первого вопроса.

– Совершенно верно. – Кит нахмурил брови. – Напрасно, мама, мы его отослали. Надо было кому-нибудь вместе с ним поехать.

– Теперь уж ничего не поделаешь, – сокрушалась она. – Но с нашей стороны это и глупо и нехорошо. Зачем вводить людей в соблазн!

Кит мысленно дал себе слово, что никогда больше не будет вводить возчиков в соблазн, разве только пустыми сундуками, и, придя к такому истинно христианскому решению, перешел ко второму вопросу.

– Ты, мама, смотри, не падай духом и не тоскуй без меня. Ведь я же смогу навещать вас, когда буду ездить в город, и письмецо тебе как-нибудь напишу; а пройдет три месяца, и, глядишь, мне отпуск дадут. Вот тогда увидишь, что будет! Мы сводим маленького Джейкоба в цирк, и он у нас узнает, что такое устрицы!

– В цирке, надо думать, нет ничего греховного, Кит, но мне все-таки как-то боязно, – сказала миссис Набблс.

– Я знаю, кто тебя наводит на такие мысли, – огорченным тоном проговорил Кит. – Это все ваша сектантская молельня, Маленькая скиния! Нет, мама, сделай мне одолжение – ходи туда пореже! Попомни мое слово: если твое доброе лицо, от которого у нас все светлеет в доме, станет постным, и если малыш тоже научится корчить постную физиономию и называть себя юным грешником (бедняжка!) и дьявольским отродьем (то есть порочить покойного отца), да если ты еще и Джейкоба собьешь с толку, меня это так огорчит, что я пойду и запишусь в солдаты и подставлю голову под первое пушечное ядро, которое полетит в мою сторону.

– Ох, Кит, какие ты страсти говоришь!

– Так и сделаю, вот увидишь! И опять же, если ты не хочешь, чтоб я затосковал и повесил нос на квинту, оставь на капоре тот бант, который ты чуть не спорола на прошлой неделе. Что за беда, если мы будем смотреть весело и веселиться, насколько это нам позволяет наша бедность? Неужто в моей душе есть что-то такое, из-за чего я должен превратиться в плаксивого, нудного ханжу, который и говорит с каким-то мерзким гнусавым пришепетыванием и перед всеми пресмыкается? А меня как раз на другое тянет. Вот послушай! Ха-ха-ха! Ведь смеяться человеку так же просто, как и ходить, двигаться, и для здоровья это так же полезно. Ха-ха-ха! Овца блеет, свинья хрюкает, лошадь ржет, птица поет-заливается, а я смеюсь. Ха-ха-ха! Разве не так, мама?

В смехе Кита было что-то заразительное, ибо его мать, хранившая до сих пор серьезный вид, вдруг улыбнулась, а потом начала вторить ему от всей души, и Кит еще раз сказал, что нет ничего естественнее, как смеяться, и залился пуще прежнего. Их громкий хохот разбудил малыша; он сразу понял, что происходит нечто приятное и радостное, и, очутившись у матери на руках, в припадке буйного веселья отчаянно задрыгал ножками. Это новое доказательство собственной правоты привело Кита в совершеннейший восторг, и он в полном изнеможении откинулся на спинку стула, трясясь от хохота и показывая на малыша пальцем; потом пришел в себя, снова фыркнул, снова пришел в себя – и так раза три подряд. Наконец он утер глаза и прочел молитву. А за ужином, хоть и скромным, их веселые голоса не умолкали.

На другой день рано утром столько было на прощанье поцелуев, объятий и слез (если нам будет дозволено коснуться здесь такой презренной темы), что многие юные джентльмены, которые, отправляясь в путешествие, оставляют позади дом – полную чашу, пожалуй, сочтут это невероятным. Но вот наконец Кит вышел из дому и отправился пешком в Финчли, столь гордый своим видом, что Маленькая скиния немедленно изгнала бы его из своих стен, если бы он принадлежал к этой унылой секте.

Тем, кто интересуется костюмом Кита, сообщим вкратце, что на нем была не ливрея, а куртка цвета соли с перцем, стального цвета невыразимые, канареечный жилет и в придачу ко всему этому великолепию – сияющие, как зеркало, новые сапоги и необычайно жесткая глянцевитая шляпа, на которой можно было отбивать барабанную дробь, стуча по ней в любом месте костяшками пальцев. И в таком наряде он шествовал к коттеджу «Авель», удивляясь про себя, почему на него обращают так мало внимания, и приписывая это обстоятельство бесчувственности тех, кому приходится рано вставать.

Не столкнувшись ни с какими приключениями по дороге, если не считать встречи с мальчиком в шляпе без полей – точной копии его старого головного убора, за что этому мальчику были даны последние три пенса, Кит подошел в положенное время к дому возчика, где, во славу рода человеческого, в целости и сохранности стоял его сундучок. Узнав от супруги этой безупречной личности, как пройти к коттеджу мистера Гарленда, он взвалил свой багаж на плечо и сразу же отправился туда.

Какой же это был очаровательный маленький коттедж – с тростниковой крышей, с тоненькими шпилями на коньках, с цветными стеклами в некоторых окнах величиной не более записной книжки! Справа от коттеджа была конюшня размером как раз для пони, а над ней маленькая комнатка – размером как раз для Кита. В окнах колыхались белые занавески и пели птицы, порхавшие в клетках, которые блестели, как золотые. По обеим сторонам дорожки и у входной двери были расставлены растения в кадках; сад пестрел пышными цветами, распространявшими вокруг сладкое благоухание. И в самом доме и снаружи все говорило об идеальной чистоте, идеальном порядке. В саду не было ни одной сорной травинки; судя по тому, что на дорожке лежали садовые перчатки, набор блестящих садовых инструментов и стояла корзина, мистер Гарленд уже успел поработать здесь ранним утром.

Кит огляделся по сторонам и пришел в восторг, снова огляделся и снова пришел в восторг – и так много раз подряд, потом все-таки заставил себя посмотреть в другом направлении и дернуть дверной колокольчик. Впрочем, даже после этого у него осталось достаточно времени на осмотр сада, так как на крыльцо никто не вышел, и, позвонив еще раза два-три, он сел на свой сундучок и приготовился ждать.

Кит звонил и звонил, а дверь ему все не отворяли. Но вот, когда он уже начал рисовать в своем воображении замки великанов, принцесс, привязанных за волосы к вбитым в стену колышкам, свирепых драконов, выползающих из ворот, и другие подобные ужасы, с которыми встречаются в сказках бедные юноши низкого звания при первом посещении чужих домов, – дверь вдруг тихо отворилась, и на порог вышла маленькая служаночка, очень опрятно одетая, скромная, серьезная и к тому же прехорошенькая.

– Вы Кристофер, сэр? – спросила она.

Кит встал с сундучка и подтвердил, что он и есть Кристофер.

– Вы, наверно, давно звоните, – сказала служаночка, – но ваших звонков никто не слышал, мы все ловили пони.

Кит не сразу догадался, что это значит, но так как расспрашивать сейчас было некогда, он снова взвалил сундучок на плечи и последовал за девушкой в прихожую, сквозь открытую заднюю дверь которой взору его предстал мистер Гарленд, победоносно ведущий Вьюнка в поводу, после того как этот своевольный пони (о чем Кит узнал позднее) в течение одного часа сорока пяти минут бегал по маленькому загону позади дома, увертываясь от своих преследователей.

Старичок встретил Кита очень ласково, так же как и старушка, и последняя стала о нем еще лучшего мнения, когда он старательно, до зуда в подошвах, вытер ноги о циновку. Кита пригласили в столовую, и там его обновки подверглись тщательному осмотру, а после того как этот осмотр был произведен несколько раз подряд и вызвал всеобщее безграничное восхищение, его повели на конюшню (где пони оказал ему необычайно вежливый прием), а оттуда в очень чистую и уютную комнату, которую он уже видел со двора, а оттуда в сад, где, по словам старичка, ему предстояло работать и где старичок разговорился о том, сколько он всего сделает, чтобы Киту было у них хорошо, лишь бы Кит оказался достойным таких забот. Слушая все эти ласковые слова, Кит выражал свою благодарность как только мог и то и дело подносил руку к новой шляпе, отчего поля ее к концу их беседы заметно пострадали. Когда же старичок высказал то, что ему надо было высказать по части всяческих обещаний и советов, а Кит высказал то, что ему надо было высказать по части всяческих заверений в признательности, его снова передали старушке, а та призвала маленькую служаночку (которую звали Барбара) и велела ей отвести Кита вниз и дать ему подкрепиться с дороги.

И Кит пошел вниз и, спустившись по лестнице, очутился в такой кухне, каких, наверно, больше не бывает на белом свете, разве только в окнах игрушечных лавок! В этой кухне, где все сияло и сверкало и было чистенькое и опрятное, как сама Барбара, Кит сел за стол – белоснежный, будто на нем лежала скатерть, и стал есть холодную говядину и пить эль, весьма неловко орудуя ножом и вилкой, так как эта еще неизвестная ему Барбара смотрела на него и следила за каждым его движением.

Впрочем, что могло быть страшного в этой незнаемой Барбаре, которая, вероятно, вела уединенный образ жизни и теперь то и дело заливалась румянцем, смущалась и, подобно Киту, не знала, что ей говорить и что делать? Кит посидел несколько минут, внимательно прислушиваясь к тиканью стенных часов, потом осмелился бросить любопытный взгляд на комод и увидел там среди посуды маленькую рабочую коробку Барбары с приоткрытой выдвижной крышкой, под которой прятались клубки ниток, и молитвенник Барбары, и сборник гимнов Барбары, и Библию Барбары. Маленькое зеркальце Барбары висело на свету, у окна, а капор Барбары – на гвозде за дверью. Эти безмолвные признаки и свидетельства присутствия Барбары, как и следовало ожидать, заставили Кита взглянуть и на самое Барбару, которая в полном безмолвии лущила горох над блюдом. Но как только Кит посмотрел на ресницы Барбары и подумал в простоте душевной: «А какого же цвета у нее глаза?» – она возьми да и повернись к нему самую чуточку, и тогда эти две пары глаз мигом стрельнули в разные стороны; Кит нагнулся над тарелкой, Барбара над своим горохом – оба сами не свои от смущения, что выдали себя с головой.

Глава XXIII

Возвращение мистера Ричарда Свивеллера домой из «Дебрей» (лучшего названия для облюбованного Квилпом уединенного местечка, пожалуй, не подберешь) совершалось по кривой, напоминавшей своей извилистостью завитки штопора, и при этом сопровождалось частыми заминками, спотыканьем, внезапными остановками посреди улицы, когда он вдруг начинал озираться по сторонам, после чего внезапно бросался вперед, столь же внезапно замедлял шаги, крутил головой – словом, делал все судорожно и будто не по собственной воле. Возвращаясь домой в том состоянии, которое люди, злые на язык, обычно ставят в прямую зависимость от винных паров, будто бы несовместимой с глубокомыслием и рассудительностью, – мистер Ричард Свивеллер начинал подумывать, что, пожалуй, он открыл свою душу не тому, кому следовало, и что карлик совсем не такой человек, на которого можно положиться в столь деликатном и серьезном деле. Эти покаянные мысли в конце концов исторгли у мистера Свивеллера слезы, которые показались бы вышеупомянутым злопыхателям не иначе как пьяными слезами, и заставили его бросить шляпу о землю, разразиться стенаниями и заявить во всеуслышание, что он несчастный сирота и что, не будь он несчастным сиротой, ничего подобного не случилось бы.

– Осиротел в младенчестве! – причитал мистер Свивеллер, оплакивая свою горькую долю. – Малюткой был брошен на произвол судьбы и попался в лапы коварному карлику, а он, наверно, сам удивляется моей податливости! Смотрите, люди добрые, на горемычного сироту! Смотрите… – во весь голос возопил мистер Свивеллер, поводя вокруг осовелыми глазами, – на горемычного сироту!

– В таком случае, – послышался чей-то голос совсем рядом с ним, – разрешите мне стать вашим отцом.

Мистер Свивеллер качнулся взад и вперед, стараясь сохранить равновесие, вперил взор в туман, окружавший его со всех сторон, и наконец разглядел в этой мгле два чьих-то слабо мерцающих глаза, которые, как выяснилось спустя минуту, находились по соседству с чьим-то ртом и носом. Переведя взгляд ниже – туда, где у человека, в соответствии с физиономией, бывают обычно расположены ноги, мистер Свивеллер обнаружил, что при этой физиономии имеется и туловище, а приглядевшись повнимательнее, увидел перед собой мистера Квилпа, который, собственно, все время шел рядом с ним, хотя ему, Дику, почему-то казалось, будто его спутник тащится где-то мили на две позади.

– Вы обманули сироту, сэр! – торжественно проговорил мистер Свивеллер.

– Я? Да я же вам второй отец! – ответил Квилп.

– Вы мне отец, сэр? – вознегодовал Дик. – Я ни в ком не нуждаюсь, сэр, и потому прошу вас удалиться немедленно, сэр!

– Вот чудак! – воскликнул Квилп.

– Прочь, сэр! – сказал Дик, прислонившись к фонарному столбу и воздев руку кверху. – Прочь, прочь, обманщик, с глаз моих долой! Как горько быть бездомным сиротой, вам не понять, доколе длится сон ваш золотой. Вы удалитесь или нет, сэр?

Поскольку карлик не внял этой просьбе, мистер Свивеллер шагнул вперед, чтобы подвергнуть его заслуженному наказанию. Но, то ли забыв о своих намерениях, то ли отказавшись от них в последнюю минуту, он схватил мистера Квилпа за руку, поклялся ему в вечной дружбе и добавил с пленительной откровенностью, что отныне они будут как родные братья во всем, кроме фамильного сходства. Далее он снова заговорил о своей тайне, разукрасив ее самыми трогательными подробностями относительно мисс Уэклс, – кстати сказать, повинной (так было дано понять мистеру Квилпу) в некоторой невнятности его речи, каковую невнятность следовало отнести исключительно за счет свойственной ему пылкости чувств, ибо искрометное вино и прочие спиртные напитки были тут ни при чем. И после этого они отправились дальше под ручку, как самые нежные друзья.

– Я пронырлив, – сказал ему на прощанье Квилп, – пронырлив, как хорек, и хитер, как ласка. Убедите Трента, что я ему друг, ведь он немного косится на меня (не знаю почему, – я этого не заслужил). Приходите ко мне вместе с ним, и тогда вас обоих будет ждать целое состояние… в перспективе.

– Вот то-то и беда, – сказал Дик. – Эти «состояния в перспективе» кажутся всегда такими недосягаемыми.

– Но по той же причине они кажутся меньше, чем на самом деле, – возразил Квилп, сжимая ему локоть. – Истинные размеры ожидающего вас куша выяснятся лишь тогда, когда вы подойдете к нему вплотную. Не забывайте об этом!

– Вы так думаете? – усомнился Дик.

– Разумеется! И, что еще существеннее, не только думаю, но и знаю, о чем говорю, – сказал карлик. – Приходите вместе с Трентом. Уверьте его, что я друг – и ему и вам. Почему бы мне не быть вашим другом?

– Да, действительно, причин для этого нет, – согласился Дик. – А чтобы вам подружиться с нами, их много. Словом, будь у вас высокая душа, я бы не удивился, что вам хочется стать моим другом, но ведь душа-то у вас низкая.

– У меня низкая душа? – удивился Квилп.

– А как вы думаете! – сказал Дик. – При вашей-то наружности! уж если у вас есть какая-нибудь душонка, сэр, так, наверно, черная-пречерная. Люди высокой души, – и Дик ударил себя в грудь, – по виду бывают совсем другие, можете в этом не сомневаться, сэр!

Квилп бросил на своего откровенного друга не то хитрый, не то враждебный взгляд, но тут же крепко пожал ему руку и назвал его совершенно незаурядной личностью, заслуживающей глубочайшего уважения. Вслед за тем они расстались: мистер Свивеллер кое-как доплелся до дому и завалился спать, а Квилп еще долго обдумывал сделанное им открытие и ликовал в предвкушении тех радостей и широких возможностей для расплаты с кем следует, которые оно сулило ему впереди.

Встав на следующее утро с таким ощущением, будто голова у него разламывается на части от паров славного голландского джина, мистер Свивеллер с большой неохотой, скрепя сердце, побрел к своему приятелю Тренту, ютившемуся под самой крышей в одной старой мрачной гостинице, и слово за словом рассказал ему все, что произошло накануне между ним и Квилпом. Трент, ошеломленный этим рассказом, долго раздумывал, стараясь угадать истинные намерения Квилпа, а кстати отпускал весьма нелестные замечания по адресу одураченного Дика.

– Я не оправдываюсь, Фред, – сказал кающийся Ричард, – но этот карлик такой пройдоха, так умеет подольститься! Я только успел подумать: можно ему рассказать или нет – и вдруг, гляжу, он все из меня вытянул. Ты поступил бы точно так же, если бы увидел, как он пьет и курит. Это не человек, а настоящая саламандра, Фред!

Не вдаваясь в обсуждение вопроса, так ли это обязательно, чтобы саламандры были самыми верными наперсниками, а огнеупорные личности самыми надежными друзьями, Фредерик Трент бросился в кресло и, обхватив голову руками, стал гадать, зачем же Квилпу понадобилось втираться в доверие к Ричарду Свивеллеру, так как ему стало совершенно ясно, что карлик неспроста искал общества Дика и намеренно увлек его за собой.

Квилп два раза сталкивался с Диком, когда тот приходил справляться о беглецах. Такая неожиданная заботливость со стороны чужого им человека сразу заставила насторожиться этого завистника и злыдня, не говоря уже о том, что неосторожное поведение Дика могло просто разжечь его любопытство. Почему же, узнав об их замысле, Квилп предлагает им свою помощь? Ответить на этот вопрос было куда труднее. Но, поскольку хитрецы часто попадают впросак, приписывая другим свои собственные расчеты, Трент пришел к выводу, что, когда Квилп и старик вели сообща какие-то тайные дела, между ними возникли нелады, может статься, объясняющие это странное бегство, а теперь карлик решил отомстить бывшему компаньону и, уловив в свои сети Нелл, единственный предмет любви и тревог старика, опутать ее узами, о которых старик не мог бы даже подумать без отвращения и ужаса. Такие мотивы казались Фредерику Тренту тем более вероятными, что сам он, меньше всего заботясь о сестре, добивался того же, хотя у него на первом месте стояла выгода. Но лишь только он приписал карлику свои же собственные намерения и объяснил его сочувствие желанием поскорее достичь какой-то цели, ему уже не трудно было поверить в искренность их нового сообщника, обещавшего горячо взяться за дело; а так как сомневаться в том, что он окажется сообщником весьма полезным и сильным, не приходилось, Трент согласился воспользоваться полученным приглашением в тот же вечер и решил про себя (если его расчеты оправдаются) позволить карлику принять участие в осуществлении их затеи, но никак не в тех выгодах, которые она сулила.

Обдумав все это, Трент поделился своими догадками с мистером Свивеллером в той мере, в какой считал нужным (Дик вполне удовлетворился бы и меньшим), и, дав ему целый день на то, чтобы очухаться после вчерашнего общения с саламандрой, вечером отправился вместе с ним к мистеру Квилпу.

Как же мистер Квилп был рад гостям, вернее – как ловко он прикинулся обрадованным! И как устрашающе вежлив был мистер Квилп с миссис Джинивин, и какие пронзительные взгляды бросал он на жену, проверяя, не взволновало ли ее появление Трента! Миссис Квилп с таким же успехом можно было заподозрить в приятных или мучительных переживаниях при виде этого молодого человека, как и ее матушку, но поскольку она робела и терялась под взглядом мужа, не понимая, что ему от нее нужно, мистер Квилп не замедлил объяснить замешательство жены по-своему и, восторгаясь собственной проницательностью, втайне кипел от ревности.

Впрочем, мистер Квилп ничем не выдавал обуревающих его чувств. Напротив, он был сама учтивость, сама мягкость и выполнял свои хозяйские обязанности за столом, на котором стояла фляга с ромом, чрезвычайно радушно.

– Позвольте, дайте вспомнить! – сказал Квилп. – Ведь мы с вами познакомились чуть ли не два года назад.

– А по-моему, все три, – сказал Фред.

– Три! – воскликнул Квилп. – Как время-то бежит! А вам, миссис Квилп, тоже кажется, что это было так давно?

– Да, по-моему, с тех пор прошло целых три года, – последовал ответ, и весьма неудачный.

«Ах, вот как, сударыня! – подумал Квилп. – Значит, вы изнывали от тоски. Прекрасно, сударыня!»

– А мне кажется, будто вы только вчера отбыли в Демерару на «Мэри-Энн», – продолжал Квилп вслух. – Честное слово, будто только вчера! Ну что ж, немножко пошалить в молодости – это не беда. Я сам когда-то был повесой!

Мистер Квилп сопроводил это признание таким дьявольским подмигиваньем, намекая на свои былые проказы и грешки, что миссис Джинивин возмутилась и, не удержавшись, прошипела: «Прежде чем пускаться в откровенности, не мешало бы выждать, когда жена уйдет из комнаты!» – и за столь дерзостный поступок, нарушающий всякую субординацию, была наказана тем, что мистер Квилп сначала убил ее взглядом, а потом церемонно провозгласил тост за ее здоровье.

– Я предчувствовал, что вы скоро вернетесь, Фред. Я так это и предчувствовал, – сказал Квилп, опуская стакан на стол. – И когда «Мэри-Энн» пришла обратно и привезла вас вместо покаянного письма, покаянного и в то же время полного благодарности тому, кто подыскал вам такое хорошее местечко, – меня это рассмешило, ну просто ужасно рассмешило! Ха-ха-ха!

Молодой человек улыбнулся, но, судя по этой улыбке, тема, выбранная для беседы, была для него не из самых приятных, что, собственно, и подстрекнуло Квилпа остановиться на ней.

– Я всегда говорил, если на попечении какого-нибудь богача осталось двое юных родственников, – снова начал карлик, – два брата или две сестры, или брат и сестра – и он привяжется к одному из них, а другого оттолкнет от себя, это с его стороны очень нехорошо.

Молодой человек нетерпеливо заерзал на стуле, но Квилп продолжал совершенно невозмутимым тоном, точно речь шла о каких-то отвлеченных предметах, в которых никто из присутствующих не был лично заинтересован:

– Правда, ваш дед все твердил, будто он много раз прощал вам неблагодарность, и разгульный образ жизни, и мотовство, и прочее тому подобное, но я его успокаивал: «Это же, говорю, обычная история с молодежью». А он мне отвечает: «Да ведь мой внук мерзавец!» – «Допустим, говорю (это я, конечно, просто так, в пылу спора), но мало ли мерзавцев и среди благородных молодых джентльменов!» Да разве ему втолкуешь!

– И так и не втолковали? Странно, мистер Квилп, странно! – насмешливо проговорил Трент.

– Мне и самому это показалось странным, – ответил карлик. – Впрочем, он всегда отличался упрямством. Мы с ним хоть и были до некоторой степени друзьями, а все-таки я считал его вздорным упрямцем. Нелл – милая девочка, прелестная девочка, но ведь вы как-никак приходитесь ей братом, Фред! Вы брат и сестра, и тут ничего не попишешь, как вы тогда правильно сами заметили.

– Он давно лишил бы Нелли брата, если бы мог, – чтобы ему пусто было за все, что я от него вытерпел! – раздраженно воскликнул молодой человек. – Но какой толк говорить об этом сейчас? Довольно, к черту!

– Не возражаю, – сказал Квилп. – Не возражаю, Боже меня упаси! Зачем мне понадобилось ворошить старое? Затем, Фредерик, чтобы доказать вам свои дружеские чувства. Вы тогда сами не знали, кто вам друг, кто враг, – ведь правда, не знали? Вы думали, что я против вас, и между нами чувствовался некоторый холодок; но это ваша вина, только ваша! Обменяемся рукопожатием, Фред!

Карлик поднялся, вобрав голову в плечи, и с отвратительной усмешкой протянул над столом руку. После минутного колебания молодой человек подал ему свою.

Квилп стиснул ее с такой силой, что она побелела, потом приложил палец к губам, повел глазами в сторону ничего не подозревающего Ричарда, отпустил руку Фреда и снова сел на стул.

Этот многозначительный жест и взгляд не ускользнули от внимания Трента, который считал Ричарда Свивеллера всего лишь орудием в своих руках и не баловал его излишней откровенностью. Теперь он увидел, что карлик прекрасно отдает себе отчет в их взаимоотношениях и не заблуждается относительно его друга. Такие тонкости умеют ценить даже мошенники. Молчаливое признание его превосходства и власти, исходившее от проницательного карлика, покорило молодого человека, и он решил воспользоваться помощью этого почтеннейшего урода.

Теперь мистеру Квилпу самому захотелось переменить тему разговора, и возможно скорее, чтобы Ричард Свивеллер по неосторожности не выболтал чего-нибудь такого, чего женщинам вовсе не следовало знать. Поэтому он предложил партию в криббедж, и, когда бросили жребий, Фредерик Трент сел с миссис Квилп, а Дик с Квилпом. Миссис Джинивин, страстная картежница, была отстранена от участия в игре стараниями зятя, который вменил ей в обязанность время от времени подливать ром в стаканы, а в дальнейшем держал ее под своим наблюдением, дабы она, чего доброго, не ухитрилась как-нибудь отведать этого напитка, и тем самым, со свойственной ему изощренностью, подвергал бедную старушку (рвавшуюся к фляге не меньше, чем к картам) двойной пытке.

Но мистер Квилп интересовался не одной миссис Джинивин – ему приходилось заниматься и другими делами, требующими от него неусыпного внимания. Среди многих причуд мистера Квилпа была одна, особенно забавная: он имел обыкновение передергивать в карты, что вынуждало его сейчас не только пристально следить за ходом игры и проявлять необычайную ловкость рук при подсчете взяток и очков, но также осаживать взглядами, гримасами и пинками под столом Ричарда Свивеллера, ибо тот, будучи в полной растерянности от быстроты, с какой карлик сдавал, и от стремительности передвижения колышков по доске, иной раз совершенно открыто выражал свое изумление и недоверие. Кроме того, миссис Квилп была партнершей Трента, и каждый взгляд, которым они обменивались между собой, каждое их слово, каждый ход – все подмечалось. Не удовлетворяясь тем, что происходило поверх стола, карлик подстерегал: а может быть, они подают друг другу знаки под столом, для чего пускался на всякие хитрости, в частности то и дело наступал жене на ногу, чтобы проверить, как она будет себя вести – вскрикнет или промолчит, – если промолчит, следовательно, Трент проделывал то же самое до него. Мистер Квилп поминутно отвлекался то тем, то другим, не забывая, однако, поглядывать одним глазом на миссис Джинивин, и едва та украдкой подносила к ближайшему стакану чайную ложку (что происходило довольно часто), с тем чтобы взять на пробу хоть самый маленький глоточек рома, рука Квилпа мгновенно задевала эту ложку, когда старушка уже была близка к торжеству, а насмешливый голос Квилпа умолял ее поберечь свое здоровье. И, одолеваемый всеми этими заботами и хлопотами, он ни разу не сбился, ни разу ничего не перепутал. Наконец, когда они сыграли подряд много робберов и осушили чуть ли не всю флягу, мистер Квилп посоветовал своей супруге идти спать. После того как она покорно удалилась в сопровождении своей негодующей матушки, мистер Свивеллер немедленно задремал. Тогда карлик знаком пригласил своего бодрствующего гостя перейти в дальний конец комнаты, и между ними произошел следующий разговор.