Текст книги "Квинканкс. Том 1"

Книга II
Потерянные друзья

Вообразим себя стоящими зимним днем, несколько лет назад, в западной части Лондона. Сгущаются сумерки, отчего эта большая тюрьма для светского общества делается еще угрюмей; величественно-неприветливые улицы и площади все плотнее укутывает туман, делая их похожими на плавучие темницы на якоре, узилища наподобие многих, предназначенных для содержания Света и перевозки его к обширным берегам модной скуки. Но самая из них унылая и мрачная – Брук-стрит. А самый унылый и мрачный дом на унылой и мрачной Брук-стрит (где мы, собственно, и находимся) – это тот, над парадной дверью которого укреплена ярко раскрашенная металлическая табличка – «Свидетельство аристократических претензий»; о тех же претензиях говорят и окна – очень высокие и пустые, они взирают на противоположную сторону с гримасой светского высокомерия. А самое высокое и пустое из этих высоких и пустых окон – это центральное окно огромной парадной залы на втором этаже.

Рядом с нами на тротуаре топчется субъект в потрепанном верхнем сюртуке и шляпе, поля которой опущены ему на самые глаза. Задрав голову, он рассматривает один из домов. Мы тоже, подобно ему, вскидываем подбородки и, отвратив взгляд от Бедности, устремляем его к высотам Богатства, Надменности и Могущества.

В центральном окне второго этажа едва различается (поскольку внутри еще не зажигали огней) некая высокая фигура. Мы, однако, не осуждены оставаться и далее на холодном тротуаре, а имеем средства, чтобы войти в комнату. Оттуда нам видно, что высокий человек у окна – это джентльмен в черном, он стоит к окну спиной и обращается к собеседникам – даме и еще одному джентльмену. Дама сидит в шезлонге, второй джентльмен полулежит в кресле, а его прикрытые пледом ноги покоятся на скамеечке.

Начнем, как положено, с леди: Надменность – дама в шезлонге – являет собой воплощение британской женской красоты: высокая, с величавой осанкой, но в тонком рте сквозит намек на жестокость. В лице полулежащего напротив нее Богатства прослеживаются одновременно принадлежность к древнему роду и грабительский образ жизни, длившийся веками: холодные голубые глаза жестокого тана, большой нос хищного норманна, желтоватые челюсти алчного тюдоровского царедворца, мародерствующего во времена Роспуска Парламента. Что касается Могущества, стоящего у окна, то его характер как нельзя яснее читается в кустистых черных бровях, выпуклых надбровных дугах, красноватом лице человека, не терпящего, когда низшие ему противятся.

Входя, мы слышим голос Могущества:

– Если говорить об этом, то мы по крайней мере знаем, что у нее есть ребенок, который, как бы то ни было, рожден в законном браке. И это нам на руку.

– Конечно, – томно вставляет дама, – если считать неопровержимой законность происхождения ее отца.

– Что ж, раз уж та сторона не сумела опровергнуть ее за полвека, вряд ли она преуспеет сейчас. – Ответ Могущества звучит твердо, но почтительно. – Хотя я бы почувствовал себя куда более уверенно, если б нашлась брачная запись. И кстати, последние донесения подсказали мне идею, где ее искать.

– Как любопытно. – Ноту интереса Надменность, однако, в свои слова не вкладывает, считая это вульгарным. – Объясните, будьте добры, что вы имеете в виду.

– Если позволите, я тотчас объяснюсь. Но если это в самом деле та женщина, которую мы ищем, то как же ей хватило смелости поселиться в той самой деревне?

– Я подробно расспросила свою служащую, – холодно и подчеркнуто бесстрастно произносит дама, – и она ни минуты не сомневается, что служанка, сопровождавшая ребенка, упомянула это имя.

– Это нелепо! – нетерпеливо восклицает Богатство. – Какой-то бред. Разве лисица, спасаясь от собак, побежит прямиком в их конуру!

– В первое мгновение я и сам так подумал, – слышится хладнокровный голос у окна. – Однако достаточным подтверждением служит то, что с тем местом существует связь через ее… ее покровителя, Фортисквинса.

– И что вы рекомендуете предпринять? – спрашивает дама.

– Я предлагаю использовать прямой путь, но одновременно продолжать окольные действия, к которым мы уже прибегли. В первую очередь…

Он замолкает, потому что в залу входят двое лакеев со свечами.

– Не задернуть ли портьеры, миледи? – спрашивает один из лакеев.

– Да, Эдвард.

Джентльмен в черном отходит от окна в глубину комнаты, лакеи расставляют на пристенных столиках свечи, потом задергивают портьеры. Молчание прерывается только после того, как за ними тихонько захлопнулась дверь. Тогда (с какой стати Могуществу замечать Обслугу?) джентльмен в черном продолжает, словно бы не прерывался:

– Под прямым путем я – с вашего разрешения – ра-зумею вот что: я отправлюсь туда и сам с нею поговорю.

– Не опасно ли это, – удивляется Надменность, – притом что за вами ведется наблюдение? Если ее обнаружит та сторона…

Она смолкает.

– От наблюдателей я сумею скрыться. Один из них стережет сейчас на улице, потому-то я и стоял в окне. Постоянно им показываясь, я их избаловал, усыпил бдительность и теперь проскользну у них между пальцев.

Дама усмехается.

– И вы уверены, что она согласится это отдать?

Ответ внезапно предваряет джентльмен в кресле:

– Возьмите с собой парочку крепких парней, пусть ее принудят.

– При всем своем уважении повторю еще то, что имел честь произносить уже много раз: не нужно превращать закон во врага, если можешь использовать его как союзника.

– Думаю, нет смысла возобновлять этот спор, – бросает дама.

– Полагаю, однако, она должна внять голосу разума, – продолжает Могущество.

– Как же, – слышится восклицание Богатства. – Она должна знать, что у нас на руках все козыри.

Могущество улыбается даме.

– Она сама у нас в руках, сказал бы я. Кроме того, там я продолжу розыски записи, о которой только что шла речь, поскольку мне напомнили, что эта деревня связана с историей вашей и ее семьи. Нужная запись может найтись в церковных книгах или на кладбище. – Помедлив и бросив осторожный взгляд на Богатство, он добавляет: – Воспользуюсь также случаем и поговорю кое о чем с управляющим.

Дама предостерегающе покачивает головой, но поздно. Богатство восклицает:

– Опять за свое! Этот человек служит у меня долгие годы. А до него служил его дядя. Не желаю слышать о нем ничего дурного.

Могущество идет на попятный:

– Я всего-навсего хотел обсудить с ним проект местного закона об огораживании общинных земель.

– Да уж, – замечает дама. – Злосчастный закон. Скажите, есть ли какие-нибудь успехи?

Джентльмен извлекает из саквояжа пачку бумаг, перевязанную красным шнурком, и по приглашению дамы садится рядом с нею на софу. Начинает распутывать им же завязанные узлы. Ах, сколько же несчастий связано этим шнурком! Сколько судеб схвачено этими узлами! Но оставим троицу за их занятием.

Хотя я часто вспоминал о Генриетте, мы со Сьюки больше не ходили вместе в Хафем. Помимо прочих соображений, ее дядюшка в самом деле через несколько дней умер, и ей уже не было смысла туда стремиться.

За прошедшие месяцы (а зима в тот год выдалась ранняя) я заметил, что письма из Лондона сильно расстраивали матушку, хотя чем именно, она не говорила.

Близились Святки, и, возвращаясь домой с вечерних прогулок, мы с матушкой и Сьюки встречали обычно компании христославов – местных мальчишек и музыкантов из церковного оркестра со своими инструментами; обвешанные рождественской зеленью, они ходили из дома в дом (не заглядывали только в наш) и выпрашивали в награду за пение засахаренные фрукты и мелкие монетки.

Однажды поздним утром, за несколько дней до Рождества, щекочущий запах корицы, имбиря и гвоздики заманил меня в кухню, где миссис Белфлауэр терла пряности и взбивала яйца для рождественского пудинга – предназначенного, разумеется, не для ближайшего, а для следующего Рождества. (Судьба распорядилась так, что в первый раз в моей жизни мы ели этот пудинг без нее.)

– Не поможете ли мне замешать в тесто чары? – спросила она, указывая на небольшую кучку монеток и мелких предметов на столе.

– Хорошо, – отозвался я без особого восторга, хотя в прежние годы обожал это занятие; теперь же я немного из этого вырос.

– Помните, нужно загадать желание? Но только одно. И никому о нем не рассказывать, а то не исполнится.

– Ну да, помню. Но вот что, миссис Белфлауэр, не могли бы вы сейчас досказать мне ту историю?

– Какую, голубчик?

– О том, как Момпессоны обманом завладели землями семьи Хаффам. – Увидев в ее глазах недоумение, я добавил: – Помните, Джемми Хаффам оставил без наследства собственного сына, Джона?

– Вот теперь вспоминаю, голубчик. Вот только приведите мне на ум, докуда я дошла?

– Джемми должен был убить своего отца, потому что взял деньги взаймы у Старого Ника.

– Ага, помню-помню. Так вот, когда Джемми явился к нему за деньгами, Старый Ник говорит: «А что дашь в залог?» И Джемми в ответ: «Разве что свою душу». «Беру, – говорит Ник, – но только ты еще человек молодой, ждать мне придется, глядишь, лет пятьдесят, поэтому придется тебе добавить, а иначе денег не будет». Ну и, одним словом, потребовал Старый Ник: «Пиши законное завещание, чтобы, если не вернешь деньги, мне и моим наследникам досталось твое имение».

– Потому что его дети все равно будут приходиться Джемми внуками, так ведь?

– А как же, голубчик, – рассеянно согласилась миссис Белфлауэр. – Я сейчас добавлю муки, и тогда можете бросать туда монетки. «По рукам», – говорит Джемми. И тут Старый Ник ему: «Но у тебя есть сын, Джон, если ты его отстранишь от наследства, он может обратиться в суд. Поэтому нам надо подписать такой договор, чтобы никак его было не нарушить». Сочинил он такой договор, и Джемми подписал его собственной кровью.

– А потом убил своего отца, – воскликнул я, – примешав яд к вину (тут я уронил в тесто потертый шестипенсовик), – и тот в муках скончался.

– Все верно. Его крики были слышны по всему большому дому и даже долетели до Хафема.

– Это тот самый дом, который там стоит сейчас? – тут же спросил я.

– Тот самый. – Миссис Белфлауэр усердно размешивала тесто.

– Значит, все это выдумки! – торжествующе воскликнул я. – Тогда этот дом еще не был построен.

– Наверное, правда ваша, голубчик. По соседству был еще старый дом, уж не знаю, что с ним сделалось, там-то все и происходило. – Как ни в чем не бывало она продолжила: – Ну вот, времечко шло, а Джемми не бросил своих дурных привычек, все так же выпивал, резался в карты и творил всякое такое, что и поминать не хочется. Однажды вечером играл он в кости с сэром Персевалом Мампси. И вот сэр Персевал…

– Но это не мог быть сэр Персевал!

– Почему, мой утеночек? Подбавьте-ка еще монеток, голубчик.

– Потому что вы говорите, это было давным-давно, а он ведь еще жив. – Я добавил в смесь гнутую-перегнутую гинею времен Георга Второго – лучший из волшебных предметов, который всегда оказывался в моем куске пудинга.

– Значит, это был его отец, – не смутилась миссис Белфлауэр, – и он тоже звался сэром Персевалом. Он был богач из богачей, черных невольников имел тысячи, на его венчание в Лондоне явились сами король с королевой смотреть, как он взял за себя одну из самых знатных в стране леди, свадебная карета была вся в золоте, и перед нею шли по улицам сотни черных рабов. Пора положить еще что-нибудь. Киньте старый фартинг с женской головкой. И вот тот вечер, о котором я толкую, он проводил с Джемми Хафемом за азартной игрой и…

– Азартная игра? Что это?

– Это игра в кости, так я понимаю.

– Но что значит это слово? – Я бросил в миску монету и на миг закрыл глаза, чтобы загадать желание – то желание, которое только сейчас вот-вот исполнится.

– Что значит? А должно оно что-то значить? Это просто название, а названия не значат ничего. И, скажу я вам, играл он тем вечером с сэром Персевалом, но кости выпадали не так, и он потерял все, что имел. По конец ему уже нечего было ставить, кроме имения. И хотя он знал, что не владеет им целиком – долг ведь не был выплачен, – он все-таки поставил имение на кон, и дело решал один бросок. Сэр Персевал выбросил пять очков, и это значило, что Джемми тоже нужно не меньше пяти. Но он выкинул крабов и проиграл.

– Крабов?

– Так говорят, когда кто-нибудь выкинет мало очков. И вот Джемми отдал ему имение. Оттого-то Мампси взяли в девиз краба, и еще пять цветков, знак Хафемов. И сэр Персевал начал строить себе тот большой и красивый дом в Хафеме, где уж не знаю сколько бальных залов, и лестниц, и парадных комнат. И план по его указанию был составлен так, что главный корпус и крылья были похожи на пять точек на игральной кости: по точке в углах и одна в середине.

– Но дом совсем не такой! – Я вспомнил, что никто не должен был знать о нашей со Сьюки прогулке туда, и добавил, запинаясь: – То есть мне так говорили.

– Ну да, он выстроил только середину и два передних крыла, и тут даже его больших денег не хватило. Правда, он успел разрушить бо́льшую часть старой деревни, чтобы заложить парк, на мили и мили вокруг. Старый Ник на Джемми очень разозлился и, поговаривают, так его напугал, что тот умер. Но пятьдесят тысяч фунтов Джемми не уплатил, и потому…

– Прежде вы говорили тридцать.

– Проценты наросли, и стало пятьдесят. Так или иначе, взял он долговую расписку Джемми и пошел с нею к лорд-канцлеру, чтобы тот истребовал для него у Мампси имение Хафемов.

– В пользу своей жены Софи и ее детей, потому что она была дочь Джемми?

– Вот именно. Все-то вы замечаете, мастер Джонни, но Мампси не хотели уступать, они сказали, что это был честный выигрыш, спор не кончался и не кончался – говорят, идет и по сей день.

– Но ведь у Джона было больше прав, чем у Момпессонов?

– Ох, у меня и из головы вон. Ваша правда, мастер Джонни. А случилось вот что. У сэра Персевала была красавица-дочка, леди Лидди, они с Джоном встретились и полюбили друг друга.

Я вздохнул: история близилась к переломному мигу.

– Понятно, – быстро вставил я. – После глупых недоразумений и размолвок они убежали и поженились. А теперь расскажите, что стало с иском Джона, почему он не вернул себе имение.

– Да, мастер Джонни, ума вам не занимать, – весело отозвалась миссис Белфлауэр и, прежде чем продолжить, хорошенько размешала пудинг. – Они и вправду бежали, но поженились или нет, о том вы узнаете чуть погодя. А перед побегом леди Лидди пришла к Джону и рассказала, как ее отец хвастался, что надул Джемми.

– Я так и знал! Он играл фальшивыми костями!

– Все верно. Больше того, она подписала бумагу, где говорилось, что она это слышала от отца. Потом они бежали в Хафем.

– Но почему? – удивленно спросил я.

– Почему? Да потому, что так уж было в те дни заведено, чтобы влюбленные убегали. Но сэр Персевал их выследил, и на площадке перед старым домом – четыре дерева в углах и статуя в середине – у них состоялась дуэль. А леди Лидди смотрела в окно и молила Бога, чтобы ни с одним ничего не случилось, но победил бы Джон. Так оно и вышло: Джон разоружил сэра Персевала и мог выбирать, казнить его или миловать. Но тут леди Лидди увидела, как ожила статуя, и что это не статуя вовсе, а незнакомец, весь в черном. Не успела она крикнуть возлюбленному, чтобы он остерегся, как незнакомец подобрался к нему сзади и заколол в спину.

– Что? Он был убит?

– Конечно. – С раздражающе довольной улыбкой миссис Белфлауэр энергично размешивала пудинг.

– Но они точно не поженились с леди Лидди и не родили детей?

– Совершенно точно, и она так ни за кого и не вышла, потому что помешалась от горя, бедняжка.

– А кто был его убийца?

– Этого никто не знает. Но верно одно: этот старик и в наши дни показывается окрест Хафема. Одет в черное, лицо – как сама смерть. Люди поговаривают, будто это Старый Ник собственной персоной. А послушать других, так это убитый старик-отец. Находятся и такие, кто говорит, что это Джемми: он, мол, потерял душу и не может покинуть этот свет. Так ли, иначе ли, но с тех пор, как на Мампси свалилось проклятье, канцлерский суд, им ни в чем не везло, вот почему большой дом опустел, земли превращаются в болото, стены разваливаются, на фермах нет арендаторов.

Пока она говорила, я вздрогнул, вспомнив старика, который так напугал мою матушку.

– Ну да все это уже быльем поросло. Не дадите ли мне вот то блюдо?

Протягивая ей блюдо, я подумал о том, что на карете старика имелось изображение краба и пяти роз, а следовательно, он, должно быть, Момпессон. Но нет, это была глупая мысль, ведь он не был привидением, а кроме того, я сомневался в правдивости большей части этой истории – особенно того, что Джон был убит, не оставив потомков. Я не сомневался, что сам являюсь потомком Хаффамов.

Когда мы в тот день отправились со Сьюки на прогулку, погода нам благоприятствовала, за исключением разве что ветра: землю подморозило и слегка обсыпало снегом, отвердевшие колеи на Хай-стрит звенели у нас под ногами. Мы решили отправиться по тропе к Овер-Ли, но прежде Сьюки хотела заглянуть к своей матери, а для этого нужно было пройти через деревню, а потом вернуться.

Она дрожала под своим тонким красным плащом.

– Ленивый этот восточный ветер: не облетает тебя, а забирается внутрь.

– Дурочка, нужно теплее одеваться, – заметил я.

В теплом верхнем сюртуке из мериносовой шерсти я не боялся замерзнуть, а кроме того, знал, что, когда вернусь, миссис Белфлауэр подаст мне с пылу с жару пряный кекс с коринкой и изюмом и дюжину рождественских пирожков. Праздник был уже не за горами, и на дверях многих домиков красовались ветви остролиста и падуба, а в окнах – высокие восковые свечи, пока что не зажженные.

На подходе к церкви Сьюки сказала:

– Перейдем-ка на ту сторону, мастер Джонни, не нравится мне в это время года ходить мимо кладбища.

– Почему? – спросил я.

– А вы разве не знаете, что за день сегодня? – Сьюки обратила ко мне тревожно округлившиеся глаза. – Канун святого Фомы!

– А что это значит, Сьюки?

– Это день, когда по земле гуляют привидения.

– Что такое привидение?

– А то вы не знаете? В этот день встают духи умерших и разыскивают живых, кому назначено за год умереть. – Я вздрогнул и схватил ее за руку. – Если вы увидите привидение, значит, или вы скоро умрете, или кто-нибудь из ваших близких.

Мы ускорили шаг и миновали кладбище, не осмеливаясь поднять глаза. Вскоре мы поравнялись с «Розой и Крабом», и я был удивлен, увидев у дверей нарядный фаэтон с упряжкой.

– Слушай, Эймос, – внезапно обратилась Сьюки к мальчику приблизительно моего возраста. Я сперва его не заметил, потому что он стоял между двух лошадей, держа поводья. – Что ты делаешь?

– Джентльмен попросил меня приглядеть за лошадьми, а сам пошел искать церковного клерка, – отвечал Эймос.

– Кто он такой? – поинтересовалась Сьюки.

– Знать не знаю. Он не отсюда. Обещал, даст мне пенни.

– Только принеси его домой, – сказала Сьюки. – А если поторопишься, найдешь там что-то хорошенькое.

– Мне нужно будет сперва набрать растопки на общинной земле, – помотал головой мальчик. – Скажи мамаше, я припозднюсь.

– Хорошо, – кивнула его сестра, и мы пошли дальше. У дома Сьюки поглядела на меня с сомнением и сказала: – День слишком холодный, чтобы стоять снаружи. Пойдемте лучше внутрь.

– Если ты беспокоишься из-за тех мальчишек, то я их не боюсь. Пристанут опять, я тоже буду кидаться в них камнями.

– Нет, мастер Джонни, – настаивала Сьюки, – придется вам все же войти. Я никогда себе не прощу, коли вы подхватите простуду.

Она сдвинула в сторону дверь (не на петлях), и я последовал за нею через низкий проем. Несколько мгновений я ничего не видел в темноте, а когда вдохнул, в ноздри мне хлынула смесь едкого дыма и зловония, какое бывает в звериной норе. Моих рук касались чьи-то липкие ладони, к бокам прижимались теплые тела; я было испугался, но тут мои глаза привыкли к сумраку, и я разглядел, что напала на меня всего лишь стайка маленьких полуголых ребятишек. Они теснились вокруг меня и Сьюки, залезали ей в карманы, а она с улыбкой их отталкивала. Полутьма в комнате объяснялась тем, что два крохотных окошка – не более чем дырки в растрескавшейся от старости фахверковой стене – были заткнуты тряпками, и еще тем, что дым от очага, где тлели сухие лепешки навоза, шел обратно в жилое помещение.

– Пошли прочь. – Сьюки схватила одного из малышей и отцепила его пальцы от моего сюртука. – Оставьте молодого джентльмена в покое.

– Где оно, Сьюки? – захныкали дети. – Что ты нам принесла? Где оно?

– Сейчас-сейчас. – Она взглянула на меня. – Из-за вас нам повернуться негде.

Она взяла меня за руку и подвела к очагу. Тут нам навстречу шагнула, прихрамывая, старая женщина, которую я раньше не заметил.

– Это мастер Джонни, – проговорила Сьюки. – Посиди с ним, пока я разберусь с мелюзгой.

Старая женщина улыбнулась, выдав, что во рту у нее сохранилось всего три зуба, схватила меня за руку и повела к единственному предмету мебели, который я обнаружил в комнате, а именно к ветхому старому стулу перед очагом.

– Благослови вас Бог, молодой господин, – произнесла она, – и вашу милую матушку; если б не она, не знаю, что с нами бы и стало. Подсаживайтесь к огню, на улице собачий холод.

Я подсел к огню и смог наконец осмотреться. Весь домик состоял из одного помещения, размером приблизительно с нашу общую комнату, пол был сделан из утоптанной глины, поперек проходила канавка. Потолка не было, над головой у нас зияли голые балки, служившие насестом для домашней птицы, а над ними виднелась растрепанная, заросшая паутиной солома.

Старуха стояла со мною рядом, улыбалась и кивала.

– Простите, огонь не жаркий. Эймос отправился в общинный лес за растопкой.

– Мы его встретили, он предупреждал, что припозднится, – вмешалась Сьюки. – Он стоял у гостиницы, держал лошадей одного джентльмена.

Я увидел, как она вынула из кармана какое-то лакомство, разломала на кусочки и отдала младшим братьям и сестрам, которые жадно на него набросились. Перехватив мой взгляд, она слегка покраснела и отвела глаза в сторону.

– Не хотите ли чашку молока, мастер? – спросила старуха. – Это от нашей коровки, мы пасем ее на общинных землях.

Стараясь по возможности не раскрывать рот, я помотал головой.

– Побереги кусочек для Гарри, матушка. – Сьюки вложила что-то ей в руку.

Так это была ее мать! А я принял ее за двоюродную бабушку Сьюки.

– Останешься, дождешься тетушки? – спросила старуха.

– Нет, нам с мастером Джонни пора, – ответила Сьюки, к моему облегчению.

Я встал и, с неприличной быстротой попрощавшись, направился к двери. По дороге я заметил в руке одной особенно грязной девочки что-то очень похожее на миндальный торт, который мы с матушкой ели за чаем и половину оставили.

Снаружи я обратился лицом к холодному ветру и втянул его в себя, обжигая глотку и легкие.