Текст книги "Хладнокровное предательство"
Автор книги: Чарлз Тодд
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– Наверное, еще спит. Я встретила ее, когда она возвращалась с прогулки, – ответила Элизабет. – Говорит, ей трудно лежать, потому что ребра еще болят. И она горюет по сестре. Я видела ее вчера на кладбище, когда ходила за покупками.
Миссис Камминс открыла дверь и остановилась на пороге, как будто не могла решить, рады ей здесь или нет. Она была сильно навеселе: расширенные зрачки, глаза мутные, рука, лежащая на дверной ручке, дрожит.
– Ночью мне приснился страшный сон, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Я была на кухне, и вдруг что-то вошло в ту дверь со двора. Я видела его, но не понимала, что передо мной. В комнате было темно, а я так испугалась… повсюду была кровь. А мне… не хотелось умирать!
На последнем слове голос ее дрогнул, и Элизабет быстро подкатилась к ней, чтобы утешить ее.
– Вам приснился страшный сон, дорогая! – ласково проговорила она. – Здесь никого не было. Никто не хочет вам навредить!
– И все-таки… все было так ярко, так живо!
Элизабет сжала дрожащие руки миссис Камминс:
– Вера, вам нечего бояться. Здесь инспектор Ратлидж. Он защитит нас от любого зла!
– Но его здесь не было. Я пошла к нему в комнату, а его там не было! Я знаю, где Гарри держит свой револьвер; я переложила его к себе под подушку…
Вскоре Ратлидж направился к полуразвалившейся пастушьей хижине. Пока он взбирался в гору, Хэмиш все время что-то бормотал, мешая думать и утомляя: «Ничего ты не добьешься своими уловками! Дурацкая затея».
– Если бы я поймал того, кто приходил сюда вчера ночью… – возразил Ратлидж.
«Но вместо него ты поймал девушку. И ты ей веришь!»
– Нет, не верю!
«Но ведь ты стал искать пальто с оторванной пуговицей!»
– Элкотт каждый день проводит здесь, на ферме, – прибирается, красит. Она в любое время могла пробраться в «Баранью голову» и срезать пуговицу с его пальто. За работой он носит толстые свитера, а единственное приличное пальто надевает только в торжественных случаях.
«Можно подумать, ты стремишься ее оправдать!»
– Я никого не стремлюсь оправдать…
«Почему же ты тогда до сих пор никого не арестовал?»
Наконец они добрались до хижины, и Ратлидж сунул руку в щель, куда вчера нарочно обронил сломанную запонку. Он тщательно обыскал расщелину. Запонки нигде не оказалось.
Интересно, что с ней случилось? Кто ее взял? Джанет Аштон, Пол Элкотт или некто неизвестный, который еще не появлялся на сцене?
Обдумав все за и против, Хэмиш сказал: «Ее забрали нарочно, чтобы не бросать тень на мальчика. А чужак не знал бы, где искать».
– Очень может быть, что запонку унес Хью Робинсон. Может, он пожалел, что сгоряча поделился опасениями насчет сына, и решил спрятать улику, желая пощадить память о мальчике.
Мэгги с трудом растолкала своего маленького жильца, с трудом вытащила из-под одеяла и заставила надеть резиновые сапоги. Еще не до конца проснувшись, мальчик что-то проворчал.
– Нам надо покормить овец. И лучше сделать это ночью, раз тут весь день рыщут посторонние люди. Я тебе говорила!
Но он отпрянул от нее.
– В чем дело? Ты что, боишься темноты? Зря, в темноте нет ничего плохого. И потом, с тобой пойдет Сибил. Она одна стоит целой армии! Посмотри, как виляет хвостом! Думаешь, она допустит, чтобы ты попал в беду?
Мальчик вцепился в толстый, густой мех на шее собаки, за ошейником. Он гладил собаку, перебирал мех пальцами. А потом взял у Мэгги ведро и вышел в холодную ночь.
Мэгги караулила на крыльце. Она боялась не только того, что мальчик сбежит. Куда страшнее, если кто-то внезапно набросится на него из темноты.
– Совсем сдурела! – вслух обругала она себя.
И все же она так и не смогла заставить себя войти в дом, пока не увидела, как мальчик спускается с холма, волоча за собой ведро. Сибил плелась за ним по пятам.
Один раз собака остановилась и обнюхала снег, и мальчик повернулся к ней. Мэгги не могла понять, говорит ли он с собакой или просто гладит ее по голове. Потом Сибил затрусила с ним рядом. Ее как будто совсем не беспокоила его немота. Любовь Сибил была слепой и безусловной.
Мэгги вздохнула с облегчением, когда мальчик и собака благополучно вернулись во двор.
«Что будет делать Сибил, когда он уйдет? – спросила она себя, широко распахивая дверь. – И что буду делать я?»
Вторая мысль шла по пятам за первой. Она отогнала ее, злясь на себя.
Никуда мальчик не денется. Она и ее топор обо всем позаботятся.
Глава 28
Грили прислал в гостиницу телеграмму для Ратлиджа, сопроводив ее запиской:
«Сын булочника принес ее с утренней почтой. Я получил и ответ от коллег на побережье. Последний раз туристы спрашивали о старой дороге в Эрскдейл прошлым летом».
«Значит, Тейлор исключается», – заметил Хэмиш.
– Не обязательно, – возразил Ратлидж, вскрывая телеграмму. Он застыл на месте, глядя на напечатанные слова:
«Главный констебль недоволен ходом следствия. Вы отстранены от дела. Следующим поездом на север прибывает Майклсон».
Телеграмма была подписана старшим суперинтендентом Боулсом.
«А ведь я тебя предупреждал!» – злорадно воскликнул Хэмиш.
Отстранен…
Такого еще не было, хотя Боулс иногда злился и угрожал ему, если страх преодолевал в нем доводы разума. Майклсон – известный подхалим, приятель Боулса… Интересно, что он сделает на его месте?
Понимая, что Боулс дышит ему в затылок, Майклсон наверняка постарается закончить следствие побыстрее и никого при этом не задеть. Убийцей объявят Джоша Робинсона. Репортеры получат лакомый кусок, а Боулс произнесет печальную речь о падении нравов. Столько мужчин погибло на войне, женщинам приходилось взваливать на себя непосильную ношу…
Сюда слетятся репортеры со всей страны, Боулс будет говорить о важной роли Скотленд-Ярда, который вершит правосудие над нарушителями Шестой заповеди – «Не убий». Старший суперинтендент обожал распространяться на эту тему.
Он даже не заикнется о нарушении Девятой заповеди – «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего».
Элизабет Фрейзер, передавшая ему телеграмму, тихо спросила:
– Плохие новости, да? Мне так жаль. Значит, вам придется кого-то арестовать.
Хотя Ратлидж глубоко задумался, ее слова он услышал.
– Да, Скотленд-Ярд кое-кого арестует, – ответил он. Сложив телеграмму, он сунул ее в карман и отрывисто сказал: – Извините, у меня срочное дело.
Вернувшись к себе в комнату, он сел за небольшой письменный стол у окна и начал составлять список того, что ему известно, а что неизвестно. В конечном счете все распределилось примерно поровну. У него несколько подозреваемых, и у каждого имеется довольно веский мотив.
Джанет Аштон – ревность. Вполне возможно, она замыслила убийство, когда сестра отказалась вернуться к первому мужу и не дала Джералду жениться на другой.
Пол Элкотт – жадность. Он не возражал против женитьбы брата на вдове с двоими детьми. Но близнецы воздвигли препятствие между ним и отцовской фермой. Наверное, он не выдержал после того, как Грейс благополучно разрешилась от бремени. К тому же дела в «Бараньей голове» шли хуже некуда.
Джош Робинсон – месть. Близнецы теснее привязали его мать к Джералду Элкотту. Джош и раньше убегал из дома и часто прогуливал школу. По словам учителя, на севере ему не нравилось. Не обзавелся мальчик и друзьями, которые могли бы скрасить его существование. Позднее ему отказали в возможности жить с родным отцом. Не тогда ли он решил, что убийство близких – единственный способ освободиться?
Был, правда, еще Бертрам Тейлор, который затаил злобу на Джералда Элкотта. И Хью Робинсон, которого, хотя сам он ни в чем не был виноват, вынудили отказаться от жены и детей. И даже Гарри Камминс, которого влекло к Грейс. Но зачем ему убивать любимую женщину? А может, ему горько было видеть ее счастье и он пошел в метель стереть с лица земли семью, которой завидовал?
Хэмиш спросил: «А о его жене ты разве не подумал? Она ревновала к женщине, на которую положил глаз ее муженек!»
Как Ратлидж ни сомневался, он все же добавил Веру Камминс в список подозреваемых. Пусть она кажется хрупкой и беззащитной, в ней чувствуется большая внутренняя сила. Она любит Гарри, ревнует его, ей пришлось многое перенести ради него. Возможно, она оказалась недостойной его.
Он порылся в бумагах, ища ответ на свой первый запрос. Неожиданное подтверждение он получил от Веры Камминс.
Элизабет Фрейзер судили по обвинению в убийстве, но признали невиновной. Ее обвиняли в убийстве жениха. Сержант Гибсон прислал довольно сухой отчет – голые факты, никаких человеческих эмоций.
Жених Элизабет, Роналд Херринг, отказывался от прохождения военной службы по идейным соображениям. Королевский адвокат в своей речи предположил: возможно, Херринг был просто трусом, и невесте стало за него стыдно. После того как Херринг отказался освободить невесту от данного ему слова, она решила покончить со всем сама. Или, выражаясь словами сержанта Гибсона, «избавилась от человека, которому духу не хватило ее оставить». Ее судили и признали невиновной.
А может, присяжные просто посочувствовали ей.
Тех, кто отказывался идти на войну, считали трусами. К ним приравнивали даже контуженных. Невоюющих мужчин презирали те, у кого во Франции погибли сыновья, отцы и братья. Особенно плохо женщины относились к тем, кого считали симулянтами. Невесты отказывали женихам, отказавшимся надеть военную форму; пришлось даже придумать особую форму для тех, кого комиссовали по болезни, дабы оградить их от преследований.
Ратлидж надеялся, что выяснять подробности дела ему не придется. Элизабет Фрейзер прикована к инвалидному креслу. Вряд ли она сумела бы в метель добраться до дома Элкоттов. И все же он видел, как она стояла. Да и сама она призналась: врачи не нашли никаких физических травм, не дающих ей ходить.
Майклсон наверняка заинтересуется ее прошлым. Надо его опередить.
Ратлидж отложил бумаги и спустился на кухню, надеясь застать Элизабет в одиночестве. Из малой гостиной доносились голоса Камминса и Робинсона, он на цыпочках прошел мимо.
На кухне была миссис Камминс, она что-то искала в кухонном шкафчике. Когда вошел Ратлидж, она подняла голову и испуганно сказала:
– Нигде не могу найти ножниц… была уверена, что они здесь!
– Давайте я поищу!
В ящиках он увидел отложения двадцатилетней давности – настоящее воронье гнездо, склад случайных вещей, которым не нашлось другого места. Сломанная ложка, огрызки карандашей, обрывок кружева, обломок шпильки для волос, катушки разноцветных ниток. На дне, обернутые бечевкой, лежали маленькие ножницы для рукоделия. Вера Камминс взяла их с благоговением, как чашу Святого Грааля, и прижала к груди.
Тогда только он посмотрел ей в лицо. Что-то в выражении глаз заставило его похолодеть. Он чуть не вырвал у нее ножницы. Ратлидж вдруг подумал: а если миссис Камминс много лет ловко притворялась? Несчастная страдалица, которая пьет горькую, боясь за мужа, и стремится привязать его к себе любым способом! Она боялась, что муж ее бросит, боялась, что на время войны он подослал к ней свою любовницу, боялась, что жертва, на которую он пошел ради нее, возможно, пересилила его любовь к ней. Гарри не может бросить Веру Камминс потому, что считает себя виноватым в том, что с ней случилось. Он жалеет ее.
Такова тирания слабости, подумал Ратлидж.
Миссис Камминс отвернулась, словно испугалась, что выдала себя.
– Не знаю, что бы мы без вас делали, – уныло проговорила она. – Вы не представляете, как страшно мне бывает иногда. Здесь так одиноко, я смотрю в окно и вижу вокруг пустоту…
Голос ее затих. Она направилась к двери.
– Миссис Камминс…
– Да, инспектор? – Она пошатнулась, но устояла на ногах.
– Я бы хотел побеседовать с мисс Фрейзер. Будьте добры, пришлите ее сюда.
Вера Камминс нахмурилась:
– Что-нибудь случилось? Если вы сердитесь из-за подгорелых тостов, то сегодня их снова сожгла я…
Ратлидж улыбнулся:
– Нет. Дело в… моей руке. Я поранился и хотел бы узнать ее мнение, не позвать ли доктора Джарвиса. А может, вы взглянете?
– О нет! Сейчас позову Элизабет.
Она поспешно вышла, а он подошел к окну, стараясь отключить свой разум, забыть, что чувствует и о чем думает. Когда Элизабет Фрейзер на своей инвалидной коляске въехала на кухню, он уже вполне овладел собой.
– Вера говорит, вы поранили руку…
– Рука – всего лишь предлог. Конечно, в столовой гораздо холоднее, чем здесь, зато там нам никто не помешает. Вы не возражаете?
Элизабет Фрейзер пытливо взглянула ему в лицо:
– Что случилось?
– Пойдемте, пожалуйста, со мной.
Развернув коляску в сторону столовой, она негромко сказала:
– По-моему, я догадываюсь, о чем вы хотите меня спросить.
Он придержал ей дверь и смотрел, как она разворачивается у камина.
– В один из наших прошлых разговоров я спросила, трудно ли вам раскапывать тайны других людей. По-прежнему считаю такое занятие чудовищным.
– Да, – с трудом выдавил он.
– Сначала скажите, почему вы считаете, будто я способна убить Джералда и его близких.
– Я вас не подозреваю.
– Вы всех нас подозреваете. Я вижу по вашим глазам, они у вас настороженные, хотя ничего не выдают. – Она пытливо посмотрела на него: – А ведь охота на людей вас тяготит, да?
– Мне такого хватило на войне.
– Ну хорошо. Что вы хотите узнать?
– Расскажите о вашем процессе.
– Меня оправдали. Нельзя судить человека дважды за одно и то же.
– Я и не собирался. Слушайте. Скоро дело передадут другому инспектору из Скотленд-Ярда. Он не будет таким же… добрым. Вот почему я так спешу докопаться до сути, прежде чем он приедет. Мне нужно знать, за что вас судили.
– Другой инспектор? Так вот какие дурные вести вы получили… – Чуть подумав, она заговорила, и лицо у нее сделалось такое печальное, что Ратлиджу захотелось остановить ее, сказать, что он был не прав и ему ничего не нужно знать. – Роналд был человеком необычайно цельным. Я любила его и восхищалась им. До того как он сделал мне предложение, мы с ним были знакомы целых два года. А потом началась война. И он отказался идти служить. Сказал, что нельзя убивать людей, какими бы соображениями ни оправдывать необходимость массовой бойни. Что война – последнее прибежище, что правительства предпочли пожертвовать своими гражданами. Все относились к нему просто гнусно. Его постоянно обвиняли в трусости. Спустя какое-то время он стал бояться выходить на улицу, потому что не носил военной формы. И все же он не отказывался от своих убеждений, за что я очень его уважала. – Она шумно вздохнула. – Сначала родители поддерживали его решение. Но потом случилось нечто очень странное. Вы слышали об «ангелах Монса»?
Ратлидж посмотрел на нее с изумлением:
– Да… Некоторые солдаты, участвовавшие в битве при Монсе в первые дни войны, клялись, что перед началом боя видели ангела. Враг теснил их, а ангел словно прикрывал их отступление. Разные люди воспринимали явление по-разному. Многие отказывались говорить о том, что видели.
– Да. Так вот, при Монсе убили брата Роналда. И его родители ожесточились, они заявили, что Бог, конечно, на нашей стороне. И Роналд, отказываясь воевать, идет против воли Божьей. Конечно, они не были фанатиками – просто их подкосила гибель второго сына. Вряд ли они до конца отдавали себе отчет в том, как действовали на него их постоянные упреки. Он все принимал близко к сердцу, а я наблюдала, как он страдает, как старается как-то смириться с их требованиями. А потом…
У нее перехватило дыхание, она никак не могла справиться с собой. Ратлидж ждал, повернувшись к ней спиной. Наконец она снова нашла в себе силы говорить.
– Я ходила на день рождения к подруге, а потом зашла к нему домой… Вечером… не знаю точно когда… он включил газ и покончил с собой. Мы с ним виделись раньше, я приходила к нему выпить чаю. Ради меня он бодрился. Он, наверное, не думал, что именно я найду его, но в гостях мне дали книгу, которая, как мне казалось, ему понравится. Я надеялась, что книга поднимет ему настроение, как подняла мне.
У нее сел голос.
– Как же я тогда злилась… Больше всего на себя, потому что не разглядела его отчаяния, злилась на его отца за бессердечие, за то, что он отказывался понять сына, злилась на его мать за то, что она то и дело бездумно сравнивала его с братом. Мне не давала покоя мысль – как защитить Роналда от последнего унижения. Его отец наверняка сказал бы: «Трусом был, трусом и умер… Не сумел посмотреть в лицо фрицам, как наш Уилли. Позор памяти Уилли!» Поэтому я взяла вину на себя.
– Что вы хотите этим сказать? – Ратлидж отвернулся от окна, на светлом фоне четко выделялся его темный силуэт. Элизабет так крепко вцепилась в подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. Лицо ее было лишено всякого выражения.
– Я написала записку, в которой объясняла, что не смогла вынести всеобщего презрения по отношению к моему жениху… Поэтому предложила ему вместе свести счеты с жизнью. Но мне не хотелось, чтобы это выглядело как двойное самоубийство. Поэтому я вышла из его квартиры на улицу и бросилась под проезжавший мимо грузовик.
– Боже мой! – воскликнул Ратлидж.
– Как в дешевой мелодраме, правда? Глупее не придумаешь… Но тогда я ничего не понимала, кроме того, что он умер. Мне тоже хотелось умереть. Очнулась я в больнице, у моей койки стоял полицейский. – Элизабет Фрейзер вздохнула. – Друзья, которые были со мной на дне рождения, – мне и в голову не пришло, что их допросят… показали на суде, что Роналд был жив, когда они зашли за мной к нему на квартиру. Домовладелица видела его на лестнице через полчаса после того, как я ушла на день рождения. Он выпустил кошку в садик. Она клялась, что не чувствовала запаха газа. Разумеется, ей было неприятно, что в ее доме человек покончил с собой. Самоубийство труса позволило ей ненадолго стать центром внимания всего квартала. В конце концов и его родители узнали правду. Во время процесса они сидели на галерке. Я не видела их, но представляла, как они злорадствовали! А я после больницы не смогла ходить. Они решили, что Господь и меня достаточно наказал.
– Вы убили его? – прямо спросил Ратлидж.
Элизабет Фрейзер подняла голову, посмотрела на подсвечники на каминной полке – резное викторианское серебро с переплетающимся плющом на ножках, поддерживавших чашу для свеч.
– Как же я любила его! Наверное, я могла бы это сделать. Но не сделала. – Она глубоко вздохнула. – А потом я встретила Гарри, и он предложил мне переехать сюда, подальше от лондонских сплетен. Здесь, на севере, меня никто не знает… мне казалось, что я смогу все забыть. Но есть вещи, которые не забываются. Прошлое преследует меня, как тень!
– А Джералд?
– Ах да, Джералд. Он совсем не был похож на Роналда, и все же, наблюдая за ним, я иногда улавливала сходство. Он был такой же добрый, у него была такая же походка; когда он смеялся, то так же прищуривал глаза… Мне нравилось с ним беседовать. Иногда я забывала, где нахожусь. Услышу его смех, и кажется, что это Роналд… Вам не приходилось терять близких, а потом находить их в других людях?
Хотя Ратлидж вернулся с войны живым, он потерял Джин. Она его ужасно боялась. В госпитале он часто говорил бессвязно и часто думал о самоубийстве. После он видел ее лишь однажды, в Лондоне, сразу после того, как она вышла замуж за другого. Пытался ли он обрести Джин в других женщинах? Находил ли женщин, чьи черты заставляли его тосковать по Джин? В Авроре – или Оливии Марлоу? Даже в Фионе…
– Не знаю, – просто ответил он. – Наверное, я любил не так сильно, как вы.
Элизабет Фрейзер улыбнулась, но в ее улыбке было больше грусти, чем веселья.
– Я больше не хочу никого любить. Слишком это больно. Теперь мне можно идти?
– Да…
Как только за ней закрылась дверь, Хэмиш спросил: «Значит, ты ей поверил?»
Ратлидж понял, что не знает, как ответить своему вечному спутнику.
Крики пробудили Мэгги от глубокого сна. Сначала она лежала неподвижно, не зная, что случилось и что делать. Потом нашла платок и накинула его на плечи. Не зажигая лампы, поспешила в комнату отца.
Мальчик стоял на коленях на постели, глаза его были широко раскрыты, но ничего не видели. Немного постояв рядом, она неуклюже положила руку на его сгорбленные плечи. Но ее прикосновение его испугало, и он, как ежик, тут же свернулся в клубок. Крики сделались пронзительными. Он словно боялся ее – боялся того, что она с ним сделает. Утешало одно: скорее всего, он кричал во сне и не узнал ее.
– Сибил! – позвала Мэгги, но собака и так лежала рядом, в изножье кровати. Крики напугали и ее, она тихо поскуливала.
Постепенно Мэгги стала разбирать отдельные слова – нечеткие, ужасные.
– Что такое? – спросила она дрожащим голосом. – Скажи, что случилось!
Он оторвал лицо от покрывала и посмотрел на нее в упор. Ей показалось, что мальчик проснулся, что страшный сон больше не преследует его.
– Я убил их, – прошептал он. – И видел, как они умирают. Было столько шума! А потом я убежал. Я не хотел болтаться на виселице.
Он вытянул вперед руку, согнул палец, как будто стреляя:
– Бах! Бах! Бабах!
Ей пришлось встряхнуть его, чтобы он замолчал. Потом он горько разрыдался. Она поняла, что это истерика.
Сибил запрыгнула на кровать и стала лизать ему лицо.
Сидя за кухонным столом в темноте, глядя в никуда, Мэгги чувствовала, как стынет дом. На ночь они погасили огонь; у нее не хватало сил даже заварить себе чаю.
– Что же мне делать? – спросила она у теней. – Папа, что же мне делать?
Но отец умер, его похоронили на холме.
Позже, когда она окоченела и разболелись голова и нога, она услышала, как чей-то голос произносит:
– Ничего не изменилось. По-моему, совсем ничего не изменилось.
Она вздрогнула и поняла, что слышит собственный голос.
Вскоре она встала и пошла в постель. Но заснуть ей удалось лишь через несколько часов.
На следующее утро мальчик как будто совершенно забыл о ночных криках. Пока он мыл посуду, Мэгги нашла на столе листок с нарисованной виселицей и потихоньку бросила в печку.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.