Текст книги "Октябрь"

Керенский поднялся на трибуну и поставленным голосом обратился к толпе.

«Товарищи, – спросил он, – доверяете ли вы мне?»

Толпа криками подтвердила, что доверяет ему.

«Я говорю, товарищи, от глубины моего сердца! – продолжал он дрожащим голосом. – И если потребуется доказать это, если вы не доверяете мне, тогда я готов умереть!»

И толпа вновь с воодушевлением откликнулась на его театральную речь.

Керенский сообщил присутствовавшим, что он только что получил приглашение занять пост министра юстиции во Временном правительстве и что он должен был дать ответ в течение пяти минут. У него не было времени проконсультироваться с Петросоветом, он был вынужден воспользоваться представившейся ему возможностью – и согласился. И теперь он пришел, чтобы просить у своих товарищей одобрения.

Как с сарказмом заметил историк Цуёши Хасегава, это были чрезвычайно длинные пять минут: Керенский действительно получил такое приглашение, однако еще накануне, вчера, а сегодня утром дал свое согласие.

Керенский воскликнул, что его первым поступком на посту министра будет амнистия всех политических заключенных (в действительности этот шаг был ранее уже согласован Исполнительным комитетом Петросовета со своими думскими коллегами). Новоиспеченный министр юстиции заявил, что, не имея формально мандата Петросовета на должность в правительстве, он из чувства уважения, конечно же, покинул свой пост заместителя председателя Петросовета. Однако! Он готов (при условии, что его товарищи и те народные массы, которые представлены депутатами, будут согласны с этим) вновь занять его. Выбор был только за ними.

Взрыв оваций. Всеобщий бурный восторг. Депутаты, ликуя, подтвердили, что ему действительно следовало вновь занять пост заместителя председателя Петросовета.

Вскоре после этого эмоционального выступления Керенский ушел – слишком быстро для того, чтобы его сбитые с толку, обманутые коллеги по Исполкому Петросовета успели причинить ему какие-либо неприятности. Он проницательно рассчитывал на их нежелание ввязываться в драку. За счет этого эффектного (и бесчестного) театрального трюка он смог постфактум обойти прямое нарушение обязательств Исполкома Петросовета не входить в состав правительства – и наряду с этим обеспечил поддержку своей должности в правительстве со стороны депутатов Петросовета.

Теперь, когда были выпущены из тюрем многие боевики так называемого Русского бюро Петербургского комитета большевиков, созданного Александром Шляпниковым в 1915 году и недавно восстановленного им (несмотря на деятельность полицейских шпионов), указанное бюро начало функционировать как некий суррогат ЦК большевистской партии. Первоначально – в составе трех членов: Шляпникова, Вячеслава Молотова и Петра Залуцкого, – пока большинство официальных членов ЦК (в том числе Ленин, Зиновьев, Сталин, Каменев и другие) находилось за границей или же в Сибири.

Русское бюро безотлагательно представило в Петросовете резолюцию, в которой объявлялось, что новое Временное правительство являлось «представителем правой буржуазии и крупных землевладельцев» и, таким образом, было неспособно решать задачи революции. В резолюции вновь содержался (несколько туманный) призыв сформировать «временное революционное правительство». Какие-либо конкретные предложения отсутствовали.

Несмотря на такие радикальные заявления со стороны некоторых большевиков (в первую очередь из состава партийной ячейки Выборгской стороны Петрограда), когда состоялось голосование по вопросу о передаче власти никем не избранному, а назначенному Временному правительству, из сорока большевиков на заседании Петросовета против проголосовало только пятнадцать. Это прекрасно иллюстрирует ту политическую неразбериху, которая в первые бурные дни революционных событий 1917 года царила на левом фланге революции, всю степень колебаний и умеренности в рядах революционеров.

2 марта 1917 года, 2 часа 30 минут дня. Царь расхаживал по платформе псковского вокзала. На почтительном расстоянии от него, находясь в тревожном ожидании, держалась царская свита из числа дворян и лизоблюдов.

Николай II, обернувшись к ним, велел пригласить к нему генералов Рузского, Саввича и Данилова. Он указал, чтобы они принесли все телеграммы от командующих фронтами.

Он принял генералов в своем поезде. В то время как царь беспокойно ходил взад-вперед, великий князь Николай Николаевич «коленопреклоненно» молил его отречься от короны. Все командующие фронтами назвали Временное правительство «разбойной кучкой людей», которые предательски воспользовались удобным моментом для достижения своих преступных целей, но наряду с этим признали, что столкнулись с уже свершившимся фактом.

Царь призвал присутствовавших генералов также свободно высказать свое мнение. Они заявили, что он должен уйти. По мнению генерала Данилова, другого варианта не было. Генерал Саввич, запинаясь и с трудом выдавливая из себя слова, согласился с ним.

Царь остановился у стола и отвернулся, чтобы посмотреть в окно. На улице был зимний пейзаж. Николай II долго молчал. Затем скривился.

«Я решился, – произнес наконец он, повернувшись. – Я отказываюсь от престола в пользу моего сына».

Царь перекрестился. Перекрестились и все остальные.

«Благодарю за верную службу, – сказал Николай II. – Верю, что так же вы будете служить и моему сыну». Затем он отпустил всех, чтобы составить необходимые телеграммы генерал-адъютанту Алексееву и председателю Государственной думы Родзянко.

Граф Фредерикс поспешил в вагон, чтобы рассказать новость царской свите. Все были потрясены. Некоторые стали плакать. Адмирал Нилов решил, что во всем следует винить генерала Рузского, и поклялся казнить его. Дворцовый комендант Воейков и полковник Нарышкин бросились к телеграфному аппарату, чтобы остановить его, и потребовали вернуть отправленные Николаем II телеграммы. Но было уже слишком поздно: генерал Рузский сообщил им, что они опоздали.

Вообще-то он лукавил. Он уже послал телеграмму царя генерал-адъютанту Алексееву, и, получив ее, тот немедленно поручил подготовить манифест об отречении. Однако когда генерал Рузский узнал, что представители Государственной думы Гучков и Шульгин выехали в Псков, он оставил у себя телеграмму Николая II, предназначенную Родзянко. Похоже, он хотел передать ее им лично.

Пока его приживальщики вели арьергардные бои, царь обратился к личному врачу по поводу здоровья своего сына. Тот прямо ответил ему, что молодой Алексей, который был болен гемофилией и на которого теперь возлагалось бремя царствования, вряд ли проживет долго.

Рузский велел, чтобы Гучкова и Шульгина без промедления доставили к нему. Однако когда в 9 часов вечера они наконец добрались до Пскова, привезя с собой акт отречения (который Шульгин самостоятельно составил в пути), царская свита, завершая свои дни в свойственных ей интригах, доставила их прямо к императорскому поезду, без уведомления генерала Рузского. Там началось последнее действие унылой комедии дома Романовых.

Гучков принялся объяснять Николаю II, какой угрозе сейчас подвергалась Россия. Чуть ли не запугивая царя, он заявил, что осталась единственная мера, которая может спасти положение. В это время появился генерал Рузский, который был поражен, увидев приезжих, пытавшихся убедить молчавшего царя сделать то, на что он уже согласился.

Генерал прервал Гучкова, выпалив в него всю необходимую информацию (и ошеломив ею обоих депутатов), и вручил Николаю подписанную им, но пока еще не отправленную телеграмму для Родзянко. А затем он дрогнул, увидев, как царь сложил ее и рассеянно отложил в сторону. Что бы это могло значить?

«Я еще утром, размышляя, был готов отречься от престола в пользу своего сына во имя блага, спокойствия и спасения России, – сказал царь (и сердце у генерала Рузского дрогнуло). – Но теперь, переосмысливая ситуацию, я сознаю, что, учитывая его болезнь, я должен отречься и за себя, и за сына, поскольку не могу согласиться на разлуку с ним».

И, к недоумению всех присутствующих, он назвал своим преемником брата, великого князя Михаила Александровича.

Шульгин и Гучков с трудом поверили в то, что они услышали. Затем они пришли в себя. «Ваше Величество, – сказал Гучков, – в Вас заговорило отеческое чувство, и политике тут не место, так что мы ничего против Вашего предложения возразить не можем».

Однако они должны были настоять на подписании акта об отречении. Смутившись при виде документа, профессионально составленного генералом Алексеевым в Ставке, Шульгин отказался от своего бессвязного черновика. В предложенном тексте были продуманы все детали: «Не желая расставаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему, Великому князю Михаилу Александровичу». Было помечено, что Акт об отречении был составлен несколькими часами ранее – чтобы не создалось впечатление, что Николай действовал под давлением думского комитета. Как и было на самом деле. В 11.40 вечера царь подписал его – и перестал быть царем.

В час дня 3 марта поезд Николая Романова выехал из Пскова к Могилеву.

Бывший самодержец поведал в своем дневнике, что он терзается «мрачными чувствами»: это был один из редких для него проблесков внутреннего мира.

Гучков и Шульгин бросились назад, в Петроград, где известие о решении Николая вызвало среди их коллег массу интриг. Когда их поезд на рассвете прибыл в столицу, они смогли сами убедиться в антимонархических настроениях среди народа.

Вокзал был переполнен солдатами, которые жаждали новостей. Они окружили депутатов Госдумы, требуя, чтобы те выступили с речью. Вперед вышел Шульгин. Он эмоционально зачитал отречение Николая II. Однако когда он закончил свою речь словами: «Да здравствует император Михаил II!», – на лицах у людей появились лишь легкие улыбки. По горькой иронии судьбы лишь после этого его вызвали на телефонный узел связи вокзала, и лидер кадетской партии осторожный Милюков обратился к нему с настоятельной просьбой не делать пока никаких конкретных публичных заявлений (которое он только что сделал).

Между тем Гучков также пытался вызвать в народных массах энтузиазм – на митинге воинственно настроенных железнодорожников. Когда он сообщил им, что власть передана великому князю Михаилу Александровичу, реакция была настолько враждебной, что кто-то из ораторов стал даже требовать его ареста, и депутат Госдумы смог ускользнуть лишь благодаря помощи посочувствовавшего ему солдата.

Шульгин и Гучков промчались на машине по городу к дому номер 12 на улице Миллионной, где в роскошных апартаментах проживала жена великого князя, княгиня Путятина. Там, в 9.15 утра, брат Николая II встретился с измученными членами Временного правительства и сформировавшего его думского комитета.

К этому времени только Милюков, напоминая окружающим о Великой России, о мужестве и патриотизме, все еще настаивал на сохранении монархии. Учитывая мятежные настроения в Петрограде, большинство других участников встречи были против вступления великого князя на престол. Когда появились Шульгин и Гучков, их рассказы о настроениях народных масс на вокзале придали аргументам скептиков больше веса. Как заявил великому князю Керенский, если тот коронуется, то «нельзя ручаться за жизнь Вашего Высочества».

В то утро, когда в Царском Селе Александре Федоровне, одетой в форму медсестры, сообщили об отречении ее мужа, и она, плача, молилась о том, чтобы «две змеи», «Дума и революционеры», отгрызли друг другу головы, ее деверь обсуждал с первой змеей, как лучше победить вторую.

Около часа дня, после долгих бесед и длительного уединения для личного самоанализа, великий князь Михаил Александрович вернулся к своим незваным гостям. Он спросил у Михаила Родзянко и князя Георгия Львова, еще одного представителя партии кадетов, могли ли они поручиться за его безопасность, если бы он стал царем.

Они ответили отказом.

«В этих обстоятельствах, – сказал он, – я не могу принять престола».

Керенский вскочил со стула и выкрикнул: «Ваше Высочество! Вы совершаете благородный поступок!» Остальные участники встречи оцепенели.

Было время обеда; династия Романовых завершила свое существование.

В то утро вся пресса, в том числе новая советская газета «Известия», сообщила о новом Временном правительстве, сформированном на основе восьми пунктов, согласованных между Петросоветом и Временным комитетом Государственной думы. «Известия» призвали поддержать его «постольку, поскольку созданное правительство идет по линии осуществления намеченных задач и выполнения [своих] обязательств».

Формулировка «постольку-поскольку», как и «за исключением случаев…» ранее, явилась ключевым выражением для понимания возникшего вскоре двоевластия и его противоречий.

* * *

Здесь, в дыму гнусного дьявольского шабаша,

 
В шумном царствовании мелких демонов
Они сказали: «На свете нет сказок».
Они сказали: «Сказка умерла».
О, не верьте, не верьте похоронному маршу.
 

Нахлынула новая волна массового воодушевления. 4 марта, к полному восторгу широких слоев населения, пресса обнародовала новости об отречении Николая II и об отказе великого князя Михаила Александровича от престола. В этот день газета партии социалистов-революционеров (эсеров) «Дело народа» сообщила своим читателям, что им лгали, утверждая, что сказки не сбываются, поскольку они стали свидетелями того, как сбылась одна из них.

Когда-то (продолжала газета) «жил-был огромный старый дракон», который пожирал лучших и храбрейших граждан «в мороке безумия и власти». Но появился доблестный герой, коллективный герой. «Наш герой, – восклицала газета «Дело народа», – это народ!»

 
Настал час смерти чудовища,
Старый дракон свернется и умрет.
 

Наступил новый, постдраконовский мир. Начался шквал масштабных, немыслимых в прежние, скудные времена реформ. Временное правительство упразднило ненавистное полицейское управление. Теперь больше не было «фараонов». Временное правительство уволило всех губернаторов. Проявляя осторожность, оно изучало, на какие уступки можно пойти и каких договоренностей можно достичь с различными областями и национальными меньшинствами бывшей империи. Спустя считаные дни после революции депутаты Государственной думы из числа мусульман сформировали группу, призвавшую собраться 1 мая для обсуждения вопроса о самоопределении. 4 марта украинские революционеры, националисты, социал-демократы и радикалы создали в Киеве Центральную раду (Центральный совет). 6 марта Временное правительство восстановило автономию Финляндии (выступив, однако, против ее полной самостоятельности) и ее конституцию – после тринадцати лет прямого управления. Одновременно оно объявило, что предстоящее Учредительное собрание примет окончательное решение по вопросу взаимоотношений (такая отсрочка была желательна, чтобы избежать различных политических осложнений). 16 марта новая власть предоставила независимость Польше, хотя та была оккупирована вражескими державами, – это был чисто символический жест.

Первоначально социалисты Петросовета пытались обеспечить контроль над Временным правительством. «Члены Временного правительства! – призывал меньшевистский печатный орган «Рабочая газета». – Пролетариат и армия ждут от вас немедленных распоряжений по упрочению революции и демократизации России». Роль народных масс в тот период заключалась в том, чтобы предложить либералу не только поддержку, но и послушание, правда, не безоговорочное. «Наша поддержка зависит от ваших действий». Это была поддержка правительства «постольку-поскольку». Как будто это намерение могло отличаться последовательностью.

Именно в этом духе был составлен второй официальный документ Исполкома Петросовета от 5 марта. Это был Приказ № 2, который, как и было обещано думскому комитету, смягчил формулировки Приказа № 1.

Военный и морской министр Временного правительства Александр Гучков добивался от Петросовета безоговорочных гарантий того, что Приказ № 1 распространялся только на войска в тылу. Фактически Приказ № 2 был также весьма неоднозначным по указанному вопросу. Он предусматривал, что даже в Петрограде солдатские комитеты не могли вмешиваться в служебные вопросы. Солдаты были «обязаны подчиняться всем распоряжениям военных властей, относящимся до военной службы». Наряду с этим Исполком не отказался от принципа избрания офицеров.

На следующий день Исполком Петросовета согласился создать во всех полках должности своих комиссаров, которые обеспечивали бы связь между солдатами и Петросоветом и осуществляли бы контроль за отношениями правительства с армией. Но с учетом уже сложившихся отношений правительства с армией и собственных отношений Петросовета с войсками, закрепленных в таких документах, как Приказ № 2 (двусмысленных, уклончивых, шарахающихся от компромиссов к убеждению), параметры власти комиссаров в войсках не всегда будут достаточно четкими.

Крайне левая оппозиция Временному правительству (с учетом разнообразия своего классового состава и склонности поддержать принцип необходимости продолжения войны в качестве «оборончества») первоначально не была единодушной даже среди большевиков. 3 марта Петербургский комитет большевистской партии утвердил резолюцию, которую позднее ведущие партийные функционеры назовут «полуменьшевистской»: он заявил, что не противодействует власти Временного правительства «постольку, поскольку действия его соответствуют интересам… народа». Такой примиренческий подход вскоре столкнется с решительным отпором.

Отрезанный в Цюрихе от внешнего мира, Ленин спешно собирал информацию о родине, где он за последние пятнадцать лет провел всего лишь несколько месяцев. 3 марта он изложил свою политическую позицию большевичке Александре Коллонтай, которая была способна неожиданным и блестящим образом найти решение по целому ряду вопросов, в том числе (что было хорошо известно) по проблемам сексуальной морали. Ее отношение к данному аспекту возмутило даже многих ее товарищей по партии.

«Первый этап первой… революции, – писал ей Ленин, – не будет… последним». И к этому предсказанию он добавил: «Конечно, мы останемся против защиты отечества».

Это не было данностью: многие из левых, в том числе бывшие «пораженцы», усмотрели в создании демократического правительства, в котором преобладали социалисты, коренное изменение характера вой ны. Они больше не будут выступать против защиты России. Для Ленина же, напротив, революционное пораженчество являлось составной частью его борьбы с империализмом. А поскольку Россия, как он считал, была империалистической, то ее новое правительство не могло изменить его (Ленина) возражений против войны, которую оно вело. Его идеи носили жесткий характер, но он был в этом отнюдь не одинок среди большевиков: 7 марта Русское бюро ЦК большевистской партии (ее левое крыло) в том же духе заявило о том, что продолжает выступать за «пораженчество» на том основании, что «война империалистическая и осталась таковой». 4 марта Ленин начал публиковать свои идеи в ряде тезисов, написанных совместно с Григорием Зиновьевым, членом большевистской партии после ее раскола в 1903 году, «старым большевиком» (как называли таких функционеров) и одним из своих ближайших соратников.

Ленин страстно желал вернуться домой, хотя не был уверен, как его там встретят. Он придумывал различные сумасбродные варианты, каким образом можно было бы пересечь зону военных действий, проехать через Швецию в Россию: среди них фигурировал и тайный полет на аэроплане, и с фальшивыми документами на имя глухонемого, чтобы случайно не выдать себя во время разговора. Составляя все эти схемы, он по мере этого оттачивал свою политическую позицию.

6 марта он телеграфировал в Петроград в адрес ЦК партии: «Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству, Керенского особенно подозреваем [по странному совпадению, тот был сыном директора школы, в которой раньше учился Ленин], вооружение пролетариата – единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую [городскую] думу; никакого сближения с другими партиями».

В период с 7 по 12 марта, через неделю после отречения царя, Ленин изложил свою позицию в ряде документов, которые станут известны как «Письма из далека». Они имели хождение в Швейцарии, но он хотел, чтобы они стали известны в России, среди петроградских большевиков, чтобы были опубликованы в газете «Правда», которая недавно вновь стала выходить.

В Осло его товарищ по революционной борьбе Александра Коллонтай очень хотела услышать от него, как же надо действовать. «Мы должны получить направление для нашей партии, – писала она в своем дневнике. – Мы должны немедленно провести резкую грань между нами и Временным правительством вместе с «оборонцами»… Я жду директив от Владимира Ильича». Как только Ленин закончил первое из своих «Писем из далека», в котором излагалась его непримиримая точка зрения, он сразу же направил его ей. Оно было получено 15 марта, и Александра Коллонтай, «в восторге… от его идей», отправилась в долгое путешествие по Швеции и Финляндии – в Россию.

Ленин был не единственным из эмигрантов, кто хотел вернуться. Мартов, который в то время находился в Париже, придумал план, несколько менее эксцентричный, чем любой из ленинских, хотя в определенном смысле более рискованный. Через швейцарских посредников Мартов предложил русским эмигрантам обратиться к правительству Германии с просьбой о безопасном проезде по ее территории – в обмен на освобождение немецких и австрийских интернированных лиц в России. Вскоре это предложение реализуется в легендарный «пломбированный вагон».

Из Могилева Николай II с непреклонным чувством собственного достоинства направлял запросы. Он запрашивал у Временного правительства разрешения присоединиться к своей семье в Царском Селе (пока его дети не поправятся), а затем покинуть страну. Премьер-министр князь Львов уточнял у британцев возможность предоставления убежища.

Однако Петросовет и народ хотели, чтобы Романовы были преданы суду. Временное правительство капитулировало перед народной яростью. 8 марта в 3 часа дня на железнодорожную станцию Могилев прибыли четыре представителя правительства, которые были встречены большой восторженной толпой. Николай II в это время ждал в своем императорском поезде. Он повиновался приехавшим без сопротивления. «Царь, мертвенно-бледный, – писал один из свидетелей этой сцены, – поздоровался, по привычке потеребил усы и вернулся в свой поезд, чтобы его под конвоем доставили в Царское Село, где его супруга уже находилась под арестом. Его свита молча стояла на платформе в то время, как поезд покидал станцию».

Некоторые из многочисленных зрителей горячо приветствовали новых комиссаров революционного правительства. Другие печально взирали на свергнутого правителя.

Все было пронизано мятежным духом. Прежняя машина остановилась. Временное правительство загонит императорский поезд в Петергоф, чтобы там, в тупике, сбить с него все украшения. Вскоре можно было увидеть модернистскую картину: качавшегося под порывами ветра, испустившего последний вздох двуглавого имперского орла, подвешенного за две вытянутые шеи. Низложенное самодержавие, униженное варварским модернизмом.

9 марта Соединенные Штаты стали первой державой, благословившей своим признанием Временное правительство. За ними вскоре последовали Британия, Франция и Италия. Такая легализация новой власти не в полной мере учитывала существовавшую реальность. В день признания Временного правительства Соединенными Штатами Гучков поделился своими горькими чувствами с генералом Алексеевым, который теперь, против своей воли, был Верховным главнокомандующим. Он пожаловался, что «Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, кои допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках».

Сам Петросовет занимал двойственную позицию в отношении власти, которой он обладал. Несмотря на такую неопределенность, революция (и ее советская форма) распространялась по территории страны мозаично, но все более стремительно. 3 марта один шестидесятилетний житель Полтавы на Украине отметил в своем дневнике, что «люди, прибывающие из Петрограда и Харькова, сообщили, что 1 марта произошла революция… А у нас в Полтаве все тихо». Менее чем через неделю его тон изменился: «События происходят так стремительно, что нет времени обсуждать их или даже просто написать о них».

Московский Совет собрался уже 1 марта. Присутствовало более 600 депутатов; это был в основном рабочий класс. Раздутый штат Исполкома состоял из семидесяти пяти человек, большевики составляли в нем бо́льшую часть левого крыла, как и в Президиуме из семи человек. В более недоступных районах бывшей империи, до которых новости доходили с большим опозданием, создание новых властных структур могло занимать много времени. До отдаленных районов приволжских губерний слухи о произошедшем (источниками служил телеграф и просто разговоры) дошли только во второй половине марта. Небольшие деревеньки направляли ходоков в ближайшие города, чтобы уточнить детали того переполоха, о котором они услышали краем уха. Крестьяне собрались на сходы, чтобы (впервые!) обсудить не только местные проблемы, но и национальные: войну, церковь, экономику. Спонтанно создавались (совершенно безумные в своем разнообразии) местные комитеты. Наблюдался полный хаос децентрализации. Некоторые деревни, города и области без всяких на то оснований объявляли о своей независимости. Вскоре в стране существовало бесчисленное множество Советов, и их количество неуклонно росло, однако если произносилось «Совет», то, как правило, имелся в виду именно Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.

Действия местных Советов и органов «двоевластия» не всегда укладывались в рамки схем умеренных сил. В Ижевске (Удмуртия) руководители первичной профсоюзной организации 7 марта создали Совет, который очень быстро стал заправлять в местной политической жизни. В столице Саратовской губернии 60 процентов промышленных рабочих города избрали депутатов в поспешно организованный Совет, который к концу месяца достиг некоторой договоренности с городской Думой (которая вскоре прекратила свое существование в силу своей незначительности). «Двоевластие» здесь уступило место единоличной власти – власти (умеренных) Советов.

Иногда политическая конфронтация устранялась краткосрочным послереволюционным всплеском классового товарищества – то, что журналист и историк Уильям Чемберлин, недавно приехавший в Россию, назвал «оргией сентиментальных разговоров и братания». 10 марта Петросовет пришел к соглашению с владельцами заводов по вопросам восьмичасового рабочего дня, принципа избрания рабочими фабричных комитетов и системы заводского арбитража. Данное соглашение, конечно же, являлось результатом компромисса обеспокоенных заводчиков и самоуверенных рабочих: на многих предприятиях просто-напросто отказывались работать больше восьми часов. Таким образом, новая власть порой оказывалась перед уже свершившимся фактом. Ненавистных мастеров сажали в тачки и вываливали в сточные канавы. Когда владельцы предприятий в Москве попытались сопротивляться введению восьмичасового дня, 18 марта Московский Совет рабочих и солдатских депутатов признал, что рабочие поставили всех перед уже свершившимся фактом, и просто принял по нему соответственное постановление, минуя Временное правительство. И данный документ приобрел вполне законную силу.

В Латвии проявлялись как радикализм, так и стремление к выработке компромиссов. Так, к 7 марта в Рижский Совет рабочих и солдатских депутатов вошли 150 представителей от тридцати организаций, и Исполнительный комитет Совета, который был избран 20 марта, состоял (временно) исключительно из большевиков. Тем не менее местная парторганизация не была настроена столь же воинственно, как ее эмигрантские латышские большевистские представители в Москве. Рижский большевистский комитет (к немалому удивлению их московских товарищей) 10 марта заявил, что он «полностью подчиняется всем решениям нового правительства», достигнутым совместно с Советами, и что любые «попытки создать хаос» являются результатом саботажа.

6 марта массовые демонстрации в поддержку революции прошли в Баку, богатой нефтью столице Азербайджана, где проживало множество русских, персидских, армянских и других иммигрантов. Этот город был представлен мешаниной из средневековых и вполне современных зданий, над которыми возвышались угловатые зиккураты нефтяных вышек. В первом заседании Бакинского Совета приняли участие пятьдесят два делегата. Оно было открыто меньшевиком Григорием Айоло, председателем был избран Степан Шаумян, большевик, известный участием в легендарной нефтяной забастовке 1914 года. Однако наряду с этим Бакинский Совет с восторгом поддерживал идею социального мира и сотрудничал с Исполнительным комитетом общественных организаций, новой самозваной местной структурой, созданной на базе муниципальных властей.

Подобного рода сотрудничество (равно как и между меньшевиками и большевиками во многих губерниях) оказалось непродолжительным. Уже имели место исключения из этого временного правила. Так, матросы в Кронштадте, которые всегда отличались повышенной политической грамотностью, имели обыкновение вступать в самые радикальные группировки и занимать наиболее радикалистские позиции. Кронштадтский Совет контролировался большевиками, являвшимися приверженцами жесткой линии: анархистами и левыми эсерами, выступавшими против продолжения войны, которые уже оформились в особую фракцию.

Организационная структура эсеров расширялась. Их печатные издания, организации, агитационные курсы и различного рода комитеты разрастались. Их масштабы росли настолько быстро (среди рабочих, интеллигенции, крестьян и солдат, «крестьян в военной форме» – на которых партия эсеров традиционно обращала особое внимание), что среди некоторых эсеровских функционеров с большим партийным опытом определение «мартовские эсеры» (то есть те, кто вступил в партию из корыстных соображений после отречения царя в марте 1917 года) стало снисходительным названием новичков.

Традиционные для России крестьянские бунты в эти бурные революционные дни продолжались. 9 марта крестьянские беспорядки вспыхнули в Казанской губернии. 17 марта Временное правительство (достаточно нервозно) выступило с заявлением о том, что «земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата». Оно еще не раз будет обращаться к народным массам с подобного рода призывами. В итоге 25 марта оно было вынуждено ответить на крестьянские беспорядки провозглашением государственной монополии на зерно – и закупкой всего того, что не относилось к числу средств острой необходимости (животных или семян) по фиксированным ценам.