Текст книги "Жизнь – сложная штука. Рассказы"

Осень – серьезная пора

Я, наверное, с не меньшим волнением, чем тогда, но тогда, в 6 лет, я почти ничего не помнил, переступил порог школы. Я уже сходил в армию, работал: прошло шесть лет, как окончил школу. И вот опять я в школе. Зачем мне это надо? Что забыл? Так… Нет, все было гораздо серьезней, была потребность, как потребность в еде, одежде, музыке —потребность в прошлом, что ли.

Перемена. Многоголосье, классы. Я поднялся на второй этаж – кажется, ничего не изменилось: все те же стены, коридор, но нет – на классах не было табличек «3б», «3в», «3г», «3д». Что это, мода? Ремонт? В конце коридора был «5б». Я легко нашел бы свою парту, где сидел. Старая черная школьная доска, мел… Что это? Урок закончился, я вышел из класса, худой. Показалось. Но не за этим ли я пришел, чтобы казалось? Я быстро поднялся на третий этаж, картина та же – классы без табличек. Это были вторые, третьи классы – как дети, а когда-то третий этаж занимали солидные десятиклассники, девятые классы. И на третьем этаже я долго не задержался, спустился вниз, бежал. Может я не вовремя пришел? Была перемена, шумно. Может быть. Я пошел в парк, сел на скамейку под почти облетевшим кленом.

* * *

Третий, второй или даже, может, первый класс, я не помню, но только не первый. С. – двоечница, неряха, сидела впереди меня. Она оборачивалась, собирала во рту слюну, сбивая ее до цвета молока, закрывала глаза… Я ждал, когда плюнет. От С. всего можно было ожидать, она могла и запустить чернильницей, она ее уже кидала; порвать чужую тетрадь… Я ее боялся, терпел. Я перешел в следующий класс, С. осталась на второй год. Уже взрослая, она все так же не следила за собой, ходила в чем попало. Я видел ее раза три, – последний раз она была в универмаге в старом пальто, не видная собой. Узнала она меня, нет – мне было все равно, лучше бы не узнала.

* * *

К. – среднего роста, красавица. Ее в классе звали Орлеанская дева, фамилия была похожая – то ли Орлянская, то ли… До шестого класса я не замечал К., она для меня была как все, и вот я влюбился. Я стоял у школы, ждал К., но только она выходила – я терял дар речи, ноги мои наливались свинцом. И так, наверное, с месяц. Была весна. Все цвело. Я никак не мог объясниться с К. И вот в классе появился новенький М., он стал ухаживать за К. И я уже больше не стоял у школы, не ждал К. Любовь прошла. А может, ее и не было. Весна сыграла злую шутку. Брат К. работает со мной в цехе. Я ни разу не спрашивал его о сестре. И еще… В восьмом классе К. поставила матери условие: то, как она успешно будет учиться, зависит от наручных часов, у К. не было часов. Об этом скоро стало известно в классе. Я все так же был хорошего мнения о К., мое отношение не изменилось, если только К. стала чуть взбалмошней.

* * *

Л. – принцесса. Друг ее М. был принцем, под стать ей, красавец. Все правильно. Не будет же Л. дружить с С. – коротышкой. Мать Л. боялась, как бы эта дружба с М. не помешала дочери учиться. М. даже хотели перевести в другую школу. М. год проучился, больше я его не видел. Л. закончила восемь классов, тоже пропала. Да… Может, Л. и М. снова вместе, хотелось бы.

Мать Л. все так же работала в закусочной. Я там ни разу не был; если бы зашел, обязательно выпил бы за Л. с М.

* * *

– Здорово.

Это был С. С. женился, был ребенок. Малыш что-то лопотал в коляске

– Ух ты мой хороший, – склонилась супруга С. над малышом.

А я – ни кола ни двора. Такими разными мы были с С. «Дай откусить. Дай откусить, – просил все на перемене С., большой любитель пирожных, булочек. – Дай откусить! Дай откусить». Только ли этим запомнился мне С.? Конечно, нет. Но про пирожное я сразу вспомнил, сам любил сладкое.

* * *

Г. – добрый малый, большой выдумщик, заводила. Ф. – высокая, грудастая девушка, – баба и баба, – влюбилась в Г. В коротышку-то, Г. ростом был метр пятьдесят, удивился класс. Г. при каждом удобном случае стал поколачивать Ф., чтобы не дразнили. Парни не давали Ф. проходу, хватали за грудь, задницу, другие интимные места. Ф. не противилась, только иногда жаловалась: больно. Щупали парни и других девчонок, но Ф. – больше всех. Это был какой-то бум вседозволенности, половой распущенности. Он прошел, как все проходит.

Г. все такой же был весельчак. Время не задело его и крылом.

* * *

Отвечая урок физики, Б. вдруг ляпнул: «Больше народу – меньше кислороду». Класс грохнул. Б. был неряшлив, учился не очень, воображал.

Белая рубашка, галстук, портфель, невозмутимое выражение лица – я не узнал Б. И лишь когда Б. со мной поздоровался, я поверил в его чудесное перевоплощение, в школе он все ходил в черном, черной была и рубашка. Каждый живет как может. За делами я скоро забыл о нем.

* * *

О. – тонкие черты лица… Красавица? Нет. Но была в О. особенная стать. О. была благородных кровей. 8 Марта мальчики дарили девочкам подарки. К. в тот день подарил О. книгу. О., перелистывая ее, нашла в ней хлебные крошки и разревелась. К., вероятно, читал книгу и ел, а потом подарил.

Вчера я шел с работы, впереди меня молодая мама в черном красивом костюме везла коляску, рядом с ней шел парень в помятой фуражке, сапогах. Лицо молодой мамы показалось мне знакомым, я без труда узнал О. Она окончила техникум. Парень в сапогах был ее муж.

* * *

М. была из неблагополучной семьи, дурнушка. Она первая из класса вышла замуж. Говорили, что она утопила своего ребенка в тазу.

Женщина с тонкими ногами, в грязном трико, носила в ведре раствор, сильно прогибаясь под тяжестью. Вот она обернулась. Это была М.

Она тоже, как я, работала на заводе. Я сделал вид, что не узнал, а не лучше ли было подойти, заговорить… Испугался? Чего? Этой черной, не женской работы. Нехорошо. Я и сам знал, что нехорошо.

* * *

А., Ж., З.… Где они? Судьба их мне была неизвестна. В кустах прошуршала мышь. Мне вдруг показалось, что ветка у столба ожила, зашевелилась, я встал, подошел, тронул ногой – никого, снова сел, еще не все додумал.

Он и Вероника

Жарким был июль. Днем температура 25—30 градусов. Вот уж третью неделю пекло. Он с голым торсом лежал на диване, безвольно раскинув руки. Было открыто окно, балкон – ни ветерка. Он, конечно, мог бы в такую жару отсидеться дома и ходить в лес, но пройтись надо. Как без движения? Человек он уже немолодой. Без движения нельзя. Движение – это жизнь. В лесу было душно, воздух тяжелый, какой-то земляной. После леса была ванна. И теперь он лежал, отдыхал. Для своих 54 лет он выглядел неплохо. Подтянут, лицо свежее.

Был он среднего роста. Умное лицо, выразительный взгляд – мужчина он был еще ничего. Он не курил и спиртным не увлекался; вел здоровый образ жизни. Утром зарядка, обливание холодной водой. Мужчина он был одинокий. Жена три года уж прошло, как умерла от грудной жабы. Дети взрослые. На жизнь он не жаловался. Была однокомнатная квартира, обстановка. Все вроде было. Только вот временами находила такая тоска – глаза ни на что не смотрели. Ничто не радовало. В голову лезли всякие нехорошие мысли. Жизнь становилась в тягость… и выговориться, поплакаться некому.

Он хотел жениться. Была на примете одна женщина, Клавдия. Ничего женщина. Самостоятельная. Но не было любви. Не любил он. А как без любви? Скоро Клавдия вышла замуж. Вышла так вышла, он нисколько не жалел.

Было двадцать минут шестого. Он читал газету. Без прессы он не мог. Когда, случалось, почта задерживалась, он волновался. Было три газеты – районка, заводская многотиражка и «Труд». Начинал он читать с последней страницы, с районки. Сначала он просматривал газету, выбирал интересные места, а потом читал. Звонок. «Наверное, сын, – подумал он. – Больше некому». Было воскресенье. Он открыл дверь. На лестничной площадке стояла немолодая женщина в красной кофте. Усталое, изможденное лицо. Чуть выше среднего роста. «Вам кого?» – хотел он спросить, открыл рот, женщина перебила:

– Я от Лепикова. Знаете такого? Он мне о вас рассказывал.

Да, он припоминал. Это было на прошлой неделе. Он стоял в универсаме в очереди за тушенкой, подошел Лепиков, одноклассник. Разговорились. Лепиков обещал познакомить с одной интересной дамой, Вероникой. Он тогда подумал, что это шутка. Но Лепиков не шутил. Вероника была не такая уж красавица, Лепиков явно приукрасил.

– Вы извините… Все так неожиданно, – засуетился он, отступая назад. – Я не в форме, – имел он в виду голый торс. – Ходил на природу. Устал. Проходите. Извините за беспорядок.

Он прошел в комнату, надел футболку.

– Садитесь, пожалуйста… Кресло… Жарко.

– Спасибо. Жарко на улице, – согласилась Вероника, устало откинувшись на спинку кресла. – Будем знакомы: я – Вероника.

– Очень приятно, – чуть наклонился он.

– Вас зовут Максим. Мне нравится это имя. Давайте на «ты». В твоем имени что-то есть. Изюминка… – широко открыв рот, громко рассмеялась Вероника. – Тайна какая-то. Правда имя хорошее. Максим! Звучит!

Он стоял посередине комнаты, сложив на груди руки, выбирал – занять тоже кресло или диван. Диван стоял у окна, рядом с креслом, в котором сидела Вероника. В него он и залез с ногами, дома он ходил без тапочек.

– Я давно хотела зайти, но все дела. Деловая женщина. Я месяц назад приехала из Симферополя. Была у брата. Хотела там обосноваться, но ничего не получилось, только намучилась. Скоро должен прийти мой контейнер с вещами. Занятая женщина.

…И опять этот громкий, вульгарный смех. Этот большой рот, большие, смеющиеся глаза – где-то он уже все это видел. Но где? Он никак не мог вспомнить. Вероника была словоохотлива.

– Я так рада, так рада, что опять вернулась на Урал. Я ведь здесь родилась. Меня здесь каждая собака знает. Нет уж, видно, где родился – там и пригодился, – Вероника громко, на всю квартиру рассмеялась.

«Что соседи скажут?» – подумал он.

– Ты, Максим, наверное, знаешь моего мужа. Он работал в электросетях. Да его все знали. Неугомонный такой. Работал он на машине. Любил выпить. Один раз с получки принес мне большую куклу вместо денег. Получку с приятелями пропил, а на то, что осталось, купил куклу. Я тогда взяла у него эту куклу и давай ею его охаживать. Он у меня пощады запросил. Вот как я обозлилась. Был у него, у непутевого, мотоцикл. Раз он поехал на рыбалку. С другом он был. у друга тоже был мотоцикл. Хорошо выпили там. И в городе у железнодорожного переезда попал под машину. Разбился насмерть. Хоть не мучился. Бедовый был мужик. Мне Лепиков о тебе рассказывал. Ты человек спокойный, уравновешенный. Мне такой и нужен. Я – взбалмошная, большая говорунья. Ты меня будешь останавливать. Меня здесь полгорода знает. Я работала в училище массовиком-затейником.

Вот, оказывается, откуда этот громкий смех, большой рот… Он вспомнил. Все правильно. Вероника работала в училище. Он учился в школе. Худой был. Замухрышка. Вероника – всегда загорелая, с распущенными волосами… Афродита. Одна она почти не ходила – все в компании. Поклонников у нее было превеликое множество. Парни все рослые, как на подбор.

Все прошло. Вероника сильно постарела, от ее былой красоты почти ничего не осталось. И он тоже уже не школьник. Было время – он страдал, много думал о Веронике, был влюблен.

– Мне нравится у тебя, Максим. У тебя так тихо, спокойно. Я так устала от дороги, – тяжело вздохнула Вероника. – Так хочется домашнего уюта. Хочется постряпать. Я люблю печь печенье. Это моя слабость. Я люблю, чтобы в квартире был порядок, чтобы было все красиво, чтобы душа радовалась. Я бы постряпала печенье, но ванилина нет. Его очень трудно достать. Если бы он поступил в продажу, я бы запаслась. Одна моя хорошая знакомая поедет на днях в Москву, я ей закажу. Ты меня, Максим, ни о чем не спрашиваешь… Это, с одной стороны, хорошо, с другой – не очень.

Странным он находил поведение Вероники: сама пришла, и этот ее громкий смех… Он никак не мог к нему привыкнуть.

Вероника рассказывала о своих знакомых. С поезда она сразу пошла к Григорьевой, заведующей дома культуры. Григорьева даже прослезилась на радостях, достала бутылку коньяка. Всю ночь Вероника с ней проговорила: вспоминали, как были молодыми, все было нипочем.

– Она меня научила пить спирт. Принесла под ноябрьские праздники. Я попробовала, чуть не задохнулась. Ладно. Отдыхай. Не буду тебе мешать. Пошла я, – встала Вероника.

Он тоже встал. Вероника подошла к окну.

– Хороший у тебя обзор. Дорога, машины… Когда встретимся?

Вероника отошла от окна.

– Можно в следующую субботу. Где-то в часов семь. А то как-то нехорошо получилось… Я возьму вина.

– Ладно. В субботу так в субботу.

Вероника прошла в прихожую.

– А то я как снег на голову свалилась. – И Вероника громко рассмеялась. «Неужели нельзя без смеха? – думал он, оставшись один. – Нехорошо получилось. Дико. Все с бухты-барахты. Точно, как снег на голову.

* * *

В понедельник после работы он полгорода обегал, искал хорошее вино, конфеты, но так ничего подходящего и не нашел.

Было хорошее вино, но дорогое. Конфеты тоже были дорогие. Он купил шоколадных конфет на развес и недорогого импортного вина, 18 градусов. Во вторник он вымыл пол, навел в квартире порядок, приготовил, что в субботу надеть. Среда, четверг, пятница прошли в ожидании. Он много думал о Веронике, какая она. Что за женщина? В пятницу утром он хотел жениться, вечером еще думал – жениться, не жениться. В субботу все решится, встанет на свои места. В пятницу он долго не мог уснуть, сказывалось волнение. Он почему-то думал, что Вероника опоздает, но она пришла даже раньше на десять минут. Вероника была в толстой желтой кофте, серой юбке. Она посвежела, помолодела. Пока Вероника смотрела квартиру, знакомилась, он придвинул к дивану журнальный столик, достал из серванта вино, бокалы, конфеты, яблоки, все было заранее приготовлено.

– Прошу!

– О, какие конфеты! «Кара-Кум», – прочитала Вероника. – Давно я такие не ела. Наверное, дорогие?

– Да нет.

Вероника села на диван.

– Ну и конфеты! Ну и жених! Ну и жених! – все повторяла Вероника. Он сел слева от Вероники, встал, включил телевизор: с телевизором оно было спокойней. Телевизор плохо показывал, изображение было нечетким. Он открыл бутылку, налил вина.

– За знакомство! – высоко подняла Вероника бокал.

Она долго смотрела на свет вино, прежде чем выпить. Пила она маленькими глотками.

– Так вроде ничего, – причмокнув, кивнула головой Вероника.

Он покраснел. Вино было дрянь. Пахло пробкой.

– Давно один живешь? Где дети? Мать, отец? – допытывалась Вероника.

Потом она стала рассказывать о себе, как приехала в Симферополь, поссорилась там с братом, как сняла комнату.

– Пенсионер этот стал ко мне приставать. Он жил с сыном. Жена у него умерла. Ночью ко мне стучится, говорит: мужики смеются, под боком у тебя женщина, а ты теряешься. Вот его и заело. Возомнил много о себе. Выпьет – и давай ко мне ночью в комнату стучаться. Дверь тонкая, трясется, штукатурка с потолка сыплется. Я две ночи не спала: вот, думаю, сейчас дверь сломает. На третью ночь я все-таки уснула и слышу, как кто-то ко мне подходит, а проснуться не могу. Как я проснулась – не знаю. Открываю глаза – он стоит передо мной, улыбается. Я как закричу: «Уходи отсюда, чтобы я тебя больше не видела!» А он стоит передо мной, улыбается и смотрит так похотливо. Он все же ушел и говорит мне: «Я до тебя все-таки доберусь». У меня от этих его слов мурашки по спине пошли. Весь мой багаж, с которым я приехала, я хотела жить в Симферополе, был у него в сарае. На следующий день он повесил на сарай замок, чтобы я не уехала. Тут он как-то с сыном куда-то поехал. Я быстро собралась и пошла на станцию. Начальнику станции все рассказала. Он меня внимательно выслушал. Хороший дядька. Дал мне билет на поезд, устроил контейнер. Я договорилась с рабочими со станции, они сломали замок, погрузили мои вещи в машину. Так я уехала. Мир не без добрых людей, как кто-то верно сказал. Натерпелась я, горемычная.

Вероника рассмеялась. Это был смех сквозь слезы. Он наполнил бокалы. Вероника больше не дегустировала вино, выпила сразу.

– Вот так я и уехала. Хорошо рабочие со станции помогли, а так я не знала, что бы и делала. Чудом спаслась. Есть все-таки Бог. Я верю в Бога. А ты что, Максим, конфеты не ешь?

– Ем.

– Живу я пока у Татьяны. Повар из четвертой столовой. У нее свой дом. Только дома у нее как-то нехорошо. Живет она одна. Она говорит мне, что в доме есть какие-то темные силы, какая-то чертовщина. Ночью половицы скрипят, словно кто-то ходит. Я боюсь, проснусь ночью – и начинаю креститься. Я измучилась. Я так рада, что опять вернулась на Урал. Нет ничего милее родных мест. Я здесь отдыхаю. Правда, жить негде. Квартиру я свою продала, когда уезжала. Квартиру мне, конечно, не купить. Потратилась я здорово. Я думаю, положить оставшиеся от продажи квартиры деньги на депозит. Работу мне обещали найти. Ты – спокойный человек. Мне такой и нужен, чтобы удерживать меня, останавливать. Меня в городе все знают. Я женщина общительная. Вот так-то, молодой человек.

«Что это комплимент, насмешка? – не понял он. – Может, Вероника забылась, опьянела? По годам она уж на пенсии». Вино было выпито. Вероника все нажимала на конфеты. Было одиннадцать часов вечера. Вероника рассказывала о работе массовика-затейника в училище. Работа ей нравилась. Разные вечера, дискотеки. Все время на людях. Он откинулся на спинку дивана, притянул Веронику к себе.

– Не надо, Максим, – недовольно повела плечами Вероника, отстраняясь

Он продолжал домогаться.

– Не надо! – уже строже сказала Вероника. – Не надо, Максим. Слышишь?

– Не надо так не надо, – как-то сразу охладел он, потерял интерес к женскому телу.

– Я, Максим, не против секса, – спокойна была Вероника. – Я за секс. Но всему свое время. Я так не люблю. У нас с тобой еще ничего не решено. Ты не думай, я не против секса.

Не так он представлял себе субботу, Вероника привередничала.

– О, уже без пятнадцати одиннадцать! Надо идти домой, – заторопилась она. – А то хозяйка меня не пустит. Скажет, шляешься по ночам. – Вероника рассмеялась. – Устал, наверно, Максим, меня слушать? Вот балаболка, да? Поговорить я люблю. Надо мне идти.

Вероника встала, прошла в прихожую. Он включил в прихожей свет

– А где тут у тебя туалет?

– Первая дверь от кухни.

Минут пять, наверно, Вероника мочилась. Струя была сильной, упругой.

– Ты, что плохо унитаз моешь? – выйдя из туалета, сделала Вероника замечание.

Он ничего не ответил: замечание было справедливым, но не к месту.

– Ты, Максим, в выходные сильно занят будешь?

Испытующим был взгляд Вероники.

– Нет.

– Тогда я приду в субботу. Хорошо?

– Конечно.

Он уже больше не хотел встречаться с Вероникой, разочаровался, но отказать не мог. Вероника стояла у дверей, не уходила. Темно уже было. Поздно. Надо проводить даму. Он ленился. Завтра на работу, была срочная работа, рано вставать. Вероника все стояла у дверей. Он хотел спать, глаза так и закрывались. Трезвый он, конечно, бы проводил. И вот наконец Вероника взялась за дверную ручку, потянула на себя.

– До свидания, – с укоризной в голосе произнесла она.

– До свидания.

Вероника вышла. Он закрыл дверь и сразу лег. Но сна почему-то не было, а ведь он хотел спать. Он всегда ложился спать в десять, в одиннадцатом. Скоро уже 12. Пересидел. С час, наверно, он проворочался в кровати – и уснул.

* * *

Он был шокирован неожиданным появлением Вероники: была еще только среда. Вероника сразу прошла в комнату. Она была чем-то расстроена. Он с ногами забрался в кресло и стал ждать, что будет дальше.

– Одевайся! – вдруг потребовала Вероника.

– Что? – не понял он.

– Одевайся, поможешь мне вещи разгрузить. Контейнер с багажом пришел. Двое молодых людей обещали мне разгрузить.

Он не знал, что и делать: и отказать Веронике было неудобно, и таскать багаж – не грузчик, не та комплекция.

– Поможешь перенести, что под силу, – рассудила Вероника.

Он ничего не ответил, тянул время: еще не решил для себя, что делать.

– К шести часам машина должна подойти, – заторопилась Вероника. – Надо будет погрузить. Только вот я за вещи переживаю. Перевожу к чужому человеку в гараж. Ладно, хоть гараж есть, а то хоть на улицу вытаскивай. Вещей у меня много, – пробежалась Вероника взглядом по комнате. – У меня большой цветной телевизор. Буфет хороший. Есть журнальный столик, чуть выше твоего, а может, такой же. Люблю, чтобы в квартире было красиво, уютно.

Он мысленно представил себе квартиру, заваленную чужими вещами… Не хотел он ничего лишнего, чужого, привык к одной обстановке.

– Ты идешь?

Вероника сердилась. Она подошла к дивану и после некоторого замешательства села, положила руки на колени: присмирела.

– Болею я, – врал он. – Нездоровится. Какая-то вялость во всем теле.

– Так сразу и заболел? – не верила Вероника.

– Все бывает, – с улыбкой ответил он. – Сегодня – здоров, завтра – занемог. Его величество Случай не спрашивает.

– Эх! А еще мужик! – Вероника встала, метнулась было к двери, передумала, опять села на диван.

«Вот так оно, пожалуй, лучше будет», – подумал он.

Он не против был помочь. Таскать – еще ничего, но сам процесс переезда… Беспорядок. Суета. Это он не любил.

– Цел багаж или половину разворовали… Я еще не смотрела.

Вероника задумалась. От природы она была женщина веселая. Ей бы жить в свое удовольствие, радоваться, а тут – проблемы.

– Значит, не поможешь? – спрашивала Вероника. Настроена она была решительно.

– Здоровья нет, – стоял он на своем.

– Я ведь хотела на тебя обидеться за прошлый раз, – с обидой в голосе выговаривала Вероника. – Ты даже не проводил меня. Я ждала, думала, ты догадаешься, а ты – ноль внимания. Отпустил ночью одну женщину, не проводил. Ладно, я тебя прощаю. Ну хоть друзья у тебя есть, кто бы мог мне помочь? – не отступала Вероника.

– Друзья… Понимаешь, даже не знаю, к кому и обратиться. Знакомые есть, а друзья…

– Я уж к тебе, Максим, стала привыкать, – тяжело вздохнула Вероника.

Он сконфузился.

– Ты, наверно, не хочешь мне помочь. Ты же мужик! Черт побери! Скоро, кажется, я начну материться. Ты выведешь меня из себя, – Вероника рассмеялась.

Ну и что, если мужчина? Так что теперь? Он хотел одернуть Веронику, не у себя дома, но не стал.

– Я бы с радостью тебе, Вероника, помог, но мне нездоровится. Не-здо-ро-вит-ся. Понимаешь? Я, наверно, что-то съел, – обращал он в шутку неприятный разговор

– Что же мне теперь делать? Где людей брать? Надо контейнер освобождать

– Да… – протянул он в ответ.

– Тебе хорошо, – вздохнула Вероника. – У тебя крыша над головой есть. Не сегодня, так завтра мне надо будет освобождать комнату. Хозяйка пустила меня только на месяц.

– А я здесь при чем? – не сдержался он. – В чем моя вина?

– Какая твоя вина? Как я жалею, что я поехала в Симферополь! И что меня дернуло уехать?! Жила бы себе да жила. Нет, потянуло на юг. Вот и сижу теперь у разбитого корыта. Дура я, дура! Никогда я себе этого не прощу. Я думала, ты мне поможешь, Понадеялась.

– Ох, – теперь он уже вздыхал. – Нет у меня здоровья. Обленился я совсем один. Ты говорила, что с какими-то парнями договорилась.

– Ну и что, если договорилась? Все равно надо за вещами присматривать. Сторож должен быть. Если не хочешь помогать, так и скажи. Зачем изворачиваться? Ты пойдешь мне помогать? Молчишь.

Вероника встала, прошла в прихожую. Он тоже вышел из комнаты.

– Прощай, – тихо сказала Вероника и вышла.

– Подожди! – широко открыл он дверь.

– Прощай, – уже внизу на лестнице прощалась Вероника.

Он устало оперся плечом о косяк. Что это было? Любовь? Или Веронике просто негде было жить? А что такое любовь? Что он о ней знал? Что это?

Он закрыл дверь. Тяжелыми, «с плеча», были удары сердца. Он включил телевизор, сел в кресло и сильно надавил рукой напротив сердца – еще и еще раз. Удары стали глуше.