Текст книги "Жизнь – сложная штука. Рассказы"

Нервы

С каким бы удовольствием он запустил будильником в стенку, чтобы рано не вставать! Но будильник здесь был ни при чем. Надо было на что-то жить: платить за квартиру, питаться – значит, работать. Так уж устроен мир, что без работы нельзя. Конечно, можно и не работать, если есть на что жить. А если нет? Бомжевать, собирать бутылки, ходить в обносках? Это еще и плохое питание. Болезни. Незавидная доля.

Сегодня четверг, завтра пятница, а там выходной: не надо рано вставать. «Хорошо! Поднимайся! Чего лежишь?! – приказывал он себе. – Вставай! Надо чайник ставить. Время-то идет. Бежит!» Он был человек, что называется, в возрасте. Жил один, разведен. Надо бы жениться. Но жениться ради того, чтобы только жениться, без любви, он не хотел. Встречался он тут с одной. Безалаберная, ветреная баба, к тому же еще и пьяница. Был у нее ребенок.

Он включил телевизор. Скоро новости. После новостей он завтракал, пил чай с сыром или с колбасой, собирался на работу, и ровно в семь – ни минутой позже, ни минутой раньше – выходил из дома. И так 20 лет, как механизм какой, будильник, к примеру. Откуда такая пунктуальность? Привычка. Каждый день одно и то же: работа – дом, дом – работа. Он работал на станкостроительном заводе. Фрезеровщик.

Он стоял в прихожей одетый, выжидал время: еще две минуты – можно идти. Скрипнула дверь. Это Степан, сосед, выходил. Степан работал в «Электросетях». Так мужик ничего, только все улыбался. Он не знался со Степаном, не любил таких беспричинно веселых людей. Степан спустился вниз – можно было идти. Было уже две минуты восьмого. Две минуты – немного, но все равно непорядок. Припозднился.

На улице было холодно, ветер. Начало февраля. То тут, то там хлопала дверь, черной тенью мелькала человеческая фигура – одна, другая, третья. Спать бы да спать. Но как без работы? На что жить? «Ловко это было придумано с работой, – думал он. – Этакая цепочка взаимных услуг: ты – мне, я – тебе. К примеру, ты мне выпечку, как пекарь; а я тебе – птицу. А так, чтобы один человек пек хлеб, разводил свиней, шил одежду… Фантастика! Жизни человеческой не хватит».

Он шел, оглядывался, не догоняет ли кто. Парень тут один ходил все следом, шпионил; нагонял и шел сзади до самой бытовой. Может, это мания преследования? Просто вместе выходили, встречались? Он решил проверить, на той неделе это было, пошел на работу не через вокзал, как обычно, а мимо почты. И парень пошел мимо почты. Странно все это было. Надо бы объясниться.

Вчера никто не шпионил. И сегодня парня не было. Может, заболел? Или в отпуске? Он не знал, что и подумать. Сзади кто-то надрывно кашлял, сморкался. До завода было еще где-то с полкилометра, ходил автобус, но он никогда не ездил, все пешком. За каких-то пять-десять минут, как он вышел из дома, стало оживленней, стало больше машин.

И вот она, финишная прямая, – до завода совсем ничего. Как в спорте. Спортивная ходьба. И он, как участник этого негласного соревнования, не мог сойти с дистанции, иначе – опоздание, прогул. Был и приз. Его надо было заработать, и у каждого он был свой, в зависимости от разряда, оклада.

Дверь в бытовую, трехэтажное кирпичное здание, не закрывалась: одни заходили, другие выходили, и все это непрерывным потоком. Как в хорошем универмаге – сразу не зайдешь и не выйдешь. Часы пик. То же самое творилось и в пять часов, в конце смены.

С чувством нарастающей тревоги поднялся он на свой второй этаж. Удивительно, туалет, он один был на этаже, был свободен. Обычно он всегда занят. Шкафы, шкафы… Старые деревянные, двухстворчатые, новые железные. Склад, а не бытовая. Полторы тысячи рабочих надо было где-то разместить. Узкими были проходы между шкафами, вдвоем не пройти. Вчера он ждал, когда сосед по шкафу напротив переоденется, освободит проход. Сегодня в проходе – никого. Удача! Кто-то рядом, за шкафами, запел, заныл. К счастью, недолгим было это пение. Переодевшись в рабочее, он, подгоняемый сзади слесарем из сортировочного цеха – слесарь буквально наступал на пятки, – сбежал вниз, вышел на улицу. Он прошел столовую, КИП… Скоро должен подойти заводской автобус, и все побегут в бытовую, как на пожар. Он уже был в цехе, когда показался автобус с рабочими. Успел!

Тихо было в цехе, непривычно. Савенко, токарь, сидел у станка и пил чай. Вот уж лет десять, наверное, он по утрам чаевничал.

– Как здоровье? Настроение? – вместо приветствия спрашивал он.

Захлопала входная дверь, собиралась смена. Через десять минут разнарядка. Он и без разнарядки знал, что работы немного. Нет заказов. Такое случалось. В цехе везде камеры наблюдения. Все на виду, как на ладони. Лишний раз не сядешь, не покуришь. Не один он был такой без работы. У Сидорова, фрезеровщика, у Витьки Горинова тоже мало было работы.

После разнарядки сразу, резко стало шумно, заработали станки. Он заткнул уши ватой, встал за станок. Как сказал бы Дерюгин, токарь, царствие ему небесное, в «борозду». Работы было на три часа, даже меньше. Летом он хотел уходить с завода в АТП, автотранспортное предприятие: там спокойней, всего два станка – токарный и фрезерный. Не так шумно. Правда, с переходом в АТП он терял в зарплате, но, как говорится, не в деньгах счастье. Была еще мысль заняться пчеловодством. Еще в школе он хотел стать пчеловодом, читал все про пчел. Окончательно он не решил, уходить с завода или остаться. Савушкин с 16 лет на заводе, уже старик, 72 года, и до сих пор за станком.

Начальник цеха Давыденков Петр Николаевич, грузный мужчина, около двух метров роста, делал утренний обход, смотрел, кто как работает. «Как надсмотрщик! Чего смотреть? – не любил он эти обходы начальника. – Если человек не захочет работать – его не заставишь: он будет делать вид, что работает, а работы не будет».

Сорок пять минут девятого, еще 20—30 минут работы – и перекур. Собирались в комнате отдыха. Он раньше тоже вместе со всеми пил чай, балагурил, потом отстранился, сидел у станка, курил. За последние два года в цех пришло много молодежи. У них были свои разговоры, своя жизнь. Он был вроде как лишним, уже не молодой. Да и молодым он был не общителен.

Если бы не камеры внутреннего наблюдения, он бы, наверное, еще сидел: все равно работы нет, а так надо было вставать, имитировать работу. Как он ни берег работу, ни тянул резину, к 11 часам почти все сделал. Еще осталось работы на полчаса. Это после обеда.

На обед в столовую ходили человек 6—7 из цеха, в основном молодежь. Остальные, большинство, кто из лени, кто из экономии брали с собой. Он тоже ходил в столовую.

Столовая была за КИПом. Это было одноэтажное приземистое здание, красиво отделанное розовой плиткой. Осенью в столовой был ремонт. Все было новое – и столы, и стулья. Ложки, вилки – из нержавеющей стали, и, конечно, были камеры внутреннего наблюдения. Половина зала была с желтыми стульями для ИТР и заводоуправления; другая половина зала – с коричневыми стульями для рабочих. Обед у ИТР и рабочих был в разное время. Часто мест на так называемой грязной половине зала не хватало, и рабочие перебирались на чистую половину, где-то надо было сидеть. Он предпочитал обедать на своей грязной половине: спокойней. Но не всегда это получалось. Раз 5—6 он обедал на чистой половине, сидел как на иголках: неудобно было – место чужое. Он, кажется, лучше бы ел стоя.

В столовой была очередь, правда небольшая, но все равно очередь. Он стоял за Харитоновым, мастером с ремонтного участка. Харитонов все чему-то улыбался, гордо вскинув голову.

Впереди Харитонова стоял мужчина лет 50, из рабочих. Парень с недовольным лицом. Женщина какая-то все напирала сзади, толкала сумкой, он терпеливо сносил ее толчки. Почти все места на рабочей половине были заняты. Ни одного свободного столика. Свободный столик – это была роскошь. Все хотели бы обедать, чтобы никто не мешал. На гарнир была опять крупа.

Раздатчица, полная женщина с непомерно широким задом, выхватила из рук чек с обедом. «Зачем злиться? Зачем так делать?» – не понимал он. Он ничего плохого не сделал. Конечно, бывает такое, что без всяких на то причин человек антипатичен, он по себе это хорошо знал. Освободился столик у окна. Его занял парень с недовольным лицом. Он обедал с рабочими из электроцеха, их было двое за столом. Он за считанные минуты расправился с обедом – и скорей на улицу, закурил. В цех! За расточным станком стояла скамейка, он после обеда там лежал, отдыхал.

«Нехорошо все как-то получилось, – лежал, думал он. – Эта очередь. Грязная, чистая половина! Это бегство из столовой». До конца обеда было еще 4 минуты. Сиверцев уже был на рабочем месте. Он тоже встал за станок. Работы было на полчаса, а что дальше делать, он не знал. Конечно, работу можно было найти – к примеру, уборка или другие хозработы. Такое практиковалось в цехе. Это было несерьезно, он не хотел бы на хозработы. В два часа появилась работа, много работы, не на одну смену. Он не отходил от станка, работал как заведенный. Когда есть дело – время летит. Он не мог дождаться конца смены. Домой! Домой! Он не помнил, когда хотел на работу – домой же рвался всегда. Молодым он думал, что работа – это все, без работы человек не человек. Оказалось, все гораздо проще, приземленней: работа – всего лишь средство к существованию, не более.

И вот застучала лопата о половую плитку, Уборка! Конец смены! Домой! Радоваться бы, он так хотел домой, но радости не было; и он догадывался, отчего так: опять тесная душевая, всем надо быстрее. Не жизнь, а марафон! Он не хотел быть первым, но и последним – тоже.

Без пяти минут пять у зубодолбежного станка, у входной двери по одному, по двое собиралась смена. Без двух минут пять уже все собрались, выжидали время… Еще минута и – можно идти. Давыденков, мастер, стоял рядом, следил, чтобы раньше никто с работы не уходил, а если кто и сбегал, он много не разговаривал, сразу лишал премии. Терять же в зарплате никто не хотел. 59 минут…

– Пора! – во всеуслышание объявил Генка, слесарь, и направился к двери.

Станочники ринулись следом. Это был как старт. На улице потеплело, ветра не стало. По одному, группами потянулись рабочие из цехов в бытовую. Всем надо быстрее, как утром в час пик.

Все хорошие места: вторая от двери лейка, восьмая, угловая – были заняты. Под третьей лейкой, где он любил мыться, полоскался электрик из автотранспортного цеха. мужчина в годах. Он опоздал и мылся под плохой лейкой со слабым напором воды. Он уже помылся, а электрик из автотранспортного цеха все еще мылся. «Словно год не мылся!» – никак не мог он успокоиться. Заломило левый висок. Он сбежал вниз. На улице лучше не стало: все так же ломило висок, все раздражало… Эта немолодая женщина впереди. «В чем ее вина? Она совсем ни при чем. Откуда тогда к ней неприязнь?» – он не мог понять. Женщина также работала на заводе, одета она была просто – пальто, вязаная шапочка. Она чуть раньше вышла из цеха. Она не первый раз уже вот так попадалась на глаза после работы. «Ну и что из этого? Все нормально! Я спокоен. Нет причин волноваться», – внушал он себе на выдохе. Это была аутогенная тренировка. Раздражение не проходило. Он упорно продолжал себе внушать, что все хорошо.

У пятого гастронома опять целая автоколонна, не пройти. Он тоже водил машину, но никогда ее ставил ее так близко к тротуару. «Беспредел какой-то! После работы всем надо в магазин, опять очередь, – возмущался он. – Хоть совсем не ходи в магазин! Но как без продуктов? Не сидеть же голодным?» В гастрономе было самообслуживание. Две кассы. Очередь небольшая. Вроде как повезло.

Он взял морковь. В отделе «Сыры» женщина весь сыр перебрала, все ей не нравилось. Это какое-то издевательство! Он не мог больше ждать. Он хотел уже сделать замечание, но женщина отошла. Пока он стоял за сыром, очередь в кассах удвоилась, если не утроилась. Это не входило в его планы. Во второй кассе очередь, кажется, была поменьше, но он встал в первую. Вчера он вот так же стоял в очереди во вторую кассу, и, как нашло, показалось, что кассир хитрила.

Кассир пересчитала сдачу. Все честно. Он даже не извинился. Было неудобно. Кассир сердилась. Женщины стояли с полными корзинами. Чего только в корзинах не было – печенье, разные соусы, пирожные и, конечно, колбаса, ветчина… «И зачем столько набирать?! Не война ведь!» – странным все это он находил. Медленно работала кассир. Он все вскидывал руку, смотрел на часы. Домой! Домой! Дома – без очереди, нет ни машин, ни тесной бытовой… Он бежал из гастронома. Какое это счастье – иметь свой угол. Закрылся – и вроде как тебя нет, и ты есть.

– Сволочи! Гнилую морковь продают. И в пакет завернули, чтобы гнили не видно было. Вот скоты! – ругался он.

Немощь

Вчера он шел от Бориса – Клавдия, дочь, с внучкой 5 лет, пошла в магазин. «Привет, пап». – «Привет». Нет чтобы остановиться, поговорить с отцом. Нелюдимка, все что-то обижается, не заходит. Молодая. Но время-то не стоит на месте, и молодость проходит.

66 лет – старик. Зрение падает, слух плохой, атеросклероз, радикулит… и много другого нехорошего. Немощь! А что дальше будет? Он не хотел бы думать об этом, но как не думать, когда силы оставляют. 70—80 лет – это уже развалюха. Сестра, 81 год, пишет, жалуется: хожу, хожу – упаду… Хорошо, говорит, сделать укол такой, чтобы не мучиться. Эвтаназией называется. Есть такая служба в Швейцарии: написал заявление, как на отпуск, и все… 80 лет – это уже не жизнь, прозябание. Кошмар. И все это впереди. Как с этим жить? На днях сосед из пятого дома откинулся. Трое суток пролежал дома. Сердечный приступ. До сих пор бы, наверное, лежал, если бы соседи не забили тревогу. Разлагаться уже стал. Ужас. Старость – не радость. Незавидное будущее. Жизнь без будущего, правильнее будет сказать. И изменить ничего нельзя. Вроде как безвыходное положение. Выход есть. Жить ради детей, внуков… Жизнь – это прекрасно. Все это, конечно, хорошо. Но когда все болит, уже не до хорошего, не до высоких целей, лежал он на диване, смотрел телевизор.

Мишка, 50 лет, летом повесился. Мужик так себе. Зануда. Выпивал. Морозов вон пьяный лег на рельсы. Хорошо стрелочница заметила, а то бы все… Где-то через два года его зарезали. Добился своего. Ленька тоже, был выпивши, разбил градусник, траванулся. Жена ему накануне сказала: если не бросишь пить, я уйду от тебя, у меня есть мужчина. Ленька того – решил отравиться. Дурак! Жив остался, только с желудком мучается, страшные боли. На трезвую голову, наверное, трудно решиться на такое. Не каждому под силу. Тут воля нужна. Да… Кажется, вчера это было: весна, 10-й класс. Он стоял на площади, ждал Валентину, любовь свою. Прошло полчаса, сколько можно ждать. Он пошел к Валентине домой узнать, в чем дело. Дверь открыла мать, совсем седая женщина. Потом вышла Валентина. Разговор был коротким: не приходи больше, у меня есть парень. Но как так: была любовь – и нет. Такого не бывает. В жизни все бывает. Он шумно сбежал вниз. Все! Конец! Он не хотел больше жить, пошел на вокзал. Он хотел броситься под поезд, примерялся. Трезвый был, потому, наверное, и не бросился, рассудок взял вверх. В жизни каждого человека есть критические моменты, когда жизнь в тягость и нет сил терпеть. Тупик. Поезд… Это слишком жестоко. Расчлененный труп. Зрелище не из приятных. Только не это. По телевизору шел «Фактор А». Кассинг или кастинг. Короче, музыкальный конкурс. Была среди исполнителей и Юлия Самойлова, инвалид-колясочник. Голос у нее был, пела она сердцем. «Нравится, не нравится – пой, – напутствовала ее Алла Пугачева, главный арбитр „Фактора А“. – Неси свой крест». А если крест этот – непосильная ноша? Потом он смотрел по НТВ фильм про ментов, как один мент замочил пятерых. В 10 часов лег. Сна не было, думал: через 4 года – 70. Этакий седовласый старец. Погода была ветреная, с завыванием. Весна, а как зимой. Встал в шесть часов, сработала привычка вставать рано, не выспался. Застреляло в ухе. И, что интересно, стреляло в одно и то же время – утром, в обед, хоть часы сверяй. Врачи говорят: это сосудистое – как приговор. По телевизору в программе «Жить здорово» Елена Малышева рассказывала про пятна на мужских трусах. С 1 апреля, это в пятницу, повышалась трудовая пенсия по старости на 3,3 процента. В среднем на 270 рублей. Бутылка дешевой водки и полкилограмма суррогатной колбасы.

На улице мело, он ходил в магазин, какой-то старик, лет 70, даже больше, покупал хлеб. С палкой. В фуфайке, оно и понятно, не тот возраст, чтобы наряжаться. Еле ходит. Хорошо дом рядом – и первый или второй этаж. А если пятый? Отдыхать надо на каждом этаже, как это делал следователь, тоже старик, из 15-й квартиры. Немощь. Еще хуже будет. Как кто-то заметил: в старости год идет за два. С этим трудно не согласиться.

И он снова смотрел телевизор, что еще делать старику. Березовский покончил с собой. Рядом нашли шарф. Вскрытие показало, что было удушение. Интересно, как он мог себя задушить? Перед этим он принимал ванну, хотя ему это было противопоказано из-за больного сердца. В последнее время Березовский выглядел неважно, порывался в Россию. Отмучился мужик. Настроения – никакого, даже на спиртное не тянуло. Авитаминоз. Депрессия. А проще – немощь. Устал. Устал жить, бороться. Потому и устал, что здоровья нет. Лег он рано. Еще было совсем светло. Эта возня с летним временем, никак не могут отменить. Уже был и Верховный суд. Наверное, председатель правительства ждал знамения. Хорошо бы уснуть и не проснуться, ничего не видеть и не слышать. Но об этом можно было только мечтать. Сон не шел. Грустные мысли не оставляли. Может, все это пиар? Но как жить, когда глаза не смотрят, и сил уже нет, и каждый может обидеть? Разве это жизнь?! До двух часов ночи он проворочался, так ничего не решив, уснул. Проснулся в 6 – велика ты, сила привычки, – и лежал. Ничего не надо. Все тлен. Завтракать не встал, экономия, все лежал, спал, не спал – дремал. На завтрак была гречневая каша. И в магазин он не пошел, легко представил, как если бы пошел… Погода ветреная. На улице старик с палкой, старуха. Много пожилых людей. Взгляд потухший, радоваться нечему: здоровья нет, пенсия маленькая. Также виртуально он мог куда-нибудь съездить. Аэропорт. Касса. Он на самолете еще не летал. Страшно первый раз. Облака за окном. Съездить в Египет – пожалуйста. И со здоровьем никаких проблем. Плоть – это лишнее, от нее одни неприятности. А так захотел – в Париж полетел. А то морду набил ментам.

Закололо в левом боку.

Не допил

Я не знал, звонить Сергею, не звонить; дома он, не дома. Может, опять где-нибудь шабашит, подрабатывает: в те выходные был у Григорьева, яму сушил. Заработал двести рублей, была водка, хвалился он мне по телефону.

Была суббота. Стояла на редкость теплая для середины октября погода. Для Сибири это была роскошь. «Бабье лето возвращается», – шутил все Казаков, сосед по лестничной площадке, пенсионер. И сидеть в такую погоду было глупо и не хорошо; надо было пользоваться моментом. Я хотел вытащить Сергея на природу, куда-нибудь съездить, но это после обеда. А пока у меня был тихий час. Конечно, не час, меньше, но после обеда я отдыхал. Десяти минут не прошло, как я лег, – и зазвонил сотовый. Он лежал у меня за подушкой. Я с ним не расставался. Нужная вещь. Это был Сергей, я так и думал.

– Поехали куда-нибудь съездим. Прокатимся. В такую погоду дома торчать! Давай собирайся! – кричал в телефон Сергей.

Я догадывался, отчего такая спешка: Сергей хотел выпить. Он всегда хотел выпить, и все ему было мало. Он прекрасно знал, что будет спиртное, я возьму пиво; и он знал, что пить мне нельзя, я за рулем, и все пиво будет его. К спиртному я был равнодушен, брал пиво, чтобы угодить Сергею, сделать приятное. Сергей уже был на пенсии. Он на три года был старше меня. Я еще работал. Дружили мы со школы, были как братья. Пить Сергей начал с восьмого класса. Я хорошо помню, как он напился на выпускном и ему стало плохо. Он на ногах не стоял, был бледный. В 10-м классе я тоже выпивал. Мы вместе с Сергеем пили. Может, и я бы спился, если бы не армия. В армии была дисциплина, да и со спиртным проблема, не купить: служил я за границей, в Чехословакии. В армии я сказал себе: все, хватит пить, надо прекращать. И я держал слово. Я выпивал, знал меру. Сергей же не просыхал, пил по поводу и без повода. Он и бит был по пьяному делу, и спал на снегу… Как только Валентина, жена, с ним жила? Это надо иметь железные нервы. Я бы не смог. Пьяный Сергей был невыносим, ничего не хотел понимать, на все ему было наплевать. С похмелья, еле живой, он шел на работу. Пил Сергей и на работе, и все как-то сходило с рук: мастер был школьный товарищ, не выдавал. До пенсии осталось работать с месяц, и Сергей пьяный попался на работе главному инженеру. На следующий день инженер его вызвал к себе и сказал, чтобы через месяц рассчитывался. Сергей хотел еще поработать с годик, а не получилось. Пенсия была чуть больше прожиточного минимума. На такие деньги не попьешь. Водку была не по карману. Теперь Сергей все больше ходил в аптеку за спиртовыми настойками боярышника, перчика. Это было намного дешевле водки.

На пенсии Сергей вроде как меньше стал пить. Или мне так показалось. А чего казаться? Не молодой уже. Здоровье нет. Допился. Состарился раньше времени.

Час, наверное, прошел, пока я добрался до гаража, надо было ехать автобусом; пока съездил на заправку. Я не стал к Сергею заходить, позвонил, чтобы выходил. Минут через пять Сергей вышел. Он был в потертой кожаной куртке, не очень чистых спортивных брюках. На ногах были короткие сапоги, сумка через плечо. Высокий, худой, седой. Сергей был в настроении, улыбался. Покататься он любил.

– Привет!

– Привет!

– Куда поедем? – спросил я, когда Сергей сел в машину.

– Да хоть куда!

Я так не мог: должна быть цель. А так что?

– Куда хоть куда?

– Да в лес просто. Я тут картошки взял, огурцов. Печенку поедим.

– Поехали в Лагуну? – предложил я.

– Поехали.

До Лагуны, небольшого поселка с населением примерно две тысячи человек, было около девяти километров. Горная местность. Внизу река. Красиво. В Лагуне жила у меня любовница. Мы уж три года не виделись. Она не отвечала на мои звонки. Значит, была на то причина. Я больше не звонил, не надоедал ей. Я хотел бы ее увидеть. Какая она стала? Сильно изменилась, нет? Три года – срок не малый. Узнаю я ее, не узнаю? Зрительная память у меня была плохая.

Сергей рассказывал про Рощина Андрея, своего хорошего знакомого. Андрей работал таксистом. Жена у него гуляла. Андрей сильно переживал, не знал, что и делать. Разводиться он не хотел. Был сын. До одиннадцати часов вечера просидел Андрей у Сергея.

– Если жена загуляла – нечего ловить! Надо разводиться, – говорил Сергей так, словно сам через все это прошел, был обманут.

Насколько я знал, Валентина у него была женщина порядочная, работала в школе.

Рассказав все об Андрее, Сергей заговорил о работе. Это была его любимая тема. Сергей работал с 16 лет.

– Молодежь совсем не хочет работать. «Не могу! Не могу!» Так ты делай – и научишься. У них одна работа – мобильник. Соберутся – и давай музыку слушать. Голых баб смотрят. Некоторым уже за 20, а как пацаны. Смотреть тошно! – Сергей закурил. – Если бы можно было начать жизнь сначала, все было бы по-другому. Я был бы умнее.

Это была для меня новость! Я никак не ожидал такое услышать от Сергея. Как это быть умнее? Бросить пить? Так это и сейчас не поздно сделать. Я хотел спросить Сергея, как это – быть умнее, но как-то нехорошо. Хотя что здесь нехорошего? Начать жизнь сначала… Я бы не хотел. Пусть уж все остается как есть. Хотя, конечно, был бы некоторый опыт, если начать жизнь сначала. Но ошибки, предательство – все это останется. Как хорошо сказал один из героев романа Тургенева «Отцы и дети», человек в природе, в жизни – работник. Может, не у Тургенева это было сказано, я ошибаюсь, но мысль-то правильная, что ничего просто так не делается, не дается в жизни. На все надо время, силы, умение. Жизнь – лабиринт, головоломка.

Я включил радио. Стояла кассета с Пугачевой. А вот и Лагуна. Я поехал за мост, хотел как лучше, а получилось как хуже: берег был крутой, кустарник – к воде не подъехать. Оставлять машину на дороге опасно: был случай, одни тоже вот так оставили машину без присмотра, когда пришли – машина без колес. Я хотел оставить ее на дороге, рискнуть, но Сергей отговорил. Конечно, я мог настоять на своем… Только зачем? У дороги тоже было неплохо. Место красивое. Река рядом, только спуститься. Пока я осматривался, Сергей уже принес дрова. Он торопился. «К чему такая спешка?» – не понимал я. Дрова были сырые, вчера прошел дождь – с костром я повозился. Разжег. Сергей открывал пиво, бегал, не знал, чем зацепить пробку, консервного ножа не было. Не сразу, но Сергей открыл пиво, добился своего и жадно приник к горлу бутылки. Наверное, опять был с похмелья. За первой бутылкой последовала вторая, но осушил он ее только наполовину – оставил на потом. Я спустился вниз к реке. Вода была небольшая, все дно видно. Я поднялся наверх. Сергей полулежал у костра. Я сел на корточки рядом. Можно было уже печь картошку, угли были, что я и сделал.

– Знаешь Семенову? – спросил Сергей. – Замначальника отдела кадров

Это была грузная женщина с большими, как у слона, ногами. Она была на пенсии, но еще продолжала работать.

– Вчера я ее встретил на улице, ходил в аптеку за боярышником. Не знаю, говорит, что купить, вроде, все есть. Богатая женщина. А тут на пиво денег нет. Вчера просил у жены: дай на пиво, – так и не дала. Я работал, а деньги не видел. Куда-то все исчезали, как в яму какую. А тут я заметил: как у меня получка, так сын с семейством тут как тут. Ясно: за деньгами приехал. Он нигде не работает – так, шабашит. А ведь семья, кормить надо. Ничего не думает башкой

Сергей встал, взял недопитую бутылку, что лежала поодаль у камня… Она была пуста.

Бутылка была открыта: она, наверное, скатилась, а может, я задел, когда ходил. На меня Сергей и думал, я это видел; он уже открыл рот, чтобы сказать мне это, но промолчал. Надо было еще доказать, что это я ее пролил. Ссориться Сергей не хотел. В бутылке еще оставалось пива где-то на глоток; Сергей выпил, облизнулся. Я достал из костра картошку. Сергей, как на продажу, разложил на сумке огурцы, порезал лук, хлеб. Закуска была неплохая, а вот выпить не было. Мне было жалко Сергея, но помочь я ему ничем не мог.

– Жена меня заколебала, все на работу посылает, – заговорил Сергей о наболевшем. – А куда идти? К частнику? Работал я тут у одного. Такой важный, что ты… Тьфу! Нет уж, наработался! Хватит! А что денег нет – сыну надо меньше давать.

Тепло. И такая красота кругом. Столько красок! Мое любимое время года. Радоваться бы, а мне было как-то не по себе. Может, я не умел радоваться жизни? Все надо уметь. И ел я без аппетита. Сергей съел почти все огурцы, их было три, и на картошку нажимал. Может, он не завтракал?

– Вот выйдешь на пенсию – тебя ждет тоже самое, – пророчествовал Сергей.

Что он мне этим хотел сказать? Что у меня тоже денег не будет? Со зла он так говорил или не подумавши? Сергей человек был незлопамятный. Добрая душа.

И вот все было съедено, выговорено. Можно было ехать домой. Я все хотел спросить Сергея, как это – быть умнее, но не решался; а сейчас спросить – вроде как не время, поздно, надо было сразу спросить.

По дороге Сергей все хвалил мою машину, «жигули» четвертой модели, уже снятые с производства. Если бы были деньги, он тоже бы «жигули» взял.

– Машина на ходу, чего еще надо, – говорил Сергей. – Неплохо съездили. Отдохнули.

Отдохнувшим я себя, однако, не чувствовал: наверное, это оттого, что отдыхать надо тоже уметь. Когда приехали, я дал Сергею денег на пиво. Ведь он не допил, и я у него должник. Мне в зеркало заднего вида хорошо было видно, как Сергей стоял у подъезда и смотрел, как я выезжаю на главную дорогу.