Текст книги "На людях. Рассказы"

Так, одна история

Она хорошо помнила, как залезла в овощную яму, стала перебирать картошку, рядом лежал фонарь. Она не хотела идти на дачу, болела, была с похмелья, но Андрей, муж: «Иди! Устал я один с дачей возиться! Продам, вот тогда узнаешь!» И она пошла. Андрей был человек неплохой, заботливый, но психованный, лучше его было не злить. Раз она запила, неделю не просыхала, пьяная уснула, а собутыльники все продукты из холодильника вынесли. Андрей пришел с работы – есть нечего. Как сумасшедший, он тогда набросился с кулаками. Она думала: все, конец… На следующий день она встать не могла, все тело болело, было в синяках. Вечером после работы Андрей просил прощения. Чего извиняться? Сама виновата. Она простила Андрея. К тому же Андрей был не чужой. Конечно, обидно было.

С Андреем она сошлась, когда уже была в годах, 40 лет. Это было второе замужество. С Григорием, первым мужем, она прожила восемь лет. Тихий был, словно не мужик. Она выпивала, был любовник. Григорий все знал, ничего не говорил. Потом ушел. Развод. От Григория была дочь Светка. У Андрея тоже был ребенок, сын. Он платил алименты.

Она год как была на пенсии, нигде не работала. Пенсия небольшая. Она, может быть, и пошла бы работать, она работала продавцом, но места не было. А работать на улице на фруктах у армян она не хотела. Да и Андрей был против работы у армян.

Она перебрала уже ведро картошки, гнили было немного, и стало вдруг плохо, закружилась голова. Лучше не становилось. Голова стала невесомой. И все поплыло – картошка, фонарь… Она ничего не понимала. Она хотела бы понять, но как, если все куда-то уплывало? И это конец. Все кончено. Так быстро и просто. Она хотела бы еще пожить, не готова была на небеса. Это нечестно.

– Андрей, я умираю, – слабым голосом произнесла она и повалилась на картошку.

Больше она ничего не помнила. Потом Андрей рассказывал: он почувствовал что-то неладное, сердце подсказало, полез в яму посмотреть, как идут дела, и вытащил ее, полумертвую, на свежий воздух, сделал массаж сердца и побежал за машиной. Сосед по даче еще рассказывал, как Андрей бегал, кричал, искал машину. Неделю она пролежала в больнице, два дня была в реанимации. Врачи дежурили по ночам. Выкарабкалась. И вот третий день дома. На обед она сварила борщ, картошки нажарила с рыбой. В больнице все каша, каша… Надоело. Она сидела на кухне за столом, устало положив руки на колени, бледная, под глазами синяки. Болезнь не красила. Она была в сиреневой кофте – подарок свекрови, брюках. Невысокого роста. Волосы коротко острижены. Уже была седина. Правый глаз временами дергался на нервной почве. Под нижней губой был шрам. Это она пьяная упала с табуретки. Молодая была – красивая, все говорили. Состарилась. Да и выпить любила.

Скоро должен прийти Андрей с работы. Он работал наладчиком на трикотажной фабрике. Фабрика должна была городу два миллиона рублей. Тяжелым было экономическое положение на фабрике… Не было заказов. Месяц рабочим не выплачивалась зарплата. На горно-обогатительном комбинате также задерживалась зарплата. По всей стране такое было. Закрывались предприятия. Фабрика еще работала, держалась на плаву. На фабрике для рабочих был открыт буфет, и по записи, в счет зарплаты, можно было купить консервы, сахар… Андрей всегда что-нибудь с работы приносил из продуктов, редко приходил с пустыми руками. Андрей мужик был хозяйственный, по дому делал много. С ним можно было жить. Андрей пришел с работы ровно полшестого. Он молча прошел на кухню, молча достал из сумки банку консервированных помидоров. Андрей был не в настроении. Значит, на работе что-то не ладилось.

Андрей был чуть выше среднего роста, крепкого сложения. Большой нос. Сердитый, насупленный взгляд из-под нависших черных бровей. Волос на голове было мало, да и те редкие. Андрей прошел в ванную, умылся, переоделся в чистое.

– Денег не дают, – уже за столом наконец заговорил он. – Обещали на той неделе еще – и ничего. Начальник тоже молчит. Никому ничего не надо.

– Жизнь, Андрей, такая, – собирала она на стол.

– … Жизнь – она такая! Не надо было перестройку делать. Жили раньше, и деньги были. Съездить можно было куда-нибудь, отдохнуть.

Она не согласна была, что раньше лучше было. Были талоны на водку, на продукты. Спорить с Андреем было бесполезно: не переспорить.

– Пенсионеров надо отправлять на пенсию! Место только на работе занимают! Их деньги поделить!

– Ты сам скоро на пенсию, – заметила она. – Будем вместе бражку попивать

– С твоим здоровьем только и пить, – густо намазал Андрей хлеб горчицей

– Я так говорю, – рассмеялась она. – Что я – дура, что ли, пить. Врач сказал, что вернул меня с того света, что пить мне совсем нельзя, если я жить хочу. Я еще жить хочу. Хотя жизнь она – не очень, но все равно жить хочется.

– Выпить можно, но надо знать меру. Вот как я пью.

И опять она ничего не стала Андрею доказывать: он в выходные без бутылки не мог, и так выпивал. Она перед этими своими трагическими событиями в погребе спрятала деньги на опохмелку, Денис, сосед, принес долг. Андрей нашел, пропил. Она даже расплакалась – так обидно было. Андрей обещал вернуть деньги. Только она не верила. «Интересно, – думала она, – выпила бы я сейчас или нет, окажись бутылка на столе? Может, и выпила, может и нет. Жить-то хочется».

***

Было два часа дня. Она испекла хлеб, прибралась на кухне и сидела пила чай. В больнице она все думала, как бросить пить, начать новую жизнь. Главное – не напиваться до срамного, а там совсем бросить пить. Нет, выпить, конечно, можно, но чтобы ясность была в голове. А так пить, чтобы ничего не помнить, конечно, плохо. Андрей второй день уже не брал обед с собой на работу, голодал, устраивал себе разгрузочные дни; где-то в газете он вычитал, что это полезно. Но как так можно голодным работать? Она не представляла. Она бы так не смогла. Все равно есть хочется, желудок просит. Зачем так мучить себя? Можно было взять бутерброд с маслом. Она никому еще, кроме Андрея, не говорила о своей новой трезвой жизни. Даже дочери ничего не сказала, а надо бы сходить, тем более недалеко, через улицу. И она стала одеваться. Утром шел снег с дождем. Она одела сапоги, синюю куртку на поролоне, берет и вышла на улицу. Было пасмурно, как осенью. Светка вот уж как два года нигде не работала. По профессии она была штукатур-маляр. Строительное управление, где она работала, обанкротилось. Светка оказалась на улице. Муж ее, Игорь, шоферил. Было двое детей – Вадим и Леночка. Вадиму было шесть лет, Леночка ходила в четвертый класс.

Она два раза отдыхала, пока поднималась на пятый этаж, высоко Светка забралась, здоровья совсем не было. Дверь открыл Вадим. Он был в шортах, футболке.

– Мама дома?

– Дома. Мама, бабушка пришла! – закричал Вадим на всю квартиру

Светка полоскалась в ванной, стиралась. Она вышла из ванной потная, в сарафане в горошек. Светка лицом была в отца… Такой же узкий нос, серые глаза.

– Мама, проходи в комнату. Сейчас я освобожусь. Быстро.

Был включен телевизор. Она села на диван.

– Ну, Вадим, рассказывай, как у тебя дела?

– Дела идут! – бойко ответил Вадим.

И голос был как у отца.

– А где Леночка, в школе?

– Да.

– Скоро тоже пойдешь в школу?

– На следующий год.

В комнату прошла Светка.

– Последний порошок истратила, – объявила она. – Ни порошка больше нет, ни денег. Мыло еще есть хозяйственное.

– Садись, чего стоишь. Тяжелая жизнь пошла. Россия совсем обеднела с этими рыночными реформами. У меня Андрей все правительство ругает. Коммунист. На выборах президента за Зюганова голосовал. Он на меня даже обиделся, когда я сказала, что за Ельцина голосовала. Вчера с работы консервы принес. По полгода на предприятиях не выплачивается зарплата. Как люди живут, я не знаю.

– Так и живут, бедствуют. Игорь у меня тоже все ругается, недоволен Ельциным. Знаешь, мама, а все-таки лучше стало. Помнишь, за водкой была драка, отпускали по одной бутылке. А сейчас пожалуйста, хоть ящик бери. Были бы деньги.

– Да, были бы деньги. Я теперь, Светка, не пью. Напилась. Врачи запретили мне пить.

– Конечно, мама, надо поостеречься. Жизнь одна. Надо сразу бросать пить

– Я от кого-то слышала, что сразу бросать пить вредно.

– Нет. Надо сразу бросать.

– Буду ходить на лыжах, бегать, вести правильную жизнь. Я в больнице это решила. Страшно мне тогда стало. Попила я за свою жизнь. Хватит. А то вон напилась – из холодильника у меня все вытащили. Вот у людей совесть. Ведь вместе пили. Как так можно?

– По пьянке, мама, все можно. Пьяному море по колено.

Нет, она не смогла бы взять чужое, хоть и пьяная была бы, зря Светка так говорила.

– Мама, я сейчас чайник поставлю.

Она не верила, что можно так сразу бросить пить, как Светка говорила. Люди годами лечатся и вылечиться не могут, а тут – сразу. Сказать можно все. Она прошла на кухню. Светка достала из навесного шкафчика печенье, конфеты, налила чай.

– Светка, я вот думаю, хорошо бы мне устроиться на работу, меньше будет тянуть пить. Куда устроиться? Молодых не берут, а меня, старуху, возьмут…

– Да, конечно, с работой трудно.

Она жалела, что рассказала дочери про свою новую жизнь: Светка ничего не сказала: ни да, ни нет, одобрила, не одобрила. «А может, Светка не хотела этой новой жизни, – думала она. – Раньше вместе пили».

– Мама, тебе еще налить чаю?

– Спасибо. Пойду я, наверное. Дома полежу, отдохну до прихода Андрея

– Мама, в выходные Игорь собирается на рыбалку. Если поедет, я вам рыбы принесу.

– Свежая ушица – хорошо. Я люблю. Это Андрею все подавай мясо. До свидания.

Она пошла еще в третий гастроном, где работала, посмотреть. Дружный был коллектив. Собирались вместе после работы, выпивали, а то прямо на работе отмечали день рождения – и ничего, работали. Сейчас все в магазине по-другому. Ассортимент стал лучше, товара больше. Продавцы все новые, молодежь. За какие-то три года все изменилось. Стало лучше, хуже – она еще до конца не поняла. Скоро должен прийти Андрей. Может, деньги дадут. Обещали еще на прошлой неделе дать. Так вроде все было дома – картошка, капуста, крупа… Но все равно без денег было плохо. Мало ли что купить надо – и денег нет.

***

Она проводила Андрея на работу, взяла подушку, легла на диван. День только начинался, а она уже устала. До больницы она чувствовала себя лучше, хоть и пила. Наверное, это старость. На кухне капала вода. Капли были большие, тяжелые. Надо бы Андрею сказать, чтобы починил. Кажется, совсем недавно, а прошел уже месяц, как Борисова Анна Петровна, заведующая пятой столовой, отмучилась. Молодая была еще. Было много народу; она тоже ходила на кладбище. Какая-то пичужка залетела на балкон, засвистела. Она хотела, чтобы кто-нибудь пришел, но никто не звонил. Хлопнула дверь в первом подъезде, в доме напротив. Хлопок был сильным, точно выстрел. Одна была такая громкая дверь во всем доме. Она встала, занялась стиркой. Все стирать не стала, выстирала самое необходимое. Потом она пошла в магазин, купила стирального порошка. Потом она смотрела телевизор. Хлеб печь не надо было, она вчера испекла. Она стала думать о новой жизни, вообще – о жизни. Она сидела на кухне в заношенном сарафане, как стиралась, даже не переоделась. Хорошо было новым русским. Всегда были деньги. Они везде ездили, были за границей. Она тоже хотела бы куда-нибудь уехать – и чтобы были деньги. Она купила бы квартиру и жила в свое удовольствие. Это была бы другая, новая жизнь. Это все фантазия. Она не девчонка, чтобы заниматься всякой ерундой, фантазировать; чтобы как-то скоротать время до прихода Андрея, она оделась, вышла на улицу, пошла по магазинам. Она ходила смотрела, что где продают, какая цена. Цены на один и тот же товар были разными. Кто по какой цене хотел, по такой и продавал. Она почти все магазины обошла, устала. Пришла она домой, сразу – на диван. Длинный был день. Это, наверное, потому, что без дела. Завтра надо опять печь хлеб. Были бы деньги – можно было бы купить. Скорей бы Андрей пришел.

Она прошла на кухню. Завтра, послезавтра одно и то же – уборка, печь хлеб, стирка. Как в заточении. Она готова была расплакаться. В этой жизни она была ничто, песчинка, без пяти минут старуха. Пожаловаться Андрею, уговорить куда-нибудь съездить – к тетке, к матери, все равно. Это был выход из положения. Она подошла к окну. Андрей, наверное, уже был в городе – рабочий день десять минут как закончился, – проходил школу. Он быстр был на ногу. У него была красная сумка через плечо, далеко видно. И вот наконец Андрей показался. Она стала собирать на стол, достала из холодильника винегрет, суп вермишелевый с мясом, блинчики с творогом. Андрей любил блинчики: он после них как-то сразу добрел. Андрей звонил два раза. Это был условный сигнал. Она не стала ждать звонка, пошла открыла дверь.

У Андрея что-то тяжелое было в сумке. Это была известь, он собирался белить на кухне в выходные, а еще был сыр и водка.

– А водку у вас тоже дают в буфете? – спросила она.

– За хорошую работу.

– Ты всегда хорошо работай. Плохо не работай, – на шутку отвечала она шуткой.

– Это мужик мне за шабашку принес.

Андрей пошел в ванную переодеваться. Она взяла со стола бутылку. Водка была челябинская. Такую она еще не пила. Мягкая или нет? Как пьется? Андрей прошел на кухню, сел за стол. Она тоже села.

– Ну что, наливать тебе, не наливать? – спросил, распечатав бутылку

– Давай наливай! – обиделась она даже. – Умру – так большой беды не будет. Не будешь мучиться со мной. – Она, кажется, давно это решила. – Все там будем. Бояться нечего.

Она выпила – и ничего. И она пила, не отставала от Андрея.

Съездил

Звонил сотовый телефон за подушкой. Это была племянница.

– Дядя Андрей, уже четыре часа. Пора вставать. Вы просили позвонить.

– Да-да, – он помнил.

В пять часов утра шла электричка на Челябинск. Надо было вставать. Нужно ехать. Вероника, сестра, будет ждать. Вчера племянница ей звонила. Племянница с мужем тоже ехала. Это была ее затея с поездкой.

Вероника доживала свой век. 75 лет! Это не шутка. Раньше сестра сама все приезжала, любила она, как признавалась, «прокатиться». Последние пять лет она никуда не ездила, сидела дома. Болела. Отъездилась. Всему свое время, даже час. Он тоже уже был в годах, на пенсии. «Надо, конечно, съездить. Давно не был. Сестра все-таки, не чужая. Ехать или не ехать?» – не мог он решить. Вставать рано. Так можно бы съездить. Не поехать – неудобно. Обещал. Так ехать, не ехать? Была бы жива жена, она бы растолкала, не дала бы лежать. Один – совсем обленился. Он себя не узнавал, такого с ним еще не было: если надо было – значит, надо, и он вставал, а тут… Он вчера вечером все приготовил, что надеть в дорогу, сделал бутерброд с колбасой себе и племяннице… и не хотел ехать. Смешно.

Утром прохладно. «Это шесть часов в дороге, – ужасался он. – Ни поесть, ни попить. Все второпях, на скорую руку. Ничего хорошего. К тому же нездоровилось. Ломило левый висок, даже как бы подташнивало. Как больному ехать? Позвонить племяннице… Но она не поверит – не болел, а тут заболел. А ведь уже не молодой». Он так и не решил, ехать или не ехать: «Отвык уже рано вставать. Год как на пенсии. К хорошему быстро привыкаешь. Когда работал, полшестого вставал, не ленился. Еще минут 15—20 – и будет поздно, электричка уйдет». Он, кажется, этого и хотел. Он задремал, а когда проснулся, был уже седьмой час. Электричка ушла. Племянница не звонила. Странно, а может, это и к лучшему, что он проспал: ехал бы сейчас в холодном вагоне, мучился, крутился, и так садился, и этак – все неудобно, не было бы сна. «Конечно, если бы, к примеру, плацкарт или купе, где можно лечь – тогда можно было бы уснуть, – думал он. – И голова бы не болела. Это шесть часов в дороге мучиться». Выходит, он правильно сделал, что не поехал. Надо было вставать, завтракать. На завтрак была рисовая каша, вчера была гречневая. Он менял крупы, разнообразил меню, чтобы не надоело. На завтрак всегда была каша. Сотовый зазвонил.

– Дядя Андрей, проспали, что ли?

Он что-то невнятно пробормотал в ответ: вроде как да, проспал, здоровья нет.

– Надо было вам еще раз позвонить.

– Может быть.

– Обманщик вы! А мы вот поехали.

«Надо было, конечно, съездить», – жалел он, что не встал. Обленился. Нет, лень здесь была ни при чем. Тогда что при чем? Вероника жила с дочерью. Она дважды была замужем – и все неудачно. С первым мужем Вероника прожила 7 лет. Хороший был мужик, на все руки мастер, но бабник. Со вторым мужем история повторилась. И дочери также не везло в личной жизни. Она жила с одним. Зарегистрированы не были. Вероника переживала.

Еще два часа с небольшим до Челябинска. Если вагон теплый, то душно. Утром холодно, днем – жарко. «Давай! Давай!» – мысленно он подгонял бы сейчас машиниста локомотива, если бы поехал. У машиниста график. Не оттого ли он не поехал, что дома захотел – поел, прилег, сходил на дачу, прошелся…

После завтрака он постирал, пошел по магазинам.

В ноябре будет уже пять лет, как жена умерла – почки отказали. Первое время он не мог один, все искал женщину, но – не получалось. Потом вроде как привык один

«Еще час – и Челябинск, – думал он. – Не узнать, наверное, город. Везде, наверное, реклама, магазины». Последний раз он ездил в Челябинск с женой; ходили тогда в зоопарк, универмаги – все это по дороге с вокзала. Первомайская площадь, кафе «Уют», за ним пятиэтажный блочный дом: здесь и жила Вероника, второй этаж, 15-я квартира. И так каждый раз, когда он приезжал, – зоопарк, универмаг… Звери как люди, только не говорили. так бы и ходил он от клетки к клетке и не устал. Интересно было. Он подолгу стоял у птиц и тоже хотел бы летать. Как это здорово летать! Весной он приносил из леса птенцов, сажал их в клетку, заботился о них. Больше трех дней они не жили, погибали. Птице надо летать, как человеку ходить.

В первом часу он был дома, купил рыбу, хлеба и подсолнечного масла. Время уже было обедать. После обеда он пошел в гараж менять масло в двигателе: была машина, «жигули» четвертой модели. Последний раз он ездил – сестра все жаловалась на ноги. Они не ходили у нее. Правым глазом Вероника почти не видела. Глаза слезились. За 6 лет, что он не был, Вероника, наверное, совсем старой стала. Грустно все это. Время берет свое. В последний раз, что он ездил, купил закуски на полторы тысячи рублей… Вино марочное. В общем, потратился. На эти деньги можно было бы купить хорошую зимнюю шапку. Он еще хотел дать Веронике денег, но не получилось: сильно потратился. Он совсем не хотел пить, но как не выпить за встречу. Одна, вторая, третья стопка… «Все, хватит! – сказал он себе. – Лучше не будет, только – хуже. Еще домой ехать». Вероника уговаривала остаться. Он был непреклонен. Домой! От спиртного тянуло в сон, приятно шумело в голове. С каким удовольствием он растянулся бы на диване, вздремнул, но – не у себя дома. Вероника рассказывала, как училась в техникуме, как познакомилась с Леонидом, первым мужем. Это была ее любимая тема. Лучшие годы – все в прошлом. Он явно переборщил со спиртным. Четвертая стопка была лишней. И так всегда. Три стопки была норма.

Машина была не новая, 15 лет, но еще ничего, бегала. Зимой он не ездил, да и летом – только на дачу. Любил он пройтись пешком. Больше пользы.

Племянница сидела за столом пьяная. Она любила выпить, и это все знали. Он еще раз, как бы между прочим, напомнил, что вечером уезжает. Сестра с племянницей уже вдвоем принялись уговаривать остаться. Он не поддавался на уговоры.

Холодной была в этом году весна. Он, как и все, поздно посадил картофель. Ботва была хорошая. Тут дождь прошел. Тепло. Он думал еще сегодня на дачу съездить, полить огурцы, капусту, ягоды.

В два часа он стал прощаться; рано, конечно, еще было ехать на вокзал, но он хотел пройтись. Он неплохо знал город, учился здесь в техникуме. Даже было любимое место. Это первый городской сад. Туда он и пошел. Вход был свободный. Он много раз здесь был. Катался на колесе обозрения, а то просто отдыхал. Здесь всегда было многолюдно, даже в утренние часы. Было много аттракционов. Здесь взрослый был как ребенок; на время становился им. После сада он зачем-то пошел на мини-рынок. Целый час он там ходил без дела, устал. У драмтеатра он сказал себе: все хватит, надо отдохнуть – и сел в тени на скамейку. «Напился как свинья, – выговаривал он себе. – День пропал. Дома заменил бы в машине масло, съездил на дачу… Польза была бы. А так что?..» Надо было вставать, ехать на вокзал, а он все сидел. Он хотел есть, был голоден. Когда он пил, ел мало, а тут прошелся… В кафе идти дорого. Взять на вокзале пирожок, сок. На вокзале много стряпни. Он как-то тоже ел на вокзале – ничего, понравилось.

Он сидел на диване, смотрел телевизор, отдыхал.

Вот еще один день прошел. Все, что он наметил сегодня сделать, было сделано. А раз сделано, значит и день прошел. Любил он вечером посидеть за телевизором. Шел концерт.

Несмотря на то, что почти все окна в вагоне были открыты, было жарко. Синоптики не обманули. Он сидел, запрокинув голову назад, дремал. Стучало в висках. Давление.

Вероника, похоже, не очень-то была рада гостям, а может – показалось. Вероника устала уже жить, измучилась, оттого, наверное, у нее плохое настроение. Дома сейчас прохладно. Открыт балкон. В десять, в одиннадцатом он ложился спать, это через полчаса. Ехать еще около часу. Это и много, и мало. Если по минутам – много.

Он полулежал на диване. Шел художественный фильм «У моста», про разведчиков. Вторая мировая война. Через двадцать минут прибывала электричка из Челябинска.

«Еще 15, 10, 5 минут… Ну давай, давай!» – он опять бы торопил машиниста на обратном пути. Привычка. Он не мог больше сидеть, вышел в тамбур. Во рту все пересохло, хотелось пить. Показался перрон, привокзальный киоск «Соки-воды» с красной крышей. Толчок, еще толчок – и электричка встала. Дома он в первую очередь залез бы в ванну, отмокать. Грязи было много. Потом ужин на скорую руку. А там можно и ложиться. Уже 11. Поздно. Но как без телевизора? Перед тем как лечь, он всегда смотрел телевизор. Без телевизора не мог уснуть, хоть пятнадцать минут, а надо посмотреть.

Фильм про разведчиков закончился, он еще посмотрел новости и в двенадцатом часу лег.