Текст книги "На людях. Рассказы"

Двойники

Он где-то читал, что у каждого есть двойник – и не один. А почему бы и нет?

Середина октября. Лист на деревьях скукожился, почернел, из последних сил еще держался. Настроение на нуле, чтобы взбодриться, он вышел пройтись; пошел на вокзал. Почему на вокзал, он никуда ехать не собирался – по привычке: раньше он много ездил, был и на Камчатке, в Сибири… где только не был. Все в дороге, с вокзала на вокзал. Для человека, много времени проводившего в дороге, вокзал – это как второй дом. Самолетом он два раза только летал: поездом надежней; водным транспортом не пользовался.

Прояснилось – опять все затянуло. На память пришли слова из известной песни:

У природы нет плохой погоды —

Каждая погода благодать.

Дождь ли, снег – любое время года

Надо благодарно принимать.

Он подходил к вокзалу. Слева – небольшая закусочная, такси. Белый «Рено» Семенова Витьки. Он давно таксует. Автобус пришел из Шилково. Диктор объявила о посадке. В 11.30, через час, прибывает электричка до Гари. Хороший город, чистый. Недалеко от вокзала столовая, последний раз он ездил, брал биточки с яйцом – понравилось.

Он сидел на вокзале ждал и не ждал электричку до Гари: ехать не собирался. Сидевшая справа женщина болтала по смартфону; молодой человек впереди уткнулся в смартфон.

Занятная штука – весь мир перед глазами. Опять прояснило.

У природы нет плохой погоды —

Каждая погода благодать.

В августе он ездил к сестре в Славино – пекло страшно, за тридцать. Он тогда на вокзале два литра горной воды «Эверест» выпил. Живот распух… Вошел мужчина среднего роста, лет 50 с небольшим, в плаще, принялся изучать расписание движения поездов. Он тоже первым делом сунулся в расписание, хотя ехать не собирался. Ознакомившись с расписанием, мужчина со скучающим видом отошел к окну. Он был больше чем уверен, что мужчина тоже не собирался ехать: зашел – шел мимо. Двойник. Мужчина вышел, минут через пять вернулся; опять вышел и больше не заходил. Опять все затянуло, к дождю. Женщина, сидевшая справа, без умолку болтала по телефону. До прибытия электрички до Гари оставалось минут 10. Он вышел, пошел на рынок, уже подходил – и опять этот мужчина в красной бейсболке. Еще один двойник.

Вчера он выходил из магазина, купил капусты, сыр, яблок, молоко, хлеб, яйца – Генка Бобров с полными сумками продуктов. Тоже на пенсии. И куда набирает?.. Две сумки. И так каждый день.

Крылатые качели

Она на кухне пила чай с клубничным вареньем и слушала «Милицейскую волну» по радио. Наталья из Краснодара заказала для дочери «Крылатые качели»:

…Станут взрослыми ребята,

Разлетятся кто куда.

А пока мы только дети,

Нам расти еще, расти.

Только небо, только ветер,

Только радость впереди…

Защипало в глазах, стало трудно дышать, и она, всхлипывая, зашлась в рыданиях. Она не помнила, когда последний раз глаза были на мокром месте. На похоронах Сергея, супруга, она слезинки не проронила; держалась. Лидия Петровна на поминках выговаривала: какая у меня бесчувственная сноха, Татьяна рассказывала. Какая уж есть. Сергей, царствие ему небесное, тоже говорил: ты, Ольга, зажата, все держишь в себе. Тебе надо меняться. Ты все одна. Расслабься. Больше позитива. Она и сама знала, что закомплексована, но она не хотела ничего менять, становиться другой или не могла: поздно – годы.

Эти слезы. Зачем они? К чему?

Она все никак не могла успокоиться, слезы бежали ручьем, успокоившись, – так стало хорошо; лет на 15 помолодела. Она ни на кого больше не обижалась, не держала зла; всех своих обидчиков, недругов прощала. Она не узнавала себя: она – и не она: так сразу, как по мановению волшебной палочки, измениться… Возможно ли такое? Уж не шутка ли. Она не знала, что и подумать. Вот бы Сергей обрадовался.

Чай совсем остыл. Она прибралась на кухне и стала одеваться.

Конец сентября – тепло, как летом. Легкий ветерок. Листьев нападало. Женщина на пенсии разговаривала, гуляла с собачкой.

Она не любила собак, боялась: большие собаки могли и наброситься, но сегодня собака – милое, умное животное.

Облака – вечные странники. Она после 10-го класса хотела поступать в летное училище – передумала. Сейчас бы была летчиком.

Школьник, 2-3-й класс, с ранцем за плечами – наверное, в школу. Хороших тебе оценок, малыш. Пока. Слушайся маму, и все у тебя будет хорошо.

Детский сад №5. Тихий час, а то бы сейчас была беготня, крик, визг – кто громче. Далеко слышно.

Универсам. Яблок надо купить – потом, завтра. Тополь у гастронома вымахал, а кажется, совсем недавно был не больше метра. «Овощи – фрукты». Хороший магазин. Продавцы вежливые. Цены приемлемые. Она вчера брала капусту. Школа №2. Первая любовь. Димка-отличник, как в такого было не влюбиться. Только вот ростом не вышел.

Все вокруг было мило, дорого, любо; так бы шла и шла. За углом – бассейн. Она раньше посещала.

Галька-детектив. Нехорошая баба: все ей надо знать, до всего дело есть. Сыч. Твой сын, говорит, на сторону ходит. Какое тебе дело, куда мой сын ходит?! Это тебя не касается. Накрасилась. Кто я. Тьфу! Глаза бы не смотрели. Пошла, наверно, на рынок за помидорами: страсть как любит. Кто-то говорил, что за раз могла съесть килограмм. И куда лезет? Жадная баба.

Так было хорошо, «детектив» все испортила. Она пошла за яблоками. Детский сад №5 проснулся – крик, писк, визг…

Она никак не могла вспомнить название песни, что заказывала Наталья из Краснодара для дочери на «Милицейской волне», ведь помнила, когда выходила из дома, еще мелодия такая – та-та-та, та-та.

Булка

Алексей Петрович, монтер пути, сидел на скамейке у вокзала, курил. Рядом лежал пакет с едой.

– …Путеец. Желтая форма путейца.

– Ладно, Орис, пусть будет путеец.

– Как ты думаешь, Тара, нам перепадет что-нибудь?

– Не знаю, не знаю. Смотри, он ест…

– Да не суетись ты.

– Пирожок с рыбой. Я, Орис, больше семечки люблю. Горох. Женщина в красном вчера семечки покупала. Радис всех расталкивает: мое! Наглец! Женщина все в Лядово ездит, электричкой на три часа. Сегодня поедет, не поедет.

– Не поедет.

– Ты откуда знаешь?

– Интуиция.

– Орис, не надо… Смотрит…

– Ну и пусть смотрит. Ты, Тара, сама должна пропитание добывать, а не надеяться на кого-то.

– Ты много добываешь. Смотри, он пирожок съел и даже не поделился.

– Не суетись. У него в пакете еще что-то есть.

– Булка!

– Не булка, а шаньга.

– Ну шаньга. Какая разница.

– Шаньга – с начинкой, а булка – нет.

– Спасибо, Орис, просветил. Без тебя знаю. Но бывает и булка с начинкой.

– Ну это – самодеятельность.

– Что он, слепой: не видит нас?

– Ему одному мало, а тут ты еще…

– Жмот он!

– Твое счастье, что он тебя не понимает, а то бы показал тебе «жмот».

– Что бы он сделал?

– Ты, Тара, слышала? Гришка, бездомный, ощипал Патру и съел.

– Как не слышала? Слышала.

– Есть все хотят.

– Орис, последняя булка… Последняя надежда.

– Не булка, а шаньга.

– Пристал со своей шаньгой! Будь я вороной, я бы выхватила эту булку.

– Шаньгу! Вороны хлеб не едят, им падаль подавай.

– Фу!

– В хлебе, дорогая, ничего хорошего нет. Семечки – другое дело. Или перловка.

– А что он тогда ест – хлеб, булку?

– Шаньгу.

– Смотри, Орис, Кат с сыном летят… и Радис с ними. Опоздали. Мы уже все съели.

Алексей Петрович встал, выбросил пустой пакет в урну слева от скамейки и направился в дежурку.

Радис нахохлился, закрутился, заворковал: мое.

«…днями»

После завтрака – в 7 часов – прогулка. И так каждый день. Вошло уже в привычку. Женщины, все больше преклонного возраста, в 6 часов уже с палками для скандинавской ходьбы набирались здоровья. Погода, непогода – идут: главное – здоровье. Практичный народ. Зоя Павловна, медик из третьего подъезда, тоже рано выходила с мопсом: «Ну куда ты бежишь?! Горит, что ли? Какой ты непослушный. Трудно мне с тобой». Собака, задрав ногу, пометила и опять побежала. «…Ну куда ты бежишь, право! Горит, что ли? Горе ты мое». У Самойлова Алексея Петровича, механика из горгаза, была овчарка. Собака без намордника. «Проходите, проходите. Не бойтесь, она не кусается», – говорил Алексей Петрович. Собака большая, вцепится – мало не покажется. Раз он намекнул механику про намордник. Алексей Петрович промолчал, словно не слышал.

Июнь. Отцвела черемуха. Хорошо вот так утром – свежо, птички поют – пройтись; так бы шел и шел… Ходил он кругами – гостиница, «Монетка», поликлиника и обратно, км 4—5 выходило. Раньше он бегал, выйдя на пенсию, то ли обленился, то ли годы уже, возраст… Вот уж вторую неделю он только выходил к поликлинике – женщина лет 40 – 50 с пронзительным взглядом, с рюкзаком за плечами, пробегала; у 35-го дома, что рядом с детсадом, покурит и опять бежит. Зачем курить? Он ничего не понимал. Курить – здоровью вредить.

И днем была скандинавская ходьба. Собаки – хаски, чау – чау, доберман.., с намордниками, без намордника: «Рядом! Вот умница. Фу! Куда полезла? Я сказала: рядом!» Все как утром и не все. Молодые мамы с колясками. Ребятня на самокатах, того и гляди, что сшибут. Старушка с клюкой сделает шаг-другой, остановится, отдохнет – и опять пошла. Сил-то совсем нет, а идти надо: движение – это жизнь; насиделась дома за зиму. Лет через 10—15 и он старый хрыч, «овощ», как сказал бы сосед.

Мужчина в теле ходил все, размахивая руками, избавлялся от лишнего веса.

– Мне 81 год, – откровенничал мужчина на углу, на пересечении улиц Свободы и Пионерской, – раньше я жил неделями, сейчас – днями.

Понедельник, вторник он сидел с Аленкой, внучкой, сын попросил. В среду опять прогулка. Ночью была гроза. Он все никак не мог уснуть. Снилась сестра, больная. «Ну куда ты бежишь?! Горит? Фу! Бяка!» – гуляла Зоя Павловна с мопсом. Алексея Петровича было не видно, может, прошел уже.

Гостиница, «Монетка»… Он вышел к поликлинике. Женщина с пронзительным взглядом курила…

Мужчина, живущий днями, прошел. Женщина в годах:

– Вы не узнаете меня? Это я – ваша бывшая соседка.

– Вы в темных очках, вас сразу не узнать.

– Как ваша сестра?

– Нет сестры. Царствие ей небесное.

– Она у вас ведь выпивала… Когда это случилось?

– В прошлом году. В мае.

– Я вот тоже готовлюсь…

Соседи

Соседи за стенкой были люди состоятельные: была машина – «Мерседес». Глава семьи работал на лесовозе с манипулятором. Супруга, Евдокия, невысокого роста, миловидная женщина с грустными глазами, – бухгалтер. Глава семьи на пенсии продолжал работать. Кто-то рассказывал, что в квартире у них все в коврах, мебель из красного дерева… Все по высшему классу. Умеют люди жить. Было двое детей. Старший из детей, Олег, был военным. Дочь – копия мать – такого же невысокого роста, грустные глаза, работала кассиром в «Магните». Замужем. Он не слышал, чтобы соседи ругались или глава семьи напился. Может, и было что, не без этого – на кухне, за закрытой дверью. Он тяжело сходился с людьми, был немногословен. Да и соседи были скупы на общение. «Здравствуйте. Здравствуйте. С праздником. Спасибо. Погода сегодня ничего. Да, тепло». Все общение.

Пошел четвертый месяц, как Евдокия пропала: не видно. Может, уехала куда? Или разбежались: не сошлись характерами? Не молодые – бегать. А может, у Евдокии появился мужчина? Женщина она ничего. Он все передумал. Беликов из пятой квартиры спрашивал супруга про Евдокию, куда пропала, – говорит, все дома сидит, телевизор смотрит. Это четыре месяца дома… Не каждый сможет. На пенсии, наверное, тоже, как и супруг. На улицу выходить надо, чего взаперти сидеть, не старуха. И опять одни вопросы. Что? Как? Почему? Тут он собрался в магазин за сливой, вышел – Евдокия только что прошла, ее были духи. Значит, она не сидела дома. Не старуха. Евдокия выносила мусор, была с пакетом.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Вы не слышали ночью, молодежь шумела? Хулиганье. Не знаете, что было?

Он спал – не слышал. Евдокия похудела, бледная, посиди-ка дома столько, и голос какой-то… Кончик носа красный, точно клювик. Он был шокирован. Спросить, что случилось, язык не поворачивался. Евдокия, ты ли это? Что за вид? Тебя не узнать. Надо выходить на улицу, не сидеть дома за телевизором… Опять же с таким лицом. Почему кончик носа красный?

Прошла неделя, он все никак не мог успокоится: бедная Евдокия, что с тобой стало? Тебя не узнать… Нельзя же сидеть все дома, надо выходить на улицу. Тепло. Завтра по прогнозу 23—25 градусов. Надо пользоваться моментом. Почему кончик носа красный? Спросить у супруга… То ли Андрей, то ли Алексей, Аркадий… Евдокия, хоть и имя редкое, он сразу запомнил, а супруга – нет. За стенкой у соседей было тихо. Раньше внук все бегал играл. Шалун.

Он шел домой с дачи – сосед.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте

Он хотел спросить про Евдокию, что с супругой, и опять не спросил – сробел.

Середина августа. Всю неделю температура воздуха не опускалась ниже 30, а сегодня – за 30. Он весь в поту, а прошел каких-то метров 300 до универсама, поднимался по лестнице; Евдокия сходила, с пакетом мусора.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Как ваше здоровье? – не мог он не спросить.

– А что?

– Вид у вас… – про красный кончик носа он промолчал.

Евдокия ничего не ответила, сошла вниз. Хлопнула в подъезде дверь.

Конец августа. Прощай, лето. Сосед все так же работал. Евдокии не было видно – не выносила мусор. Может, Евдокия перенесла коронавирус: заболела, не пошла в больницу, испугалась – получила осложнение.

Вот уж год как был отменен масочный режим.

Бедная Евдокия.

Он тоже переболел коронавирусом, потерял обоняние. Недавно только обоняние вернулось.

У соседей опять забегал внук, как раньше.

Изморось. Холодно. Будет, не будет еще тепло? Лист на деревьях местами пожелтел. Впереди листопад. Евдокия не выходила, а может, выходила – он не видел. Какая она? Все такая же, с красным носом? Не сегодня – завтра, через месяц Евдокия объявится. Он согласен был ждать и год.

Вчера он ходил в аптеку за кетопрофеном, поясницу прихватило: Евдокия выходила, ее были духи в подъезде.

Звонок. Он никого не ждал. Евдокия.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Мне надо в больницу. Если дочь придет, пожалуйста, передайте ей ключи.

Евдокия все такая же бледная, нос красный.

На днях прошел дождь со снегом. Порывистый ветер до 20 метров в секунду.

Почти весь лист опал. Дождь. Холодно, как зимой.

Он заходил в подъезд – Евдокия.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

…Бледная. Нос все такой же красный. Бедная Евдокия. Что с тобой?

До Нового года – совсем ничего. Евдокия опять пропала: не видно и не слышно. Супруг все работал. Спросить… то ли Андрей, то ли Алексей, Аркадий?

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

…Петарды пошли в дело. В магазине горы мандаринов; очередь – не протолкнуться, неудивительно: впереди долгие выходные.

Евдокии не видно: не выходит. Вчера у соседей на ужин была говядина и – еще что-то рыбное…

Я и Сергей

С Сергеем легко было работать: человек общительный, веселый, со всеми приветлив. Я же человек был скрытный, тяжело сходился с людьми. Сергей в коллективе был как рыба в воде. Я любил, не только я, с Сергеем работать. Для многих в цехе Сергей был свой человек. Сергей работал слесарем, я – газоэлектросварщик. Я был старше Сергея на восемь лет. Сергею было 32 года. Он был выше среднего роста, худой. Простое, открытое лицо… Первый парень на деревне, только житель городской. Сергей чуть прихрамывал: зимой сломал ногу, упал. Недавно Сергей купил подержанный «Москвич», тесть помог с деньгами. «Москвич» был кофейного цвета. Неделю Сергей не проездил, как застучал двигатель. Вкладыши на коленвале пришли в негодность – вернее, они были плохие. Через знакомых Сергей достал коленвал, заменил вкладыши и опять ездил. Деятельная натура. «Хочешь жить – умей вертеться», – говорил он. Вертеться… Я бы не мог так, да и не хотел бы, наверное. Обязательно вертеться? Сергей на работу и с работы ездил на машине. «Машина – хорошо, – думал я. – Престижно. Но в то же время машина – определенный риск. Тормоза откажут или еще что, а то пьяный водитель… Машина хорошо, а здоровье лучше». Конечно, я тоже хотел машину, только не было у меня состоятельного тестя, а купить машину на зарплату было нереально: это надо было копить 10 лет, это точно.

Вот уж вторую смену мы с Сергеем работали на отоплении, меняли трубы. Зима не за горами. Уже октябрь. Работа у нас была срочная, и нас не отрывали на другие работы, мы занимались только отоплением. Работали мы по зарплате – зарплата же была небольшая, к тому же задерживалась. Вот пошел уже пятый год, как страной был взят курс на рыночные отношения, улучшения – никакого. Реформы пробуксовывали. Государству никакого дела не было до оставшихся без средств к существованию своих граждан. И мы плевали на такое правительство. За просто так никто не хотел работать. Частыми были перекуры. Я в работе полагался на Сергея, брал пример. Сергей не хотел работать за просто так. Я был с ним солидарен.

Мы сидели в курилке за грубо сколоченным столом. Это был второй перекур. На столе стояла банка с сахарным песком, эмалированные кружки. С нами сидел Харитонов Алексей, еще не пенсионер, но – кандидат. Алексей сидел, навалившись всем телом на стол. Я смотрел на его в толстых складках шею и не представлял себя пенсионером, стариком. Но время остановить невозможно.

Сидели, точно воды в рот набравши: говори, не говори – лучше не станет, оставалось ждать, когда наконец заработают реформы и будет вовремя зарплата. Было уже 25-е число, получка десятого, а денег все не было, и неизвестно, когда будут. А есть надо было каждый день. Я не знал, у кого занимать. Смутное было время. Задолженность по заработной плате росла, как снежный ком. Бастовали учителя в Новороссийске, пенсионеры в Казани.

– Пойдем, Николай, работать, – поднялся Сергей.

– Пойдем, – лениво отозвался я и тоже встал.

Работы с отоплением оставалось еще на смену. Мы не торопились. Сергей размечал трубы, готовил к резке. Я со скучающим видом стоял рядом, для меня работы еще не было. Сергей разметил, я взял резак, размотал шланги, открыл баллон с кислородом, пропан. Подошла Катька-уборщица. Ей было чуть за 30. Невысокого роста, с крепкими ягодицами, тяжелой грудью, переваливаясь, уткой ходила она по цеху, уродливо загребая ногами. Женщина с приветом. Привет этот совсем не мешал ей работать. Катька была замужем. Что еще?

– Чего надо? – сердито спросил Сергей

– Ничего не надо, – с достоинством ответила Катька.

– Нет, чего-то надо… – не оставал Сергей. – Только не хлеба.

– А что?

Катька догадывалась, что имел в виду Сергей, но хотела услышать. Она привыкла к непристойностям, не обижалась, иногда сама развращала… Катька скоро ушла. Я зажег резак, стал резать. Подошел Суслов, мастер. Он что-то говорил Сергею, поучал. Сергей оправдывался. Я, как ни прислушивался, ничего не мог понять, резак мешал, свистел. Я кончил резать, закрыл кислород с пропаном, посмотрел на Сергея:

– Что там?

– Помнишь, я на той неделе рубил железо на контейнер, – заговорил Сергей. – Я тогда хотел взять целый лист, а Суслов говорит: бери обрезь. Обрезь была завалена прутками. Сейчас мне выговаривает, почему я развалил прокат. Я ж ему говорил: давай возьмем лист. Не захотел. Идиот!

С утра Сергей был не в настроении, и вот – прорвало. Всегда уравновешенный, спокойный, Сергей ругался. Это на него было не похоже. Двуликий янус.

Я отрезал две трубы, и в 11 мы пошли курить. В 12 обед. До половины двенадцатого мы курили, потом Сергей достал из сумки банку с супом, пошел в кузницу разогревать. Я последовал его примеру. В кузнице в горне стояла большая емкость с водой. В ней разогревался обед, уже стояли банки с первым, вторым. Кузнец, около двух метров ростом, этакий Муромец, убирал с молота окалину. Нрава он был кроткого, не сквернословил; вел правильный образ жизни, был вегетарианец, любил порассуждать, до всего доходил сам.

Без пятнадцати двенадцать в цехе появился Крючков, известный в городе предприниматель. Он все ходил к Сергею, и они, уединившись, подолгу о чем-то шептались. Так было и на этот раз. Сергей знал, с кем водить дружбу. Временами мне казалось, что Сергей был как все, не лучше. А может, мне просто хотелось, чтобы Сергей был как все? Сергей курил сигареты только с фильтром, хорошо одевался. Он все хотел поправиться, но оставался худым. Он полтора года в рот спиртного не брал, а если и пил, то только хорошее вино. Жил он в своем доме. «Свой дом – он и есть свой дом, – говорил Сергей. – Захотел огурчик – пожалуйста, прямо с грядки. А что казенный дом? В подъезде вонь. Еще какие соседи попадутся, а тут я сам себе хозяин…» У Сергея была кавказская овчарка. И это, пожалуй все, что я знал о Сергее.

В обед Матюшкин с Григорьевым резались в карты. Сенька сидел дремал. Харитонов в очках читал газету, перечитывал. Я сидел в стороне от всех, тоже дремал. И так каждый обед. Я не представлял себе Матюшкина без карт, Харитонова без газеты. Мне казалось, так будет всегда. Я был консерватор.

После обеда мы с Сергеем заметно прибавили в работе, и это получилось как-то само собой. А может, мы компенсировали свое прохладное отношение к работе до обеда? Бывает такое. Мы работали без оглядки друг на друга. За час много сделали, если честно, – больше, чем до обеда. В третьем часу подошел Суслов, сказал, что надо сегодня закончить с отоплением, начальник велел. Это нужно было оставаться на вторую смену. Впрочем, для меня это не стало неожиданностью: я как чувствовал. Работы с отоплением оставалось часа на четыре. За сверхурочную работу полагался отгул. Я не против был остаться. Сергей тоже был за. К тому же он должен был смену, отпрашивался.

Нас не надо было подгонять в работе, мы работали на себя: был стимул: быстрее закончить – и домой. Я не заметил, как пошел пятый час. Пришел на смену Хазанов, сторож. Полноватый, в возрасте мужчина с улыбающимся лицом. Работал он недавно – с год.

Не нравился он мне, не нравилась мне его излишняя любезность; здороваясь, протягивая руку, он всем корпусом подавался вперед, кланялся. Я избегал здороваться с ним за руку.

– Не наработались, что ли? – с издевкой в голосе зло заметил проходивший мимо Семин, шофер.

– Поработать надо, платят хорошо, – хитро улыбаясь, ответил Сергей.

– Остаетесь, что ли? – спросил Новиков.

Всем было до нас дело. Коллектив – как большая семья, с той разницей, что все взрослые, самостоятельные. Мне было не по себе, обидно: смена закончилась, а мы работали, как чужие, не свои.

– Бойся! – предупредил я Сергея, закрылся щитком, засверкал.

Слесарной работы было немного, в основном сварка. От меня зависело, как быстро мы закончим с отоплением. Я был главным. Сергей стоял в стороне, о чем-то говорил со сторожем. Разговор носил доверительный характер. И опять я прислушивался, но ничего не мог понять: трещала сварка, гудел аппарат. Я заварил два стыка, откинул щиток.

– Николай, может, тебе помочь? – спросил Сергей.

– Нет, – отказался я: как он мне мог, интересно, помочь?

– Тогда я машину в цех загоню, а то дождь идет.

Я кивнул. Если бы я не кивнул, Сергей все равно бы загнал машину в цех. Зачем спрашивать? Он и не спрашивал.

Дождь лил с утра – холодный, к снегу. Бабьего лета не было, а так все хотели тепла.

Я работал механически – наверное, это не хорошо: но мне так было удобно. Полдевятого я все заварил, можно было открывать отопление, проверять. Работа была мною выполнена на «хорошо». Конечно, можно было сделать лучше. Это надо желание, надо не торопиться… Ни того, ни другого у меня не было. Я просто выполнял свои обязанности, оговоренные трудовым договором. Три стыка отсырели. Я быстро заварил их.

– Молодец, – дружески похлопал меня Сергей по плечу, как пацана. – Я тебя сегодня прокачу. Поедем на машине.

Я не помнил, когда последний раз ездил на такси, – это было давно. Своей машины у меня не было: непозволительная роскошь.

Мы пошли переодеваться. Мой шкаф стоял у окна. Шкаф как шкаф… но все равно он был отличный от других: во-первых, номер был свой – 54; во-вторых, выкрашен был шкаф в какой-то непонятный серый цвет, он таким мне достался… Были и другие отличия. Это был мой шкаф, и я к нему привык.

Я еще раздевался, Сергей уже пошел в душевую. Я не торопился, не хотел подстраиваться под Сергея. Когда я вышел из душевой, Сергей уже стоял одетый в проходе.

– Я в машине, – сказал он.

Я не торопился.

– Счастливо. Всего хорошего, – широко улыбаясь, крепко жал Сергей сторожу руку.

Я сел рядом с Сергеем, и мы поехали.

– Пристегнись, – сказал Сергей.

Я совсем забыл про ремень безопасности. Сергей включил магнитофон. Я растерялся… Эта музыка. Сергей ехал осторожно. Я, наверное, обогнал бы мотоциклиста, хотя, может, и не стал бы. Своя машина есть своя. Сергей остановил машину у колонки. Мне до дома оставалось метров 300. Можно было довезти, что для машины 300 метров – пять секунд. В чем была моя вина?