Текст книги "пронежность. гвоздем в либидо"

Анька пожала плечами.

– Но я не настаиваю, все же я не идеальная женщина, – бомжиха развела руками, – детей у нас с Валеркой не получилось. А он очень хотел девочку. И после свадьбы очень старался по этой части, а я все не могла забеременеть. Валерка все торопился, а я не понимала, куда такая спешка? Так Валерка и прозвал меня: Наташка – черепаха.

Бомжиха прикурила вторую сигарету от своего окурка и уставилась в пустоту перед собой.

– А как похоронила Валерку, так и не смогла оправиться. Видите, барышня, в кого я превратилась? Это я, Наташка-черепаха, профессорская дочка, интеллектуалка и… Меня даже мои бывшие друзья сторонятся, а родственники на порог не пускают. В супермаркетах на выходе сразу шмонают, а вчера вот охранник наградил знаком отличия. А почему я не повесилась, когда Валерка умер? Я хотела, честное слово, но я не знала, нужна ли я Валерке? А потом я поняла, что жизнь – это любовь, и пока я живу, я люблю. – Бомжиха искоса взглянула на Аньку. – Ага, Валеркина кровь, и пожалуй я даже знаю вашу маму. Лилька. Как поживает? Помогло лекарство? Впрочем, что я спрашиваю, конечно же помогло.

Анька сидела растерянная и обескураженная. Она хотела встать и уйти, но еще больше ей хотелось разобраться что к чему.

– У меня тоже синдром Христовой Невесты, – выдавливает она из себя, – я тоже умираю. А что за лекарство?

– Ну, это я прикололась над Лилькой, не могла же я простить ей, что она спит с Валеркой.

– Что за лекарство?!!

Бомжиха залюбовалась Анькой:

– Какая страстная! Вся в отца. Простое лекарство, барышня, от всех женских болезней. Мужское семя.

Анька брезгливо сморщилась.

– Ага, Лилька тоже отнекивалась, а потом стала самой знаменитой минетчицей в Сайгоне. Сосала за двойной без сахара.

– Вы врете, – орет Анька.

– А зачем мне это? – удивилась бомжиха. – Мы с Жаннкой даже хотели ее проучить, чтобы авторитет наш не роняла: мой – интеллектуалки, ее – хулиганки, но Сашка Трахтман вовремя подвернулся, и Лилька угомонилась. Говорят, они даже поженились.

Бомжиха замолчала. Анька играла желваками и не знала, что ей сделать: засветить бомжихе во второй глаз или расплакаться от обиды, а еще у нее дрожали коленки и кружилась голова. А потом Аньку стошнило.

– Ну, какая вы впечатлительная, – улыбнулась бомжиха, наблюдая конвульсии Аньки, – Или вы думали, вас аист принес, а ваша мама называется мамой по недоразумению? – и лукаво поглядывает поверх Аньки, – все мамы когда-то были глупыми девчонками, а Лилька была еще злой глупой девчонкой, и чертовски сильной к тому же! Но Жаннка тоже не божий одуванчик, а я хоть и тощая была, но царапалась и кусалась как бешенная кошка, так что мы вдвоем с Лилькой бы справились. И Лилька понимала это и сдерживала свой пыл по крайней мере при нас. Но, барышня, скажу вам правду, не подвернись ей Сашка, она бы нас поодиночке подкараулила и бутылкой шампанского по голове, – была, знаете, в то время такая мода. Потому что Валерка по-настоящему любил трех женщин: меня, Жаннку, и Лильку, и Лилька не с кем не хотела делить его любовь. Только напрасно. Валерка тогда уже пил по-черному, не до секса ему было, мы с Жаннкой по очереди нянчились с ним как с младенцем. Впрочем, Лильке он ребенка сделал, а нам – нет. – Бомжиха смахнула слезу со здорового глаза и прикурила третью сигарету. – Но я не жалею. Валерка был достоин самого лучшего секса, а Лилька из нас была самой лучшей женщиной: и сосала с проглотом, а кончала – я даже в порнофильмах такого не видела. И дочка у нее такая славная получилась. Хотя странно, Лилька все твердила: «…мальчика, от Валерки только мальчика рожу». И мы все уверены были, что мальчик родится. А потом Сашка на сороковой день прибегает и кричит, что у него дочка родилась. Ну, мы понимаем, что к чему и радуемся за папашу. За Валерку, естественно.

Бомжиха опять с нежностью посмотрела на Аньку, а та бледная сверлит ее ненавидящим взглядом:

– Зачем вы все мне это рассказали?

– Не знаю, – бомжиха притворно вздохнула, – увидела на скамейке, вот и рассказала.

Наступило неловкое молчание. Анька закрыла глаза, и понимая, что во всем этом есть что-то противоестественное, решила все же прочувствовать этот момент, чтобы потом, когда она будет умирать, вернуться сюда и понять наконец то, чего сейчас понять не в состоянии. А потом ей вдруг подумалось, что ее отец такой замечательный, а она – такая посредственная, и если бы не встреча с Жанной, то россказни этой старухи не произвели на Аньку такое впечатление, а теперь, даже если ты переоценишь свою чертову жизнь с поправкой на выслуги родителей, то это не избавит тебя от долбанного синдрома, а значит Анька уже не оправдаться. И Анька не размыкая век пустила слезинку, вздохнула и робко интересуется:

– А Валерка бы не разочаровался во мне?

Бомжиха искоса посмотрела на Аньку, оценивая всерьез та, или прикалывается, и убедившись, что Анька искренна, велеречиво успокоила ее:

– Ну что вы, деточка. Это только подкаблучники мечтают о доме, дереве и сыне. Настоящий мужчина мечтает родить дочь.

Анька открыла глаза и попробовала улыбнуться, но в животе ее что-то забурлило, и Анька лишь осклабилась – бомжиха сделала вид, что ничуть не испугалась:

– Потому что дочь – это мать, – вдруг загадочно проронила она, бросив окурок в урну и грузно поднимая свое аморфное тело.

Анька отчего-то забеспокоилась, даже попыталась встать, чтобы проводить бомжиху, но та жестом пресекла Анькины попытки. И Анька из чуждого ей гуманизма вдогонку поинтересовалась:

– А как же вы?

– А что я, – бомжиха обернулась, горестно усмехнувшись, – тут уж или Наташкой-черепахой, или Лилькой-минетчицей быть. Я свой выбор сделала. А черепахи не кончают. Но живут долго. И одиноко. Вот пойду бутылки собирать, потом куплю себе печенюшек, чайку вечером попью, да скандинавскую поэтику в охотку почитаю. А когда время придет, встретимся с Валеркой, а там уж никому его не отдам.

И бомжиха заковыляла прочь, оставляя Аньку в смятении…

А Женька, проплакавшись, подумала, что неплохо сегодня после работы развлечься, чтобы Аньку из сердца вон… например, тусануться в своем клубе, снять пару девочек, чтобы клин, как говорится, кунилингусом, но только совершеннолетних, чтобы не на те же грабли… И Женька достала косметичку и стала приводить себя в порядок, продолжая размышлять о своей сексуальности, и когда ее лицо вновь засияло красотой и мудростью, Женька пришла к выводу, что ошибалась: никакая она не лесбиянка, а, что хуже всего, к сексу Женька совершенно равнодушна. Да, она может доставить женщине удовольствие, но сама это делает без удовольствия. Да, она может доставить мужчине удовольствие, но сама это делает без удовольствия. Да, она может доставить удовольствие себе, но и это ей не в кайф. И Женька признала, что случай тяжелый, потому что пациент скорее мертв, чем жив. Если бы это был другой человек, то Женька бы направила его к терапевту, а себя волшебной таблеткой не обманешь в какие места ее ни заталкивай. И Женьке внезапно стало легко, она вздохнула полной грудью и решила, что быть живым трупом – не ее профиль, а на самом деле она жаждет отмщения. И Женька, складывая косметичку обратно в сумочку, пробежалась опытным взглядом по своей биографии и нашла место преступления и убийцу. Она презрительно улыбнулась, потому что этот гад лишил ее не только жизни, но и девственности, наградил букетом венерических заболеваний и заставил взять свою дурацкую фамилию. Да, с легкой руки и большого члена своего бывшего мужа Стасика, Женька теперь олицетворяет собой то, чем по определению не является. Какая ирония, выйдя замуж за Стасика, Женька стала Вагиной, а ее вагина стала одинокой как никогда. И если в девичестве Женька еще могла считаться женщиной, то став женой, она потеряла себя. Потому что с первых дней семейной жизни лучшими друзьями ее вагины стали суппозитории, а ЭКО или даже суррогатное материнство, как настаивал Стасик, не могли спасти этот женоненавистнический брак. И Женька, развалившись в своем кресле, размышляла, почему она первым делом не кастрировала своего бывшего мужа, когда внезапно разбогатела. Почему она, как дура вложила эти деньги в этот психоаналитический центр, просиживая месяц за месяцем в пустом кабинете в ожидании клиентов? «Потому что именно сюда должна была прийти Анька, – ответила себе Женька, а облегчать жизнь Стасику – нет уж увольте».

4

Жанна вышла на Лиговском и почувствовала смертельную усталость. Она, пошатываясь, шла домой, мечтая поскорее добраться до своей кровати и забыться на пару часов. Потом к ней забежит Майкл, они попьют кофе и можно будет начать работу над портретом прямо в квартире, тем более что Мишкина комната свободна. «И это будет началом, – думала Жанна и улыбалась, – новой жизни». Жанна остановилась, вдруг осознав, что этот портрет в сущности ничего не меняет… «Если Майкл не Дориан Грей», – усмехнулась Жанна, сворачивая на свою улочку. Затем Жанна с чувством легкого омерзения нырнула в родную подворотню, открыла вечно теряющимся ключом подъездную дверь и оказалась почти дома: оставалось пройти несколько пролетов немыслимо узкой и крутой лестницы. Где-то между третьим и четвертым этажами Жанна поняла, что еще несколько таких бессонных ночей и новая жизнь Жанны окончится на этих ступеньках так и начавшись.

В квартире стоял запах, который обычно бывает после долгого отсутствия, но Жанна не стала заморачиваться, а зафутболив свои ботильоны в сторону обувного ящика, сбрасывая на ходу плащ, прошлепала в свою комнату и рухнула в одежде на свою кроватку. Через секунду Жанна уже спала.

Проснулась Жанна внезапно, словно кто-то крикнул ей в самое ухо: «пора»! Она потянулась и словно кошмарный сон вспомнила вчерашнее застолье у Бехтерева, не закончившееся едва похоронами, да и Ленечка Дефур тоже был не краше могильщика, а еще эта, как ее, девочка-война. И Жанна перевернулась на другой бок, намереваясь проваляться до самого утра, но вдруг уловила чудеснейший из запахов. Жанна приоткрыла глаз и на фоне окна увидела темный силуэт с огромной черной дырой вместо головы. На мгновенье ей показалось, что весь мир засасывает в эту черноту. Жанна вздрогнула и промычала:

– Кофе.

Кто-то услужливо поставил чашечку на подоконник у изголовья кровати, и Жанна извиваясь всем телом, тщетно пыталась высвободиться из одеяла и дотянуться до вожделенного напитка. Этот кто-то вскоре сообразил, почему Жанна плачет, и поднес чашечку прямо к ее пересохшим губам. Жанна сделала несколько глотков и радостно вскрикнула:

– Майкл!

А Майкл смотрит мимо Жанны и чужим голосом говорит:

– Дверь была открыта. Я думал у тебя что-то случилось, вошел, а ты лежишь на кровати как неживая. Я испугался, хотел вызвать скорую, но потом понял, что ты спишь. И я остался охранять твой сон.

Жанна благодарно улыбнулась.

– Потом ты проснулась и попросила сварить тебе кофе. Помнишь?

Жанна виновато улыбнулась и подумала, что такой чудесный кофе она пила только у Бехтерева. Майкл подошел к окну и стал увлеченно наблюдать за какой-то ерундой.

– Но это было вчера, – сказал он внезапно. – Ты проспала целые сутки.

Жанна пыталась понять, что значит последняя фраза, но без кофе это сделать практически невозможно, и Жанна, поборов одеяло мягкой женской настойчивостью, сумела высунуть руку и дотянуться до чашечки. Она сделала несколько глоточков и вдруг до нее дошло, что если бы Майкл находился перед ней, то мог бы увидеть ее груди. Жанна спешно укуталась в одеяло, и обнаружила, что одежды на ней нет никакой. Жанна не знала, что она должна ей чувствовать в этой ситуации, и на всякий случай проверила рукой в промежности, не было ли там свидетельств совершенного над ней насилия, но там было сухо. Жанна разочарованно вздохнула, представила, как Майкл ворочал ее в общем-то не маленькие телеса, и решила не развивать эту тему.

– Спасибо, Майкл, ты настоящий рыцарь, – иронично говорит Жанна, ставя пустую чашечку на подоконник, – охранял сон дамы сердца. Но дома тебя не потеряли?

Майкл, прижимаясь лбом к окну, сказал, что он взрослый мужчина и все такое прочее. Жанна кивала и осматривала окрестности в поисках своих трусиков, лифчиков, которые могли своей геометрией рассказать о случившимся.

– Впрочем, кто хотел, тот уже давно потерял, – закончил свое выступление Майкл и сел напротив.

Жанна смутилась как школьница, отвела взгляд и очень жалела, что не носила то чудесное нижнее белье, что привез ей из Англии Бехтерев. По крайней мере Майкл бы знал, что Жанна чувственная натура, и все что касается ее тела – прекрасно.

– Все хотела тебя спросить, – Жанна виновато улыбается, – а где ты живешь?

Майкл с озорцой посмотрел на Жанну и громко ответил. Жанна думала, что отсутствие спермы в ее влагалище еще не доказательство дружеских отношений, в конце концов она могла, как это делают современные девушки, «отсосать», или размазать по лицу как лучшее средство от морщин. И Жанна сделала вид, что эту шутку слышит впервые и неуверенно так переспрашивает.

– Залупово?

Майкл довольно смеется.

– Ну, Жанна, как ты могла обо мне такое подумать. На автобусе от проспекта просвещения минут двадцать, сразу за Лупполово.

Жанна улыбнулась и подумала, что Майкл изменился. «Повзрослел за одни сутки? – недоумевает она, – вчера был мальчиком, а сегодня – черт знает кто».

– Там у меня малюсенькая студия, а еще рыбка в банке, – продолжает Майкл.

– А где твои родные?

Майкл саркастически улыбнулся.

– А твои где родные, Жанна?

Жанна собирается ответить и понимает, что Майкл – не ангел, вероятнее всего, пока она спала он улетел, оставив никому не нужное тело, и Жанна с радостным сожалением уверяет себя, что настал этот момент, который она так долго оттягивала.

– Сиротки мы с тобой, Майкл, – ерничает она, прикидывая как помягче сказать: «больше не приходи».

Майкл скривился, как будто Жанна двинула ему коленом в пах:

– Мне пора. Прощай, Жанна, – и собирается уходить.

Жанна поднимает глаза, зная, что он все понял, и ей становится страшно. Она не понимает, почему ее сердце замерло, на глаза навернулись слезы, а безвольная ручонка тянется всеми своими пальчиками подобно Адамовой с фрески Микеланджело к этому нахохлившемуся ребенку. Майкл делает вид, что все пучком и огибает это препятствие, как танцовщица взмахнув бедрами, и через пару шагов он окажется в коридоре, а там ищи ветра в поле. Жанна из последних сил тянется к нему, оголяя грудь, живот, сбрасывая одеяло… теряет равновесие и, падая, хватается за его полу джинсовой навыпуск рубашки. Майкл оборачивается, смотрит на голую Жанну сверху вниз, не делая попыток поднять ее, но и не осуждая.

– Не надо, – шепчет Жанна.

Майкл молчит, а Жанна отчетливо слышит у себя в голове его голос, тихий и раскатистый как далекий-предалекий гром: «Поздно».

– Нет, все еще можно изменить, – Жанна не понимает, что несет, но чувствует свою правоту, которая капельками пота проступает на лбу, – все можно изменить.

Майкл типа загрузился, посматривает в окошко, прислушивается, затем пытается мягко вернуть себе свободу, но Жанна неумолима.

– А ты действительно ничего не помнишь?

Жанна не знает, что ответить, она виновато улыбается и почему-то думает о Пушкине, который накануне своей дуэли вот так же забежал к своей супруге попрощаться. Может у нее грудь была поменьше, или пмс в тот день одолел, но Пушкина убили, а Майкла еще нет, но его убьют, Жанна поняла это только что, но пусть не сегодня, потом, когда она напишет его портрет, или когда Жанна переспит с ним. В этом есть сакральный смысл, непостижимый сегодня, но когда Майкл будет мертв, важность этого полового акта будет очевидна. Жанна удивилась свои мыслям и отбросила руку Майкла.

– А что я должна помнить, – и не стесняясь своей старости, кряхтя поднимается с колен.

Майкл пожимает плечами и отворачивается.

Жанна сокрушенно смотрит на свой не такой уж и маленький живот, хотя если его втянуть, то вполне сносный, и вспоминает своего последнего любовника, который застукал их с Майклом, когда они, поздно вернувшись из мастерской, заночевали у Жанны. Все было невинно: она в своей комнате, а Майкл – в Мишкиной, но этот любовник, помешанный на сексе, ни чему не хотел верить, и твердил, что Жанна ему изменила… Вот и сейчас у Жанны такое чувство, что она изменила. А кому? И Жанна посмотрела на себя в зеркало, висевшее между портретами Мишки, и увидела свою однозначно виноватую физиономию.

– Так что же случилось? – бросает она с вызовом.

Майкл мнется с ноги на ноги, Жанна с ненавистью смотрит ему в затылок и на полном серьезе думает двинуть туда чем-нибудь потяжелее.

– Будь так добр, Майкл, расскажи, чего я натворила, – Жанна, не спуская глаз с этого затылка, шарит руками, натыкается на какую-то вазу и поднимает ее над головой.

Майкл вжимает голову в плечи и бросается наутек, Жанна со всех сил швыряет ему вдогонку эту вазу, она, гулко ударившись о стенку, падает на пол, почему-то не разбившись, а Жанна уже летит следом, намереваясь придушить или загрызть убегающего…

В этот момент входная дверь открылась, и на пороге нарисовалась Люба. Она лихорадочно вертит связкой ключей, оторопело смотрит на Жанну, прижимающую Майкла к стене, и ничего не понимает.

– Прекратите! – кричит Люба, – что у вас, черт возьми, происходит?

Жанна не обращает на нее внимания, а заламывает Майклу руку и щелкает зубами, выкрикивая непонятные слова. Майкл вертит головой, не желая ничего понимать, и плачет. Люба в ужасе пятится к дверям, не понимая на чьей она стороне, вот если бы все было наоборот: голый Майкл на мамочку, то не смотря на разногласия, половая солидарность не позволила бы Любе совершить ошибку, и Майкл получил бы по яйцам, а тут вроде как мамочка не права. И Люба хватает Майкла за другую руку и тянет на себя. Жанна как будто только этого и ждала, она резко отпускает Майкла из своих объятий, и тот падает к ногам Любы.

– Мамочка, да ты с ума сошла, – кричит Люба, балансируя над телом.

– Забирай его, – говорит Жанна чужим голосом и уходит в свою комнату.

Люба в полном замешательстве делает шаг назад, позволяя Майклу подняться, и с ненавистью смотрит в его красные глаза.

– Ну что, урод, довел мамочку до приступа?

Майкл трет пострадавшую руку и пытается протиснуться между Любой и вешалкой.

– Куда? – Люба выставляет локоть, – Теперь ты поедешь с нами. И молись, чтобы мамочка не вспомнила.

Майкл некоторое время смотрит Любе в глаза, а затем покорно идет по коридору на кухню и садится на табуретку. Люба закрывает входную дверь на ключ и, тренируя улыбку, направляется в комнату Жанны.

Жанна лежит на своей кровати и смотрит в потолок. Люба осторожно подходит к кровати, улыбается и машет рукой перед глазами Жанны.

– Мамочка, – говорит она ласковым голосочком, – ты не спишь?

Жанна начинает часто моргать. Люба садится на кровать и гладит Жанну по голове.

– Просыпайся, мамочка. Я по тебе соскучилась, и я тебя люблю. У меня ведь никого кроме тебя на целом свете нет. Хотя есть, Данька. И сегодня у него день рождения.

Жанна замирает, ее дыхание становится прерывистым.

– Да, мамочка, сейчас ты проснешься и мы поедем к Даньке. И все будет как прежде, даже лучше. Только проснись, пожалуйста.

Жанна делает глубокий выдох и закрывает глаза. Люба сосредоточено ждет, но Жанна не шевелится.

– Ну и черт с тобой. – взрывается Люба, – не хочешь жить, так сдохни, всем только лучше станет. Мы с Мишкой квартиру эту продадим и деньги поделим, а Майкл твой женится.

Жанна вздрогнула и сделала глубокий с гортанным хрипом вдох.

– Люба? – говорит она, открывая глаза, – почему ты здесь? Что случилось?

Люба облегченно вздыхает, закрывает глаза и откидывается на спинку кровати.

– Ничего, мамочка. Мы же договорились к Даньке ехать, помнишь? Вот я и зашла за тобой.

Жанна недоверчиво смотрит на Любу:

– Люба, я помню, но ты что-то путаешь. Сегодня шестое.

– Сегодня седьмое июля, – устало говорит Люба и встает с кровати. – И ты, это, давай поторопись, а то нам еще ехать долго.

И Люба вышла из комнаты Жанны и через проходную вторую комнату вошла на кухню. Майкл так и сидел на табуретке. Люба смерила его презрительным взглядом.

– И чего в тебе мамочка нашла? Пизденыш.

Майкл усмехнулся и поднял на Любу глаза.

– Ой, мне стало страшно, – иронично сказала Люба и зажмурилась, – ты так пытаешься на меня впечатление произвести? Не стоит, я девушка опытная и знаю, что за такими взглядами последует. Сказать?

Люба выдержала паузу и вдруг поняла, что ей действительно страшно. Не успей она зажмуриться, то запросто попала бы в плен этих раскосых глаз. И скажи ей Майкл: а ну, Люба, снимай трусы и становись раком, то она сделает это с радостью, но, что хуже всего, скажи Майкл: Люба, отсоси и умри, то и это будет исполнено. И Люба, гоняя свой страх как лабораторную крысу по лабиринту, проорала в направлении Майкла:

– Спрячь свои гляделки, со мной не прокатывает.

Люба открыла глаза и искоса посмотрела на Майкла:

– А если мамочке брякнешь про случившееся, я тебя придушу.

Майкл сидел понурый и вообще не страшный. Люба подумала, что это у нее просто гормоны взыграли, вероятно старость подходит, раз ее малолетки возбуждают.

– Спасибо.

– Ты издеваешься? – взвизгнула Люба, – да ну вас всех в жопу! Разбирайтесь сами, а я в машине подожду.

И Люба стремительно пошла к выходу, и еще долго чертыхалась, разбираясь с замками и ключами.

Потом вышла Жанна и первым делом спросила, какое сегодня число, и заодно попросила Майкла сопровождать ее в этой поездке, а то Люба всю душу ей вытрясет и еще мозг вынесет.

– Она ведь ведьма. Я не шучу, она как-то со своей соседкой по коммуналке рассорилась, так эта соседка неделю не прожила – из окна выбросилась. А у меня после Любы всегда сердце болит. Договорились, Майкл? Это ненадолго, а потом начнем твой портрет писать. Настоящий.

– Портрет? – удивляется Майкл, – Ты уверена?

В этот момент с улицы раздались нетерпеливые гудки, и Жанна потащила Майкла к выходу:

– Потом, все потом, Майкл…

Заднее сидение Любиной «девятки» было завалено пакетами, Жанна еще кое-как уместилась между ними, а Майклу пришлось сесть рядом с Любой. Люба попыталась было возражать, но Жанна сказала, что без Майкла она не поедет, и Люба смирилась. Она лихо развернулась, встроилась в поток и пока не выехала за КАД не проронила ни слова. На старенькой еще кассетной магнитоле играла бодренькая музычка, Жанна задремала, Майкл смотрел по сторонам, а Люба на грани фола вела свой автомобиль, не жалея ни подвеску, ни движок, ни нервы других участников движения. Она всегда так делала, когда хотела подумать о чем-нибудь важном, а события этого дня заставляли ее мобилизовать все свои «шумахерские» способности.

– Ну, вот скоро будем на месте, – сказала Люба и обогнала очередную иномарку. Жанна ничего не ответила, а Майкл отодвинулся еще дальше, чтобы не мешать Любе орудовать рычагом переключения скоростей.

– Боишься, – ухмыльнулась Люба, – правильно делаешь, я бы тоже на твоем месте боялась.

Майкл пожал плечами, а Люба отметила про себя, что ей стала импонировать его немногословность, а еще она вспомнила мамочкины слова, и подумала, что в последний раз мамочка впадала в транс накануне своего последнего развода и слова, брошенные в пьяную морду последнего отчима как-то уж подозрительно гладко легли на его судьбу. Может и в этот раз мамочка напророчила? И Люба с интересом посмотрела в панорамное зеркало и вдруг поняла, что ее так напрягало в этом перце.

– Мамочка, ты не будешь возражать, если мы скажем, что Майкл – отец Даньки?

Жанна ошалело посмотрела в это зеркало и отмахнулась:

– Люба, ты в своем уме?

– Мамочка, да ты посмотри на него! Он же вылитый Алик. Ему волосы отпустить, и даже я бы не отличила. И на Даньку он похож. Хоть это ты не будешь отрицать?

– Это аморально, Люба, – неуверенно говорит Жанна.

– Мамочка, ну пожалуйста, я Даньке обещала привести его папу, пусть ребенок порадуется хоть пять минут, а потом он и не вспомнит, ты же знаешь.

– Знаю, – вздохнула Жанна, – и все равно это неправильно. Да что ты у меня спрашиваешь, с Майклом и договаривайся.

– А Майкл согласен, – весело сказала Люба, – я по глазам его вижу.

– Я похож на Алика? – Майкл смотрит на отражение Жанны.

– Ага. У того тоже морда татарская, – встревает Люба, – и еще он ширялся и прекрасно пел Цоя. Да мамочка?

– Люба, Майклу это неинтересно.

– А еще он трахал меня до моего совершеннолетия. Мамочка даже хотела его посадить, но я уговорила ее поженить нас. И нас поженили. Через полгода я сама от него сбежала. А потом мы как-то встретились на Невском, поностальгировали, обдолбались, я расчувствовалась и дала своему бывшему. И залетела. Но я тогда дружбу с Гертрудой водила и перебои с месячными были обычным делом. И пришлось рожать. Так что Данька – идиот с моей легкой руки. И я держу его в доме ребенка, потому что я тварь. Так, мамочка, ничего не напутала?

– Угомонись, Люба, – устало бросает Жанна, – Майкл же не виноват, что ты испортила жизнь себе и своему ребенку.

– А может он во всем виноват? – взрывается Люба, – где он раньше был? Может я его любила на самом деле, а не Алика? Да, я такая тварь, мне самой от себя тошно, а сколько раз я передоз пыталась сделать! Не получилось. Думаешь, мамочка я смерти боюсь? Я тебя боюсь. Как представлю, что ты у гроба моего стоишь и смотришь на меня вот так же, и подыхать не хочется. А знаешь, мамочка, давай вместе, чтобы никому не было обидно. Вон в то дерево? – И Люба отгазовалась с каким-то хрипом-хрустом и, набирая скорость, выруливает в это дерево.

Жанна побледнела и схватилась за ручку:

– Я всегда знала, что ты меня убьешь, Люба. А Майкла-то за что?

Люба, сжимая руль, нехорошо улыбнулась.

– Истеричка, – кричит Жанна и закрывает глаза.

Люба по-мефистофельски захохотала и сбросила газ:

– Ой, мамочка, ты купилась! Ты бы видела свои глаза! Ты на самом деле думала, что я способна на это? – и, проехавшись по обочине, выехала на трассу.

Жанна разлепила веки, посидела в оцепенении и сказала вполголоса:

– Ты, Люба, моя дочь, это значит ты на все способна.

Люба презрительно сморщилась:

– Без саморекламы, мамочка, ты не можешь обойтись.

Жанна удивленно посмотрела на отражение Любы и закончила свою мысль:

– Даже убить.

Люба передернула плечами и развернула зеркало, чтобы не видеть Жанну:

– Убить каждый дурак сможет, – бормочет, – правда, Майкл?

Майкл пожал плечами, Люба кисло улыбнулась и решила думать о чем-нибудь постороннем, например о Даньке, который сейчас играет с другими дегенератами и знать не знает, что у него сегодня день рождения.

– И вообще я Майкла твоего на тестостерон проверяла, – кричит Люба и поворачивает зеркало обратно.

Жанна как Джоконда скрестила ручки и загадочно так улыбается.

– Ну и черт с тобой, – бормочет Люба и снова думает о Даньке, который уже, наверное уже наигрался и, например, помогает нянечкам собирать на стол.

В багажнике что-то брякало, в бардачке тоже, и настроение было соответствующее: Люба вытерла свободной рукой поочередно оба глаза и молчит.

– И как? – повторяет Майкл.

Люба встрепенулась и без всякой иронии заметила:

– Ну да, яйца у тебя большие. Смерти не боишься?

– Боюсь, – вздохнул Майкл, – умирать больно.

– Откуда знаешь? – вяло интересуется Люба.

Майкл пожал плечами:

– Знаю.

– Жить больнее, – говорит Люба и роняет руку на коленку Майкла. – Слушай, Майкл, все хотела тебя спросить, а че ты в мамочке нашел?

Майкл снова пожал плечами:

– Это она меня нашла.

Люба усмехнулась, посмотрела через плечо на Жанну.

– Мамочка, так это ты во всем виновата?

Жанна сделала вид, что виды из окна намного интереснее этой беседы.

– А у моего первого мужа не было яиц, – продолжает Люба, – Я его в середине срока разыскала и говорю: поздравляю, папа. А он тупо смотрит на меня, а потом как побежит. Ну да, не мужик, а Любочку испортил.

Майкл пожал плечами, Люба убрала руку с его коленки, покрутила настройки магнитолы, и склонилась к его уху.

– Только ты, это, не бери в голову, – шепчет она, – Я, конечно, перепихнуться по-тихому не против, но без всяких отношений. Без обид, Майкл. Пока твои яйца у мамочки, не рассчитывай на мою любовь.

Люба еще что-то городила, млея от запаха Майкла, забив на самоуважение и приличия, косила одним глазом на дорогу, а всем остальным склонялась к этому пацану, зная, что он тоже испытывает к ней странную привязанность.

– Следи за дорогой, Люба, – вдруг крикнула Жанна.

Люба вздрогнула, отстранилась, метнула злобный взгляд на Жанну, и оставшуюся часть пути обиженно молчала…

В доме ребенка Люба сунула невероятных размеров директрисе свои пакеты с подарками, оставив для Даньки несколько коробочек. Директриса сухо поблагодарила, сказав мимоходом, что действительно были времена, когда дом ребенка нуждался в материальной помощи, но сейчас они целиком и полностью на обеспечении государства и не нуждаются ни в чем, кроме любви и милосердии.

– А еще, – директриса искоса взглянула на Майкла и зарделась, – приглашаем вас на день защиты детей, который состоится в эту пятницу.

Майкл сурово вскинулся на директрису, а та, обращаясь к Жанне, стала петь про ремонт левого крыла, карантин по ветрянке, которые не позволили администрации защитить этих деток, как и положено, в первый день лета, но лучше поздно, чем на следующий год, когда многих, как показывает практика, уже не будет в живых. Наступила убийственная тишина, сквозь которую просвечивала мысль директрисы, что никакая любовь помноженная на милосердие не спасет этих деток, если конечно любовь разделенная на справедливость не вступится за них. Потом они шли длинными мрачными коридорами, где отовсюду на них смотрели детские глаза.

В гостевой комнате возле окошка в чистенькой рубашке и штанишках стоял Данька. Люба замерла возле двери, не в силах преодолеть эту пропасть между матерью и сыном, а Жанна вытирала глаза и ждала когда Данька обернется.

– Здравствуй, Данечка, – не вытерпела Жанна.

Данька вздрогнул и втянул голову в плечи.

– Данечка, это я, твоя бабушка.

Данька повернул голову, и уперся взглядом в живот Жанны. Жанна мигом присела, поймала этот взгляд своими добрыми глазами и широко улыбнулась.

– Ты узнал свою бабушку?

Данька еще некоторое время изучал Жанну, а затем кивнул.

Жанна раскрыла объятия, и Данька сделал несколько рваных шажочков ей навстречу. Жанна подхватила Даньку на руки, целует, тихонько плачет.

– Данечка, ты такой большой вырос, а какая у тебя рубашечка красивая, – лепечет Жанна, – а какие у тебя брючки замечательные, а сегодня, Данечка, знаешь какой день? Сегодня самый лучший день в году, да, Данечка, это так. Сегодня, Данечка, у тебя день рождения. А сколько тебе годиков исполнилось, знаешь? Восемь, Данечка. Покажи на пальчиках сколько это.